Эм + Эш. Книга 2

Глава 25

Шаламова разбудил настойчивый звонок, но когда он наконец продрал глаза, телефон уже смолк.

В академию заявился только к третьей паре. Зато сразу попал на семинар к желчному и вечно недовольному Суслову, и тот не преминул съязвить, что-де заждался редкого гостя.

— Я тоже по вам скучал невыносимо, — ответил Шаламов хмуро, проходя в аудиторию.

Уселся он к изумлению одногруппников рядом с Дёминым. Девочки шокированно переглянулись. Шустов ухмыльнулся. Кто-то скривился. Кто-то выдал комментарий про трогательную близость к рабочему классу, прерванный Сусловым, который на дух не переносил разговоры не по теме и вообще всякий посторонний шум. Так что на Шаламова вскоре перестали обращать внимание.

— Ты как? Отошёл? — спросил шёпотом Дёмин.

— Угу, почти, в мир иной.

— Достали твои тупые шутки, — зашипел Дёмин громче дозволенного и сразу же получил замечание от Суслова.

— Какой вопрос — такой ответ.

Дёмин скосил на него глаза.

— Не узнаю я тебя. В среду цвёл и пах, а сейчас…

— Не пахну? — выгнул бровь Шаламов. — Видать, отцвёл.

— Серьёзно, ты чего такой смурной? После разгрузки тяжко?

Шаламов промолчал. Но после пары Дёмин снова стал наседать.

— Да что ты прицепился? — вспылил вдруг. — Я что, идиот — всё время радоваться? И вообще, то, что я с кем-то потаскал мешки с цементом, ещё не значит, что этот кто-то имеет право лезть мне в душу.

Дёмин взглянул на него холодно, губы его дёрнулись, будто он собрался что-то сказать, но передумал и молча отошёл. Шаламов про себя выругался. Ну и нафига он на нём сорвался? Обязательно было хамить? Хотел подойти извиниться, но на четвёртую пару Дёмин не явился.

«Так расстроился, что ли?» — удивился Шаламов.

После занятий домой он не поехал. В четыре они встречались с Эм у фонтана в сквере Кирова, неподалёку от института иностранных языков. Эту встречу он ждал, очень ждал и в то же время боялся. Позавчера пообещал Эм, что поговорит с Вероникой, что расстанется с ней, а что в итоге? Целый месяц, целый чёртов месяц ему придётся изображать из себя Никиного женишка. Шаламов брезгливо передёрнулся — от самого себя стало противно. От того, что будет обманывать Нику. От того, что заставит Эм ждать и мучиться, потому что вряд ли ей понравится эта затея. И неважны причины. Сам он, например, боялся даже представить, каково это — знать, что Эм, допустим, живёт с другим, проводит с ним дни, ночи… Нет, это немыслимо, нестерпимо!

К скверу Шаламов подошёл в начале четвёртого. Пока есть время, хотел подумать над словами. Как убедить её, что с Никой будет всё временно и не по-настоящему? Что по-настоящему у него только с Эм? Что… Чем больше он прокручивал в уме всякие фразы, тем сильнее увязал в ненужных деталях и тем острее был страх, что она не поймёт, что отвернётся от него. А если она попросту уйдёт, едва он откроет рот? Как он её задержит, как заставит выслушать до конца? Может, лучше к ней поехать? Там уж она, во всяком случае, не сбежит и волей-неволей выслушает.

Эм появилась без пяти четыре. Серые глаза её лучились такой неподдельной радостью, что сердце ёкнуло. Как вот вывалить на неё всю правду? Немного, совсем чуть-чуть пусть они ещё побудут счастливы. Точнее, она. Ему-то предстоящий, неотвратимый разговор отравлял все ощущения.

Эм поначалу держалась немного скованно. Не решалась, например, взять его под руку, а когда он обнял её и поцеловал, смущённо запротестовала:

— Ты что! Люди же кругом!

Он позвал её в кино, но Эм хотелось просто прогуляться. Руки-ноги ещё болели, но не стонать же и не жаловаться. Обойдя сквер, они спустились на Набережную, а после — вышли на бульвар Гагарина.

— Между прочим, это наше первое настоящее свидание, — заметила Эм.

«Только б не последнее», — подумал он.

— Ты какой-то молчаливый сегодня, — вздохнула она. — Тебе скучно? Надоело гулять?

— Мне с тобой не может быть скучно, но гулять мне надоело. Я хочу к тебе.

Эм взглянула на него так, что по спине побежали мурашки. Она явно поняла его «хочу к тебе» в другом смысле. И пусть. Не так уж она и ошиблась, потому что этот другой смысл присутствовал вообще всегда. Во всяком случае с его стороны. Противиться она не стала, лишь по пути они заскочили в пиццерию — подкрепились и с собой взяли целый круг с грибами и курицей.

Добирались до Эм на автобусе, мотоцикл свой он оставил у отца и пожалел. Целых полтора часа пришлось ехать как селёдки в бочке, можно было даже не держаться за поручни, не упадёшь — час пик, трудовой народ возвращался с работы.

Плохо было то, что всё тело и так нещадно ломило, а в такой толчее ко всему прочему его беспрерывно пихали, врезались локтями, наступали на ноги. Ну а с другой стороны — он мог беспрепятственно обнимать Эм, зарываться носом в её волосы, целовать затылок, прижиматься всем телом и не опасаться конфуза — джинсы на нём тугие, не выдадут.

Удивительно, но квартира Эм уже не казалась ему безликим и убогим обиталищем отшельника. Их страсть как будто вдохнула в эти стены особую энергию, одуряющую, живительную и бесконечно прекрасную. Здесь, отгороженный от всех и вся обычной дверью, обитой дерматином, он чувствовал себя хорошо, как нигде. Это был их шалаш, в котором рай, их больше никем не досягаемый остров, их микрокосм.

Дверь на ключ — и они снова одни в целом мире. Он держал её лицо в ладонях, целовал нежно губы, скулы, веки, ложбинку на шее и ниже. Проникал в неё так, будто выплеснуть хотел отчаяние и боль. Снова целовал хаотично, безудержно. И бессвязно, горячо шептал: люблю… самая красивая… моя… люблю… единственная… никто… никогда… только ты… люблю… люблю…

Потом они поедали давно остывшую пиццу прямо из картонной коробки. Внутри ещё не утихла дрожь, не остыла кровь, и голос всё ещё звучал хрипло, отрывисто.

— Прости, — вдруг сказал он.

Эм вопросительно посмотрела на Шаламова.

— Накинулся на тебя… не удержался, с тобой всегда так. Теряю контроль. Моё тело — твой раб. Ничего так сказанул? — невесело усмехнулся он.

Эмилия почувствовала, что это лишь преамбула, а сейчас он произнесёт то, отчего непременно станет горько. Она настороженно замерла. Его виноватый взгляд лишь подтвердил её страх. Он закусил губы, как будто хотел, но никак не мог решиться заговорить.

— Ты не расстался с ней? — догадалась она.

— Я её ещё не видел с того дня.

— А вы разве не вместе живёте?

— Да, но… послушай, Эм, всё, что я сейчас тебе скажу… это надо выслушать до конца и постараться понять. Только не делай никаких поспешных выводов. Обещай просто выслушать.

Он взглянул на Эм, и внутри всё оборвалось. Лицо у неё сделалось такое, будто он ударил её.

— И главное знай: я люблю тебя. Очень сильно люблю.

Эм свела брови домиком, потом отвернулась к окну.

— Ты на ней всё-таки женишься? — сдавленно спросила она.

— Нет! Нет, ты что! Слово даю. Клянусь, не женюсь я ни на ней, ни на ком-то ещё. Ну разве только как-нибудь потом… на тебе… — ещё шутить пытался.

— Тогда в чём же дело? — озадаченно посмотрела на него она.

— Понимаешь, я не могу с ней расстаться прямо сейчас. Её отец, ты помнишь его — сварливый злобный старикан, шантажирует меня. Типа если я её брошу, уйду к тебе, он посадит моего отца и нам с тобой навредит. Но если мы с тобой могли бы просто сбежать куда-нибудь, хоть куда, то отца он реально может посадить.

— За что? — удивилась Эмилия.

— Поверь, есть за что. У него какие-то на него документы есть, я точно не в курсе. Но уже вчера, как только мы с ним поговорили, к отцу заявились менты. Собственно, отец Ники их и натравил, а потом сам же отозвал. Типа продемонстрировал, что может.

— И что теперь?

— Теперь надо подождать. Отец просит месяц, чтобы это дело утрясти.

— А это можно утрясти?

— Он уверен, что можно, если этот ничего не заподозрит.

— Не заподозрит? То есть ты этот месяц будешь с ней, притворяться, что любишь её, готовиться к свадьбе, а я буду просто ждать… одна?

— Конечно, мы будем встречаться! Просто будем осторожны. Ты что? Я же сам без тебя месяц не выдержу. И я… я буду просто там ночевать. Один. Я не сплю с ней и не буду.

— А как он вообще узнал про нас? Мы же только позавчера… Он что, следил за тобой?

— Думаю, тот огрызок из вашего ресторана стукнул.

— Харлов?

— Ну, наверное, Харлов. Гайдамак сказал: вас видели. Обнимались, целовались, потом сели на байк и поехали развратничать, — Шаламов на последних словах гримасничал, видимо, подражал мимике и интонациям старика.

— А ты?

— А я сказал, как есть: что люблю тебя и с Никой хочу расстаться. Ну и он тогда выложил мне все козыри.

— А ему-то зачем это надо? Если он знает, что ты не любишь его дочь… Я не понимаю.

— Да чёрт их разберёт! Сам в шоке. Псих он — одно объяснение. Причём, Ника-то нормальная. Она бы, уверен, всё поняла. Но этот… в маразм, наверное, впал.

— Мне очень хочется тебе верить, — после долгой паузы произнесла она. — Но я боюсь, Эш.

— Я тебя не обманываю.

— Я не в тебе сомневаюсь. Я боюсь, что они тебя не отпустят.

— Блин, ну не посадят же они меня на цепь, — усмехнулся он. — Мы будем вместе, вот увидишь. Потому что кроме тебя мне никто не нужен.

Он клялся ей в вечной любви и верности в лучших шекспировских традициях, скрепляя клятвы пылкими поцелуями. А потом просто, без клятв целовал, как будто можно нацеловаться вдоволь, как будто поцелуи могут унять тревогу в сердце. И вновь распалялся так, что доводил и себя, и её до изнеможения.

— Соседи под нами, наверное, злятся, — шептала Эм. — Этот диван такой скрипучий.

— Что они понимают, — прижимал он к груди её голову. — Век бы слушал этот скрип. То есть, век бы исполнял его с тобой в дуэте.