Его невинная крошка

Глава 22

Поехать к бывшей теще загород всё же пришлось— Елизавета Павловна настойчиво просила, нет, скорее, требовала, чтобы он явился, но по телефону ничего не объяснила. Первой его мыслью было, что ей стало плохо, голос женщины срывался, и Рус, хоть и не питал к ней особо теплых чувств, решил узнать, что стряслось.

Олег настойчиво уговаривал босса взять его с собой, но Соколов в резкой форме дал ему отбой, типа, что он, совсем трусливый, чтобы повсюду таскаться с охранником. В этот день парня не покидало предчувствие чего-то, и, поколебавшись, Олег принял решение ехать в Чертаново, если Руслан не вернётся через пару часов сам.

Слишком многим был он обязан этому человеку. А преданность тому, кто вытащил буквально с самого низа, из долговой ямы, Олежка ставил превыше всего…

Неприметную серую «тойоту» Руслан увидел еще на выезде из города, впервые обратив на неё внимания на автозаправочной станции. Водителя в фэйс он не разглядел, тот торопливо купил машинного масла, и отвернулся, с кем-то трындя по мобильнику. В тот раз подозрений это не вызвало, но, когда эта тачка мелькнула за его джипом уже на трассе, Соколов насторожился.

За свои тридцать с лишним лет он привык полагаться на собственное чутье, и оно редко подводило. За ним увязался хвост, и мужчина терялся в догадках, кем был преследователь. Если это кто-то из солнцевских, с которыми у него в последние месяцы были терки, однозначно, хотят грохнуть. Но подыхать сейчас, не выполнив обещания, данного любимой девушке, в его планы не входило.

Он поклялся, что не оставит Алису и их малыша, а следовательно, надевать белые тапки ему не срок…

Между тем, парень в «тойоте» начал наглеть, и уже не скрываться, подрезая его сбоку, и толкая к обочине. До деревни было несколько километров, вокруг простиралась лесополоса, а встречных или попутных машин не виднелось. Время клонилось к закату, верхушки берез озарили малиновые лучи солнца, сам лес утопал в тенях, и они всё удлинялись.

Свернув на проселочную дорогу, убитую лужами и колдобинами, Руслан выжал из внедорожника всё, что можно, но не ожидал, что шпион на иномарке окажется не один.

Обогнав едва ползшую позади «тойоту», мощный «хаммер» безжалостно врезался в бампер «лендровера», неумолимо подталкивая к старому мосту через Чертановку. Крутые берега обрывались каменистым дном у оврага, и Руслан почувствовал, что джип не поддается управлению, тормоза отказываются работать, и смачно выругался.

Теперь было ясно, что ребятки времени не теряли, и кто-то (из его окружения) переметнулся на сторону врага, чётко выполнив указания — тормозные колодки наверняка подрезаны.

«Хаммер» снова протаранил его сзади, и Рус взялся за ручку дверцы, не раздумывая, сумеет ли избежать серьезных травм при падении, выдернул из-под сиденья пистолет, и наугад пальнул по колесам недоброжелателя.

Раздался сухой щелчок, говоривший об отсутствии патронов.

— Блять, что за хуйня, — процедил Соколов, оглянувшись на заднее стекло. — мудила конченый, чё те надо… Хочешь прикончить, какого хуя эти ёбаные гонки устраиваешь?!

Эта была его запоздалая мысль, спустя секунду джип тряхнуло так, что у Руслана потемнело в глазах от удара о руль, а потом всё завертелось, послышался треск, скрежет металла о камни, и его отбросило влево. Вспышка боли пронзила ногу, что-то сильно садануло в лицо, и наступила страшная темнота без мыслей и боли…

Больничные стены стали для меня привычными. Нет, я не сижу рядом с кроватью деда, теперь мы поменялись местами, я лежу на кровати, комкая пальцами плед, а дедушка сидит возле меня, ласково поглаживая по голове. У него грубоватые, заскорузлые ладони, но они дарят тепло.

Стараюсь не зацикливаться на острой боли внизу живота, потому что, если сейчас опять начну думать о том, что произошло вчера, накроет отчаянием. А я должна быть сильной, потому что кроме меня, у Маринки никого нет. Блин, как же я скажу ей, что бабушка умерла от сердечного приступа, когда в её дом ворвались эти уроды с оружием, а отец…

Я не верю. Не верю, что Руслан погиб.

— … плачь, девочка, плачь, если тебе от этого станет легче, не жалей меня, плачь. — голос деды доносится глухо, словно издалека, и я с силой закусываю губу.

Плакать больше не буду. Никогда. Я же не размазня, а слезы это слабость. Руслан всегда повторял, что я — его слабость, но с этим покончено. Это я во всём виновата, только я одна, потому что я была его слабостью…

— Дед, — чёрт, как трудно говорить, приходится собрать волю в кулак. — его уже нашли? Руслана. Его тело нашли?

Старый молчит, о чем-то напряженно размышляет. Непривычно видеть его в рубашке и брюках, с накинутым на плечи белым халатом, а не в клетчатой пижаме. Неужели прошло две недели? Радует хотя бы то, что наступила ремиссия, и дедушка пошел на поправку. Ему уже не надо торчать в больнице, но ведь он не окреп, и это я должна о нем заботиться, а не взваливать на его плечи обузу — себя, да еще и Маринку!

— Нет, моя хорошая. Джип сильно обгорел, полицаи до сего дня роют носом землю. Там повсюду кровь, примятая трава, а тело как будто испарилось. Версию строят, мол, заварушка была какая-то, а чё ж не строить, если ни одной зацепки. — он вздыхает, прижимает мою руку к щеке, и строго добавляет, — вот выпишут тебя, заберу вас с Маришкой, заживем славно. Ты с меня пример бери, девочка, твоего деда ни хворь не сломила, ни враги не одолели. Наладится всё, перемелется, не может человек всю жизнь страдать. Раз Бог так порешал, отобрал у тебя ребеночка, на то воля его. Ты молодая девка, забудется эта напасть, главное, гони тоску и мысли грешные. Рядом я буду, одни мы с тобой, Алисонька, держаться друг за друга нам надобно.

Улыбаюсь сквозь жгучие слезы, и снова накатывает… Когда Олег, запинаясь и пряча глаза, рассказал, что слишком поздно поехал в Чертаново, и неподалеку от развилки нашел полыхающий джип, у меня, кажется, земля ушла из-под ног. Плохо помню, как умоляла его поехать туда и взять меня с собой, как он уговаривал успокоиться, но в меня вселился настоящий бес. Падение с лестницы помнится туманно, очнулась в скорой, тело раздирала адская боль.

Галюня часто сетовала, что счастье и беда ходят рука об руку. Теперь я сполна понимаю смысл её слов.

Няня что-то говорила, я машинально кивала, не слыша ни слова из её длинного монолога. Заметила, что за последние месяцы стала очень много размышлять, на меня это совсем не похоже. Неужели вот так закончилось моё детство — разбитой душой и очерствевшим сердцем?

— Алиса Алексеевна… — насупившееся лицо Шурочки выражает недовольство. — так мне переехать к вам, или Вас устроит, что я буду приходящей няней для Вашей дочери?

Вот привязалась же. Да откуда мне знать, что меня устроит? Надо посоветоваться с дедой, возможно, лучше, чтобы няня была круглосуточно при Маришке? Одна я не справляюсь, у меня нет никакого опыта, возиться с детьми.

Пипец, сколько ж всего навалилось! Необходимо связаться с волонтерами, организовать поиски Соколова, еще оформить опеку над его дочкой, потому что Маринку я не отдам никому. Ни в какой детский дом, чёрта с два! Дед обещал помочь с этим, но нужно время, быстро эти тётки из органов попечительства не почешутся.

— Я позвоню Вам вечером, Сашенька. — наконец, сообразив, что сказать, обращаюсь к Шурочке, и она напоминает, что свой номер оставила в моем блокноте.

— Алис… — тут же подбежав, настойчиво дергает за рукав водолазки Маринка, и я смотрю на неё.

Блин, как же я устала, смертельно не выспалась и вообще… Эти чёртовы беседы со следаком просто высасывают из меня остатки сил! Менты ни фига не делают, меня уже знают в лицо даже дежурные в отделении, а я исправно хожу туда и собачусь с Петраковым. Этот мудак пальцем пошевелить не может, чтобы толково расследовать дело…

Нет, и в мыслях я не могу назвать вещи своими именами. Руслан жив, я чувствую.

— Что, моя куколка? — через силу улыбаюсь Маришке, она выглядит озадаченной и украдкой косится в сторону двери.

— Пойдём. — тянет упрямо, и я, еле передвигая ногами, иду за ней. — там дядя пришел, он сказал, что твой лучший друг. Смотри, он дал мне шоколадку!

Тупо гляжу на её испачканные руки, а девчушка деловито отправляет в рот подтаявший пластик «аленки».

На крыльце, оживленно болтая с Олегом, стоит Борька. Родной Борька, высокий, крепкий красавчик, по обыкновению одетый в черные зауженные штаны с заклепками и черную кожанку. Борька Симакин — музыкант, отчаянный байкер и дебошир, мы с ним знакомы целую вечность. Когда я жила в интернате, и случалось, что меня колотили всей группой, Борька потом так чистил всем морды, что эти твари чуть не давились своими соплями. Вот уж кого я не ожидаю увидеть, да еще здесь! Как он меня нашел-то?

— Присмотри за Мариной. — чмокнув девчонку в макушку, подталкиваю её к Олежке, и он подхватывает на руки.

— Иди сюда. — сильные руки надежно обнимают за спину, и я утыкаюсь носом в пропахшую табачным дымом кожаную косуху. — ты чё, ревела?

Строгие карие глаза Бориски внимательно меня разглядывают, он выплевывает жвачку, и берет за руку, куда-то увлекая.

— Прокатимся, ты, походу, протухнешь скоро в четырех стенах. Настюха брякнула вчера, жаловалась на тя. Говорит, хренью страдаешь, ментам мозги компосируешь?

— Был бы от этого толк. — с досадой вздыхаю, посмотрев на черный, сверкающий хромированными деталями «судзуки». — Борь, мне переодеться надо. И Маринка там…

— А чё, некому с ней остаться? Этот, в униформе, охранник же? Посидит полчасика, ни хрена с ним не будет. — преграждает путь, и упирается ботинком в подножку, пытливо смотрит мне в глаза. — сама как? Чё к деду не переедешь? На хуй тебе жить в этом склепе, мазохизмом увлекаешься или как?

— Иди ты к чёрту! — хмыкаю, понимая, что намекает он на мои душевные терзания, из-за которых якобы я и живу в доме Руслана, где полно воспоминаний о нём. — дед еще по больницам скитается, вот когда выздоровеет, перееду к нему. Не бросать же дом, я вообще, блин, не знаю, чё с ним делать! У Соколова нет родственников, а так, если по чесноку, то и я не имею никаких прав здесь жить.

— Так я те о чём? Переезжай к деду, на крайняк, можешь перекантоваться у меня. Правда, студия небольшая, но нам места хватит.

— А Маринка? — резонно возражаю, потому что знаю, что бросить дочь любимого мужчины не смогу.

Слишком свежи воспоминания о детских годах в интернате, такой судьбы Маришке я не хочу. И потом, когда Руслан вернётся, как я посмотрю ему в глаза, если посмею оставить её одну, среди чужих людей!

— Ты не обязана с ней возиться, спиногрызы это обуза, на хуя те… — начинает Борька, но договорить не даю, накидываюсь, колотя кулачками по его плечам.

— Еще раз об этом заикнешься, и нашей дружбе конец, ты понял?! Никогда! Никогда… — ору, вцепившись пальцами в воротник его косухи, — не смей так говорить о Маришке!

— Да ладно, чё ты… Эй, хорош, всё, уйми таланты. — растерянно бормочет он, обнимает, и я затихаю, обессиленная от этой непонятной вспышки. — поехали, покатаемся, те развеяться надо. Зачахла ж совсем, как Кощей над златом.

— Мне надо в одно место, но это далеко, в пригороде. Но не сейчас, вечером, когда няня приедет… подбросишь?

— Без базара, подруга. — соглашается Борька, и хлопает по сиденью «судзуки». — погнали?