Вероника обычно приезжала с работы часам к шести, но сегодня не пришла ни в семь, ни в восемь, ни в девять. Шаламов понимал, что, по идее, надо бы заволноваться — вдруг что стряслось, ДТП там, или ещё какая напасть. Вроде как звонить куда-то надо, искать, но… не мог ничего с собой поделать. Вместо тревоги в душе откуда-то взялась малодушная надежда, что вдруг она просто от него ушла? Обиделась и ушла.
Но даже и не поэтому он не переживал, а просто потому что все его мысли занимал завтрашний день. Завтра он увидит Эм. Пусть как вор, поглядит на неё издали и в потёмках, ну и что. От одного предвкушения сердце заходилось.
И ещё что-то надо с её долгом делать. Как-то вернуть его. Управляющий — скотина, конечно. Но самая сволочь — это Гайдамак. Сомнений нет — его рук дело. Мало ему было унижать её за ужином, решил ещё и так ударить. Такой мелочности Шаламов от него даже не ожидал.
Лишь около полуночи и скорее ради приличия Шаламов позвонил Веронике. Никто не ответил. Ужасно не хотелось звонить её отцу — век бы его не слышать, но больше-то некому.
Гайдамаковское «алло» прозвучало как выстрел: резко, громогласно, угрожающе.
— А Ника у вас? — спросил Шаламов, минуя все прелюдия.
На том конце провода повисла тяжёлая пауза. Потом Гайдамак всё же снизошёл до ответа:
— Чего хотел?
— Узнать, всё ли с ней в порядке, — честно ответил Шаламов.
— И дальше что?
Да и так понятно, что Ника в безопасности, иначе Гайдамак на уши всех бы уже поставил. Скорее всего, она как раз сейчас с отцом, опять тортик какой-нибудь ест, ну а Шаламова решили помучить в неизвестности.
— Ничего, — психанул вдруг Шаламов и бросил трубку.
Это даже лучше, что её нет. Хоть один вечер не придётся напрягаться и скрывать, какие демоны хозяйничали у него внутри.
С утра пораньше он помчался к родителям и перехватил отца буквально в последнюю минуту. Тот уже собрался уезжать по делам. Увидев сына, он замешкался, но вышел из машины.
— Неужто я тебе понадобился? А то каждый день ведь тут бываешь, — он кивнул на байк, — а к нам с матерью ни разу не заглянул.
— Я в выходные приеду. Слушай, батя, можешь дать денег? Срочно нужно.
— Сколько? — отец слегка скривился, мол, кто бы сомневался, что сюда ты только за деньгами ходишь, но достал из внутреннего кармана портмоне.
В другой раз Шаламов взъерепенился бы, уязвленный. Но сейчас просил не для себя, поэтому стерпел.
— Штуку баксов…
Ещё с вечера он обшарил весь дом, выпотрошил какие помнил заначки, но едва наскреб три сотки.
— Сколько-сколько? Ты с ума сошёл! Это зачем? — вскинулся, опешив, отец и прикрыл портмоне.
— Долг отдать.
— Ты у кого-то такую сумму занял? — прищурился отец. — На что это? Никак куда-то встряпался? Или ты травкой снова балуешься? Не дам, пока не расскажешь, что натворил.
— Блин, какая травка! Ничего я не натворил! — раздражённо прикрикнул Шаламов, но сумел тут же взять себя в руки. — Это не мне. Это Эмилии.
— Что? — часто-часто заморгал отец и, как-то нервно хохотнув, спросил: — А при чём тут Эмилия?
— Да при том, что счёт за тот наш ужин её заставляют оплачивать. Гайдамаку типа не понравилось, как она работала… В общем, хозяин того ресторана долг на неё повесил.
Отец ответил не сразу. Помешкав, осторожно произнёс:
— Ну… Она ведь правда… Чуть не уронила там что-то…
— И что? В долговую яму ее теперь? Тот ужин — это её зарплата за полгода!
— Но я-то тут при чём? Не я на неё жаловался, какие ко мне претензии?
— Да никаких к тебе претензий, — устало сказало Шаламов, — просто дай, пожалуйста, тысячу баксов и всё.
Отец отвел глаза.
— Ну… понимаешь, я так не могу. Извини. Я не могу и не хочу портить отношения с Гайдамаком из-за какой-то официантки. Мы с ним как раз сейчас…
— То есть ты не дашь?
— Извини… Не могу.
Шаламов, не говоря ни слова, развернулся и пошёл прочь.
— Эдик, постой. Ты пойми, он, конечно, жёсткий человек, но справедливый. А ты не должен думать про ту официантку. Её проблемы — это её проблемы. У тебя есть Вероника, вот о ком ты должен думать. Гайдамаку очень бы не понравилось, если б он узнал, что ты…
— Да пошли вы все вместе со своим ср*м Гайдамаком! И она вам не та официантка. Она — Эмилия.
Шаламов даже байк не стал забирать. Плевать, он придумает, где раздобыть эти чёртовы деньги.
Начал он с очевидного: перебрал всё, что имелось у него более-менее ценного, что можно быстро продать: часы, золотая цепочка, печатка… ну и всё. Не шмотьё же толкать, тем более ношенное.
Ничего страшного, решил Шаламов, если сегодняшние пары он опять пропустит. Суслов, препод по макроэкономике, конечно, грозился не допустить к экзамену тех, кто прогуляет сегодняшний семинар, но всё равно ведь допустит, разве что сначала немного покочевряжится. Но всё это мелочи.
Не меньше получаса Шаламов плутал во дворах — где-то здесь, слышал он от кого-то из одногруппников, находился ломбард. Бывать там не приходилось, да и одинаковые панельные дома стояли абы как, без малейшего намёка на какой-нибудь порядок, поэтому нужную пятиэтажку нашёл не сразу.
Ломбард занимал первый этаж крайнего подъезда, но выход имел отдельный, с торца. Однако тяжёлая стальная дверь оказалась запертой. Шаламов непонимающе взглянул на часы работы, подёргал для острастки за ручку, пнул с досады и хотел уж было уйти, как лязгнул замок. За этой дверью оказалась решётка. Из-за железных прутьев на него таращился какой-то мордоворот. Внимательно осмотрев Шаламова с ног до головы, он молча кивнул.
— У тебя что?
— Часы и золото.
— Спёр где-то?
Шаламов от неожиданности даже растерялся в первый миг — что за ересь несёт эта морда? Какой спёр?
— Ты что гонишь? Своё! От сердца, можно сказать, отрываю.
— Угу, все вы от сердца отрываете. Паспорт есть?
— Есть.
Мордоворот отодвинул засов и впустил Шаламова в узенький полутёмный коридорчик.
— Иди прямо и направо первая дверь.
Шаламов двинулся в указанном направлении, чувствуя, что мордоворот шагает следом.
«Первая дверь направо» оказалась маленькой комнаткой, разделённой поперёк конторкой, за которой их встретил сухонький пожилой мужичок. Всякие дурацкие вопросы — типа спёр-не спёр, он не задавал, молча и внимательно осмотрел часы, а затем печатку и цепочку с подвеской — символом Скорпиона.
— За всё — триста долларов.
Шаламов знал, что часы стоили в разы дороже, их отец года три назад привёз из Женевы.
— Мне штуку надо.
— Приносите ещё что-нибудь, значит.
— Я знаю, что часы очень дорогие…
— Молодой человек, — начал раздражаться старик, — они в магазине, может, и дорогие. Но тут не магазин. Если вас не устраивает, ради бога, ищите другие варианты, хотя лично я сомневаюсь, что кто-то даст больше. В любом случае выбирать вам. Не нравится наше предложение — до свидания.
Охранник-мордоворот коротко кашлянул за спиной — напомнил о себе. Шаламов с минуту поколебался — конечно, его не устраивало их грабительское предложение, но других-то не было. Шаламов сгрёб деньги.
Может, пойти ещё что-нибудь дома поискать? Но что? Утюг, чайник, кофеварку? Бред ведь! Если за дорогущие часы ему отстегнули в пять раз меньше их реальной цены, то за такое барахло и пару ломаных грошей не дадут.
Ну тогда… тогда он просто продаст байк. Жил же без него… потом когда-нибудь новый купит. Как только это делается?
И тут он вспомнил про одногруппника Дёмина. Он ведь, кажется, чуть ли ни с первого курса постоянно где-то работает. Вдруг подскажет, где можно по-быстрому срубить денег?
Шаламов заходить в академию уж не стал. Последняя пара вот-вот закончится. Так что смысла туда соваться никакого, только напрасный риск нарваться на кого-нибудь из преподавателей. А подождать Дёмина можно и у входа, тем более он никогда лишней минуты не задерживается. Сразу мчится домой, ну или куда там. Шаламов стрельнул сигарету у какого-то студента. Скрестив ноги и опершись на невысокий кованный заборчик, он стоял, ждал, курил и думал о том, как внезапно всё переменилось. Как размеренное и спокойное вчера, обещавшее такое же уверенное завтра, превратилось вдруг… а во что превратилось, он и сам не мог толком сказать. Знал только, что от спокойствия и уверенности не осталось и следа.
Вскоре после звонка, как Шаламов и предполагал, одним из первых на улицу выскочил Дёмин. Суровый, стремительный. Не глядя по сторонам, сразу вчистил к автобусной остановке.
— Эй! — окликнул его Шаламов. — Че Гевара, стой!
Звать одногруппника по фамилии, когда рассчитываешь на его помощь, показалось как-то неловко, а имени его Шаламов не знал. Или забыл. Тот, что удивительно, откликнулся. Остановился и подождал, когда Шаламов к нему подойдёт. Правда, смотрел на него в своей манере: «презираю-вас-богатеньких-паразитов».
Руки ему протягивать Шаламов не стал — вдруг не ответит, а этого он с некоторых пор очень не любил. Поэтому, криво улыбнувшись, поздоровался:
— Здорово. Что на парах было? Суслов сильно гневался?
— Ещё как, — состроил ответную гримасу Дёмин, — как увидел, что тебя нет, вообще вести семинар отказывался. Кричал в слезах, что без тебя ему тут делать нечего.
— Что ж вы не утешили бедного? — беззлобно ухмыльнулся Шаламов.
— Ты меня остановил, чтобы про Суслова поговорить? — уже без всякой иронии, холодно спросил Дёмин. Он был немного ниже ростом, но умудрялся при этом взирать на него свысока.
— На самом деле нет, это типа светская беседа, чтоб не сразу с места в карьер, — затем Шаламов посерьёзнел. — Мне нужны… в общем, не подскажешь, где можно подзаработать, но только чтобы быстро?
— О, — удивлённо выдохнул Дёмин и снова осклабился. — Папочка денег не даёт? Содержание урезал?
Шаламов промолчал, вперившись в него мрачным, тяжёлым взглядом так, что ухмылка сползла с лица Дёмина.
— Ты это серьёзно? — не дождавшись ответа, продолжил сам. — Ладно, допустим, серьёзно. Ну ты же должен понимать, что я не в офисе штаны просиживаю. Что мне реально вкалывать приходится, до седьмого пота, до кровавых мальчиков в глазах. Ты так сможешь?
Дёмин показал мозоли на ладонях, больше похожие на застарелые рубцы.
— Не знаю, но мне надо. Ты скажи, как, где?
— Ладно. Короче, на сортировке можно разгружать составы. Скажу сразу, работа адская, всю ночь придётся пахать. Рук-ног потом не чуешь, спина не разгибается, сутки — в лёжку, а с непривычки и дольше, но зато платят сразу. Если надумаешь, то как раз завтра в ночь можно будет…
— Считай, уже надумал.
— Ну тогда часикам к десяти вечера подгребай на Узловую. Я тебя там подожду.
— Замётано.
Они пожали друг другу руки и разошлись.