Голодные Игры глазами Пита Мелларка

Глава 9. Интервью

Впервые пытаюсь задуматься о смерти основательно. Наверное, каждый человек хочет доделать все свои дела перед тем, как умрет. Какие у меня были планы на жизнь? Да, в общем-то, никаких… Ну, точнее, я хотел завести семью и детей, но это слишком далекое будущее. Неужели моя жизнь такая никчемная и бессмысленная? У меня же всегда были друзья, я работал в пекарне, помогал отцу и братьям, терпел мамины побои. Пожалуй, я всегда был добрым к людям, пытался всем помогать. Но никогда не задумывался о своих планах. Хотя нет. Один раз задумывался. Помню как сейчас, это было в машине, когда нас с Китнисс везли к поезду для трибутов. Тогда я решил спасти ее ценой собственной жизни, но перед этим сказать ей о своих чувствах… Ну, конечно же! Я всегда мечтал это сделать и не сделал… а мог…

Итак, в списке дел перед смертью под номером 1 — рассказать Китнисс о своих чувствах.

Встаю с кровати с намерениями пойти к ней сейчас же, но вспоминаю, что не могу, потому что именно в этот момент Хеймитч говорит ей, что больше я не хочу тренироваться вместе. Именно в этот момент она начинает меня ненавидеть. Да уж, хорош я тут буду со своим признанием.

Нет, так не пойдет. Если признаться ей сейчас, то это просто выбьет ее из колеи. Хеймитч предупреждал меня о том, что каждый мой шаг либо поможет ей, либо сократит шансы. Если я и собираюсь признаться, то только если это не навредит, а лучше поможет. А как вообще можно признаться в любви с пользой? Может, на арене, если Китнисс поранят, или она будет голодать, упасть перед ней на колени и молить спонсоров о помощи? Глупо. Может, попросить кого-нибудь передать ей это перед началом Игр, чтобы внушить ей уверенность в себе? Тоже не поможет, это скорее ее шокирует. Но как тогда? Даже если я умру ради ее спасения, еще не факт, что она победит. Ни на что нельзя надеяться.

Пытаюсь покопаться у себя в голове. Может, в план Хеймитча можно куда-то вклинить признание? Нет. Его план продуман идеально, его нельзя нарушать. Это надо сделать до Игр. Но когда? Завтра у нас тренировки с менторами. Для нее это будет испытанием, потому что она ненавидит Эффи и Хеймитча, а потом интервью.

Может быть, сделать это на интервью? Спонсоры будут там, и, возможно, им это понравится. Я не припомню, чтобы на каких-либо Играх трибуты друг друга любили. Нет, конечно, бывали случаи, когда отношения между парнем и девушкой завязывались на арене, но они прекращались сразу же, как появлялся шанс прикончить своего «возлюбленного». А я-то не собираюсь убивать Китнисс. Эта история может растрогать капитолийцев, и это заставит спонсоров помогать нам. Но вот только есть одна неувязка. Я собираюсь попасть к профи, как я объясню им это признание?

Слишком рискованная затея. Да и Китнисс прибьет меня, если я объявлю о чувствах на весь Панем. Нет уж, лучше сделать все с глазу на глаз. Приду к ней в ночь перед Играми и скажу. Нет, лучше подсуну записку под дверь. Нет, лучше отдам записку Эвелин, а она передаст ее Китнисс. Боже, ну и трус… Вот так и все школьные годы вечно прятался в кусты и не набрался смелости хотя бы просто подойти.

И все же этот раз решительно намереваюсь план реализовать, потому что совсем скоро умру. Пусть она возненавидит меня, пусть не поверит или вообще решит, что я с ума сошел. Ну и что с того? Вряд ли для меня наступит следующая неделя.

Да, сделаю это, но в любом случае собираюсь обсудить все с Хеймитчем.

Так, что же получается, в моем списке последних важнейший дел только один пункт? Ну и жизнь…

Вообще-то, в список входило еще прощение матери, но это я уже сделал. Не держу на нее зла или обид, она делала, что могла и как могла. Получается, 2 пункта. Отлично. Насыщенная жизнь. Неужели мне совершенно нечего после себя оставить?

Глаза жгут слезы, я сильно моргаю несколько раз. Ну уж нет, я оставлю после себя след. Войду в историю Голодных Игр как трибут, который искренне любил и до последнего защищал жизнь своей возлюбленной. А еще… еще я напишу письма своим близким, которые помогут им пережить мою смерть. Нет, лучше нарисую. Точно! Поднимаюсь с места и нажимаю на кнопку вызова безгласых. Через полминуты в комнату заходит высокий и очень худой парень, огорчаюсь, что это не Эвелин, но все же спрашиваю у него, не мог бы он достать для меня любые художественные инструменты: кисти, краски, холсты, да хоть листы чистой бумаги и карандаш. Он кивает, не поднимая на меня своего взгляда, и уходит. Эффи еще в поезде сказала, что мы можем просить совершенно все, что захотим, ну вот и проверим.

И пока я листаю блокнот-инструкцию по использованию кнопок, чтобы наладить освещение в комнате и выдвинуть из стены небольшой столик (что даже с подсказками занимает у меня добрые полчаса), безгласый парень тихо стучит и заходит внутрь комнаты. В руках у него альбом с плотными листками, краски, несколько грифельных карандашей и две кисти. Набор, конечно, скромный, но мне подойдет более чем. Благодарю безгласого и жму руку, от чего он отскакивает на метр назад и торопливо удаляется. Это неловко, но я уже увлечен своей идеей, поэтому сажусь за стол и принимаюсь за творчество. Рисование всегда успокаивало меня и помогало пережить особо серые дни, так что, возможно, поможет и моим родным. Отец, братья, мой лучший друг, мама, кого еще добавить в список? Окунаюсь с головой в создание предсмертных писем и рисунков, даже не замечаю, как наступает утро. С неохотой встаю из-за стола, чтобы поспать хотя бы пару часов.

Просыпаюсь от стука в дверь в 9 утра. Через час надо явиться в гостиную к Хеймитчу.

Нехотя топаю в душ. По памяти нажимаю кнопки, но, скорее всего, ошибаюсь, потому что сверху на меня выливается мыло. Оно пахнет розами, причем слишком сильно. Я пытаюсь отмыть этот запах с себя, но ничего не выходит.

Отлично! Теперь от меня несет розами.

Заказываю завтрак в комнату и наедаюсь от пуза. Время еще есть, но я решаю пойти в гостиную немного раньше. И не зря, потому что Хеймитч уже там.

— Доброе утро, Хеймитч, — говорю я.

— Здравствуй, Пит. Ты готов начать? — я киваю в ответ и сажусь на диван.

— Чему ты будешь меня учить?

— Я не буду тебя учить, я постараюсь подобрать для тебя нужный образ. Ну, например, мы можем выставить тебя агрессивным и настроенным на победу, а можем сделать из тебя забитого паренька из пекарни.

— А мне нельзя быть собой?

— Можно. В твоем случае и без образа получится завоевать симпатию. Милый обходительный парень с чувством юмора. Все в тебя влюбятся! — восклицает он.

— Ну, хорошо, — неуверенно говорю я.

— Хочешь потренироваться?

— Конечно.

Дальше он задает мне вопросы. Они обо всем на свете. О моем доме, родителях, друзьях, работе. Он спрашивает о Капитолии, о моем отношении к Играм. По его реакции я понимаю, что каждый мой ответ его устраивает. Наконец, я не выдерживаю и спрашиваю:

— А для Китнисс ты придумал тактику?

— Нет, и ничего не могу придумать. Она слишком злая и язвительная, без чувства юмора, но зато смелая и сильная. Только это на интервью не покажешь.

Он наталкивает меня на мою ночную мысль. Хм, это может помочь смягчить ее образ…

— А что, если сделать ее покорительницей сердец? — говорю я, а в ответ получаю смех.

— Ты сейчас говоришь о нашей Китнисс? — не успокаивается он.

— Да! Я думал об этом ночью. Я, конечно, не смогу сказать за весь дистрикт, но зато могу сказать о своих чувствах, — Хеймитч перестает смеяться. На секунду мне кажется, что он не верит своим ушам.

— На весь Панем? — переспрашивает он.

— Если это перетянет на нашу сторону еще больше спонсоров и никак не навредит твоему плану, то да.

— Китнисс это не понравится, — говорит Хеймитч серьезным голосом.

— Но потом она все равно поймет, какую пользу я ей этим принес, — бросаю я еще один аргумент.

— А как же этот ее парень-охотник?

— Он ее лучший друг…

— Уверен?

— Нет… но, по крайней мере, думаю, что он поймет, зачем я это сделал, — если честно, задетые чувства Гейла меня сейчас волнуют не слишком сильно.

— Ты вот так возьмешь и признаешься ей в любви?

— Думаешь, не смогу? — я вижу в его глазах неуверенность.

— Пит, ты будешь сидеть перед огромной толпой, на тебя будут направлены софиты и сотня камер. Это сложнее, чем ты думаешь.

— Увидишь, — если честно, то я очень злюсь, потому что не ожидал от Хеймитча, что он считает меня насколько слабым. Глубоко вдыхаю и понимаю, что отчасти он прав, я ведь трусил столько лет. — Скажи только, как потом объясниться перед профи.

— Проще простого, весь план остается в силе. Если возникнут вопросы, то скажи, что тебя заставил я или Эффи, чтобы привлечь внимание спонсоров, но начались Игры и теперь тебе не до любовных сцен. Они жестокие и вряд ли слишком умные, такое объяснение подойдет.

— Ладно, а как подвести к этому на интервью?

— Я шепну кому надо о том, чтобы Фликерман завел разговор в нужное русло. Они заинтересуются, это поднимет рейтинг шоу. Ты молодец, парень. Если реально наберешься смелости, то здорово поможешь нашей огненной детке. Единственное, что меня реально волнует, это ее реакция. Постарайся сбежать побыстрее, чтобы она не успела тебя по стенке размазать, — усмехается Хеймитч.

— Ага, побегу со всех ног, — отмахиваюсь я. Где-то глубоко в душе теплеет мысль, что Китнисс оценит этот жест, что ей будет приятно. Вероятность мала, но я очень надеюсь.

Мы разговариваем еще какое-то время, потом ментор говорит, что доволен мной и отпускает восвояси.

На выходе из комнаты меня ловит Эффи и отправляет на обед пораньше, чтобы скорее начать подготовку.

— Как там Китнисс? — интересуюсь я.

— Китнисс? — она искривляет лицо, — ну могло быть и хуже, хотя, возможно, и не могло… — да уж, не только Хеймитч считает ее безнадежной.

Отправляюсь в столовую, следом за мной заходит Китнисс. Сказать, что она злая, значит, ничего не сказать. Идет босиком, задрав длинное платье до бедер, и бурчит себе что-то под нос.

— Удачное утро? — язвит наш ментор.

— Эффи невыносима, — говорит она и плюхается на стул.

Что бы Эффи ни делала с Китнисс, сейчас это предстоит испытать и мне. Пытаюсь оттянуть момент, но наставница поторапливает каждые 3 минуты, поэтому сдаюсь и отправляюсь за ней следом.

На диване лежит черный костюм. У моего отца есть костюм, только он старый и потрепанный, а этот настолько новый, что ткань даже как-то неестественно блестит. Угольно-черный пиджак, такого же цвета брюки и белоснежная рубашка.

— Одевай это, — говорит Эффи.

Костюм мне как раз. Такое бывает редко, потому что вся одежда переходит мне по наследству от братьев, а им от отца. Так что выбирать не приходится.

— Это мой костюм для интервью?

— Нет, что ты! — смеется она, — в этом ты будешь учиться себя правильно вести.

Дальше она принимает позу наблюдателя напротив меня и просит выполнить некоторые действия: сесть на стул, встать, пройтись. Каждое мое движение сопровождается упреком. Оказывается, я ничего не умею делать. Только мне стоит сесть, как она верещит: «Голову выше, спину держи прямо! И улыбнись, а то у тебя вид, будто кого-то хоронят!». Хожу я тоже не так как надо. «Слишком размашисто» — как выразилась Эффи.

Через четыре часа я выжат, как лимон. У меня нет не грамма сил, но зато Эффи наконец-то начало нравится то, что я делаю. В итоге она понимает, что я не способен больше выполнять ее требования и отправляет меня отдыхать. Да уж, даже не тренировках я ни разу так не уставал.

Сейчас время ужина, но я просто не могу дойти до столовой, поэтому заказываю себе еду в комнату, как следует наедаюсь и ложусь на кровать. Не проходит и минуты, как Хеймитч зовет нас с Китнисс в гостиную. Нехотя поднимаюсь и топаю к нему.

Китнисс стоит около двери и злобно смотрит на Хеймитча. Чем же он вывел ее на консультации? Ментор с бокалом вина сидит на диване.

— Ну что, готовы опозориться завтра? — говорит он, мы пропускаем этот вопрос мимо ушей. — Эффи занята, поэтому я расскажу вам ваше расписание. С самого утра вас начнут готовить стилисты. Цинна подготовит Китнисс, а Порция — Пита. Потом интервью, а после него у вас будет свободный вечер перед началом Игр. Я советую вам раньше лечь спать, но не думаю, что получится заснуть, поэтому сегодня тоже лучше выспаться. Вопросы есть? — мы отрицательно киваем. — Тогда проваливайте в свои комнаты.

Я разворачиваюсь и иду к себе, когда Хеймитч кричит нам еще кое-что:

— Ах да, чуть не забыл! Помните, что вы до сих пор друзья. Можете ненавидеть друг друга здесь, но на публике продолжайте разыгрывать дружбу,

— Нет! — кричит Китнисс.

— Вы обещали слушаться, — говорит Хеймитч.

Китнисс бьет рукой по стене и чуть ли не убегает к себе. Через пару секунд я слышу хлопок двери, причем настолько сильный, что вибрирует пол. Я ей настолько противен? Печально признаваться в любви в таких обстоятельствах.

Иду к себе и замыкаю дверь изнутри. Сегодня не хочу больше никого видеть. Возможно, я зря расстраиваюсь, ведь все идет по плану, но от мысли, что мы могли бы стать друзьями, хотя бы на время, а вместо этого я сделал все, чтобы она возненавидела меня, мне становится еще хуже. Это же ради ее спасения! Я делаю это ради нее! Надеюсь, Хеймитч расскажет ей об этом когда-нибудь.

Почти сразу засыпаю. Мне снится отец, он повторяет: «Сынок, эти Игры не должны изменить тебя. Что бы ни случилось, ты должен остаться собой», а потом становится монстром-переродком и отгрызает мне голову. Просыпаюсь и пытаюсь отдышаться. Да уж, спасибо подсознанию за яркие сновидения! Лежу и смотрю в потолок, чтобы привести пульс в норму.

Эту фразу он говорил мне, когда мы прощались после жатвы. А ведь и вправду, Игры зачастую меняют людей до неузнаваемости. Чаще всего победители просто напросто сходят с ума, либо становятся пьяницами или наркоманами. Не думаю, что я из таких. А еще бывает, что в трибутах не остается ни капли человечности, они становятся убийцами и готовы пойти на все, что угодно, ради победы. Наверное, именно это и имел ввиду мой отец. Он не хочет, чтобы я убивал без разбора, но я и сам этого не хочу. Да и вдобавок, я никогда бы не смог убить Китнисс или просто невинного и беззащитного человека. А зрители наверняка будут этого ждать, но я не предоставлю им такого удовольствия. Лучше я разочарую весь Капитолий, но останусь собой. Никто не заставит меня действовать по чьим-то правилам. У меня есть свои.

Проснувшись утром, бреду в душ. По памяти нажимаю кнопки, и на меня опять льется мыло. Сегодня оно пахнет розами еще сильнее. Может, у стилистов получится отбить чем-нибудь этот запах? Выхожу из душа и вижу Лейси, Саймона и Рамону у себя на кровати. При виде меня они разом подскакивают со своих мест и начинают что-то пищать своими смешными голосами. Потом они усаживают меня в кресло и начинают делать свое дело. При этом они без остановки обсуждают все, что происходит вокруг. Главная тема для разговора это, конечно же, Голодные Игры. Они расхваливают, в каком предвкушении находятся. Интересно, хоть кто-нибудь из них задумывался, что сейчас чувствуют трибуты? Маловероятно.

Когда они заканчивают, приходит Порция с моим костюмом. Он просто потрясающий: черный шелк блестит под светом даже ламп, рукава, воротник и низ штанин расшиты красными языками пламени. Когда Порция подводит меня к зеркалу, то я просто себя не узнаю. Она явно рада такой моей реакции и спешит обрадовать Цинну в том, что костюм пришелся мне по вкусу.

— Порция, я надеюсь, что сегодня мы с Китнисс не будем одеты одинаково? — шучу я.

— Нет, — смеясь, отвечает она, — но вы будете прекрасно смотреться вместе. — А ты уже знаешь, что скажешь на интервью?

— Да, — отвечаю я, — и думаю, все удивятся.

— Расскажи мне, — умоляюще говорит она, — я никому не скажу!

— Ты скоро все узнаешь. Потерпи еще немного.

— Ну ладно, — разочарованно произносит она и продолжает поправлять мою прическу.

Дальше она объясняет, что я должен буду делать. Задача очень простая: я должен идти на сцену сразу после Китнисс, и занять свое место, потом из каждого дистрикта будут подзывать сначала девушку, а потом парня, значит, я буду самым последним. Когда Цезарь назовет мое имя, я должен буду пройти к нему на центр сцены и отвечать на вопросы, когда прозвенит звонок, обозначающий конец интервью, я должен вернуться на свое место и ждать, пока трибутов не уведут со сцены.

Порция повторяет мне это три раза, хоть я и понимаю с первого.

Приходит время спускаться вниз. У лифта только моя команда подготовки, Порция и я. Возможно, Китнисс с Цинной уже спустились вниз.

Когда мы приезжаем на нужный этаж, я сразу понимаю, что так оно и есть. Среди всех трибутов Китнисс явно выделяется. Она самая красивая. В роскошном ярко-красном платье она выглядит потрясающе. Цинна держит ее за руки и что-то ей говорит. Она явно переживает. Странно, почему-то я почти не переживаю, хотя сегодня я сделаю то, на что не решался столько лет. Порция подводит меня к ним.

— Прекрасно выглядишь, — говорю ей Китнисс.

— Спасибо, — немного растеряно отвечает она, — ты тоже.

К нам подходят Эффи с Хеймитчем. Над ними тоже явно трудились стилисты, потому что даже Хеймитч и тот выглядит отменно. По громкоговорителю сообщают о минутной готовности к интервью. Менторы строят трибутов один за другим. Я стою в самом конце после Китнисс. Вблизи ее платье кажется каким-то волшебным, оно будто светится изнутри. Я думаю, Цинна припрятал в него какой-то фокус вроде того, на Церемонии Открытия.

Сцена озаряется ярким светом, на всех экранах появляется Цезарь Фликерман в своем неизменном синем костюме. В этом году его волосы синего цвета в тон. Это что-то вроде традиции: каждый год волосы Цезаря нового цвета.

Он приветствует всех зрителей. В зале все аплодируют без остановки. Наконец он просит выйти на сцену главных гостей сегодняшнего вечера, и в этот момент кто-то сзади толкает меня в спину. Все идут один за другим, и как только очередь доходит до меня, я вспоминаю наказы Эффи и выпрямляю спину, а на лицо натягиваю дружелюбную улыбку. Мы садимся на стулья полукругом, и я начинаю ждать своей очереди.

Естественно, все профи придерживаются роли безжалостных машин-убийц, которые готовы на все ради победы. Остальные же довольствуются, чем могут. Кто-то хвалится своими умениями, кто-то успехами на тренировках, а кому хвастаться и вовсе нечем. Парень из одиннадцатого почти не отвечает на вопросы Цезаря, такое чувство, что ему совсем плевать на происходящее вокруг, но своим видом он всем внушает страх — под два метра ростом, крупный, владеет мечом. Даже профи звали его к себе, но он не захотел.

Приходит очередь Китнисс. Она неуверенно встает и идет к Цезарю. Мое сердце сжимается.

— Итак, Китнисс, Капитолий, должно быть, немало чем отличается от дистрикта-12. Что тебя больше всего здесь поразило?

Она пару секунд растерянно оглядывается по сторонам, опускает глаза в пол, но все же говорит:

— Тушеное филе барашка, — весь зал взрывается смехом.

Ну вот, а Хеймитч говорил, что она безнадежна.

Дальше Цезарь обсуждает с ней прелести этого блюда, потом спрашивает ее об огненном костюме, она опять шутит, и весьма удачно. Потом хвалит Цинну за его безумно красивые наряды, встает со своего места и начинает кружиться. В этот момент ее платье загорается. Она будто танцует в огне. Это настолько потрясающе, что я сам ахаю.

Следующий вопрос Цезаря о ее баллах за индивидуальные показы. Китнисс не рассказывает историю полностью, но по реакции спонсоров всем понятно, что она явно их удивила. Ну еще бы… не думаю, что в них кто-либо когда-то стрелял.

Дальше Цезарь задает вопрос о сестре, вместо которой Китнисс отправилась сюда. Она опускает глаза, отвечает дрожащим голосом, явно пытаясь не заплакать. Говорит, что обещала Прим, что постарается выжить и вернуться к ней. Да, Китнисс, я тоже постараюсь. Малышке Прим очень нужна ее замечательная сестра.

В этот момент звенит звонок, и Цезарь благодарит ее за интервью. Следующий я. Пришел тот самый момент…

Только мне стоит встать с места, как толпа сразу же начинает аплодировать. Подхожу к Цезарю и пожимаю ему руку, потом сажусь в кресло и стараюсь собраться с мыслями.

— Здравствуй, Пит, — говорит он. — Ну, расскажи нам, как тебе Капитолий?

— Здесь все совсем другое, — говорю я.

— Что здесь другое? — с интересом спрашивает ведущий. — Приведи пример.

— Ну, например, душ. Я никак не могу разобраться с этими кнопками! — зал хохочет, а я продолжаю, — вот уже второй день подряд на меня выливается мыло, и я второй день пахну розами!

— Правда? — смеется Цезарь.

— А ты сам понюхай, — предлагаю я и наклоняюсь к нему.

— И вправду пахнешь, — с усмешкой говорит он, — а я пахну? — я наклоняюсь и нюхаю его. По залу опять проносится хохот.

— Да, ты тоже пахнешь, но явно приятней меня.

— Просто я живу здесь уже очень долго, — смеется он. — Ладно, давай продолжим, как тебе соперники? Ты же ведь уже видел их умения на тренировках.

Я задумываюсь всего на секунду.

— Да, все соперники разные, и каждый очень по-своему силен.

— В этом я с тобой соглашусь, — говорит он, — в этом году Жатва отобрала сильнейших трибутов. А в чем силен ты?

— Я? — сложный вопрос, — я пеку вкусный хлеб, — Капитолийцы опять разрождаются смехом.

— Хлеб? — смеется ведущий, — и как это поможет тебе на арене?

— Никак, но если бы трибуты были тестом, я бы справился с ними в один счет, — зрители свистят мне и аплодируют. Неужели получилось им понравится?

— Ну, ладно, Пит. Тогда скажи мне, ждет ли тебя дома девушка? — отлично! Как и обещал Хеймитч, разговор заходит в нужное мне русло! В ответ я лишь отрицательно качаю головой. Все мысли путаются, сердце колотится, как бешеное. Вот и настал тот самый момент.

— Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут!

— Ну, вообще-то есть одна девушка… — вздыхаю я. — Я люблю ее столько, сколько себя помню, — пытаюсь не запинаться на каждом слове, — только… я уверен, что до Жатвы она даже не знала о моем существовании.

Куда я клоню? Неужели нельзя просто сказать?

— У нее есть другой парень?

— Не знаю, но многие парни в нее влюблены…

— Значит все, что тебе нужно — это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, — он похлопывает меня по спине. Да уж, совет что надо.

— К сожалению… не получится. Победа в моем случае не выход.

— Почему нет? — озадачено спрашивает Цезарь.

— Потому что… — боже мой, да соберись же ты! — потому что, — чувствую, как мои щеки краснеют, глубоко вдыхаю и наконец, произношу, — мы приехали сюда вместе…

Зал ахает, Цезарь не знает, что ответить. На всех экранах показывают шокированное лицо Китнисс. Я сам не могу перевести дыхание и смотрю в пол.

— Да-а, вот уж не везет, так не везет, — говорит ведущий, с нотками искреннего сострадания в голосе.

— Не везет, — соглашаюсь я.

— О, мы тебя все прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?

— До этого момента нет, — лицо Китнисс опять появляется на экранах.

— Неплохо было бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она скажет, как думаете? — обращается он к толпе, и получает в ответ восторженный рокот тысяч голосов. — К сожалению, по правилам я не могу этого сделать. Наше время с Китнисс уже потрачено. Ну что ж, — подытоживает он, — удачи тебе, Пит Мелларк, и, мне кажется, я не ошибусь, если скажу за весь Панем: наши сердца бьются в унисон с твоим.

Зрители уже не просто аплодируют, они ревут без остановки. Звучит звонок, я произношу: «Спасибо», — и возвращаюсь на свое место.

Теперь меня ждет самое страшное — посмотреть в глаза Китнисс. Но не успеваю я зайти закулисы, как она убегает в другой лифт и уже едет наверх. Сажусь в соседний лифт и еду следом. Я думал, что мое сердце не может колотиться сильнее, чем на интервью, но здорово заблуждался. Сейчас у меня есть последний шанс подойти и поговорить. Пытаюсь выдохнуть и успокоиться, но ничего не помогает.

Двери лифта раскрываются, вижу Китнисс. Она оборачивается и идет ко мне. Не понимаю ее эмоций. Она вытягивает вперед руки. Неужели она собирается меня обнять? На секунду в мыслях появляется надежда, но через мгновение она исчезает, когда Китнисс толкает меня в плечи, я теряю равновесие и падаю на огромную вазу, а ее осколки впиваются мне в ладони. Вскрикиваю от боли и смотрю на свои окровавленные ладошки.

— За что? — ошарашено спрашиваю я.

— Ты не имел права! — кричит она. — Не имел права говорить обо мне такое!

Как раз в этот момент дверцы лифта открываются, и из него выходят Эффи с Хеймитчем и стилисты. Эффи взвизгивает, когда видит меня.

— Что происходит? — спрашивает она, — ты упал?

— Да, после того как она, — я тычу в сторону Китнисс пальцем, — меня толкнула…

Эффи и Цинна помогают мне встать.

— Ты его толкнула? — кричит на Китнисс Хеймитч, в ответ она прямо-таки набрасывается на него.

— Это ведь ты придумал, да? — она толкает его в плечо. — Выставить меня дурой перед всей страной?

— Он не причем, это моя идея, — отвечаю я.

Из ладоней идет кровь. Приглядываюсь и вижу, что пару осколков загнанны под кожу, но когда начинаю их доставать, боль становится ужасно сильной.

— Дура! — усмехается Хеймитч, — думаешь, он навредил тебе? Да он подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!

— Из-за него все будут считать меня разряженной девицей! — кричит в ответ она.

— Из-за него все будут считать тебя обольстительной, а в твоем случае помощь очень пригодится! Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что «грезит» о тебе. И теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из дистрикта 12.

— Мы не несчастные влюбленные, — говорит она сквозь зубы. Хеймитч хватает ее за плечи и прижимает к стене.

— Да какая разница? Это все показуха! Главное, чтобы все думали, что это так на самом деле! Вот скажи, что можно было сказать о тебе после интервью? Что ты милая девочка. Хотя для тебя это уже удивительно! А благодаря ему, — он хватает меня за руку, — ты стала покорительницей сердец! Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ оценят спонсоры?

Китнисс отталкивает его и разворачивается к нам спиной, будто обиженный ребенок. Цинна подходит к ней и говорит что-то на ухо.

— Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой, — уже спокойней говорит она.

— Нет! Ты выглядела замечательно, — успокаивает ее Порция, — знай ты все заранее, вышло бы и в половину не так убедительно!

Неужели я так противен ей? Или, может, она боится, что ее родные разочаруются в ней? Что об этом узнает Гейл. Гейл… все-таки Хеймитч был прав, говоря о нем…

— Она просто переживает из-за своего парня, — тихо говорю я, когда понимаю, что Хеймитч был прав. Глаза Китнисс расширяются, и она краснеет.

— У меня нет парня!

Вранье… Она переживает из-за него! Боится, что он все не так поймет! Да он и так все знает…

— Да мне без разницы, — говорю я. — Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.

Китнисс глубоко вздыхает, и по ее лицу видно, что она задумывается. Если моя любовь насколько ее раздражает, пусть думает, что это все игра на камеру.

— Но ведь когда он сказал, что любит меня, все ведь подумали, что я тоже его люблю?

— Я подумала, — мгновенно отвечает Порция, — ты так отворачивалась от камер, краснела…

Остальные соглашаются с ней.

— Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, — хвалит Хеймитч.

Он действительно так считает? Если да, то моя задача выполнена.

Китнисс смотрит на мои ладони с ноткой сожаления.

— Прости, что я тебя толкнула.

— Пустяки, — говорю я. Хотя, честно говоря, мне очень больно, и на Играх это точно не поможет.

— Как твои руки? — неужели и так не видно? Кровь с них уже натекла в маленькую лужицу.

— Ничего, заживут… — они не заживут, но зачем ее расстраивать? Осколки вошли глубоко в ладонь, и чтобы они зажили, понадобится пару недель, а через это время я уже буду ехать домой в большом ящике.

— Пойдемте обедать, — предлагает Хеймитч, и все следуют за ним.

Комментарий к Глава 9. Интервью

Ну раз вы уже дошли до Игр и прочитали добрых 50 страниц, значит, точно поняли, нравится вам данная работа или нет. Пожалуйста, напиши пару слов в комментарий или просто нажмите “Нравится”. Так просто, а я буду понимать, что все не зря) Спасибо!