Домоводство. От сессии до сессии

Глава 10

— Я больше не могу, Тим-Тим, не могу больше!

Схватившись за голову, даже зажмуриваюсь. Честно говоря, этой же головой хочется побиться об стенку. Сколько же бед натворил юный мерзавец, чьим незаслуженным преимуществом было лишь то, что он родился сыном богини! Война давно закончилась, а отголоски его чёрных дел долго ещё будут звучать в Гайе!

— Не могу!

На меня как-то разом сваливается всё пережитое и вроде бы уже отпущенное: горечь от недавней ссоры с Магой, шок после его объяснений с отцом, груз обретённых новых способностей, беспокойство за Люсю-Лусию, случайно втянутую в чужие интриги, сострадание к детёнышам и их безвестным родителям… И как вишенка на торте — жажда воскресить хотя бы на минуточку гадского Игрока, чтобы придушить окончательно, собственными руками. Да я вот-вот взорвусь от кипежа эмоций!

— Пер-редоз, смотр-ри-ка… — сокрушённо мурлычет кот. — Пр-рости, не хотел. Загр-рузил… Тебе отдыхауть надо, а я обрадовался новому человеку и начал диковинки всяукие показывать, а для них ещё созреть нужно. Погоди-ка.

Уже знакомый разноцветный туман, ставший в одночасье и пушистым, и тёплым, как целая стая котиков, обволакивает меня со всех сторон и мягко опускает на постель.

— Спи-и, Ваня…

«Вот с этого и надо было начинать, — думаю уже лениво. — А то сначала приманил сказочкой, потом вытащил прогуляться, потом вообще устроил полёты и чёрт-те что, и страшные исто…»

И проваливаюсь в сон, словно в облако. Мягкое, как пух, бездонное, как пропасть.

Поначалу кажется, что на сей раз мне и в самом деле достался обычный сон, никакой не вещий. Из тех, в которых сплетается то, что в обычной жизни по определению совпасть не может. Например, явление Люси-Лусии на берегу Дона, в милом уголке, куда мы с девочками иногда выезжали летом на пикник или на посиделки с шашлычком. Здесь, в моём мире, девушке из Эль Торреса абсолютно не место, но, тем не менее, в тени старых ракит, растянувшись на пёстром коврике, моя бывшая горничная читает вслух пристроившемуся у неё под бочком Боровичку. Тот забавно двигает ушками и таращит глазищи в книгу сказок. Кажется, ему нравятся картинки. Вот он несмело протягивает лапу, пытаясь потрогать Колобка — но, не рассчитав силёнок, слишком сильно чиркает по странице когтем, длинным и острым.

Глубокая борозда распахивает нижний край тома почти до картонной обложки. Испуганно мявкнув, детёныш отскакивает и начинает метаться по поляне, то пытаясь спрятать лапки, то рыча на них и ругаясь по-кошачьи… Переживает. С большим трудом Люся его успокаивает. И потом оба огорчённо смотрят на раненную книгу.

— Не беда, — говорит Люся. — Вот выучусь магии — и починю… или склею.

— Мы поможем, мы поможем!

Откуда ни возьмись, налетают девочки-пчёлки Дюша и Ксюша, подхватывают нашу парочку вместе с ковром и с книжкой и уносят в неизвестные дали. А я остаюсь одна, перед прячущимся в густой чаще «детским садом». Смена декораций мгновенна: только что была на берегу Дона — и р-раз! уже в Долине… Бесшумно открывается створка высоких дверей, наружу мягко, по-кошачьи проскальзывает главный воспитатель Террасского приюта для сирот, дон Куадро. Облик грифона он утерял или оставил намеренно, перешагнув порог.

Он прижимает руки к груди.

— Вы, конечно, узнали меня, я это почувствовал… Умоляю, донна Ива, не сообщайте никому о моём пребывании здесь! Понимаете… меня уже наказали. Совет магов счёл, что, упустив развитие донны Глории как драконицы, я проявил некомпетентность, и отстранил меня от работы и преподавания в Долине, а я не могу оставить этих детишек без присмотра. По крайней мере, пока не подберу подходящую себе замену.

— Никому и ничего! — заверяю, хоть и несколько растерянно. Так обычный это сон, или всё же вещий? Что-то много каких-то знаковых подробностей.

Миг — и меня уносит к побережью, в бухточку, куда можно пробраться прямо из садов Эль Торреса по природным ступеням в скалах. Да что же это такое! Долго ещё меня будет мотать туда-сюда?

— Молчи.

Бабушка Софи, присевшая на днище опрокинутой лодки, поглаживает по голове Магу, сидящего прямо на песке у её ног. Шуршат волны. Розовеет (опять!) рассветное небо.

Помедлив, матриарх продолжает мягко:

— В жизни должна иногда наступать тишина, мальчик мой. Такая, во время которой ничего не происходит; когда ты просто сидишь и смотришь на мир, а мир смотрит на тебя. Побудьте немного в тишине, дети мои. Это полезно.

Где-то за моим плечом почтительно вздыхают:

«Какая мудр-рая донна… Мудр-рый совет…»

И чья-то сильная лапа — догадываюсь, чья! — утягивает меня за шиворот в темноту, наполненную звёздной пылью.

«Да что же этоу такое! Ни на минуту нельзяу оставить без пр-рисмотрау! Только отвлёксяу — она опять по своим виденияум шастает! А ну, спи, гор-ре моёу!»

И вновь — голос матриарха:

«…Побудьте немного в тишине, дети мои. Между прочим, это и тебя касается, фамильяр моего сына. Угомонись».

Я даже успеваю ничуть не удивиться всезнанию и всемогуществу бабушки Софи. И ещё — в последний миг перед тем, как провалиться в блаженную истому на сей раз настоящего, бессмысленного, но несущего покой и отдохновение, сна, понимаю вдруг, каким важным делом займусь, появившись снова дома. Ведь рано или поздно я вернусь, да?

После того, как всё же серьёзно поговорю с моим мужчиной.

После того, как отзвучит для каждого из нас мудрая просветляющая Тишина.

После…

…И не забыть подобрать Боровичку чехольчики для когтей.

Давно уже я не просыпалась от голода.

Нет, в самом деле, так хочется есть, что ноги сами взбрыкивают, торопясь снести меня по лестнице из мансарды в уютную кухню, к накрытому столу… Ну, может, и не накрытому, если здешний хозяин такой же молодец насчёт поспать, как и я. Но хоть какие-то пироги и плюшки должны остаться от вчерашних чаёв! Да и, в конце концов, нам, взрослым обережницам, достаточно самого наличия кухни, всё остальное мы добудем, сварганим и съедим. Ещё и других накормим…

Ничего, что я не одета? Как спала в просторной сорочке, так в ней и спускаюсь. По-домашнему. Насколько помню, соседи от этого места удалены на множество километров, ничьих визитов не предвидится. А кушать очень уж хочется, и мне, и тем, кто в моём животе начинает вдруг активно о себе напоминать.

Облом-с. Пирогов не осталось.

В недоумении обвожу просторную кухню-столовую взглядом. На обеденном столе пусто. На разделочном — та же картина. От плиты, соседствующей с небольшой печуркой, такое ощущение, что веет холодом. Так и есть, и печка остывшая. И кота, паршивца, на его барских подушках не видно; хозяйство запущено, а он где-то дрыхнет! Одно слово — Баюн!

Из круглой норы в плинтусе рядом с печкой высовывается белая мордочка и замирает, уставившись на меня глазками-бусинками. Затем, выдав истошный писк, скрывается. Под половицами закипает бурная жизнь: будто какие-то крошечные существа в панике мечутся, переговариваются тонкими голосами, подбадривают, командуют… Заинтересованно послушав, всё же переключаюсь на более насущные проблемы и подхожу к печной заслонке. Смогу сама растопить? Справлюсь ли? И есть ли вообще смысл, если готовить окажется не из чего? Наконец, догадываюсь пошарить по шкафчикам. Ага. Тут у нас крупы разные, мука пшеничная и овсяная, связки сушёных грибов, баночки варений и солений… Хорошо. А вот это, похоже, нечто вроде ледника со знакомым мне охлаждающим плетением, и запрятаны там молоко в расписной крынке, горшочек топлёного масла, десятка три яиц в лукошке, решето с крупной белой малиной… Живём!

Где же, однако, Тим-Тим? Неужели и в самом деле до сих пор дрыхнет?

Несколько обеспокоенно вновь проверяю печку. Это же как долго она остывала? Ну, ладно, допустим, кот, когда предупреждал, что спать будет долго, объяснив тем, что ему силы восстанавливать надо. А я-то отчего сколько времени в постели провалялась? Вроде особо не потратилась, всю ночь за ним хвостиком бродила: он — ведущий, я ведомая…

Между прочим, в дровяном ящике рядом с печью — ни одного полена. Чем, спрашивается, топить, если мне такая блажь в голову придёт?

— И-и-и…

Под непрерывное разноголосое попискивание из норки один за другим, бесконечной чередой, словно рассыпающиеся бусины, выскакивают белые мышата. И… Не верю своим глазам. Они строятся не просто в шеренгу. В две шеренги, с просветом между ними, с тремя особями в основании и дополнительным косым рядком в завершении колонн. Поначалу мне кажется, будто, подобно китайским спортсменам, выстраивающим живые фигуры, они пытаются изобразить единицу. Но когда с первой диагональю смыкается под углом вторая… я понимаю: это стрелка! Большущая живая стрелка!

И указывает она, между прочим, на дверь.

Самый крупный мышонок, стоящий в основании живого угла стрелки, взмахивает крохотным жезлом. Да он задаёт им ритм, как настоящий капельмейстер! Раз, раз, раз-два-три! Дружно поднявшись на задние лапки, мышата начинают маршировать на месте. Короткая команда на грани слышимости — и живой указатель движется вперёд, не теряя совершенства линий. Только с правого и левого фланга появляются ещё две «бусины» — барабанщики.

В полном восторге я следую за ними. Естественно, не разгоняясь, приноравливаясь на ходу к их скорости. Но пение горнов заставляет меня обернуться.

И вздохнуть от умиления.

По лестнице под торжественные фанфары ко мне будто сам собой ползёт красный сарафан. Вслед за ним кое-как перепрыгивают со ступеньки на ступеньку расчёска и зеркальце на ручке. Ну, конечно, это пыхтит, старается мне угодить ещё один отряд маленьких помощников. И в самом деле, всё правильно, всё вовремя: указующий знак, изображаемый первым мышиным отрядом, добрался до порога, явно намекая, что там, во дворе или на веранде что-то интересное, а может, и полезное; но не выскакивать же гостье почти голышом? Хоть тут, в Долине, почти лето, но за окнами — сумерки, то ли утренние, то ли вечерние, и наверняка снаружи прохладно.

Сарафан ладно облегает мою фигуру, уютный такой, приятный. Ночная сорочка под ним преображается: рукава обзаводятся тонким кружевом, горловина обрастает стоячим воротничком и вышивкой. Повинуясь прикосновению гребня, волосы сами заплетаются в косу. Милота!

Малыши смотрят на меня взволнованно и нетерпеливо, будто чего-то ожидая. Самые несдержанные переминаются с лапки на лапку.

— Как же мне вас отблагодарить, друзья мои? — говорю ласково. — Что бы я без вас делала?

Группка, что ближе ко мне, опрометью кидается к ещё одному шкафчику, напольному, в котором тотчас распахиваются дверцы. Там, на нескольких стеклянных полках-ярусах, объединённых лестничками, устроена… столовая, самая настоящая, с крошечными мисочками и поилками. К каждой посудине ведёт тонкая трубочка.

А наверху, в столешнице, открывается нечто вроде люка, под которым спрятана глубокая ёмкость, смахивающая конусообразной формой на воронку.

— Э-э… — глубокомысленно замечаю. — А-а! Понятно! И что сюда заливать? Молочкау?

Вместо ответа мышиная братия спешит занять места у мисок. Значит, угадала. Почесав в задумчивости переносицу, иду к леднику. Ну, вот он, кувшин, а вот, кстати, рядом с ним плошка с чем-то сыпучим… Манка! Ага… А на воронке явно светится какое-то кулинарное плетение.

И опять мне на помощь приходит наука Дорогуши. Нечто похожее мы с ним проходили.

Налив молока в ёмкость до нанесённой отметки, внимательно слежу за дальнейшим.

Дрогнув, воронка начинает раскручиваться. И нагреваться: это видно по парящей поверхности молока. Помедлив, начинаю тонкой струйкой высыпать крупу, в которой по запаху чувствуется лёгкая примесь корицы. Та подхватывается белым водоворотом, затягивается, всплывает с пузырьками… И буквально через полминуты у нас готовая кашка. Только пока что горячая! Но и этот момент учтён в кулинарном плетении. Крутанувшись в обратную сторону, воронка покрывается инеем и вскоре охлаждает варево до состояния приятного и тёпленького. В самый раз.

А потом внутри этой волшебной установки что-то щёлкает — и по множеству трубочек еда начинает поступать в мышиные миски. Малыши довольны. Вооружившись крохотными ложками, они дружно стучат ими по «столам»-полкам, будто аплодируют.

Мы церемонно кланяемся друг другу, как благовоспитанные японцы. И я спешу, наконец, к двери. Ведь для чего-то меня туда приглашали?

…Не знаю, сколько я нынче проспала, но могу сказать определённо: сейчас закат. Солнце садится за лесом, обогнув озеро, как и в тот вечер, когда я впервые вышла на эту поляну. Разница в пейзаже, впрочем, наблюдается. Сейчас я здесь не одна.

Где-то с другой стороны дома характерно потрескивает костёр. Оттуда тянет дымком… и необыкновенно вкусным запахом жареной рыбы. Ох ты ж… Вот-вот — и желудок упадёт в голодный обморок, и я вместе с ним; а потому, спустившись с крыльца, спешу заглянуть за угол. Кто это у нас такой хозяйственный?

Здесь, оказывается, устроены два кострища, две ямы в земле, обложенные камнями. Одна полна угольев, над которыми, истекая соком, печётся на решётке большущая рыбина. Над второй подвешен на крюке котелок, в который Мага засыпает какие-то травки.

Он оборачивается. Смущённо замираю.

Мой некромант прижимает палец к губам.

«Тс-с…»

Наверное, это правильно. Пусть ещё немного продлится тишина. Она будет смотреть на нас, а мы с Магой — друг на друга.

Потом он переложит рыбу на деревянный поднос — и я не буду спрашивать, откуда тот здесь взялся, и как, собственно, попал сюда сам мой мужчина, ибо не мог же верный кидрик ослушаться и доставить его тайно от меня! Мы вынесем плетёные кресла на берег озера, к огромному пню-столу, и по кусочку-другому съедим эту рыбину, запивая ягодным чаем, делясь то с самыми отчаянными мышатами, то с совой-сипухой, прилетевшей на запах. Шагах в двадцати от нас будет прятаться любопытный лисёнок, думая, что мы не видим торчащего из кустов рыжего хвоста. Ему тоже перепадёт. А потом мы пойдём в дом.

Завтра я спрошу Магу, сколько же дней прошло вне Долины — потому что подбородок и щеки его обросли не просто щетиной, а намёком на будущую бородку. Завтра мы поговорим. И многое выясним и узнаем о себе что-то новое. Чтобы жить дальше, пусть долго и счастливо, но немного не так, как вчера. И, мне кажется, это правильно, что завтра. Всему своё время. А тишину, раз уж она пришла, если и можно прерывать, то лишь поцелуями.

Если обниматься как сле дует, то кровать в крохотной спальне под крышей лесного дома вовсе не кажется узкой, а в самый раз для двоих.

Поймав себя на этой мысли, не могу сдержать смешок. А я-то удивлялась в юности рассказам подружек о романах в студенческих общагах… Для меня долго оставалось загадкой: как эти парочки умудрялись не падать с казённых панцирных коек? Вот и разгадала секрет, в кои-то веки.

«Смеёшься?» — удивлённо спрашивает Мага. Мы всё ещё не решаемся нарушить Тишину, будто слово, могущее оказаться неправильным или чересчур обыденным, разрушит волшебство просветления.

«Почувствовала себя вдруг совсем молодой и зелёной. Студенткой, к которой влез в окно ухажёр».

Мой мужчина улыбается. Ничего не говорит, но я и догадываюсь, о чём он думает. Он тоже когда-то штурмовал моё окно… вернее балкон. И не сказать, чтобы я особо возражала.

«Ты и сейчас такая. Только раньше, когда я тебе встретил у Галы, выглядела… немного старше, но глаза оставались, как у той девушки, с которой свела меня судьба в чужом мире. А вот сейчас — не только глаза. Ты вернулась в тот возраст. Это не комплимент, это просто факт. Чудесный дар Мораны».

«Как странно…»

Устраиваюсь удобнее на его руке. Между дощатой стеной и его жарким телом совсем не тесно, а уютно, как в тёплой берлоге. Даже одеяла не нужно.

«Что тебе кажется странным, звезда моя?»

«Морана ведь богиня смерти, а одарила меня… молодостью, да? Как-то это не стыкуется с её специализацией. Ничего, что я так непочтительно?»

Он усмехается.

«Нормально, как говорят наши девочки. Чего-чего, а почтения ей хватает и без нас. Но мы, некроманты, как никто, знаем, насколько тесно переплетены жизнь и смерть и нет одного без другого. Зерно, попав в землю, умирает, но даёт жизнь новому ростку. Душа, сбросив оковы тела, скованного болезнями и старостью, обретает свободу и жизнь новую, иногда в нематериальной форме, иногда возрождаясь в новом теле…»

«А Сильвия? Что произошло в её случае?»

«Сильвия…»

Он берёт мою руку, поглаживает пальцы, и от его лёгких прикосновений накатывает волна тёплой истомы.

«Сильвия слишком долго упивалась всевластьем и безнаказанностью. Вот только забыла, что могущество её ограничивается, как и при жизни, пределами Эль Торреса и города. Просто уверила себя, что ей нет дела до остального мира. Да ещё Морана ей потакала. Забавлялась, как с игрушкой, ловко манипулируя её страстями. Но вот того, что ведьма, хоть и могущественная, однажды использовала её божественный облик — не стерпела. Поэтому согласилась отправить ту на перерождение и наделила нашего Основателя нужными полномочиями. Правда, для полноценного ритуала надо было полностью собрать филактерию Сильвии, из скольких бы частей та ни состояла. Хитрость в том, что к каждому фрагменту привязывается по искре, отделённой от души; упустишь хотя бы одну часть — душа за неё зацепится и не даст перенести себя в новую жизнь. Как-то так».

Не могу удержаться от вопросов, которые так и вертятся на языке. Раз уж сам некромант затронул эту тему…

«А как вообще эти гребни оказались у Рози и Мирабель?»

«Рози давно шпионила для Сильвии. Та через наведённые сновидения заморочила ей голову, пообещав избавить любимую хозяйку от… прости, от тебя. Верность, доведённую до фанатизма, можно, порой, очень ловко использовать. Наша прабабка просто заставила Рози пройти в склеп и вытащить из тайника три гребня: для самой Рози, чтобы лучше ею управлять, для матери и…»

Чувствую, как холодеет в груди.

«Для меня?»

«Д…да. Прежде чем вернуться к своей госпоже, Рози занесла одну из частей филактерии в твою гардеробную и положила на виду, на туалетный столик, рядом с… Я, видишь ли, приготовил тебе ожерелье к новому платью, и ты могла подумать, что вместе с гребнем они составляют комплект. А не подумала бы или не решилась надеть — Сильвия нажала бы на тебя ментально. Она была расчётлива, эта ведьма, решила подгрести поближе три наиболее подходящих тела и выбрать из них лучшее. Ей подошла бы даже Рози. Это вполне в духе Сильвии — вертеть окружающими, притворяясь чьей-то незаметной тенью. Но на моей защите она обломала зубы. Кольцо не позволило тебе навредить и отняло таким образом у прабабки одно тело из возможных трёх. А из сознания моей матери мы с тобой сумели её выпихнуть».

«И тогда она…»

«Заметалась. Полетела в бестелесном виде в нашу башню, подозреваю — с целью встретить хоть кого-нибудь, более-менее подходящего по полу и возрасту. И наткнулась на Лусию. Угадала в ней сильный потенциал. Напугала. Подчинила. Заставила взять гребень».

Я содрогаюсь.

«А в склеп-то она зачем её поволокла, если уже подчинила?»

«Ива, но ведь Лусия, как и Рози, хоть и подставилась, но была сама по себе! Ей можно было приказать, заставить её что-то сделать… но при этом Сильвия оставалась лишь внешним кукловодом. А ей хотелось полноценно воскреснуть! Да, филактерия всё ещё была разрозненна, но остаточной магии умерших Торресов, которой пронизан склеп, должно было хватить, чтобы вселиться в чужое тело хотя бы на время. Недолго, дня на два-три. А потом она рассчитывала добыть оставшиеся гребни для окончательного ритуала. До этого, ты же видела, девочка ещё пыталась ей сопротивляться».

«Постой, но почему тогда она не прихватила с собой костяной гребень, последний? Взяла бы сразу, для собственного спокойствия, чтобы…»

«Чтобы, попадись она в руки достаточно сильным некромантам, подарить им оружие против себя? Ну, нет… Видишь ли, Ива, тут была одна хитрость с её стороны. Работая при жизни над собственной филактерией, прабабка всех уверила, что та состоит именно из трёх элементов; четвёртый же, самый основной, замуровала отдельно, тайно. И намертво привязала его к гробнице. Она была очень подозрительна, и на случай, если до артефакта доберутся недруги, решившие отправить её на перерождение, хотела подстраховаться. Без последней Искры ритуал провалился бы».

«А знала о четвёртом элементе только бабушка Софи, да? И проговорилась при тебе, как его можно добыть. Может, даже неслучайно проговорилась».

Он вскидывается.

«Откуда ты знаешь?»

Я вдруг понимаю, что устала от мысленной речи. Помолчав и так и не надумав немногословного, но ёмкого пояснения, отвечаю кратко:

«Сны. И Зеркало».

Приподнявшись на локте, он смотрит пристально.

«Расскажешь? Потом, не сейчас».

«Конечно. А ты расскажешь, как вообще здесь оказался?»

Он вновь ложится, подгребает меня к себе.

«Скучал».

Целует в макушку. Поглаживает мне спину, бедро… ласково, ненавязчиво.

«Наши девочки, как ни странно, сразу разобрались в ситуации. Я сказал им всё, как есть: что кое в чём ошибся, а ты восприняла события по-своему и… огорчилась настолько, что предпочла исчезнуть вместо того, чтобы устроить скандал. И была, между прочим, права: скрытность до добра не доводит, а я ошибочно полагал, что лучше тебе ни о чём не знать, пока мы с Ником и отцом не покончим с Сильвией. Мне и в голову не пришло, что ты можешь явиться в Эль Торрес раньше времени, да ещё окажешься на половине матери. Тебя там просто не должно было быть! Хоть на всякий случай защиту на кольце я обновил…»

Он переходит на обычную речь:

— Я не хотел тебя подставлять, поверь, и в мыслях такого не было. Но прости, что умолчал о наших планах. Можно было бы многого избежать.

— Погоди. А перчатка?

В возмущении я даже сажусь на кровати, машинально прикрыв грудь одеялом.

— Перчатку ты для чего мне оставил? Не для того ли, чтобы я голыми руками не схватилась за гребни?

Вздохнув, он вытягивает руку.

— Смотри.

Миг — и на нём перчатка, чрезвычайно похожая на ту, что он преподнёс мне с музыкальной шкатулкой. Появляется — и исчезает.

— Ты можешь не верить, можешь смеяться, но, в сущности, это родовой… как бы сказать… знак отличия. Дань традициям, не более. Никакой функциональной роли, помимо этой, она не играет. Супруга нашего Основателя, Изабелла дель Торрес, прозывалась Изабеллой Однорукой…

Глаза мои сами собой широко открываются.

А вот не видела я среди статуй предков, что в семейном склепе, ни одной женщины с телесными изъянами!

— Она была такой от рождения. Что не мешало ей считаться самой очаровательной и умнейшей девушкой тогдашнего королевства. И завидной невестой. При общении с ней любой человек уже через пять минут забывал о её недостатке. В конце концов, из двух женихов она выбрала одного, некроманта, а второй, отвергнутый паладин, огорчившись, но не держа зла, пустился в странствия и через десять лет вернулся, обогащённый новыми знаниями. Вместе с первым Торресом они смогли создать и прирастить любимой женщине новую прекрасную руку. Тогда-то впервые объединились магия жизни и магия смерти, и паладины перестали враждовать с некромантами. А перчатка… Изабелла всегда была жизнерадостной девушкой, и хоть перчатки шили ей на заказ, она постоянно просила пару к левой, утверждая, что правая когда-нибудь пригодится, не могут же маги не придумать однажды, как ей помочь. Потом, когда стало ясно, что новая рука прижилась навсегда, Белль, бывшая Однорукая, велела достать накопившиеся, так ни разу и не надёванные, перчатки, все — на правую руку. Их к тому времени набрался целый сундук. И в память об удивительной женщине, не терявшей веры и надежды даже в безнадёжном случае, каждый Торрес получает перчатку, сохранившую частицу сильного духа нашей Основательницы. Единственные чары на ней — это подгонка под руку и неснашиваемость. Мари и Софи получат на своё совершеннолетие по такой же. Но ты ведь теперь тоже Торрес, и я решил приурочить свой подарок к бабушкиному празднику. А рассказать о нём не успел. А-а, вот ещё свойство: перчатку можно призвать. Позови её!

Затаив дыхание, смотрю на свою руку… И вижу, и чувствую, как она облачается в тончайший сафьян, украшенный тиснением на запястье. Сколько же ей лет? И не может быть, чтобы… всего лишь дань традициям!

Хотя, если вспомнить примеры из нашей истории, встречаются и там различного рода необъяснимости. Вроде Ордена Подвязки, например, чрезвычайно почётного, но само существование которого обставлено столькими условностями!

И тут мне становится стыдно.

— Прости.

Прячу лицо на груди своего мужчины.

— А я навоображала себе неизвестно что…

— Всё хорошо, Ива. Всё хорошо. Нам просто нужно научиться доверять друг другу.

— И меньше тащить всё на себе! — говорю сердито, освобождаясь. — Вспомни, сколько раз ты упрекал меня в том, что все проблемы я пытаюсь решать сама! Было такое? Было. А сам-то ты чем занимаешься? Точно так же взваливаешь всё на свои плечи, считая, что мне лучше ничего не знать. Мага, я знаю, что ты просто охраняешь мой покой и не хочешь, чтобы я в моем положении волновалась. Но неведение «во благо» — это плохая услуга, понимаешь?

— Я вообще понятливый, — подозрительно кротко отвечает он. — А как насчёт твоих сно-хождений? Симеон же запретил тебе заниматься магией; кстати, работа с воспоминаниями основана на том же. Но ты не посоветовалась ни со мной, ни с кем-то ещё, просто ставишь всех перед фактом.

— Как ты! — согласно киваю я.

— Как я, моя неуступчивая. Что ж, нам обоим есть, над чем подумать. Но ведь теорию нужно закреплять на практике, да?

И вновь притягивает к себе.

— Я скучал… Настолько, что, заснув сегодня с нестерпимой мыслью о тебе, проснулся здесь, с тобой, спящей, рядом. И понял, что всё между нами правильно, если происходит такое. Возможно, если я и сейчас засну, то проснусь уже дома, один, но больше не буду скорбеть о себе, забытом. Если ты меня притянула, значит помнишь.

«И любишь», — добавляют его глаза.

«И люблю», — соглашаюсь я.

— Но тебе, наверное, и впрямь нужно от нас отдохнуть. Не торопись. Рикки придёт по первому зову.

Провожу ладонью по его заросшей щеке.

— Можно тебя попросить пока не бриться?

И до самого утра мы говорим, говорим… Впрочем, ночь — время не только откровений, но и приобретения нового ценнейшего опыта. Особенно когда кровать узкая.

А ещё, оказывается, прогрессивными знаниями в определённой области может удивить не только Мага.

— И-ива… — выдыхает он. — Откуда ты… всё это знаешь?

— Тс-с… По большей части я всё-таки теоретик, — отвечаю важно. — Но ты же сам недавно говорил, как важна практика.

— Ну, хорошо, но теории-то ты откуда набралась?

Вздохнув, внимательно изучаю потолочные доски, сходящиеся под углом. Придётся сдаваться. Иначе ведь взревнует.

— Знаешь, Мага, в моём мире есть такая штука, как кино. Это вроде…

— Да, знаю. Видел. Но оно вполне… хм… пристойное.

— Ну, разумеется, в коллекции наших дочек иного и не может быть. Но, Мага, есть ещё фильмы… Гм. Раньше их называли фильмами для молодожёнов, — немного смягчаю реальность. — Для очень продвинутых. Можно сказать, опытных старожёнов, со стажем. Вот там многое можно было увидеть и изучить.

Откинувшись на подушку, он подозрительно сощуривается.

— Хочешь сказать, об этом тоже снимают кино? Ива! Ты покраснела! Немедленно говори, что происходит в этих непристойных фильмах! Впрочем, нет, целомудренная моя, не надо, если стесняешься — просто покажи…

…Просыпаюсь я одна. Лишь вмятина в подушке и отпечаток тела на постели свидетельствуют, что мой мужчина мне не приснилась. Ах, нет, ещё кое-что!

На столе в кувшине из-под молока — охапка нежных осенних хризантем.