Жена из России

15

К телефону подошла Инна Иванна и, недовольно взглянув на Машу, передала ей трубку.

— Твой иностранец, — недобро пояснила мать. — У тебя вечно ненормальные болезненные фантазии! Когда уедешь? Антона я тебе не отдам!

Маня решила пока скандала не затевать — слишком рано.

— Мари! — ласково сказал Берт. — У тебя все в порядке? Я в Москве. Несколько раз звонил тебе, но не застал, и решил позвонить сюда, твоей матери.

— В Москве? — обрадовалась и растерялась Маша. — Как хорошо… Давай свой телефон и адрес. Я сейчас должна заехать на одну пресс-конференцию, это недолго, а оттуда поеду прямо к тебе. Ты поздно ложишься спать?

— Я дождусь тебя, — пообещал жених. — Сейчас трубку возьмет хозяйка и все тебе объяснит. Приезжай, Мари…

Маша торопливо подкрасила ресницы, оделась и набросила меховой жакет. Инна Иванна наблюдала за ее сборами, неодобрительно сжав губы, превратившиеся в одну чересчур прямую жесткую полоску.

— Ночевать приедешь? — по возможности равнодушно спросила мать.

— Не знаю, — отозвалась Маша, внимательно изучая себя в зеркале. — Скорее всего, да. Не все так быстро… Да и будущий муж никуда не торопится…

— А чего откладывать? — Инна Иванна усмехнулась. — Раз уж все решено… Смотри, не забегайся по мужикам! Ты заблудилась в трех соснах!

— В четырех! — поправила Маня, открывая дверь. — Если ты считаешь моих мужиков, то в четырех. Ты забыла Сашу! А он тоже из Мытищ. И этим все сказано!

Ее задержал неожиданный телефонный звонок. Очевидно, Бертил вдруг вспомнил о чем-нибудь важном.

— Берт, это я, — сказала Маша в трубку. — Я уже выхожу. Что-то случилось?

В трубке странно помолчали, а потом на отличном английском ответили Вовкиным низким голосом:

— Ничего, кроме того, что я жутко соскучился! А кто такой Берт?

Маня растерялась. Вот уж не вовремя… Как она вообще собирается объясняться с Вовкой?.. Но это еще не завтра… А позже, потом, когда-нибудь Маша разберется со всеми своими проблемами одним махом…

— Это по работе, — неловко соврала Маша. — Приехал американец. Мне нужно с ним поговорить. И, может быть, сводить в театр.

Вовка задумчиво и невесело хмыкнул.

— На Норд-ост?

— Дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие! — обозлилась Маша, вспомнив известный анекдот.

— Длиннушка, — перешел Вовка на родной русский, — когда ты приедешь? Или этот парень не из нашего города займет тебя надолго и всерьез?

Маня почти выпалила: "Ты угадал!", но в последнюю секунду успела остановиться.

— Не знаю… — неуверенно пролепетала она. — Мне трудно рассчитать. Но сегодня наверняка ничего не получится…

— А когда получится? — продолжал настаивать Вовка. — И получится ли вообще?..

Маше стало жарко в жакете. Она расстегнулась и размотала шарф.

— Тык-тык-тык… Давно ль по-английски мы начали петь? Маленькие радости большой страны… — пробормотал Вовка. — Я не замечал раньше твоего страстного увлечения работой. По-моему, тебе на твою газету было всегда наплевать… Хотя я мог ошибаться…

— Это распоряжение директора института! — пошла дальше сочинять Машка. — Американец ему нужен позарез! Там какие-то темные дела… У меня на редкость вороватый шеф. Я обязательно должна увидеться с этим типом. Я позвоню тебе завтра на работу. Часов в двенадцать.

— Прямо бальзам на сердце, — снова хмыкнул Вовка. — Женские обещания страшно заманчивы и частенько безграничны и темны, как кавказские ночи. Ну, что ж… Я буду ждать и надеяться… Привет американцу!

Маша с трудом выдохнула, положила трубку и вылетела из дома, на ходу застегивая шубку.

До Конькова Маша добралась в девятом часу вечера. Скользя на опасных тротуарах, она стремительно долетела до нужного ей дома, взбежала по лестнице и позвонила. Дверь открыла простая женщина в фартуке и расплылась в улыбке.

— Маша? А он ждет!

Голос ее стал интимно-заговорщицким. Ей явно хотелось узнать побольше о своем квартиранте и о Маше, хоть каким-нибудь образом поучаствовать в развитии их отношений, а самое лучшее — стать Машкиной наперсницей и хранительницей всех ее секретов. Понятно почему… Стокгольм — город симпатичный.

Маня вошла и сняла жакет. Хозяйка, не дожидаясь вопросов, рассказывала без умолку. Сдать комнату Бертилу попросил ее мужа его очень далекий родственник из Таллинна, они не виделись уже сколько лет! Но почему бы не помочь хорошему человеку? Да и подзаработать немногою А Маша не знает, сколько Бертил может платить за сутки?

Маня покачала головой.

А надолго швед приехал?

Маша пожала плечами.

— Но это зависит от вас! — с нехорошей интонацией и неприятным смешком заявила хозяйка. — Меня зовут Татьяна.

— А вы говорите по-английски или по-немецки?

— Да ну что вы! — весело махнула рукой Татьяна.

— Значит, ваш муж?..

— И он не говорит.

— Но как же вы будете объясняться с постояльцем? Он не знает русского!

— Это уж мы выяснили! — снова засмеялась Татьяна. — Как-нибудь обойдемся на пальцах. Вроде глухонемых! Ничего, все получается! Да вы идите к нему, это там!

И Татьяна указала на закрытую дверь в конце крохотного коридорчика.

Маша неуверенно шагнула вперед и остановилась. Куда-то исчезла вся ее недавняя резвость и прыть. Зачем Маня все это затеяла?.. Ей снова стало страшно… Не лучше ли сейчас повернуться и уйти?.. Только сначала надо все-таки извиниться перед свалившимся на ее бестолковую голову женихом… Но как она сможет объяснить свое собственное легкомыслие?.. Что вообще она может объяснить…

— Стучите, не робейте! — сказала Татьяна. — Он не спит, просто отдыхает. Все вас ждет!

Ждет… Господи, прости…

На тахте, вытянувшись во всю длину, лежал высокий худой рыжеватый, цветом почти как Закалюкин, человек и спокойно смотрел на Машу.

— Ты уладила свои дела на работе? — спросил он. — Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были неприятности из-за меня.

И он приглашающе хлопнул возле себя ладонью. Маша села рядом.

— Все нормально, там полный порядок, — сказала она и замолчала, не зная, о чем говорить дальше.

Повисла тревожная своей неопределенностью тишина. Маня судорожно размышляла. Что придумать и предложить? Отправиться вдвоем погулять? Поздновато… Тогда поездить по Москве, посмотреть метро… Или отложить все поездки и прогулки на завтрашнее утро?..

— Я договорилась на работе о маленьком отпуске, — сообщила Маша. Надо ведь хоть что-нибудь сказать. — Поэтому могу быть с тобой несколько дней.

Бертил безмятежно рассматривал ее светлыми глазами. А все-таки он очень похож на Закалюкина… Еще один очевидный флегматик…

— Но ты не потеряешь в деньгах? — чуточку обеспокоенно спросил он.

— Да нет! — махнула рукой Маша.

Похоже, ее жених думает только о деньгах и о работе… Остальное его не волнует. Наверное, он прав.

— Завтра, — начала Маня, — мы поедем на Красную площадь, покатаемся на метро и съездим на Воробьевы горы. Можно в Измайлово и в Донской монастырь. Или в Новодевичий. Еще "высотки", Третьяковка, Пушкинский… Много всего… Ты не возражаешь? У тебя нет своих собственных планов?

Бертил протянул руку и осторожно провел пальцами по ее щеке.

— Как у ребенка… — сказал он.

— Что? — не поняла Маша.

— Я говорю, Мари, у тебя кожа, как у ребенка. Такая же гладкая и нежная. На фотографиях это незаметно.

Маня смутилась.

— Ты согласен с моими предложениями?

— Ну, конечно, — пробормотал бывший моряк. — Будем смотреть город… Я здесь еще никогда не был, Мари…

Ровно в десять утра Маша снова примчалась в знакомую квартиру. Татьяна радостно поведала, что они уже позавтракали. Из кухни выглянул Татьянин муж в тренировочных штанах и майке и с большим интересом осмотрел Маню.

Кивнув ему на ходу, Маша, не раздеваясь, ворвалась в комнату Бертила.

— Привет! — крикнула она. — Ты готов? Поехали! Москва большая, и у нас не так уж много времени!

— Когда вернетесь? — спросила Татьяна, провожая и заискивающе заглядывая Маше в глаза.

— Вечером, — на ходу объяснила Маша. — Рассчитать трудно… Но не раньше семи.

На улице она внимательно оглядела своего жениха: светлый модерновый плащ и клетчатая шапка типа панамки.

— По-моему, ты слишком легко одет, — с сомнением сказала Маша. — У нас уже холодно. Ты не замерзнешь?

— Нет, Мари, — засмеялся Бертил. — Я военный человек.

— Ну да, — кивнула Маша. — Всю жизнь по морям по волнам… Но, насколько я знаю, это все были довольно теплые моря и нагревшиеся под солнышком волны. У нас совсем другие климатические условия. А в Швеции зимой тепло?

Они спустились в метро. Бертил охотно начал рассказывать о Швеции и о женах. Пришло время раскрыть все свои секреты. Вот только понравятся ли они его русской невесте…

— Мари, ты видишь эту женщину напротив?

Маша осторожно, чтобы не показаться невежливой, мельком взглянула на сидящую напротив даму. Ничего интересного: постное суровое лицо, неприступно-холодное выражение, сухо поджатые, бездарно накрашенные губы, грозная морщина между бровей, большие очки, безвкусная одежка…

— Это типичная шведка! — убежденно сказал Берт. — Точно так выглядит моя первая жена.

Маша покосилась на жениха. Если это правда, ему не позавидуешь. Теперь понятно, почему он быстро переметнулся к танцующей испанке. А потом начались его другие увлечения…

Слушать о них Мане быстро надоело, но, к счастью, Бертил вскоре забыл о женах, очаровавшись московским метро.

— Мари, я объездил полмира, — в восхищении и восторге повторял он, — но нигде никогда не видел такой подземки! Это музей!

Особенно потрясла шведа станция "Площадь революции". Она всегда ошеломляла всех иностранцев.

Берт в изумлении ходил вокруг фигур солдат, матросов и колхозниц, в замешательстве трогал металлические колени и ботинки и бормотал:

— Зачем же столько денег вкладывать в метро? Странно и неразумно… Но зато очень красиво… Я нигде никогда не видел такого метро!

Маше нравилось следить за его восторгами и показывать новые и новые фигуры.

Потом они любовались станциями "Белорусская", "Новослободская", "Маяковская", "Римская", "Измайловский парк"…

Когда Маша взглянула на часы, было начало первого. Вовка ждал ее звонка… Пожалей Вовку…

Она больно закусила губу — какой мерзкий вкус у этой американской помады! — и повернулась к Бертилу.

— Теперь в Кремль! А ты не проголодался?

Больше всего на свете ей мучительно хотелось броситься к автомату и набрать уже ставший привычным номер… И услышать знакомый голос: "Длиннушка, я жутко соскучился!" И чтобы он говорил с ней. Просто говорил, и ничего больше.

Берт невозмутимо улыбнулся.

— Кремль? Очень хорошо! А поедим мы попозже, еще рано.

"Мы все начнем сначала, любимый мой… Итак…" — вспомнила Маша.

Кого из двоих она сейчас имела в виду?.. Она сама не знала этого.

Антон даже не задумывался, сколько лет прожил рядом с Машей. Оказывается, не так уж мало. А не заметил он их потому, что они абсолютно ничем не отличались от всей его предыдущей жизни, никак не выделялись, не запоминались… Разве что родился сын…

Но к сыну Антон оказался равнодушным, не привязался даже за прошедшие годы, и только иногда, в очередной раз замечая за собой такое безразличие, начинал подозревать, что в его душе не хватает чего-то очень важного. Но эта мысль приходила и спокойно уходила, особенно не трогая и не задевая его своей откровенностью, своим нехорошим смыслом, не причиняя боли и не оставляя сомнений и страданий. Антон всегда жил ровно и безмятежно и продолжал так жить.

Никаких сбоев ритма он не выносил и старался не допускать. Смысл жизни — в ее размеренности, четкости и прохладности. Просто он всегда держал деньги в другом банке… Всегда в другом, что бы ни случилось. Это совершенно необходимо и довольно легко, если хочешь выиграть жизненную шахматную партию… А выиграть ее он задумал очень давно.

Но начинать свое заведомо победное сражение с судьбой Антон собирался в одиночку, почему-то совсем не учитывая Машу, ее жизнь, характер и желания. А самое главное — Антон не понимал, что играть и спорить с судьбой нельзя, это опасно. Такого рискованного соревнования не выиграть никому. И Закалюкина слишком больно ударило и даже оскорбило это неожиданно выяснившееся обстоятельство.

Мир в представлении Антона замыкался на нем одном. Он от рождения стал и должен был всегда оставаться центром Вселенной, вокруг которого все обязаны петь и плясать, вокруг которого вертелось бы земное бытие. И Антон искренне удивлялся и даже слегка возмущался, когда получалось далеко не так.

Много лет назад он встретил в троллейбусе длинноногую кареглазую девчонку с вьющимися волосами… Когда она встала, пробираясь к выходу, Антон с удовольствием отметил ее устремленность в высоту.

— Уже выходите? — спросил он.

— Обязательно! — недружелюбно ответила кудрявая.

— Быстренько доехали! Или пытаетесь от меня сбежать?

Девушка кинула на него короткий любопытный взгляд.

Закалюкин не сомневался в своей победе. Он вообще никогда в себе не сомневался. И вышел из троллейбуса вместе с длинной незнакомкой.

Интересно, что бы она ответила ему теперь на тот же вопрос?

— Выходите?

— Ни за что…

Ни за что вместе с вами… Но почему?.. Почему все случилось так, как случилось?.. Ему ведь льстило и нравилось в ней все: ее рост, ее профессия, ее известный отец, хотя и с другой фамилией.

До Элечкиного откровения или сплетни — называй, как угодно! — жизнь ни разу не обманула Антона, ни разу над ним не посмеялась. Пришли другие времена… А разве он думал, что проживет в одном ключе, в заранее заданном режиме и ритме всю жизнь? Думал… Как ни странно… Был в этом убежден… Даже глупо… Но все текло слишком невозмутимо, и он чересчур верил в себя и в свои силы… Почему все изменилось? Ведь верить в себя он не перестал…

Значит, сама жизнь, которой он столько лет удачно, с большим успехом морочил голову, перестала в него верить. Ты обманщик! — резко заявила она, наконец. Ты совсем не тот, за кого себя выдаешь! Ты ничего из себя не представляешь, но пыжишься, стараясь совершенно напрасно сначала доказать свое своеобразие, а потом подтвердить эту уникальность, ум, прекрасный характер, талант победителя… На самом деле ты умеешь лишь выразительно и неповторимо надувать щеки. Получается красиво. Кое-кого впечатляет. И все, ничего больше…

Но с уходом високосной девочки в жизни Закалюкина стало чего-то очень остро недоставать. И Антон понемногу начал догадываться, что, оказывается, свою жизнь определял вовсе не он один…

Открытие было нехорошим, тяжким и чересчур запоздалым. Что теперь с ним делать, куда его пристраивать, Антон не знал.

Не страдающий от бурного темперамента, не зависящий от своих эмоций, бесстрастный Антон вполне удовлетворялся Машиной прохладностью. И даже считал ее постельное безразличие и ночную уравновешенность достоинствами, закономерностями, хорошо продуманными деталями его бытия.

И все-таки… Все-таки порой в неосознанной глубине, на самом донышке его навсегда задремавшей души ненадолго просыпалась странная, непрошеная, чужая по своей сути мысль: да разве так бывает?.. Оживая, она больно колола Антона неясными намеками: разве так должно быть?! Ну, подумай! Неужели именно так холодно люди любят друг друга?! Именно так живут годами, десятилетиями, почти равнодушные к рукам, губам и словам рядом живущего, близкого человека?! Так ли это?! И что делать, если это не так…

Тогда вся отлично продуманная, неплохо выстроенная и частично прожитая им жизнь полетела бы в тартарары. В никуда. У него нет выхода. Получалось, что он жил зря, понапрасну, впустую. Болтался на этом свете, ничего не понимая, не зная, не чувствуя, но в полной уверенности, что знает и понимает все и вся. Как надутый индюк.

Антон давно ощущал, что Маша его избегает и сторонится. Но не хотел об этом задумываться. В его жизни не могло быть никаких сбоев и трудностей! Они придуманы не для него! Ему не придется никогда бороться с неудачами, прорываться сквозь тяготы, страдать от потерь… Ему никогда…

Ему никогда еще не было так плохо, как сейчас.