Эм + Эш. Книга 2

Глава 16-2

На отца Шаламов ещё злился, хотя, говорил себе, что этого и стоило ожидать. Это же практически аксиома: «Рыба ищет, где глубже, а батя — где выгоднее».

Но видеться с ним пока не хотелось, однако за мотоциклом он всё-таки пришёл. Без мотоцикла — никак. Во всяком случае сегодня ночью. Да и погонять бы ещё вволю, пока не продал.

Смена у Эм заканчивалась, как он понял из слов Алёны, после двенадцати. Времени оставалось — вагон, и куда его деть — он понятия не имел. Идти домой не хотелось — вдруг там Вероника? Пришлось залить бак и бесцельно кружить по городу. Дважды проехал мимо «Касабланки». Оба раза в груди коротко ёкнуло, хотя её он даже не видел. Около девяти заскочил в какую-то забегаловку, со зверским аппетитом проглотил пару четвертинок лежалой пиццы. Очень хотелось выпить, чтобы хоть немного унять волнение, но за рулём не стоило. Отец предупредил сразу: «Если поймают, ни прав, ни мотоцикла больше не увидишь».

Время ползло еле-еле, словно уснуло. Нервное же напряжение просто зашкаливало. Пальцы отбивали чечётку по пластиковой столешнице, сердце и вовсе бесновалось в груди. Пришлось купить пачку «Кэмела», чтобы раз за разом не стрелять сигареты у прохожих. И за три минувших часа он как-то незаметно её ополовинил, хотя, вообще, курил крайне редко и, в основном, по пьяной лавочке.

«Я на неё посмотрю, и всё пройдёт. Станет легче, спокойнее. Может, даже станет всё, как раньше».

К ресторану подъехал без четверти двенадцать. Оставил мотоцикл в закутке между двух гаражей, который приметил ещё накануне. Сам присел на лавочку под тополем — удобная позиция, хоть и далековато. Но не стоять же посреди двора на виду. К тому же, свет фонарей до лавочки не доползал, так что от ярко-освещённого входа его в такой тени никак не заметить.

Ждать пришлось долго, зато волнение как-то само собой улеглось. В начале первого посыпал народ. Он даже привстал и чуть подался ближе — боялся, что пропустит её. Но нет, Эм среди них не было.

Позже, ближе к часу вышли ещё двое, парень и девушка. В парне Шаламов узнал того официанта, что обслуживал их столик. Прождав ещё минут двадцать, он забеспокоился, что Эмилии вообще нет. Мало ли что случилось — заболела и не вышла или возникли какие-нибудь неотложные дела и подменилась. Да что угодно могло быть. В большинстве окон погас свет, словно подтверждая его опасения.

Когда уж он совсем отчаялся, вдруг появилась она. Так долго он её ждал, так долго тут высматривал, а всё равно вздрогнул, задохнулся от неожиданности. Она стояла в кругу света и что-то искала в сумочке. В приталенном плаще по колено она казалась совсем худенькой. Как жаль, что не видно её глаз и губ. Вот она закрыла сумочку, оправила плащ. Ещё секунда и она уйдёт.

Шаламов неосознанно, будто его влекла неведомая и непреодолимая сила, пошёл на свет, прямо к ней. Она встрепенулась, заслышав в темноте чьи-то шаги, а потом увидела его…

Глаза её расширились и казались сейчас огромными и тёмными. И столько всего в них плескалось! Потрясение, страх, боль и что-то такое щемящее, отчего спазмом перехватило горло. Он медленно приблизился. Ещё шаг, другой и вот она, близко, руку протяни и можно коснуться её волос, её лица. Но он остановился, точно его вдруг сковало оцепенение. Зато внутри, где-то в самой сердцевине толчками нарастало странное, ни на что не похожее чувство, в котором переплелись тоска и страсть, восторг и влечение, отчаяние и невыносимая мука. А всё вместе это казалось диким, мощным ураганом, который вот-вот разнесёт любые преграды в пыль и вырвется на волю.

И разнёс, и вырвался: Шаламов, шумно, прерывисто выдохнув, стремительно шагнул к ней. Прижал к себе крепко-крепко, уткнулся носом, губами в волосы и, сомкнув веки, вдохнул знакомый запах. Она, сначала напряжённая до предела, в его объятьях постепенно расслабилась, и теперь ему казалось, будто они слились в одно целое. Это дарило какое-то необъяснимое блаженное умиротворение — прямо целительный бальзам на изболевшуюся душу.

Сколько бы они ещё вот так простояли — неизвестно, может, и всю ночь, но неожиданно рядом кто-то кашлянул. Нехотя, с трудом он вынырнул из своего дурмана и расцепил руки.

— Эмилия, такси тебя уже сорок минут ждёт. Долго ты ещё будешь…

Управляющий старался на него не смотреть, но было ясно — узнал. Только теперь он не расшаркивался и не лебезил, как в пятницу.

«Скотина», — вслух подумал Шаламов, вспомнив про навязанный долг.

— Что, простите? — повернулся к нему Пётр Аркадьевич.

— Ничего. Я сам её довезу.

— Но такси…

Шаламов взял Эмилию за руку и повёл за собой вглубь двора, к гаражам, где оставил байк.

— На вот, надевай.

Невольно отметил, что это самое первое слово, что он сказал ей за минувшие четыре с лишним года. Какое-то оно будничное, словно вчера расстались.

— Что это? Куда мы?

— Это шлем. А куда — ты мне говори.

— Мотоцикл? Твой? — разглядела она в темноте силуэт его эндуро.

— Не боишься? Так куда едем? — Шаламов с удивлением отметил, что его переполняет какая-то щенячья, слишком уж импульсивная радость.

— Я далеко живу, в Марково.

Марково и впрямь не ближний свет, но что ему какие-то двадцать пять километров, когда рядом, тесно прижавшись к спине и крепко обхватив его руками, сидела она. Его Эм. Его безумие, его наваждение. Вот так, с ней он согласился бы ехать сколько угодно долго.

Район ему был незнаком, и время от времени приходилось останавливаться и спрашивать у неё дорогу. Немного попетляв по дворам, они подкатили к нужной пятиэтажке.

«И что теперь?» — лихорадочно думал он, когда она вернула ему шлем. — «Она просто уйдёт, а я просто уеду?».

Сердце, будто в панике, снова начало заходиться, остервенело толкаясь в рёбра. Эм пока не уходила, но и не звала к себе. А какой у неё был взгляд! Будто она с ним прощалась навсегда и хотела вволю насмотреться.

Чёрт, он даже не знает, одна ли она живёт или с кем-то? Вдруг у неё кто-то завёлся? По идее, она вполне могла бы даже и замуж выйти. Не дай бог, конечно!

— На каком ты этаже живёшь? — спросил он первое, что пришло на ум, не зная, как ещё её задержать.

— Вон мои окна, — она подняла голову, — на четвёртом этаже.

Тёмные окна выглядели неприятно, как пустые глазницы, но в этой ситуации как раз обнадёживали: «Если бы она жила с кем-то, её бы ждали. Горел бы свет…». И всё равно спросил почти со страхом:

— Ты одна живёшь?

— Одна.

Кажется, в тот момент всё и решилось. Как-то само собой, без лишних слов, без колебаний и сомнений. Почему-то это её «одна» прозвучало для него как дозволение, а то и как призыв, которому противиться он бы не смог, даже если б хотел.

Оставив мотоцикл, он медленно двинулся к ней. Эм не отступала, только смотрела на него во все глаза. Не отстранилась, когда он обнял и притянул к себе, когда склонил голову и коснулся лёгким, почти невесомым поцелуем прохладной кожи, тотчас почувствовав её трепет, когда нашёл эти желанные губы и впился с таким жаром и нетерпением, будто иначе попросту погибнет. И оторвался спустя долгий-долгий миг и то лишь потому, что начал задыхаться от избытка чувств.

Пока поднимались на четвёртый этаж, на каждой площадке, на каждом пролёте он ловил её, сжимал в объятьях, снова и снова целуя. В груди жгло нестерпимо. Горячая кровь стучала в ушах, в висках, внизу живота.

Она едва успела включить свет, скинуть туфли и закрыть дверь на ключ, как он вновь жадно приник к её губам и буквально вжал Эм в стену, придавил собой. Целовал её с таким исступлением, что, кажется, даже прикусил слегка. Во рту появился лёгкий привкус крови. А почувствовав, что Эм и сама отвечает на его поцелуй с пылом, вовсе потерял рассудок. Возбуждение было настолько сильным, что в паху болезненно пульсировало.

Как, когда они успели наполовину высвободиться из одежды, он даже не уловил. Эти детали как будто пролетели мимо. Зато ощущения врезались в память с поразительной чёткостью. Вкус её губ, запах волос, мягкая, упругая грудь, полувсхлип-полувздох, когда он тронул её там. Эм выгнулась навстречу, и не в силах больше держаться он приподнял её за бёдра и нетерпеливо вошёл. И минуты не прошло, как его накрыл оглушительный, до боли яркий оргазм.

В ванной он, взглянув на себя в зеркало, отметил, что совершенно неузнаваем: какой-то абсолютно одержимый вид, дикие, горящие глаза, неестественно красные губы. Натуральный безумец, причём явно буйный.

Он ещё не совсем пришёл в себя и до сих пор не верил в происходящее. Всё казалось, что он вдруг попал в параллельную реальность или это просто сон. Плеснул в лицо холодной водой, жадно хлебнул из-под крана, выпрямился — всё то же безумие плясало в глазах.

«Ну, блин, как тут не свихнуться, если он с Эм. С Эм! Это же немыслимо», — неслышным шёпотом пробормотал он.

Вспомнились её широко распахнутые глаза, дурманящий взор, приоткрытые губы, шея, грудь и… в джинсах вмиг отвердело. Он пустил воду посильнее, нагнулся, подставив под ледяную струю голову, шеи, плечи. «Вот так, — выдохнул он, почувствовав, что успокаивается. — А то Эм решит, что я маньяк».

Неприятно всё же было думать, что всё так быстро закончилось, как будто он неопытный малолетка-скорострел. Ещё и в ванную почти сразу сбежал, смельчак! Надо как-то срочно исправлять ситуацию. И репутацию.

Мокрую футболку Шаламов стянул и повесил на змеевик. С волос на плечи капала вода и струйками стекала по спине и груди, кожа покрылась мурашками. Поёжившись, он вышел в коридор. Из кухни лился свет. Эм сидела с ногами на табурете, обняв колени и подперев ими подбородок. Волосы она распустила и уже успела переодеться в просторную белую футболку с синим принтом и серые домашние штаны. Шаламов присел на соседний табурет. Как удивительно это было — видеть её рядом, беззастенчиво разглядывать или, например, касаться… Он провёл пальцем по её руке. Она подняла на него глаза.

— Прости, я… так быстро. Я просто…

Она опустила взгляд на его грудь и ниже — на живот. У Шаламова тотчас перехватило дыхание, и он с трудом выдавил:

— … просто я так давно и так сильно тебя хотел, что не мог сдержаться.

Конечно, он оправдывался, «исправлял ситуацию», но при этом ведь не солгал ничуть. Она снова посмотрела ему в глаза, улыбнулась краешком губ.

— Помнится, ты после этого всегда есть хотел? Сделать тебе бутерброд с сыром? — она опустила ноги, поднялась с табурета. — Или яичницу пожарить?

Она помнила даже это! В груди защемило. Он обхватил её за талию и уткнулся лицом в живот. Сидел бы так и сидел, млея от её близости. Тёплые пальцы Эм нежно коснулись затылка, взъерошили ему волосы. Блаженство!

Нехотя Шаламов оторвался от неё. Только сейчас он пригляделся и увидел, какой уставшей она выглядит. Собственно, ничего удивительного — отработала целую смену на ногах, а сейчас уже… он привычно поднял руку и взглянул на пустое запястье. Точно! Он же теперь без часов.

Эмилия как-то сразу поникла, будто тень набежала на её лицо.

— Ты должен идти?

— Что? Нет. Просто поздно уже, а тебе нужно поспать. Оставим яичницу на утро? Я уж как-нибудь перетерплю.

— Ты хочешь остаться?

— А можно?

Она пожала плечами, но лицо её просветлело.

Пока Эмилия принимала душ, Шаламов обошёл крохотную, простенькую, но прибранную квартирку. Вне всякого сомнения, съёмную — от стен так и несло казёнщиной. И дело не в дешёвых обоях и старой, потрёпанной мебели, а в том, что тут попросту не пахло домом. А вообще, везде — что в той огромной квартире Майеров в Адмире, что здесь — чувствовался какой-то аскетизм. Словно Эмилия пыталась окружить себя только необходимым и старательно избегала любых излишеств. Стол, стул, шкаф, диван. На полке — одни учебники и словари. Ни телевизора, ни магнитофона, ни комнатных цветов, ни фото в рамочках, которыми, например, заставила его гостиную Вероника. Немного уюта придавал лишь торшер со светлым тканевым абажуром, украшенный по низу тёмной бахромой. Но он, выбиваясь из общей картины, только сильнее подчёркивал скудный интерьер.

Из душа Эм вышла в одной футболке, впрочем, длинной, до середины бедра. Но Шаламов всё равно занервничал, с чего-то вдруг смутился и отвёл взгляд в сторону. Тут же сам себя назвал идиотом. Тогда, четыре с половиной года назад стеснялась она, а он напротив держался развязно. А сейчас вдруг заробел, как старшеклассник, впервые и случайно подглядевший женские прелести. Впрочем, он почти сразу взял себя в руки, снова повернулся к ней, но тут она наклонилась — стала расстилать постель на разложенном диване, край футболки пополз вверх, обнажив не только бёдра, но и кружева на белье. Кровь тотчас ударила в голову, мысли заволокло вязким, тяжёлым туманом. Возбуждение нарастало резкими скачками. Он сглотнул, теперь уже не в силах оторвать взгляд, хоть и понимал, что ещё немного и совсем потеряет самообладание. В паху мучительно и сладко ныло. Она повернулась и сразу по его лицу, по горячечному блеску в глазах всё поняла, однако нисколько не удивилась. Наоборот, её взгляд тоже потемнел, потом сместился вниз, скользнул по груди, по встопорщенной ширинке и вернулся к губам. Не отводя глаз, она протянула руку и выключила торшер. Затем пружины дивана протяжно скрипнули. Шаламов порывисто расстегнул молнию, стряхнул с ног джинсы и опустился рядом на прохладную простынь.

Она лежала на спине, и с губ её срывалось учащённое, чуть дрожащее дыхание, грудь вздымалась и опускалась. Он придвинулся, прижался к Эм всем естеством, вдыхая запахи шампуня, тёплой, чистой кожи, свежести и весеннего ветра. Изо всех сил Шаламов старался сдерживаться — иначе ведь снова долго не протянет и оконфузится. Потому поначалу целовал неспешно, нежно, чувственно, по её трепету и рваному дыханию безошибочно улавливая, какие ласки ей просто приятны, а какие — заводят. Однако контролировал он себя совсем недолго. То, как она выгибалась, как тянулась к нему сама, как дрожала от одних лишь прикосновений, не просто его распаляло, а стремительно и полностью лишало рассудка. Поцелуи становились торопливее, жарче, беспорядочнее. Терпеть дальше было уже совсем невмоготу. Эш рывком подтянул её к себе и как будто слился с ней. Несколько мощных толчков — и он почувствовал, как по её телу прокатилась дрожь, а там горячо запульсировало. От остроты ощущений пах на миг сжало болезненным спазмом, а потом всё тело прошил оргазм, настолько сильный и яркий, что несколько секунд у него перед глазами вспыхивали белые, слепящие круги.

Опустошённый, он вытянулся рядом с Эм, обняв её за талию. Губы, словно по инерции, ещё целовали её висок, но веки уже придавило тяжёлой дрёмой.