Гадюки в сиропе или Научи меня любить

Глава 5. Девочка влюбилась.

С детства Люси Лайтвуд в голову вбивали мысли о том, что мужчины – это зло, и все беды в жизни женщин неизменно случаются по вине этих существ, успешно избежавших этап цивилизованного развития, да так и оставшихся деградантами. На самом деле, для озлобления у матери Люси были свои особые причины. Когда-то она тоже любила, влюблялась неистово и хотела, чтобы её любовь была взаимной. Она вздыхала, бросала томные взгляды в сторону объекта своего обожания, готова была ради него в огонь и в воду прыгнуть, только бы он заметил и оценил. Но он так и не заметил, отдав предпочтение другой девушке.

Время шло, на невзрачную мышку так никто внимания не обратил. Она, как была, так и осталась в одиночестве. Никому не нужна была красота душевная, все оказались падки на красоту физическую. Девушка находилась на грани отчаяния. К тридцати годам Кристина Вильямс начала подумывать о ребенке, но рядом не было ни одного кандидата на роль отца. Тогда-то и случилось то, чего она ожидать не могла. Особо ни на что не надеясь, она отправилась на вечер встречи выпускников и там встретила свою бывшую школьную любовь. Все оказалось проще простого, намного легче, чем казалось раньше. Парень мечты, однажды связав себя узами брака, успел развестись и теперь находился в свободном плаванье, он сам подошел к Кристине, сам первый с ней заговорил. Роман развивался по всем канонам. Цветы, конфеты, походы по кафе и ресторанам. Не знавшая романтики в школьные годы, да и в годы студенчества тоже, Кристина была на седьмом небе от счастья, ей казалось, что нет человека, счастливее её.

Она начала, наконец, следить за собой, как то и подобает женщинам. Прогулки по магазинам одежды и парфюмерным магазинчикам стали для нее обычным досугом. Окружающие не могли не заметить этих перемен, произошедших в жизни девушки. Вильямс старалась соответствовать своему избраннику, и это у нее прекрасно получалось. Она расцветала на глазах, любовь творила с ней чудеса.

Иногда Кристина ловила себя на мысли, что она такого счастья не заслужила, все получилось как-то, излишне быстро, даже стремительно. Когда через полгода перед ней встали на колени и предложили выйти замуж, она немедленно согласилась, хотя вновь отметила про себя, что это было несколько театрально, не по-настоящему. Вильямс не чувствовала со стороны своего избранника искренности, ей казалось, что он просто успешно играет свою роль, а, на самом деле, она ему абсолютно безразлична.

В день свадьбы она надела шикарное белое платье, которое купила давно, еще года три назад. Просто не смогла удержаться, увидев его в витрине магазина. На приобретение вещи были потрачены все сбережения, но Кристина искренне верила, что оно того стоит. В конце концов, она собиралась выходить замуж один раз и на всю жизнь. Этот день должен был стать самым счастливым в её жизни, и он, в какой-то мере, даже исполнил желание Вильямс. День свадьбы стал последним радостным днем в их совместной жизни. Девушка смеялась, танцевала и чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Это было то, к чему она столько лет стремилась. Это была её ожившая мечта.

После свадьбы романтизма в жизни Кристины поубавилось, а точнее, от него не осталось и следа. Она стойко терпела все, стиснув зубы, вздыхала и шла вперед, убеждая себя в том, что лучше жить так, как она живет сейчас. Ей не хотелось возвращаться в одинокое прошлое, где ничего не ожидало, кроме темной квартиры, одинокой, холодной постели и слез в подушку, подкрепленных сигаретой для успокоения нервов.

Изначально ей казалось, что жизнь удалась. Она строила карьеру в школе, о чем мечтала еще с ранних лет. Все оказалось намного проще, чем ей казалось раньше. Дети были отнюдь не такими монстрами, какими рисовались в её воображение, они оказались достаточно милыми созданиями, и далеко не все из них перегибали палку в общении со своими учителями. Некоторые слушали внимательно, и только ради этих детей стоило работать, ведь они стремились к знаниям и хотели что-то вынести из занятий, а не просто пришли скоротать время.

У нее был муж, успешный юрист, обеспечивавший достойный уровень жизни так, что она могла бы спокойно оставить свою работу, став домохозяйкой, но рано или поздно нам всем приходится снимать с глаз розовые очки. В такие моменты мир открывается не в самом красивом свете, человек узнает много такого, чего знать бы не хотел.

Все осложнилось в тот момент, когда Кристина узнала, что беременна. Именно в этот период её мир раскололся на две части: до и после. «До» было счастье, нежность, любовь и взаимопонимание. После... О том, что было «после» и думать не хотелось.

Беременность протекала тяжело. Кристина все время ходила зеленая, хваталась за стены при каждом удобном случае и неоднократно падала в обморок. Её постоянно тошнило, на коже начали появляться пигментные пятна, все время наблюдались скачки настроения. Сейчас хорошо, через минуту – свет не мил. В такие моменты хотелось хотя бы минимальной поддержки со стороны мужа, но он, кажется, даже не обратил внимания на перемены, произошедшие в жизни его супруги.

В один, далеко не прекрасный момент, Кристина поняла, что у нее нет никакой семейной жизни. Точнее, в её мечтах эта самая жизнь есть, а в реальности муж ею уже не интересуется. Ему нет никакого дела не до её тела, ни до её души. Он просто живет с ней по привычке, не более того. Некоторое время женщина убеждала себя в том, что это все ей кажется. Депрессия на фоне беременности, гормональные скачки, которые провоцируют необоснованные вспышки ярости и приступы веселья. Иногда она начинала плакать без особой на то причины, иногда теряла интерес ко всему. Пожалуй, из депрессии её могло вытащить только рождение малыша, а потом и заботы о нем. Начав ухаживать за ребенком, она, наверняка, избавилась бы от подозрительности и мнительности, обострившихся во время беременности.

Тем девушка себя и успокаивала.

Пока однажды, прогуливаясь по городу, не зашла в одно из любимых кафе, где они когда-то пили с Кайлом кофе. Странно, но он оказался там же, на их месте. Столик возле окна...

Кристина собиралась подойти к своему мужу, но тут увидела, что на столе стоит две чашки кофе. И еще тарелка с пирожными. Сам Кайл ненавидел сладкое и даже кофе предпочитал черный, без всяких добавок, разве что иногда бросал в чашечку ломтик лимона, но этим все и ограничивалось. Следовательно, сладости он заказал не для себя.

Пока Кристина размышляла о том, стоит ли подходить к мужу, или оставить все, как есть, со стороны туалетных комнат появилось неземное создание, которое и приземлилось за столик Кайла.

Девчонке было от силы лет двадцать. Но она отчаянно пыталась казаться взрослой, оттого на губах у нее была кроваво-красная помада. В целом макияж её был неряшливым, вызывающим, даже... дешевым, в каком-то смысле. Но, видимо, Кайла это не смущало, а привлекало, потому что, стоило только девушке появиться в зале, как он оживился, принялся что-то оживленно ей говорить. Кристине на миг показалось, что она ошиблась, и перед ней никак не любовница мужа, а, возможно, очередная его клиентка. Но в этот момент, преисполненный нежности мужчина взял с тарелки пирожное и принялся кормить девушку. Она послушно открыла рот и откусила немного, намеренно запачкав ярко намалеванные губы кремом. А потом сексуально их облизнула. Кристине хотелось подлететь к столику и ткнуть соперницу лицом в пирожные, или вылить кофе Кайлу на брюки, но она нашла в себе силы не устраивать скандала на людях и удалилась, так ничего и не заказав. Кофейня мигом превратилась из любимых мест в место разбитых надежд. Стало гадко и противно от осознания того, что Кайл привел свою любовницу именно сюда, зная, что жена здесь тоже бывает.

Женщины по природе своей гораздо сентиментальнее мужчин. Они способны запомнить многое из того, что мужчины выбрасывают из своего сознания уже на следующий день после того, как услышат. Они не зацикливаются на мелких деталях, предпочитая игнорировать их. Это все слишком мелочно, а мелочность в их понимании – привилегия женщин. Наверное, в чем-то они правы и не стоит отрицать очевидный факт. Только девушка до седых волос способна вспоминать своего поклонника, подарившего ей букет ромашек на выпускном вечере, только потому, что ромашки – её любимые цветы, или же парень ей нравился. Девушки связывают определенные места с определенными событиями. Они способны время от времени предаваться своим воспоминаниям, в то время, как мужчины предпочитают не думать о такой ерунде.

Неудивительно, что Кайл поступил так.

Если бы кто-то задал ему вопрос, чем он руководствовался в выборе места для встречи со своей любовницей, он ответил бы честно, не раздумывая, что ему просто нравится это место. Стоило заметить, что это место нравится и его жене, он просто пожал бы плечами и спросил: «Неужели»? С тех пор, как он охладел к Кристине, его перестало волновать все, что с ней связано. Её вкусы казались ужасными, одежда либо излишне скромной, либо нарочито-вызывающей, в то время как внешний вид любовницы никаких нареканий и претензий не вызывал. В данный момент, новая девушка была для него идеалом, едва ли не божеством, которое можно и нужно превозносить, обожать, носить на руках и забрасывать подарками. О моногамии Кайл не слышал, ему нравилось понятие полигамии, когда можно и нужно выбирать себе не одну, а несколько женщин. Ведь все они виделись ему прекрасными, и возможность остановить выбор на какой-то одной казалась самым невероятным бредом, какой только можно услышать в этой жизни.

С Кристиной Кайлу быстро наскучило.

Она была правильной до зубного скрежета, она была просто невыносима временами. Педантична, излишне зациклена на понятии правильности, а потому с ней было скучно. Она увлекалась всем тем, что так ненавидел Кайл. Пару раз в неделю она обязательно надевала вечернее платье и туфли на высоком каблуке и отправлялась на уроки танцев, а после этих уроков засиживалась допоздна со своими подругами, и ничего предосудительного в своих действиях не видела. Когда же Лайтвуд имел наглость задержаться со своими друзьями, она не преминула возможностью отчитать его по всей строгости. В этих замечаниях не было справедливости, а потому они спровоцировали скандал. И, чем дольше пара жила вместе, тем больше скандалов накапливалось в их активе. Никаких подвижек в сторону улучшения не было, все стремительно ухудшалось, и лодка, как бы примитивно это не звучало, начала разбиваться о быт.

Маленькая трещинка росла и ширилась, пока не превратилась в огромный разлом, отделивший супругов друг от друга.

Беременность Кристины лишь усугубила положение.

Во время беременности женщина стала просто невыносимой. Её выводило из себя буквально все, она не могла прийти к единому знаменателю на фоне расшатанного гормонального фона, а потому отрывалась на тех, кто был рядом. А рядом был Кайл.

Кристина тяжело переживала свою беременность. Её постоянно тошнило – мучил дичайший токсикоз, постоянно кружилась голова, но, когда Кайл интересовался, нужно ли ей чем-то помочь, она начинала кричать, что другой человек уже давно догадался бы и помог, а не стал задавать глупые вопросы. Так повторялось раз за разом, изо дня в день. Кайл не выдержал радостей семейной жизни и нашел утешения на стороне. Утешением стала дочь одной из клиенток, юная особа, не обремененная особым багажом знаний, не знающая проблем и не читающая нотации по поводу и без повода.

С ней было хорошо, приятно, и, что самое главное – Кайл чувствовал себя моложе своих лет, увереннее и мог делать все, что вздумается, не боясь получить в ответ осуждающий взгляд, как частенько бывало в отношениях с Кристиной. Она придерживалась мнения, что каждый человек должен вести себя соответственно своему возрасту. Кайл выступал за то, что каждый человек в душе ребенок, а потому невозможно контролировать свой шаг, иногда можно и подурачиться. Кристина только что пальцем у виска не крутила, её такое отношение к жизни не устраивало совершенно.

Как она узнала о наличии в своей жизни соперницы, Кайл так и не узнал, но факт оставался фактом, Кристина знала о его адюльтере и была настроена решительно. Сразу же заявила, что будет подавать на развод. Лайтвуд спорить со сварливой женой не стал, и на развод согласился почти моментально, поставив условие, что с новорожденным ребенком все же будет видеться. Кристина хотела заявить, что ничего подобного не будет, но потом все же задавила в себе гордость и дала согласие. Она понимала, что при всем желании запретить что-то мужу не сможет. У него было множество знакомых в судебной системе, он сам выстроил блестящую карьеру адвоката, и в результате пытаться противостоять ему в суде оказалось занятием бессмысленным. В любом случае, победа обещала оказаться на стороне неверного мужа. Да и, к тому же, он обещал заботиться о ребенке, дать ему свою фамилию и выплачивать деньги на его воспитание. Сейчас они лишними не были, да и в принципе, играли не последнюю роль. Ребенка нужно было кормить, одевать... Да мало ли нужд у молодых матерей? Не у всех находится столько средств, чтобы дать ребенку все необходимое, а здесь решение проблемы само плыло в руки. Ради денег можно было вытерпеть встречи бывшего мужа с ребенком...

Люси росла маминой дочкой. Отца своего практически не видела, но и не печалилась по этому поводу. Она относилась к нему настороженно, особенно, если он появлялся не один, а в компании какой-то девушки с угольным каре и красной помадой на губах. Девушка производила отталкивающее впечатление, Люси её боялась, и каждый раз заливалась слезами. Кайл сначала не мог понять, чем это вызвано, потом попросил свою пассию не ревновать и отпускать его к дочери в одиночестве. Пассия не смогла вытерпеть такого унижения, наорала на него и хлопнула дверью, заявив, что он должен выбрать: или она, или дочь. Кайл, что удивительно, выбрал дочь.

По воскресеньям он забирал девочку к себе, и они проводили целый день вместе.

Несмотря на проявленную заботу, Люси все равно относилась к мужчине настороженно и никак не могла привыкнуть к тому, что его надо называть папой, потому обычно обращалась по имени, игнорируя его просьбы. Впрочем, со временем этот психологический барьер был преодолен, и она обратилась к нему, назвав отцом. В детстве же предпочитала отвлеченное обращение.

Немалую роль в этом неприятии играли стандарты, навязанные матерью, желавшей вырастить из Люси надежду и опору. Кристина нередко говорила дочери, что все проблемы обычно от мужчин, а потому лучше держаться от них подальше. Люси слушала мать и никак не могла понять, чем же так ужасны мужчины. Она неплохо общалась со своими сверстниками, и не видела в них источник всех бед, они были такими же людьми, как она сама. Почему мама так негативно настроена против них, Люси взять в толк не могла, а потому лишь послушно кивала и впитывала в себя новые знания, как губка.

Когда Люси было шесть лет, Кристина стала директором школы.

Первые несколько школьных лет прошли вполне мирно и мало чем запомнились, потом, с переходом в среднюю школу, началось самое интересное. Для многих, но не для Люси. Она стала жертвой эксперимента, а точнее – воспитания.

Девочки к тринадцати-четырнадцати годам начали пользоваться косметикой. Кто-то активно, рисуя себе лицо от и до, кто-то лишь частично, подчеркивая природную красоту. Люси однажды спросила у матери разрешения и тут же получила яростный отпор. Женщина заявила, что не позволит с ранних лет крутить хвостом перед мальчишками, а потому никакой косметики, никогда. Она под запретом. Люси сидела и недоуменно хлопала ресницами, желая понять, почему в настроении матери произошли столь резкие перемены, ведь до того, как Люси задала вопрос, все было нормально.

К одежде дочери у Кристины, разумеется, претензий не было. В школе все поголовно носили форму, а потому выделиться из толпы невозможно было при всем желании. На территории своей школы женщина не потерпела бы никаких коротких юбок и вызывающих нарядов. Тот, кто хоть раз нарушил правила, мог быть исключен из школы за аморальное поведение, либо же просто получить запись в личное дело. Директрису все боялись, кто-то откровенно ненавидел, но невозможно и отрицать тот факт, что её уважали. В отличие от других учебных заведений, здесь всегда царил порядок, и о конфликтах речи не шло, практически все они душились в зародыше.

Хороших девочек всегда тянет к плохим парням. Это истина неоднократно проверенная и доказанная временем. Не зря же так популярна тема томной барышни и хулигана, пересекающихся и влюбляющихся друг в друга. Во всяком случае, девушка однозначно влюбляется. Как дела обстоят с парнем, сказать сложно. Хорошие девочки – соблазн для плохого парня. Хотя бы тем, что они очень чистые, неиспорченные, а потому их интересно завоевывать, или же просто ловить подобно тому, как охотник ловит свою добычу. Здесь есть место азарту, здесь есть место адреналину, а еще приятно видеть обожание в чужих глазах. Люси, как и следовало ожидать, выбрала себе самую неподходящую партию, влюбившись в Эшли Паркера, который по мнению Кристины уже сейчас делал первые шаги к колонии. Что может вырасти из мрачного подростка, не обращающего внимания на запреты и ограничения, оставалось пока лишь догадываться, но Кристина рисовала перед собой мрачные перспективы, и, естественно, пришла в ужас, узнав, что её дочь умудрилась влюбиться в это чудовище.

Впрочем, чудовище красавицу из рук матери вырывать не торопилось, да и вообще особой активности не проявляло. Делало вид, что ему категорически наплевать на то, что происходит рядом с ним. На самом деле, Паркера не волновало то, что дочь директора в него влюблена. Он смотрел на нее равнодушно, и, на самом деле, не торопился хватать её за шиворот и тащить в койку, наоборот заявил, что никаких претензий на девушку не имеет и поползновений в её сторону предпринимать не будет. Свое обещание он, что странно, сдержал, и Кристина неожиданно для самой себя прониклась к парню уважением.

Со временем увлечение Люси сошло на нет, и о своей прошлой влюбленности она вспоминала с улыбкой.

О влюбленности дочери Кристина в тот раз узнала, без спроса сунув нос в дневник дочери, где та в красках расписала свои мечты и переживания. Узнав обо всем, тут же устроила девушке разбор полетов, вызвав на откровенный разговор. Люси мучительно краснела и бледнела, не зная, что сказать матери в ответ на её претензии, потому отделывалась лишь короткими ответами «да, мама», или «нет, мама».

В тот момент ей казалось, что по её чувствам протолклись и уничтожили их одним простым движением. Воздыхания по Паркеру были её тайной, собственным мирком, фантазией, которую она выплеснула на бумагу, и в этот мирок так настойчиво вломилась любопытная мама. Странно, но именно этот факт сильнее всего и заставил девушку разочароваться в своей влюбленности. Она могла любить в тайне, на расстоянии, но, когда объект воздыханий знал о влюбленности (а сомнений в том, что мать уже порасспросила Паркера обо всем, не было) стало немного не по себе, и влюбленность испарилась в неизвестном направлении.

Странно, но с ней Паркер вполне неплохо общался, даже не стал поступать в своей любимой манере, выставляя на всеобщее обозрение её чувства, школа так и не узнала тайну директорской дочки, за что Лайтвуд была невероятно благодарна своему первому увлечению. Они сохранили неплохие дружеские отношения, и теперь Люси единственная могла похвастать тем, что Паркер смотрит на нее нормальный взглядом, а не уничижительным или презрительным, как на всех остальных признавшихся. Правда, никто кроме них двоих, ну и матери Люси, об этом не знал.

Теперь вот на смену влюбленности Паркера внезапно пришла влюбленность в Ланца.

Люси сама понять не могла, когда именно прониклась теплыми чувствами, в частности симпатией к новенькому, появившемуся в школе и сумевшему вывести Паркера из сонного состояния. Тот смотрел на вновь прибывшего с неодобрением, хотя бы потому, что видел в нем нечто схожее с собой. А два лидера на одной территории уживаются редко. Девушка с самого начала поняла, что теперь-то тихие деньки в школе закончились и начнется война, не кровопролитная, конечно, но о спокойной жизни все-таки придется забыть. До тех пор, пока эти двое не решат свои проблемы и не разберутся с взаимными претензиями.

Удивительно, но оба вели себя тише воды, ниже травы. Никаких выпадов в сторону противника не делали, только присматривались, готовясь сделать резкий бросок, подобно кобре, которая долго прицеливается, но бьет молниеносно. Так, что ничего сказать не успеешь, а в твою кровь уже поступит изрядная порция яда. Отравляющего, парализующего, смертоносного.

Однако Люси чувствовала, что однажды они перейдут к открытому противостоянию, и тогда вся школа будет стоять на ушах. Все перевернется с ног на голову, и хорошо, если в выяснении отношений парни не зайдут слишком далеко.

Первое время Люси присматривалась к новичку, стараясь понять, чего от него можно ожидать, и это был чисто деловой интерес, не более того. Она старательно убеждала себя в том, что, как дочь директора просто пытается проследить за его адаптацией в школе, и, при необходимости помочь ему приспособиться. Но проблем у Дитриха, судя по всему, не возникало. Он быстро нашел взаимопонимание с учителями, учеников, по большей части игнорировал, как и Паркер, общаясь лишь в случае крайней необходимости. Исподтишка она наблюдала за ним, стараясь понять его, как человека. Мотивацию его поступков. Ловила почти каждое его слово, небрежно брошенное в разговоре, и почему-то печалилась, что он после той прогулки по школе, так и не подошел к ней. Они больше не разговаривали, даже при встречах в коридоре не здоровались, проходили мимо друг друга. И, если Паркера Ланц хотя бы просто задевал плечом, выражая свое презрение, но Люси он вообще не замечал, делая вид, что знать её не знает. Хотя, она была не далека от истины. Дитрих совершенно её не знал. Хорошо, хоть имя не забыл. Впрочем, в этом она уверена не была. Быть может, забыл, а она все ещё на что-то надеется.

Как любой семнадцатилетней девочке, Люси хотелось ходить на свидания, прогуливаться по парку, держась за руки, говорить о какой-нибудь ерунде, пить коктейль из одного стакана, сидя в молодежной кафешке и неловко целоваться. Почему-то ей казалось, что первый поцелуй с другим человеком, не с Паркером, который всегда нападал внезапно, будет именно неловким. Причин для этого было множество. Но самая главная, пожалуй, – то самое правило первого раза, которое распространялось не только на секс, но и на поцелуи. Они всегда получаются специфическими, своеобразными, если можно так выразиться, когда один человек неожиданно понимает, что хочет прикоснуться к другому человеку, но при этом понимает, что есть риск быть отвергнутым. Прикосновение может не понравиться, а потому действует не напористо и грубо, а нежно и осторожно.

Как у многих семнадцатилетних девушек категории «скромница» у Люси не было ничего вышеперечисленного. Ни прогулок, ни коктейлей, ни неловких поцелуев. У нее были только мечты о светлом чувстве, которое однажды настигнет её, но оно почему-то не торопилось к девушке, потерявшись в дороге.

Люси не была ботаником и заучкой. Просто мать держала её в ежовых рукавицах, воспитывала в строгости, и в итоге, когда все девочки уже хотя бы одного ухажера да сменили, у Лайтвуд так никого и не появилось. Она с замиранием сердца слушала рассказы одноклассниц о том, какие заботливые и нежные у них парни, тяжко вздыхала и снова возвращалась к компании своих самых верных друзей, что не способны на предательство и ложь – учебникам. Любовь снова оставалась в стороне.

Что такого интересного было в Дитрихе? Задай девушке такой вопрос, она растерялась бы, потому что свою симпатию объяснить могла, приложив немало усилий.

Он не был красавцем в стандартном понимании этого слова. Все ведь прекрасно понимают, какие стереотипы правят балом и каких парней девушки считают привлекательными. Темные круги под глазами, длинные крашенные волосы, большой рот – это все невозможно было отнести к самым привлекательным аспектам мужской внешности. Когда-то Люси казалось, что её идеал парня ничем не отличается от стандартов красоты многих жительниц планеты – голубоглазый блондин с обворожительной улыбкой, в стильном деловом костюме, и не важно, на чем, хоть на Мерседесе, хоть на коне, хоть вообще пешком передвигающийся. Однако реальность с мечтами разошлась кардинально. Сколько бы блондинов она не встречала, они все, независимо от того, как выглядели их лица, казались излишне слащавыми, приторными, как патока. В них Люси не видела своего человека. Действительно своего, того самого единственного, о котором мечтает любая девушка.

Мать говорила ей, что все это глупости. Не бывает никаких любимых, единственных. Все люди друг друга используют, все хотят друг от друга что-то получить. Любви нет, счастья нет, вообще никаких чувств нет. Все сказки о любви и заботе – это попытки запудрить мозги наивным дурочкам, верящим в светлое чувство. Разочарование обычно бывает излишне болезненным, потому лучше сразу разбить все надежды и жить с реальными взглядами на вещи. Своего рода развенчивание мифа, сродни сказки о существовании Санта-Клауса, которого на самом деле нет, но родители почему-то стараются скрыть от своих отпрысков сей печальный факт. А потом находится в классе один, особенно продвинутый в этом вопросе школьник, заявляет, что Санта-Клаус – выдумка, попытка создать сказку. У многих в такие моменты наступает горькое разочарование.

Вот и Люси мама готовила к дальнейшим разочарованиям, потому усиленно внушала ей мысль: чувства – глупость, любовь – глупость. Нужно жить собой, нужно жить ради себя, а не для кого-то. И только когда научишься ценить себя, будешь любима другими. Все остальное – приходящее. Сегодня есть, завтра нет. Потерять собственное «я», растворившись в ком-то, легко, а вот вновь его обрести и стать полноценной личностью дано далеко не каждому, лишь самым стойким, самым сильным духом.

Девушка внимательно прислушивалась к советам матери, но поступать все равно предпочитала по-своему. Она была мечтательницей, а мечтателям свойственно влюбляться. Только у одних эта любовь яркая, – горит и заставляет сгорать вместе с собой, а у других тихая и незаметная.

Люси был присущ именно второй тип любви. Она не могла набраться смелости, подойти к человеку, который ей нравился и признаться в своей симпатии, а потому продолжала наблюдать. Молча. Так продолжалось до тех пор, пока не начались рождественские каникулы. А потом внезапно пришло осознание того, что она может и хочет сказать новичку, уже достаточно освоившемуся, о своих чувствах. Только вот для этого нужно было отправиться к нему домой. Для нанесения визита нужно было придумать какой-нибудь предлог, но они, как будто сговорившись, не приходили на ум. Те идеи, что возникали, можно было смело отбрасывать, ведь они не несли в себе никакой смысловой нагрузки, только отвлекали от основных мыслей.

Девушка в который раз взбила подушку, стараясь устроиться поудобнее на кровати и решила, что в любом случае отправится завтра домой к Ланцам, пусть даже её не рады будут видеть.

Мы сами – строители своего счастья. И, если на самой начальной стадии опустить руки, решив, «будь, как будет», винить в дальнейших неудачах можно будет только себя, и никого кроме.

Дитриха разбудил звонок в дверь. Он приоткрыл один глаз, второй, пару минут смотрел в потолок, а потом снова закрыл глаза, засунул голову под подушку и решил, что настойчивому посетителю скоро надоест названивать. В результате, он, посетитель, отправится восвояси.

Но никто не собирался уходить.

– Мам, ну открой уже, а! – недовольно выдал Дитрих. – У меня голова расколется скоро.

– Если мне не изменяет память, дядя с тетей поехали отмечать Рождество с коллегами твоего отца, так что дома только мы, – зевая и время от времени прикрывая рот ладонью, произнесла Керри.

Она была все еще непричесанна, да и, в целом, выглядела сонной. Потянувшись, она посмотрела на брата и произнесла задумчиво:

– Как думаешь, стоит открывать?

– Да.

– А вдруг маньяк? – выдала испуганно девушка, и тут же засмеялась.

– Ну да. Вежливый маньяк, который сначала звонит в двери, а потом приставляет нож к горлу и говорит: «Милостивый сударь, позволите ли вы мне убить вас?», – хмыкнул Дитрих, пытаясь принять сидячее положение.

Получалось с трудом. Больше всего на свете хотелось снова упасть в кровать и проспать до полудня. Как всегда, Дитрих проигнорировал наставление Лоты и лег спать не до двенадцати, а позже. Гораздо позже. На этот раз его внимание привлекла молодежная комедия, которую он пересматривал уже сотни раз, но не удержался и пересмотрел в сто первый. Настроение улучшилось, как всегда, зато веселье пришло снова в ущерб сну.

– Так что будем делать?

– Пойди и открой, если тебе мешает.

– Мне? – удивилась девушка. – Мне нет. А вот тебе точно мешает, но твоя природная лень...

– Я, между прочим, пострадал, защищая твою честь, – выдал Дитрих пафосно. – Вот, видишь? – он с гордостью продемонстрировал начинавший проявляться синяк на лодыжке, с которой сползло одеяло.

– А он, кстати, как?

– Чудесно, – фыркнул Дитрих. – Дуракам всегда везет.

– Знаешь, мне кажется, что надо перед ним извиниться.

– За что? – вытаращил глаза Ланц. – За то, что вы переспали? По-моему, он тебе еще спасибо должен сказать.

– Лучше не надо, – хмыкнула Керри и скрылась за дверью, всем своим видом дав понять, что не собирается продолжать этот разговор. И дверь входную тоже открывать не намерена.

Помянув недобрым словом и наглую родственницу, и её родителей, сваливших свою обузу на чужие плечи, Дитрих все же решил пойти и открыть дверь. От звона в голове уже начинали отбойные молотки бить, и с этим нужно было что-то делать.

Спустившись на первый этаж, он выхватил из валявшегося на кресле вороха своей одежды первые попавшиеся джинсы. На ходу их, надевая, доскакал до входной двери и, не тратя времени на всякие мелочи, по совместительству меры предосторожности, распахнул дверь настежь, произнеся недовольно:

– Лота, если еще раз забудешь ключи...

Подняв глаза, он понял, что ошибся. И сейчас перед ним стоит не его мать. Запустив пятерню в волосы, он потянул одну прядь, стараясь придать волосам хоть сколько-нибудь пристойный вид, и произнес:

– Я думал, мама опять ключи забыла. Ошибся.

Перед ним стояла та самая девчонка-проводник, таскавшая его по школе в первый день, но с которой он больше так ни разу и не заговорил. Ни единой попытки не предпринял. Она тогда показалась ему излишне бойкой и навязчивой, а её поцелуй с Паркером только усилил негативный эффект.

– Привет, – выдала она первое, что пришло ей в голову.

Не очень оригинально, но зато вежливо.

– Паркер в соседнем доме обитает, если что, – произнес Дитрих. – А так да, привет.

– Если ты меня помнишь...

– Люси Лайтвуд, дочка директрисы, – на автомате отчеканил Ланц. – Помню, не дурак. Но все же еще раз напомню, что, если ты к Паркеру, то ошиблась адресом. Он живет в соседнем доме, а здесь, по ужасному стечению обстоятельств – живу я. Ненавижу это соседство, просто ненавижу.

– Дитрих, кто там? – крикнула Керри, спускаясь вниз.

Она замерла на лестнице, увидев на пороге девушку, вполне миловидную, как показалось Дарк, не особо разбиравшейся в женской красоте, да и не стремившейся разбираться. Девушка, стоявшая на пороге, одета была довольно стильно, но в то же время не вызывающе, как обычно наряжался Дитрих.

– О, ты с девушкой, да? – тут же стушевалась гостья. – Извини, я не знала.

– Ох, мой глупенький братишка, как всегда, ведет себя подобно бревну, – хмыкнула Керри, подходя к Дитриху и дергая его за волосы. – К тебе пришли гости, а ты даже в дом человеку пройти не предлагаешь. Быстро пригласил, – шепнула ему на ухо.

– Вы его сестра? – переспросила Люси, глядя на собеседницу без прежней настороженности.

Теперь во взгляде было больше любопытства, чем враждебности.

– Да, – кивнула Керри. – И я уже ухожу. Не буду вам мешать.

– Куда ты собралась? – ощетинился Дитрих. – Тебя сюда зачем прислали? Чтобы ты глупостей не натворила, а ты...

– Я не натворю, – отмахнулась она.

– Куда собралась? – повторил свой вопрос Ланц.

– По городу прогуляюсь, – сообщила Керри.

– Ты не знаешь города.

– Зато у меня есть с собой кошелек, и я знаю, как останавливать такси, – ответила Дарк, потрясая портмоне перед носом Дитриха. – Счастливо оставаться.

Она выскочила из дома. Дитрих набрал воздуха и шумно выдохнул. Сестрица, как всегда, искала неприятности на свою голову.

– Ты, правда, ко мне? – прищурился Ланц.

– Да, – подтвердила девушка.

– Ну, ладно. Проходи тогда.

Он и не думал сдерживать тяжелый вздох. Хотелось, чтобы девица поскорее поняла, что ей здесь не особо рады и отправилась домой.

Люси сделала вид, что ничего не заметила, прошла в дом и стала расшнуровывать свои сапоги. Дитрих, по природе своей бывший жутким шмоточником, с любопытством посмотрел на то, что именно носит его знакомая. Обувь оказалась неплохой, вполне себе примечательной, высокой, на шнуровке, с металлическими клепками, многочисленными молниями, выполнявшими исключительно декоративную функцию. Они как-то не особенно вязались с тем образом, что ранее сформировался в воображении Дитриха. Да и короткая курточка в сочетании с темной водолазкой и юбкой в складку были... Ну не совсем подходящими вещами для этой девушки. Почему-то они казались немного чужеродными в её гардеробе, но, в то же время ей шло. Дитрих внимательно наблюдал за своей гостьей, стараясь понять, на кой она к нему домой притащилась и чего от него хочет. Вспомнились недавние приключения Керри, и стало немного не по себе. Если Лайтвуд из той же породы людей, то пусть даже не старается. Ничего у нее не получится.

Свою сестру Дитрих, конечно, осуждать не стал бы, а вот любую другую девушку, конечно же, моментально записал в шлюхи, как это и сделал Эшли. Впрочем, в этом вопросе у всех людей двойные стандарты. Своих родных и близких они всегда оправдывают, а вот посторонних людей имеют склонность осуждать.

– Зачем пришла? – спросил Ланц, прислоняясь спиной к стене, но все так же продолжая наблюдать за гостьей, ни на минуты не сводя с нее глаз. – Что привело в мою скромную обитель?

– Хотела поздравить тебя с Рождеством, – ответила Люси, становясь напротив. – Или ты не отмечаешь этот праздник?

– Я вообще праздники не отмечаю. Но за поздравление спасибо. Я признателен.

– Почему грубишь? – хмыкнула девушка.

– Это мой обычный стиль общения.

– Мерзко.

– А то! Я старался. Репетировал.

– Зачем?

– А просто так.

– Просто так ничего не бывает.

– Неужели? Совсем-совсем ничего?

– Ничего.

– Ты наивная. Иногда по прихоти одного человека разрушают города, и делают это, не задумываясь ни о чем. Разве это не просто?

– Это политика, – отозвалась Люси. – А в политике игры идут на ином уровне.

– Слушай, зачем тебе это всё?

– Что именно?

– Попытки быть хорошей девочкой, поздравления персональные, стремление что-то до меня донести? Неужели думаешь, что после обмена парой ничего не значащих фраз я вдруг изменюсь и стану растекаться мысью по древу?

– Нет. Ничего подобного я не собиралась делать. И доносить до тебя ничего не хочу. Я, на самом деле, хотела поздравить тебя.

– Ты поздравила.

– И увидеть.

– Увидела.

– И поговорить.

– Поговорила.

– И влепить пощечину, чтобы меньше о себе мнил, – выдала девушка на одном дыхании, почувствовав, как внутри закипает злоба.

Если Паркер так обращался со всеми своими пассиями, очень странно, что они продолжали на него вешаться. Люси посчитала бы ниже своего достоинства общение с человеком, который не умеет ценить чужие чувства. Или хотя бы просто попытаться не ранить их. Ланц, видимо, специализировался на рваных ранах, огромных, кровоточащих, которые запоминаются надолго, не то, что малюсенькие царапины.

– Влепи... – Дитрих по привычке начал повторять то, что сказала Люси и неожиданно засмеялся. До него только дошло, что именно он собирался сказать. – Переиграла, – хмыкнул удовлетворенно. – Не ожидал, если честно.

– Я умею удивлять, – ответила Лайтвуд. – Так что, продолжим обмен шпильками или поговорим цивилизованно?

– В принципе, можно и поговорить, – усмехнулся Ланц. – От меня не убудет.

Так и оставив прическу в творческом беспорядке, Дитрих поплелся на кухню, Люси последовала за ним. Честно говоря, все оказалось не так страшно, как она представляла, гораздо проще. Почему-то девушке казалось, что только завидев её на пороге, парень тут же захлопнет дверь, а она так и останется стоять там. Вполне возможно, что Дитрих так бы и сделал, не прояви инициативу Керри.

Вспомнив о сестре, Дитрих нахмурился. Теперь на повестке дня был еще вопрос, куда могла отправиться девчонка, с трудом ориентировавшаяся в городе. Выглянув в окно, Ланц понял, что интуиция его не подвела. Керри, действительно, направилась к Паркеру. Они стояли и мило разговаривали через забор. Во всяком случае, Дарк улыбалась. Как вел себя Паркер, оставалось загадкой. Эшли стоял спиной к окну, а потому увидеть его эмоции было непосильной задачей.

Чтобы не портить себе настроение, Дитрих повернулся лицом к Люси и поинтересовался:

– Чай будешь?

– Нет, спасибо. Лучше кофе.

– Ну, хорошо, значит, будет кофе. С тортом?

– С пирожными.

– Пирожные принесла? – хмыкнул Ланц, искренне надеясь, что девушка от подобной фразы растеряется, но девушка вопреки ожиданиям просто засмеялась.

И тут же поставила на стол корзинку, которую все это время держала в руках.

– Принесла. Все-таки приходить с пустыми руками – моветон, как считаешь?

Дитрих собирался заявить, что, в принципе, наносить визит, когда тебя не звали, само по себе, проявление дурных манер, но в последний момент почему-то прикусил язык и покинул кухню, заявив, что приведет себя в порядок и вернется.

Повоевав с расческой, как, впрочем, и всегда, он не стал возиться со своим, уже ставшим привычным, начесом, а просто перехватил волосы резинкой, затянув их в петлю, и нацепил водолазку, решив не смущать девушку. Она, конечно, ничего ему не говорила и на вид не ставила, тем не менее, все равно немного смущалась, это было видно по проступавшему на щеках румянцу.

Дитрих сдул со лба выбившуюся прядь, которая никак не желала укладываться. Посмотрел на себя в зеркало оценивающе. Да уж, выглядит, как всегда, «чертовски сексуально». Так, что только оголодавшая по мужскому вниманию дева будет с таким флиртовать, от безнадеги. И темнота под глазами в наличии, и уши торчком, которые неудачная прическа открывала взгляду любого желающего и, в общем, как-то все не очень.

По ночам нужно спать, но у Дитриха не получалось. Ему катастрофически не хватало времени днем, чтобы сделать всю ту ерунду, которую хотелось. Трезво оценивая свои поступки, он понимал, что, на самом деле, ничего полезного не делает, но время куда-то девается, с катастрофической скоростью пролетая мимо. Как песок, сквозь пальцы течет. Строишь планы, рисуешь перед собой множество перспектив, а потом все равно оказываешься на прежнем месте. Ничего нового не происходит, а время ушло.

Эту непоследовательность и раздолбайство Дитрих в себе отчаянно не любил, но ничего изменить не мог. Точнее, даже не пытался.

Поняв, что, если еще пару минут посмотрит в зеркало, у него начнется нервный тик от увиденного, Дитрих поспешил ретироваться из ванной, на кухню, где его дожидалась гостья. Странно, но сейчас его настроение немного улучшилось, и он больше не горел желанием выставить девушку за дверь, стараясь, как можно скорее, избавиться от её общества. В конце концов, сегодня Лайтвуд не жевала жвачку, не говорила слишком много и не по делу, была достаточно мила и даже умудрилась пропустить мимо ушей неприятные подколки, превратив их в шутку. На её месте любая другая девчонка либо обозвала бы Дитриха козлом, удалившись с гордым видом, либо же ударилась в слезы. Люси ни того, ни другого не сделала, чем начала завоевывать авторитет. Предсказуемость никогда не считалась плюсом. Все, что предсказуемо – скучно, а скуку, как известно, Ланц не любил.

Пока его не было, Люси успела от души похозяйничать в кухне. Расставила чашки, разлила кофе. Судя по тому, как этот самый кофе пах, она сварила натуральный, а не воспользовалась растворимым, неизвестно каким чудом попавшим в дом Ланцев. Насколько Дитрих помнил, в его семье все терпеть не могли «гранулы с превосходным вкусом», потому что вкус там превосходил лишь жженую пластмассу, ничего больше о растворимом кофе Ланц сказать не мог.

– Сахар добавляла? – поинтересовался Дитрих.

В нем вновь взыграла природная дерзость. Он искренне хотел, чтобы Люси ответила да, он прицепился к ответу и сказал, что кофе с сахаром не пьет. Но девушка, немного откинувшись на спинку стула, произнесла:

– Нет. Я не знаю твоего вкуса, потому сахар не добавляла.

Дитрих криво ухмыльнулся. Такие мелочи, на которых можно подловить практически любого, а она обходит ловушки стороной, играючи, не прикладывая никаких усилий. Он много раз сталкивался с самонадеянными особами, которым казалось, что они знают о мужчинах все, в том числе, что все парни любят сладкий чай или сладкий кофе. Дитрих терпеть не мог сахар в этих напитках, белый песок ему казался не ко времени и не к месту. Он лишь портил вкус напитка, превращая хороший продукт в нечто невообразимое. Если хочется сладких напитков – газировка в руки, но чай и кофе лучше не подслащивать.

– А ты пьешь с сахаром? – поинтересовался он просто так, не особо заинтересованный в ответе.

– Нет. У меня отец терпеть не может сладкий кофе. Я тоже не люблю, – ответила Лайтвуд немного отстраненно, словно не о родном человеке говорила, а о ком-то постороннем.

Дитрих не стал садиться за стол, прислонился спиной к подоконнику, чтобы иметь возможность наблюдать за гостьей, в то же время, не демонстрировать свой интерес слишком явно.

Она была какая-то... странная. В чем именно заключается странность, Дитрих не мог сформулировать; просто странная, и все. А, может, и не странная. Противоречивая просто. Она производила впечатление трепетного цветочка, но, в то же время могла за себя постоять и ответить колкостью на колкость, не боясь реакции оппонента на свои слова. Это было довольно удивительно. Дитрих привык к тому, что девушки с ним не спорят. Та же Гретхен обычно прикусывала язык и старалась соответствовать его вкусам, прислушиваться к его словам, подстраиваться под его желания, свою натуру подавляла, в угоду другому человеку. Это не вызывало уважения, это еще больше раздражало Дитриха, чем сопли-вопли, угрозы и показные рыдания с обвинениями в жестокосердии. Там девушки давали выход своим эмоциям, Гретхен их сдерживала. Люси просто отвечала тем же, ловко отбиваясь от каждой фразы, как теннисист высокого уровня отправляет теннисный мячик в полет.

Сделав большой глоток кофе, Дитрих все же не удержался и откусил немного от пирожного, которое ему принесли в дар. Вообще-то их было довольно много, и все разные. Песочные корзиночки с разнообразными начинками, эклеры и несколько бисквитных пирожных. Куда ему столько, он не знал. Поразмыслив логически, пришел к выводу, что рассчитаны пирожные были на всю семью. Тогда все становилось на свои места, было достаточно закономерным.

Нужно было сделать какой-то ответный жест. Например, сказать пару приятных слов. Дитрих произвел ревизию шаблонных комплиментов, которые обычно выдают парни, и с удивлением понял, что у него таких шаблонов нет. Совсем-совсем нет, даже минимально. Он не умеет говорить комплименты и нежности, его удел – хамство. Видимо, он и, правда, жестокосердный киборг, не знающий слов любви. Но... девушка же старалась.

«Её никто не просил стараться», – нагло заявил внутренний голос.

«Это будет некрасиво, вот так стоять и молчать», – продолжал мучительно размышлять об общей нелепости ситуации Дитрих.

– Вкусно, – нерешительно выдал, почувствовав себя так, словно он – девица на выданье, перед ней поставили некрасивого жениха и заставляют признать, что он – судьбою предназначен, и его она любит больше всего на свете.

– Спасибо, – просияла девушка. – Я старалась.

– Выбирала, – продолжил Ланц.

– Готовила.

– Сама?

– Ну, ты же мне не помогал. Значит сама. Логично?

Дитрих хмыкнул. Девица не упустила случая ответить на его подколки, как только он немного расслабился. Это было забавно.

– А, если без шуток?

– Без шуток. Сама.

– Тогда спасибо за старания, – улыбнулся Ланц, впервые подыскав подходящие слова.

– Не за что, – отозвалась собеседница.

После нехитрого обмена любезностями разговор снова зашел в тупик. Дитрих не знал, что спросить, Люси не знала, чем можно своего собеседника заинтересовать и вывести на откровенный разговор. Вообще-то, она с самого начала понимала, что этот визит вежливости может обернуться полным крахом, оттого сейчас даже не расстраивалась, все равно морально была подготовлена к провалу.

Дитрих тоже пребывал в ступоре. Он понять не мог, с чего бы посторонней девице, с которой он виделся всего пару раз, а общался и того меньше, вдруг заявляться у нему, поздравлять с праздником и кормить пирожными. Романтиком Ланц не был, тонкостей и полунамеков не понимал, ему нужно было говорить открытым текстом, в лоб, чтобы сразу дошло, а не ходить кругами.

– И всё-таки, какова истинная причина твоего визита? – поинтересовался Дитрих, выхватывая из стопки одну салфетку и промакивая губы.

После завтрака настроение у него улучшилось. Если бы еще ради не пришлось подрываться и в полусонном состоянии скакать ко входной двери, вообще мечта. Завтрак в постель ему не приносили с давних пор. Последний раз это было, пожалуй, лишь в первом классе, когда мама еще считала его ребенком и нещадно баловала, а потом его решили приучать к самостоятельности. В любом случае, что-то вкусное вместо жидкой безвкусной овсянки и подгорелой яичницы сделало его немного счастливее.

– Красная Шапочка шла в гости к серому волку, заблудилась и попала в гости к бабушке, – невинно похлопав ресницами, произнесла Люси. – Ты правильно меня раскусил, я шла в гости к Паркеру, а потом решила и тебя навестить. А, если честно, то шучу. Действительно, шла именно к тебе, хотела увидеться и пригласить тебя на...

– Свидание?

– На каток.

– Зачем? – удивился Дитрих.

О том, что раньше занимался фигурным катанием, он никому в новой школе не рассказывал, предпочитая держать в секрете постыдные страницы своей биографии, а занятия откровенно девчачьим видом спорта теперь казалось пятном на репутации.

– Просто покататься.

– А ты умеешь?

– Не умела бы, не стала приглашать. Все же шлепаться на задницу каждые две секунды, не самое интересное занятие. Правда?

– Ты как, просто для себя занималась или профессионально?

Дитрих оживился. Тема фигурного катания была ему знакома, здесь можно было развернуться, как душе угодно.

– Сначала собиралась податься в профессиональный спорт. Меня с четырех лет на коньки поставили, и каждый день мне приходилось на тренировки ездить. Первое время я постоянно падала, банально равновесие удержать не могла, потом понемногу стала привыкать, учиться. Меня готовили к парному катанию, не к одиночному. Со своим партнером я плохо находила общий язык, у нас ничего не получалось вместе. Он злился на меня, я на него, а тренер на нас обоих. А потом я стала расти ввысь, и вон какая вымахала, – девушка явно пыталась иронизировать, но получалось плоховато. Видно было, что у нее комплексы из-за высокого роста. – А с таким ростом мне окончательно закрыли путь в парное катание. Мой партнер вечно жаловался, что я слишком высокая, слишком тяжелая, слишком противная... В общем, мы так и не смогли найти общего языка, а я решила, что мне не нужно фигурное катание. Оно мне нравится, как хобби. Превращать его в свою основную профессию я не намерена.

Дитрих скептически выгнул бровь, услышав фразу о слишком тяжелой и слишком высокой. На его взгляд Люси была не такой уж высокой. Нормальный, среднестатистический рост. Метр семьдесят пять или около того.

– Твой партнер был дистрофиком? – хмыкнув, спросил Ланц.

Потянулся еще за одним пирожным. Все-таки, они, на самом деле, были вкусными. Не очень сладкими, конечно, но в этом он видел особую прелесть, потому как переслаженные кондитерские изделия не любил. Здесь было нечто среднее между сладким и пресным, недостижимый идеал практически.

– Почему?

– Просто взять тебя на руки не так уж и сложно, как мне кажется. Да и поддержки освоить можно легко, если, конечно не ныть, а упорно работать на достижение результата.

– Откуда такая уверенность?

– Одно время тоже занимался фигурным катанием, – сознался Ланц и тут же примирительно выставил ладони вперед. – Только не надо смеяться, не надо. Я и сам знаю, что с моим образом оно как-то не вяжется, но Лоте этого было не доказать, и потому мне пришлось несколько лет своей жизни убить на этот, совершенно ненужный мне вид спорта, который я сейчас словом добрым вспомнить не могу.

– И каковы были успехи?

– Я умею делать аксель, – хмыкнул Дитрих. – Правда, умею, не шучу.

– Здорово! А я вот не умею.

– Хочешь, научу?

– Ты? Правда, научишь?

– Ну, попытаюсь, допустим. Если тебе этого хочется.

– Хочется! Очень хочется.

Люси, кажется, была в восторге от этого предложения.

– Ну, тогда встретимся на катке и начнем учиться. Когда ты там планировала сделать вылазку?

– Можно завтра. Или послезавтра, – нерешительно выдала Люси. – Когда у тебя будет свободное время?

– До пятницы совершенно свободен, – на одном дыхании выпалил Дитрих, не упустив возможности подкрепить свои слова улыбкой. – Так что можно и завтра, и послезавтра.

– Спасибо! – радостно произнесла девушка.

Но тут же сникла, решив, что излишняя эмоциональность чести ей не делает.

– Не за что. Я ведь должен как-то отблагодарить тебя за завтрак. А то Лота уехала, и в холодильнике повешена мышь. Ты спасла меня от голодной смерти.

– Прямо-таки спасла, – усмехнулась Лайтвуд.

– Не сомневайся в этом, – решительно заявил Ланц, кивнув в подтверждение своих слов.

Прядь, заправленная за ухо, снова занавесила лицо. Дитрих недовольно скривился. Нужно было закрепить волосы в хвост, а не экспериментировать с ними.

– И что мне с ними делать? – задался парень риторическим вопросом.

– Тебе идет так, – не удержалась от комплимента Люси.

– Как так?

– Когда не все волосы забраны, – пояснила она, но вновь стушевалась, решив, что пора уходить, пока еще каких-нибудь глупостей не наговорила. – Я, пожалуй, пойду домой. И... увидимся завтра?

– Да, завтра, – эхом повторил Дитрих, не особо вслушиваясь в смысл сказанного.

Каким бы бесчувственным бревном в плане чувств он не был, тем не менее, даже до него дошло, что девушка только что похвалила его внешность. Ничем не примечательную, а откровенно говоря, страшненькую. Это было странно и неожиданно. Почему-то Дитриху казалось, что Люси не из той породы людей, что делают комплименты другим людям.

Отряхнув от невидимых крошек юбку, девушка поднялась из-за стола, ополоснула свою чашку, поставила её в сушилку и только после этого вышла из кухни. Дитрих последовал за ней. Когда он вышел в прихожую, Лайтвуд старательно шнуровала сапоги. На коленях у нее лежала куртка.

– Корзинку принести? – стряхнув с себя оцепенение, поинтересовался Ланц.

– О, нет-нет, – замахала руками девушка. – Забрать корзинку – это все равно, что вручить подарок без обложки. А я хочу, чтобы все выглядело эстетично.

– Спасибо, – вновь произнес Дитрих.

Подумал, что Лота, наверняка, обрадуется такому подарку. Она вообще была неравнодушна ко всякого рода штучкам, служившим для украшения интерьера.

– Не за что. И еще раз с Рождеством, – улыбнулась ему Люси, надевая куртку и застегивая молнию. – Не забудь, мы завтра встречаемся здесь и идем на каток.

– Не забуду, – пообещал он, наблюдая за девушкой.

Когда она толкнула входную дверь, неожиданно подошел и взял за руку. Люси напряглась, не зная, что именно может означать этот жест. Нет, если бы на месте Дитриха был кто-то другой... Но это был он, потому стандартное развитие событий отметалось сразу. Впрочем, все оказалось довольно предсказуемо, он наклонился и чмокнул девушку в щеку. А вот своими словами он все же умудрился вогнать её в краску.

– С Рождеством, – прошептал он. – И ещё раз благодарю за пирожные. Это было... сладко.

Последнее слово он выдохнул девушке на ухо, попутно отметив, что мочки ушей у нее все же покраснели. Она смущалась.

Выходило, что комплимент не был слуховой галлюцинацией. Девушка, действительно, испытывала к нему некую симпатию, а потому так стушевалась, услышав совершенно невинное слово «сладко», но произнесенное специально с эротическим подтекстом.

Глядя вслед девушке, Дитрих думал о том, что она, на самом деле, довольно неплохая, и симпатичная, да и вообще... Что именно – вообще, он пока не определился. Но факт оставался фактом, Люси не была ему противна. А ещё Ланц внезапно понял, что раз за разом повторяет одну и ту же фразу: «Господи, только бы она оказалась не такой, как Гретхен».

Во всяком случае, пока предпосылок к этому не было, и данный факт не мог не радовать.