Вероника приехала часам к девяти вечера. По пути накупила в супермаркете всякой всячины. Наверняка ведь Эдик голодал… если, конечно, не ушёл к той, другой. К проклятой Эмилии. Сердце болезненно сжалось. Хоть бы не ушёл, хоть бы Сергеев сказал правду, что они не встречаются! Пожалуйста!
Шаламова дома не было, но он определённо ночевал здесь. Бардак развёл — жуть! Рамку с фотографией разбил и, конечно, убрать за собой не соизволил. На тахте кисло комом влажноватое банное полотенце. В ванной обнаружились джинсы и куртка, изгвазданные в серой грязи. На столе — пустая банка из-под кабачковой икры, в банке — ложка, рядом — маленькая засохшая корочка хлеба. Шаламов почему-то никогда не ел верхнюю корку. Заявлял, что она горькая, и вечно оставлял такие вот огрызки. И окурки! В тонком фарфоровом блюдце! Конечно, пепельниц в доме не водилось, потому что обычно он не курил, во всяком случае, очень редко и только на пьяную голову. Но — блюдце! Да и чего уж он так-то? Нервничал? Неужели из-за неё? А вдруг из-за той, Эмилии этой?
Следов присутствия кого-то постороннего она не нашла. Нет, он никого сюда не водил, это очевидно. Вероника только сейчас, испытав облегчение, поняла, насколько тяжело было у неё на душе. Эти подозрения, сомнения, страхи грызли её изнутри. Только сейчас она смогла вздохнуть спокойно — Эдик ей не изменил. Не ушёл от неё и к себе никого не привёл. А то, что не пытался её вернуть — это наверняка из-за отца. Тот его оскорбил, послал по телефону, она сама слышала грубости. А Эдик ведь такой гордый. Он никогда не станет стучаться в закрытую дверь. Это она уже давно поняла.
Зря только отца слушалась, не надо было уходить так надолго.
Вероника даже почувствовала лёгкие угрызения совести: оставила мальчика одного, голодного, без тепла и без заботы. Бедный, дымил как паровоз и питался какой-то непонятной консервированной гадостью, пока она взращивала и лелеяла собственные обиды.
С неожиданным энтузиазмом Вероника взялась за уборку. Первым делом распахнула все окна — терпкий табачный дух пропитал всю квартиру. Выгребла мусор, закинула грязную одежду в стиральную машину, вымыла посуду. Потом принялась за готовку. Романтический ужин — прекрасный шаг к примирению.
Спустя ещё два часа мясо по-французски остывало в духовке, а овощной салат заветривался на столе, сервированном самым изысканным образом. Вот только Шаламова всё ещё не было. Подкрадывалась уже привычная едкая тоска. Где он может быть? А вдруг… Не думать! Бутылку сухого вина, предназначенную скрепить их мир, Вероника прикончила самостоятельно, иначе бы извелась ещё больше.
Шаламов заявился сильно после полуночи. Вероника слышала, как он подъехал на такси. По квартире гулял сквозняк, табачный запах уже выветрился, но закрывать окна она не спешила. Услышав ключ в замке, внутренне напряглась. Как он сейчас прореагирует на её возвращение? Обрадуется или наоборот? Замерла, как перед казнью. Эти несколько секунд тянулись как будто целую вечность. Но вот он наконец в прихожей. Ещё её не видит, но понял, что она вернулась.
Позвал: «Ника?».
Радости она не услышала, но и досады тоже.
— Привет. Не ждал? — спросила она, встав в дверном проёме гостиной. Выглядела она сногсшибательно, подготовилась: безупречный макияж, идеальная укладка, платье по фигуре. Но откуда ей было знать, что у него до сих пор перед глазами стояло разгорячённое лицо Эм, размётанные по подушке светлые волосы, блестящий взгляд, приоткрытые манящие губы. Он всё ещё как будто ощущал их вкус, их мягкость.
— Ждал.
— Я тоже ждала, что ты приедешь за мной. Или позвонишь, — не удержалась от упрёка Вероника.
— Я звонил, — заметил он сухо.
Вопросы так и роились в голове, многочисленные «почему» не давали покоя, но Вероника почувствовала, что не стоит сейчас выяснять отношения, иначе эти самые отношения могут испортиться окончательно. Тем не менее не удержалась:
— А где ты был?
Он заметно напрягся, даже отвернулся, но ответил ровно:
— Дела всякие были.
— Так поздно?
Он смолчал.
— Ужинать будешь? Я думала, ты пораньше придёшь, приготовила мясо по-французски, но оно уже, наверное, остыло.
Она старалась говорить с улыбкой, беззаботно, однако сама слышала обиженные нотки в голосе. За эти дни он стал совсем-совсем чужим. К нему и подступиться-то было сложно. Зачем только она послушалась отца и ушла!
Ужинали они в полном молчании, он избегал даже смотреть на неё. В конце концов Вероника не выдержала и спросила напрямую, не поднимая глаз:
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
Не глядя на неё, он ответил:
— Нет.
— Хочешь, чтобы я осталась?
Пауза.
— Да.
Но почему он тогда ведёт себя так, будто всё как раз наоборот?
— А я скучала по тебе, — призналась она и взмолилась про себя: «Пожалуйста, скажи, что ты тоже!». Но он молчал. Веронике казалось, что она строит замок из песка, старается изо всех сил, но набегает волна и стены рушатся, остаются руины.
— А ты?
— И я. Конечно, скучал. Хорошо, что ты вернулась. И… спасибо за ужин. Всё было очень вкусно.
Правильные слова, но тон! У кассира в магазине эмоций больше. Шаламов поднялся, проходя мимо неё, наклонился и сухо тронул губами лоб. Какая-то вымученная ласка. А ей виделась в мечтах страстная встреча, жаркие объятия, поцелуи. А тут… глядя на него, она вообще боялась, что он решил с ней расстаться и вот-вот произнесёт страшные слова, но почему-то тянет.
«Ничего», — вздохнула Вероника. Сейчас они лягут спать, и она расшевелит его. Уж она изучила все его мужские слабости. Знает, что, как и где он любит.
Но Шаламов, выйдя из ванной, крикнул ей, что будет спать у себя. Устал потому что.
«Спокойной ночи», — бросил он и закрылся в своём чёртовом логове.
Глотая слёзы, Вероника убрала со стола. Затем достала из кухонного шкафа початую бутылку водки. Не её напиток, но ничего поизящнее не нашлось. Впрочем, напополам с апельсиновым соком пилось легко.