Эта сука, серая мышь

Глава 3 РОДОВОЕ ПРОКЛЯТЬЕ

Последний раз мы виделись с Зоей, когда она приезжала в Москву два года назад. Она уже и тогда из-за нарушенного обмена веществ сильно оплыла. Стала малоподвижной. Тяжело дышала. Однако тогда в ней не чувствовалось такой отрешенности, интерес к жизни еще не был потерян. Она хотя бы следила за собой, не носила старушечьей мешковатой одежды, красила волосы, а не зализывала их назад костяной гребенкой.

Болезнь Зои начала прогрессировать, когда она еще находилась, что называется, на гребне волны. У нее было все. Квартира в Москве. Причем не халупа, вроде моей, а большие четырехкомнатные хоромы, глядящие окнами на Пречистенку. Был муж Было любимое дело, в котором она слыла асом. Были коллеги по работе. Куча друзей.

В их доме никогда не бывало тихо, если там находилась Зоя. Она все делала под музыку: занималась зарядкой, готовила, мыла посуду. Все и всегда только под музыку. В ее руках любое занятие превращалось в искусство, даже если она лепила самые обыкновенные пельмени.

Зоя не жила, а горела. Всегда и для всех. Ярко. Горячо. Как маленький огонек…

Болезнь забрала все сразу. Она словно выбила почву из-под Зоиных ног, переломила стержень, может быть, недостаточно прочный. Ее костлявые пальцы не смогли дотянуться только до Зоиной чистой души. Кроме этого, пожалуй, от прошлой жизни моей сестры ничего не осталось.

Василий Ильич Сологуб, муж Зои, как только на его пути возникла новая жизнерадостная пушинка, элегантно сделал ноги, предоставив моей сестре самой расхлебывать заварившуюся кашу. С ее недутом. С их совместным произведением по имени Славик, которому сейчас шел уже девятый год.

Супружеское предательство Зоя выдержала стоически, с гордо поднятой головой. Но вскоре судьба нанесла ей еще один сокрушительный удар. Ее уволили. Сначала тактично попросили с занимаемой должности. А потом для нее и вовсе не нашлось места во всем огромном холдинге. Зою списали в тираж. Все, чего она добилась благодаря своей общительности и обаянию, лопнуло в одночасье как мыльный пузырь.

И тогда моя сестра решила покинуть Москву. Где-то за сотни километров начать жизнь с нуля. Подальше от воспоминаний, от фальшивого участия знакомых, от жалости друзей. Прочь от пустых соблазнов склеить осколки прошлого.

Продав квартиру, она вместе с сыном уехала жить сюда.

И вот теперь я обнимала и расцеловывала совершенно другого человека. Стареющую женщину с набрякшими под глазами мешками. С немытой, нечесаной головой. С теплыми колготами на толстых ногах.

Даже запах от Зои стал исходить какой-то бабский! Не могу объяснить, что это такое. Но это так страшно! Неужели и я всего через несколько лет стану такой?!

– Как вы долго добирались-то, Поль! Мы уже издергались все. Да и вы, наверное, с ног валитесь от усталости?

– Я валюсь с ног от рождения. – Оксанка тоже принялась лобызаться с Зоей.

– Да ты-то понятно. Ветром не уносит еще?

– Ой, можно подумать! – закривлялась Дорохова. – Ты вон лучше на сестрицу свою посмотри. Вот кого соплей перешибешь!

– Меня? Соплей? – возмутилась я. – Зайчонок, побойся бога!

– Может, проэкспериментируем? Я как раз чувствую в себе силы. – В доказательство Оксанка простуженно хлюпнула носом.

– Не надо экспериментов! – рассмеялась Зоя. – Идемте в дом скорее! Вам помочь перенести вещи?

– Ой, перенеси меня! Я уже практически вещь! – Дорохова попыталась вскарабкаться на руки к моей сестре.

– Идем, вещь! – Зоя легонько шлепнула шалунью по заднице. – Нет, этот человек никогда не поумнеет!

На пороге дома, слепо щурясь куда-то во тьму, словно могла там что-то рассмотреть, стояла бабуся.

– Где там моя внученька родненькая? – принимая меня в объятия, запричитала она. – Ах ты моя золотенькая! Голубка моя! Вот бабка старая – не видит ни зги! Хоть бы посмотреть, какая ты стала…

– Бабушка! Да ты же меня отродясь никогда не видела! Только по маленькому росту и отличала! – воскликнула я и троекратно расцеловала бабусю в ее мягкие щечки – все в мелкую сеточку.

– Так вот хоть бы одним глазком! Мать говорит, вылитый Володя стала, царствие ему небесное! Какой хороший был человек! Все здесь его руками ставлено. Эх, Володя, Володя… Ну, пошли в дом, – спохватилась бабуся. – Что это мы все в сенях?..

Да-а, надо сказать, при Зое здесь все изменилось до неузнаваемости.

Везде чистота, ни соринки. Большой круглый стол, ломящийся от домашней еды, – под свежей скатертью (я-то помнила еще доисторический плюш с бахромой). Шторы на окнах тоже другие. Обои. Палас. А сколько здесь стильных вещичек! Какие-то плетеные человечки, напольные вазы с цветами! Батюшки! Красота да и только! Еще бы мебель кой-какую пообновить и полный фэн-шуй! Не изба, а элитный коттедж!

– Зоенька! Неужели ты сама здесь все переделывала? – спросила я, когда мы, разобравшись с вещами и посещением всех необходимых мест, наконец уселись за стол.

– Кому же еще?

– А ты где-то работаешь? – влезла Оксанка, которая в этот момент активно обороняла свою тарелку от посягательств Зои навалить туда побольше картошки.

– Ну-ка, убери руки, дохлятина! Кому сказано!.. Вот так… Работаю, переводами занимаюсь. У меня же два языка: английский и немецкий. Ну вот. Так что работаю в основном дома, но зато сразу на три компании. Очень удобно. Еще и на сына время остается.

– Боже мой! Бедная моя! Когда же ты все успеваешь?

– Жить-то надо, Поленька!

– А где Славик? Спит уже?

– Спит. Я его рано укладываю. В девять часов, как штык.

– Небось вымахал за два года, не узнать!

– Да не знаю, в классе-то он самый маленький из мальчишек. – При упоминании о сыне Зоины глаза сделались влажными (наверное, это у нас семейное). – Ой, не представляю, как он останется! Он ведь, кроме меня, никого не признает.

– Ну, он же взрослый уже. Должен понимать.

– Да не переживай, Зоя! Будет у нас как сыр в масле кататься, – пообещала Дорохова, которая, размяв картофель вилкой, надеялась, что все будут думать, что часть его она уже съела.

– Только на тебя и надежда, – бледно улыбнулась сестра. – В школу его не забывайте отводить. И читать побольше заставляйте. А то он круглые сутки только мультики смотрит.

– Да он у меня к твоей выписке всю «Войну и мир» прочтет и к «Отверженным» приступит.

Зоя прокашлялась:

– Это ты меня на сколько же упекаешь? Как графа Монтекристо, что ли?

– Ни-ни-ни! – запротестовала Оксанка. – Ни в коем случае! Я здесь столько не выдержу! Кончу как Анна Каренина. Ну а если кроме шуток, то давай, Зоя, выпьем, чтобы у тебя все прошло благополучно. Чтобы ты как можно скорей оказалась дома. И чтобы мы не обманули твоих ожиданий.

– Давайте, девочки мои хорошие! Спасибо вам, что приехали.

Мы чокнулись бокалами с вкуснейшим вишневым вином собственноручного Зонного приготовления. Выпили все, включая бабусю, которая на Оксанкин тост одобрительно пожевала губами.

Потом разговор плавно переключился на наше дорожное происшествие. Дорохова рассказывала о нем, как о забавнейшем случае, словно ничего более смешного с ней за всю жизнь не приключалось.

Вот схлопотала бы сама по физиономии, глядишь, меньше выступала бы!

– …А эта кошелка еще сама ему окно открывает… Она, наверное, думала, он ей сейчас предложение руки и сердца делать будет. Или, по крайней мере, деньгами отдаст. Не тут-то было! Он ей как звезданет промеж глаз! У меня у самой чуть голова не отлетела рикошетом…

И тут бабуся, до сего момента не проронившая ни звука, вдруг задвигалась на своем плетеном стульчике.

– Эх, девоньки! Что ж вы у меня такие несчастливые, все горести к себе притягиваете? Нешто так и будем теперь до конца века дедовы грехи замаливать?

– Да ладно тебе! Опять ты за свое! – напустилась на нее Зоя. – Хоть Полине-то голову не забивай! И так уже вся семья повернута на этой истории.

– А я не знаю! – заступилась я за бабусю. – Мне интересно послушать, что за история!

– Ну и напрасно! – У Зои от возбуждения вспыхнули на щеках пунцовые пятнышки. – Зная тебя, я уверена, будешь потом обдумывать! Не сможешь пропустить это мимо ушей!

И что бы потом ни произошло, будешь говорить: «Ага, это проклятие виновато!»…

– Какое проклятие? – окончательно запуталась я. Бабуся вскинула к лицу сухонькие ладошки и немного помассировала лоб, как бы собираясь с мыслями.

– Давнишняя это история, внученька. Шестьдесят лет уж крест на себе носим…

– Ну все, завелась! – Зоя, скомкав, швырнула на стол льняную салфетку и принялась агрессивно собирать посуду.

Бабуся же сидела, словно перенесясь мыслями в другую эпоху. Прикрыв глаза, она пошамкала немного губами и начала:

– Шел тогда сорок пятый год. Тяжелое было время. Война как-никак прокатилась. Полсела как языком слизало. Что ни дом, то похоронка. И я одна с двумя малыми девками на руках – твоей мамой да Зоюшкиной мамой. Тонечка-то та постарше, ей к семи было. А Раечка – совсем кроха, четырех еще не исполнилось. А на селе радость великая – война закончилась! И вот я все жду не дождусь, когда муж с фронта вернется. Знала, что живой, сердце чуяло…

Бабуся рассказывала. А у меня как наяву проносились картинки.

Вот молодой лейтенант возвращается с фронта, везет с собой… жену не жену, любовницу не любовницу. Молодая, влюбленная, носит под сердцем его ребенка. На поле брани жизнь ему спасла – больше километра его, оглушенного, на себе тащила. Медсестричка. Леночка.

Эшелоны. Составы. Пересадки. Отчий дом с каждой березой все ближе, с каждым верстовым столбом, с каждой проносящейся деревушкой. А дома законная жена ждет с двумя дочерьми. Что им скажешь? Как объяснишь?

Ночью, пока Леночка спит – ее, брюхатую, пустили на полку, – лейтенант выскакивает на маленьком полустанке. Минута, не больше – и вот уж состав стучит колесами дальше. Вот уже и исчез. Бог с ней совсем! Пусть уезжает!

Леночка и уехала.

Просыпается поутру – а ее любимого уже и след простыл. Ищет, зовет. Да разве ж в этой толчее разберешь?

Сошла на перроне. Думала, может, и он догадается? Все-таки простора побольше. Прошла до конца, а назад в состав не поспела.

Кругом ни души. Какой-то угольный склад. Надо идти за составом. На следующей остановке они уже обязательно встретятся!

Идет Леночка по путям, за живот держится. Чует, сейчас рожать начнет. Уж и вода по ногам потекла. Подхватила она живот и бежать. К людям поближе.

Хорошо на ту пору мужики из лесу хворост возили. Подсадили ее к себе на телегу и галопом в город. В приемное акушерское отделение.

Только Леночка все равно умерла. Время тогда такое было. Тяжелое…

Бабуся замолчала. А мы с Оксанкой, не сговариваясь, взяли по салфетке и принялись сморкаться. Не знаю, как Дороховой – она-то, может, все эксперименты ставила, – а мне было Леночку жалко.

Наплакавшись вволю, я спросила бабусю:

– Про какое же проклятие ты говорила?

Она с удивлением шевельнула косматой бровью.

– А вы думаете, такая-то подлость да не аукнется? Э-э, девоньки вы мои милые, грех-то какой! Я, когда узнала, поехала туда. Думала, хоть чем откуплюсь. Ребеночка себе заберу. Сама воспитывать стану. Да какое там! Уже прибрал кто-то мальчонку… Мальчик у них родился. В детском доме Гришенькой Безруковым окрестили. Видно, рождался тяжело, ручку ему при рождении отняли.

– А откуда же, бабушка, ты узнала про все это?

– Так дед мне сам как-то с пьяных глаз и сознался. Царствие ему небесное, гадюке окаянной!.. Опомнился, вишь, поехал к ней. Хотел хоть проститься по-человечески. А ее уж и в живых нет, сердешной. – Бабуся помолчала. – Знала я… с самого того дня знала, что не будет нам отныне покоя. И как в воду глядела! Ровнехонько через год после того случая дед в реке утонул. А ведь всю жизнь как рыба в воде. Но то ладно, то по заслугам. А за что же он дочку-то мою Тонечку на тот свет утянул? А мне такое увечье?

Старушка достала откуда-то из-под вязаной кофты платок. Поднесла к своим потухшим глазам – пустым, как два пересохших колодца, из которых по нелепой случайности выступила вода.

Рассказ бабуси и в особенности ее глубокое убеждение в том, что на нас обрушилась божья кара, произвели на меня тягостное впечатление. Я попыталась рассуждать здраво.

– Не думаю, что поступок дедушки как-то связан с твоей слепотой, – прервала я воцарившееся молчание, – да и, если честно, со всем остальным тоже. Все это лишь стечение обстоятельств. Ведь абсолютно в любой семье существуют проблемы. Кого-то на улице грабят. У кого-то ребенок наркоманом становится. У кого-то вообще вся жизнь – сплошная полоса невезения. Просто каждому из нас предначертан свой путь, вот и все…

Бабуся упрямо поджала губы:

– Ты не знаешь, о чем говоришь, внученька. Наша родня была очень большой. У меня одних братьев пятеро было. Да две сестры. Да у деда три брата. И все с мужьями, женами, ребятишками. Мы здесь до войны все неподалеку друг от дружки жили: кто у нас на селе, а кто подальше – в Абрамовке, в Чигле. Бывало, соберемся на какой-нибудь праздник, чаще на Троицу, так на всех места в избе не хватало. Столы на улицу выносили. Песни пели, плясали. Вся округа знала, что мы гуляем. Гаврила-то – дедов брат – первым гармонистом на селе был. Первым и голову сложил, о нем похоронка раньше других пришла… Нет, я не говорю, война многих прибрала. Кузьму, Митрофана… Верочку под Курском шальная пуля успокоила. А иные уж в мирное время разъехались кто куда. О них мне ничего не известно. Но те, кто остался, все на небеса отправились, – бабуся со зловещим торжеством погрозила пальцем. – В тот год, когда дед утоп, братья мои родные Степан с Петром в лесу сгинули. Ушли по осени дрова рубить да так и не воротились. Марья – жена Степушкина – от горя умом тронулась… сама в петлю полезла. На четвертый день доискались только, как душок из амбара пошел. Там она кончилась, грешная… А Петина вся семья во время грозы сгорела… в 49-м, как сейчас помню. Тем летом часто грозы бывали. А в ту ночь настоящая буря разразилась. За окном черно, как в могиле. И ветер по трубам воет: у-у-у… у-у-у– словно зверь какой. А потом как засверкает, как загрохочет!.. Я скорее к девонькам моим. Прижала их к себе, да так до утра втроем на одной кровати и пролежали. А на утро, чуть свет, соседи прибегают. Руками машут, кричат! Крайний дом-де молния испепелила. Это аккурат Петин дом и был. Всех до единого: и Евдокию, и четверых племяшей моих пожгло… Эвон!.. А ты говоришь… Твой отец-то, покойник, тоже никогда меня не слушал, – продолжала рассказчица. – Он и Раю из-за этого сюда не пускал. Считал, это я виновата, что она над тобой, как над хрустальной, трясется. А как не трястись-то, внученька, если нам теперь на роду написано? Он и сам-то много ль прожил? Ведь не своей смертью умер. Током шарахнуло. А может, женись на другой, сейчас бы жил, горемычный…

– Так, ну ладно, хватит! – взорвалась Зоя. – Сколько можно! Ты сама своими россказнями на нас беду накликаешь!.. Время позднее. Давайте спать ложиться.

Бабуся виновато покивала.

– И то, – засуетилась она, нащупывая свою клюку и поднимаясь, – спать так спать…

Мы разбрелись по комнатам. Нам с Оксанкой Зоя выделила самую мою любимую – каморку в мезонине, «чердачок», как я ее называла.

Совсем небольшая комнатушка с двумя кроватями, зеркалом и столом. Здесь было так уютно! Так по-книжному романтично! И эта свечка, оплывшая в медном подсвечнике.

И легкие шторки. И страшная африканская маска, висящая на стене.

– Слушай, Поль, а как умерла Зоина мать? – спросила Оксанка, застывшая у окна в глубокой задумчивости.

Я подошла, встала с ней рядом. Тоже кинула взгляд на спящие вишни в саду.

– Возвращалась как-то на такси из гостей. Разбилась насмерть. И таксист тоже.

– Сколько ж ей было?

– Двадцать семь почти.

– У-у-уф, – выдохнула Оксанка. – Куда ты меня завезла, Балагура?

– Ты думаешь, все это серьезно? – спросила я, боясь услышать ответ.

На душе скребли кошки. Зоя абсолютно права, я теперь постоянно буду думать об этом.

Оксанка, закурив, распахнула оконные створки. В комнату дунуло холодом.

– Я не знаю, Поль… У вас тут все мрут как мухи! Ты извини, я даже слов других подобрать не могу.

– Ничего, – надулась я, – это как раз очень в твоем духе.

– Ладно, Польчик, не обижайся. Я думаю, мы с тобой сейчас слишком под большим впечатлением от всего увиденного и услышанного… Один вид твоей бабушки чего стоит! Эти глаза напротив чайного цвета!.. А про Зою и говорить нечего! Я ее, когда увидела, чуть дар речи не потеряла! Ты хоть и говорила, но такого я просто не ожидала! Из двадцатилетней девочки… ей ведь больше и дать нельзя было… в пятидесятилетнюю тетку!.. Поневоле начнешь думать, что кто-то порчу навел… Кстати, она же, выходит, совсем маленькая была, когда без матери осталась?

– Да вот, как Славик сейчас, наверное. Лет восемь, девять.

– А воспитывал ее кто?

– То бабушка, то мама моя. По очереди. А потом, лет в двенадцать, ее к себе отец забрал. Только он через пару лет тоже умер. От цирроза.

– Так!.. – Дорохова, резко затушив сигарету, полезла себе под свитер. – Слава богу! Оберег на месте. Есть надежда проснуться утром…

Мы спали в эту ночь как убитые, утомленные переездом и одурманенные чистым деревенским воздухом. Засыпали под щербатую улыбку луны, глядящей в окно. А пробудившись, обнаружили, что в этом самом окне ничего уже и разобрать невозможно. С неба валили такие густые хлопья, что, казалось, с той стороны кто-то тоже подвесил свою плотную шторку.

– Ого! – обрадовалась Оксанка. – Сейчас пойдем лепить снежную бабу!

– О, нет! Только не это! – взмолилась я.

– Ну а чего, дома, что ли, сидеть? Я не выдержу целый день слушать рассказы о том, как где-то в пределах земного шара мрут по-тихому ваши родственники!

– Оксанка, ну хватит уже! Имей совесть!

– Ладно, ладно, не буду!

Мы оделись, спустились вниз. Зоя уже вовсю хлопотала на кухне.

– Доброе утро, сони! – поприветствовала она нас. – Давайте! Идите умывайтесь и марш за стол! Завтрак уже остыть успел, пока вы дрыхли.

Когда я после водных процедур вошла в комнату, Дорохова приставала к Славику:

– Ну что, останешься со страшной теткой Оксанкой? Я буду тебя бить, учти это!

Славик почему-то смеялся.

– Эй, малыш, привет! – Я радостно обняла мальчика, целуя его в гладкий лобик.

– Привет. – Он смущенно заулыбался; от такого пристального внимания спрятал глаза, что-то выводя пальчиком на своих ватных штанишках.

Какой же он маленький, щупленький, взъерошенный. Как цыпленочек! Я бы ему лет шесть дала. Может, семь… Но очень похож на Сологуба. Такой же чернявенький, глазки бусинками. Не пацанчик, а загляденье!

Славик сидел в слишком большом для него кресле перед телевизором. Там мелькала то зверская физиономия Тома, то воинствующая стойка Джерри.

Мы обе устроились перед ним на корточках.

– Что, тебя тетя Оксана запугивает тут?

– Нет. – Он, смеясь, покосился на Оксанку.

– Что это я его запугиваю? Говорю просто, что драть буду как Сидорову козу… – Она потрепала его по голове. – Не переживай, малыш, мы с тобой так оттопыримся!.. На горку будем ходить. Крепость построим. Засунем туда тетю Полю и будем забрасывать ее ледяными глыбами. Да?

– Угу. – Славик, приподняв бровки, по-доброму улыбнулся.

– Какую еще крепость? – возмутилась я.

– Как какую? Брестскую! Какую же еще?

Тут вошла Зоя со здоровенной сковородой, и мы, оставив ребенка в покое, уселись завтракать.

Трапеза растянулась часа на два. То мы вспоминали с Зоей что-то из детства. То забавлялись тем, что сватали Дорохову за соседского Юрку. Юрка этот, одного со мной года, по заверениям Зои, был до сих пор не женат. Сама-то я не видела его уже много лет. Но на тот момент, как я его помню, это было что-то среднее между Крамаровым и Вициным. Точнее, их киношными персонажами. Теперь же, со слов Зои, это сходство только усилилось. Причем с обоими «идиотами» сразу.

Дорохова от перспективы сойтись с эдаким кренделем (как она его назвала) аж приосанилась. «Подать мне, – говорит, – кокошник и парчовые черевички, пойду челом бить!»

Потом настало время обедать Славику.

Потом бабуся выползла, оклемавшись наконец от выпитого накануне вина. Задвинула еще пару баек – на сей раз пожизнерадостней.

В общем, пока мы всем скопом собрались идти на улицу, было уже часа четыре, не меньше.

Бабуся, конечно, в последний момент передумала.

– Нет, – говорит, – ступайте без меня. Намаетесь со мной только. Я вон лучше телевизор погляжу. Там сейчас такой интересный сериал передают. «Остаться в живых» называется.

Оксанка ей: «Как же, как же, знаем. Бесподобные съемки и все такое. А главное, ОЧЕНЬ ПО ТЕМЕ!»

Зараза такая! Нипочем теперь с этого конька не слезет. Так и будет глумиться!

Она, правда, думала, что бабушка шутит, хотела как-то поучаствовать. Но бабуся и не думала шутить. Ей в данном вопросе ее слепота не помеха. Все экранные реплики и шумы она пропускает через себя и смотрит картинки как бы своим внутренним оком. Просто обожает это занятие. Иной день может перед ящиком до вечера просидеть.

Мы спустились с холма. Славик с Дороховой – на картонках. А мы с Зоей прошлись не спеша вниз по утоптанной тропинке. Дошли до запруды. Побродили вдоль берега, пока наши несмышленыши лепили снежную бабу.

– Балагура! – сложив ладони рупором, крикнула мне Оксанка. – У тебя морковка есть?

– Веточку вставьте!

Оксанка своим воплем отвлекла нас от обсуждения довольно животрепещущего вопроса. Мы с сестрой как раз говорили о ее бывшем муже.

– Так что, Зоенька, вы сейчас даже отношения не поддерживаете?

– О чем ты говоришь, Полина! Мне кажется, он до сих пор не знает, что мы из Москвы уехали! Ни разу не позвонил, не поинтересовался, как у нас дела…

– Он что, и денег на ребенка не дает? Зоя посмотрела на меня, как на идиотку.

– Да говорю же тебе, он как свои вещи забрал, вплоть до видеомагнитофона с кассетами, с этого дня я его и не видела.

Подумать только! И этот человек ползал перед моей сестрой на коленях, умоляя ее стать его женой.

– А ты в суд на алименты не хочешь подать?

– Нет, Поля. Ничего от него не хочу. Если бы смогла – имя забыла бы. – Зоя грустно покачала головой. – Вот так, не дай бог, со мной что случится… я ведь даже не уверена, что он о Славике позаботится…

– Не надо, Зоенька! Не думай об этом…

Сказав так, я вдруг ощутила на душе странную тяжесть. Будто нечто черное стянуло в узел все мои внутренности.

Это все глубже пускало корни страшное предречение бабуси.

Как же Зое не думать, если беды ходят за ней попятам? Злой рок! Мистическое словосочетание, согласна. Но разве на долю моей сестры выпало мало страданий? Да и потом, не этим ли объясняются мои собственные невзгоды? Детская чахлость. Нездоровые отношения с общественностью. Безразличие мужчин, наконец…

А что, если шлейф этого проклятия потянется дальше – от поколения к поколению, пока наш род не прервется совсем? И как тогда быть? Можно ли сделать хоть что-то, чтобы защититься от этой сверхъестественной силы?

Занятая подобными мыслями, я несколько поотстала. Зоя успела пройти вперед и теперь стояла, наблюдая за возней сынишки.

Тем временем парочка скульпторов, на что-то осерчав, принялась дубасить ни в чем не повинную бабу ногами. Та – в недоумении расставив руки-веточки – стала крошиться. Но, видимо, по мнению Славика, недостаточно энергично. Взяв себе в помощь крепкую корягу, он с ожесточением добивал уцелевший остов.

– Как они подходят друг другу! – растроганно воскликнула Зоя. – Вот что значит один уровень интеллекта!

Я была с ней полностью согласна.

Вдруг Дорохова, бросив дурацкое дело, скачками побежала на нас. Настолько быстро, насколько позволяли рыхлые сугробцы. Славик – за ней. Веселясь и швыряя в спину беглянке снежки.

Та, ослабевая на ходу, верещала:

– На помощь! Хэлп! Кто-нибудь! Уберите буйного! – Нагнав нас, Оксанка повисла на болониевом рукаве Зонного пальто и спряталась за спину. – В мать не посмеет!..

И только она это сказала, как в голову ее заступнице угодил белый комок. За ним полетел другой, третий, четвертый. Оксанка едва успевала вращать несчастную Зою вокруг собственной оси, прикрываясь ею, как щитом. Еще и командовала:

– По тете Поле! Тройным залпом!.. А-а-гонь!..

Таким вот нехитрым образом мы с сестрой тоже оказались вовлечены в малопристойные игрища. Но зато домой вернулись румяные, как пироги, и голодные, как черти.

Воскресенье прошло примерно по той же схеме.

Только в качестве развлечения мы избрали не прогулку, а поход в гости. К наклюнувшемуся жениху Оксанки. Та на подступах зарделась, как и пристало девице на выданье. Подпихнула Зою в бочок.

– А этот черт окаянный не снасильничает меня? И давай хихикать на пару…

Вицин-Крамаров отчего-то разволновался при встрече с подругой детства (то бишь со мной). Даже не понял, что к нему девку привели на смотрины. Потчуя нас чем-то мутным из пятилитровой бадьи, он как-то подозрительно заикался. Но при этом косил все больше не на Оксанку, а на меня.

По дороге обратно отвергнутую невесту обуяла гордыня.

– Ну и пусть! Нам таких не надобно! – мстительно выкрикивала она.

Шла через огород, как княжна – прямая и неприступная. А тут вдруг обернулась да как зашипит на меня:

– А ты, чернавка! Псина смердящая! Как посмела?

Я подыгрывать. Мол, прости, сударушка, ведать не ведаю, что это на Юрку непутевого вдруг нашло. А она отвернулась и бросила через плечо, эдак с театральной горчинкой:

– Поди прочь, постылая!..

Зою от этого спектакля, я думала, раньше времени придется в больницу везти.

Но нет, все прошло по намеченному сценарию. В восемь утра в понедельник мы собрались в гостиной. Наспех перекусили. И Зоя стала прощаться с бабусей:

– Ты смотри тут, девчонок своими россказнями не доставай! Если им что понадобится, где что лежит, все знаешь. Подскажешь, в крайнем случае. За меня не волнуйся. Я дней через десять вернусь. Все поняла?

– Все, Зоюшка. Все поняла, внученька. – Бабуся с нежностью погладила ее по плечу. – С Богом, миленькая моя!

Зоя тепло прижала старушку к себе. Поцеловала в видимые из-под платка редкие волосенки. И, взяв Славика за руку, вышла из дома.

Я следом.

– До вечера, бабушка!

– До вечера, миленькая! Смотрите там, поаккуратнее!

Оксанка с Зоиной сумкой уже стояла на улице.

Оказавшись в машине, первое, что она сделала, это украдкой, пока Зоя со Славиком еще не уселись, глотнула из фляги. Буркнула полушепотом:

– Сопьешься с тобой…

Мы поехали тихо-тихо. Зоя, оказывается, тоже мне не очень-то доверяла.

Она всю дорогу давала напутствия сыну.

– Первым делом, как придешь из школы… пообедаешь, и сразу садись за уроки. Помни пословицу «Кончил дело – гуляй смело!». Хорошо, сынок?

– Ладно.

– Мультиков много не смотри, а то головка будет болеть. Портфель собирай с вечера, чтобы в школу не опаздывать…

И так до бесконечности.

Но Славик оказался терпеливым мальчиком. Он на все соглашался. И так крепко обнимал материнскую руку! Так послушно кивал! Все-все сделаю, только останься!..

Она то и дело трогала его голову. Бессчетное количество раз целовала в макушку. Перебирала волосики. Терлась щекой.

Я поглядывала на них в зеркальце заднего вида и думала: «Боже мой! Какое же это счастье – ребенок! Маленькое я. Плоть от плоти! Как я хочу иметь своего! Чтобы вот так же ласкаться, как кошка с котенком. Чтобы заботиться. Любить».

– Осторожно, Полина! Ты что, не видишь, Фантомас разбушевался?

На сей раз Оксанка ничего не преувеличивала. Какой-то чокнутый выскочил на мою полосу без всякого предупреждения. Я едва успела притормозить.

Мы въехали в город. И дальше я четко следовала указаниям Зои: на перекрестке прямо, у киоска налево, до конца улицы двигаться в крайнем правом ряду…

И вот мы в больнице.

Это здание пошатнуло мои представления о преисподней. Неужели где-то может быть ужаснее, чем здесь? Эти стены, от которых хочется выть. Эти банки с мочой, стоящие на клеенке. Запахи! Люди в больничных пижамах…

– Зоенька, миленькая моя! Как же ты тут протянешь-то десять дней?

– Да ладно тебе, Полин! – влезла Дорохова. – Обычная совдеповская больница! Через пару дней обстановка уже начинает казаться домашней.

– Именно! – Зоя, явно бодрясь, вытащила направление и устремилась с ним к приемному окошку.

Через некоторое время она вернулась.

– Ну все, родные мои! Я переодеваюсь и пошла. Только дождитесь, я вам пакет с вещами оставлю.

Она исчезла за какой-то дверкой и вышла уже в халате и тапочках на шерстяной носок. Я приняла из ее рук пакет.

– Мамочка! – неожиданно расплакался Славик, обхватывая Зою за полные бока и утыкаясь ей в живот.

– Ну что ты, мой малыш? Мы же договаривались, что ты не будешь плакать. Ты же у меня уже настоящий мужчина. А мужчины никогда не плачут.

– Мамочка… – всхлипывал безутешный ребенок, – мамочка…

Он больше ничего не мог произнести, только одно это слово – «мамочка».

Зое стоило больших усилий, чтобы не разреветься самой. Если бы она это сделала, я не знаю, каким образом мы оттаскивали бы от нее сына. Но она собрала всю свою волю в кулак и сдержалась.

А тут еще и Оксанка на выручку подоспела.

– Послушай, малыш, – присев перед Славиком на корточки, сказала она, – твоей мамочке обязательно нужно здесь остаться. Ты же не хочешь, чтобы она болела? А здесь ее посмотрит доктор. Пропишет таблетки. И она вернется домой абсолютно здоровой. А мы с тобой пока сходим в магазин и купим много-много салютов. И когда мамочка приедет, устроим ей праздник. Давай?

Мальчик, недоверчиво покосившись на Оксанку, поднял на мать блестящие глаза.

– Ты вернешься домой абсолютно здоровой?

– Точно! – выдавила из себя улыбку Зоя. Тогда Славик ее нехотя отпустил.

Оксанка тут же подхватила его на руки, хотя он был, скорее всего, не таким уж и легким. И Зоя их обоих расцеловала. Потом чмокнула меня:

– Ну все, сестренка, дерзайте! Навещать меня не надо, но позванивайте время от времени.

– Обязательно!

Медсестра, все это время терпеливо ожидавшая Зою, повела ее по длинному коридору. Мы смотрели им вслед, пока они не дошли до конца и не исчезли за дерматиновой дверью.

После этого Дорохова опустила Славика на землю.

– Ну и тяжеленный ты, парень! – сказала она. – Колись, куда кирпичей напихал? В штаны небось!.. А-а-а, в боти-и-инки…

Она принялась то хлопать его по попке, то хватать за ноги. И мальчик, который было опять скуксился, быстро отвлекся.

Из больницы мы отправились покупать обещанные салюты. Облазили весь центр. Нашли, наконец, в одном из супермаркетов пиротехнический отдел. Накупили на радостях фейерверков аж на сто залпов.

Дальше пошли уже просто гулять. Оксанка впервые была в Воронеже, и город ей очень понравился. Здесь и впрямь колоритно, а вернее сказать, уютно. Вроде бы самый обычный российский городок. Но до того душевный! Ходишь по улицам, а чувство такое, будто чай дома пьешь с пирогами.

Ну, конечно, не без того. Посетили и местный трактир. Побаловали себя расстегайчиками с грибами. Славику заказали щей, на второе солянку. Он, правда, совсем мало съел. Устал, наверное. Измучили мы дитя вконец со своей тягой к пешим прогулкам!

Мы еще взяли мальчику, по его просьбе, мороженого. Сами в это время пили кофе по-венски. Оксанка покурила. И мы пустились в обратный путь.

На следующий день вроде Славик немного ожил. Вышел из школы довольный, похвастался пятеркой по математике. Мы его доставили до дома, накормили, и после этого Оксанка засела с ним за уроки. А я все больше пока по хозяйству: посуду перемыла, шторы кое-где поснимала – перестирала.

Вечером ходили гулять. Взяли санки и айда на горку. Это за школой. Она на окраине стоит – так, чтобы на два села сразу. А за ней длиннющий-длиннющий спуск, аж до самой запруды. Народу там тьма-тьмущая. И кто во что горазд: на ледянках, на пузе, кубарем вниз! Хохочут, визжат!

Даже мы с Оксанкой пару раз съехали. Паровозиком: впереди Славик, за ним я. А Дорохова нас с разбегу запускала и сама прицеплялась в последний момент. Так ничего, весело. Только неприятно было потом из колготок снег выковыривать…

Дни шли. Заняться нам, кроме вышеизложенного, было нечем. И мы с Оксанкой, истосковавшись уже и по Москве и по работе, решили в субботу наведаться к Зое. Тем более что и малыш нас упрашивал. Заодно уж думали вечером оторваться по полной программе.

Дорохова меня тянула в боулинг. Я не знаю, что это такое. Вернее, представление имею, но ни разу не играла. Оксанка говорит, что ничего сложного. Надо только пальцами попасть в нужные дырки. А потом не улететь вместо шара – кегли сбивать.

Ну ладно, в боулинг так в боулинг!

Встали не очень-то рано, а то с этими подъемами к школе совсем не высыпались. Ночью-то ведь укладывались, дай бог, часам к четырем. Пока с бабусей мировые новости обсудишь, пока знакомым кости перетрешь… В общем, тронулись только ближе к полудню. Благо, добирались недолго. Я теперь по Воронежу могла хоть с закрытыми глазами проехать. Уж во всяком случае, до больницы.

Припарковались. Я взяла Славика за руку, и мы пошли.

Теперь уже не стали в приемное отделение заходить. Нагрянули сразу с парадного.

Здесь было вроде как-то даже и посвежей. Ни тебе клеенки, ни банок с мочой.

Возле гардероба Оксанка нас на время покинула:

– Вы пока раздевайтесь. Я пойду, узнаю, как нам в Зоину палату попасть.

Она отошла к окну с надписью «Справочная». А мы со Славиком для удобства расположились на лавке.

Пока я справилась с тугим узелком на его шапочке, пока с пуговицами сладила, пока разделась сама – смотрю, а Оксанка уже назад возвращается. Подошла и как-то странно на меня посмотрела. Так странно, что я даже не осмелилась задать ей вопрос.

Не говоря ни слова, она опустилась на лавку. Тихо так, словно боялась, что та под нею рассыплется. Взяла Славика за ручки, притянула к себе.

– Малыш, к мамочке нас сегодня не пустят.

Голос у Оксанки был сам не свой. Таким звонким он мог быть у нее только в детстве.

– Почему не пустят?

– Там сегодня доктор злой. Он никого не пускает. Я напряженно наблюдала за Оксанкиной мимикой.

На этих словах губы ее пошли вкривь. Она стала похожа на какого-нибудь плаксивого врунишку.

Но Славик этого, естественно, не заметил. Вздохнув, он положил голову Оксанке на плечо. Она прижала его к самому сердцу. Вскинула на меня украдкой глаза, полные слез. Прикрыла их и тихонько мотнула головой.

Уж кто-кто, а мы с Дороховой за столько лет научились понимать друг друга без слов.

Я все поняла…