Глава 20. Цветение

Я не успел.

Маленькая чертовка меня опередила, она все-таки сделала всё по-своему, наплевав на мои тщательные приготовления и на казавшийся таким надежным, выверенным до мельчайших подробностей план. Надо признать, она меня сделала.

Но как, черт возьми, ей это удалось? Допустим, она проснулась раньше положенного — хватит уже себя обманывать, я слишком за нее беспокоился, боялся переборщить с дрёмой и скорее всего капнул чуть меньше, чем было нужно. Допустим даже, что ей каким-то образом удалось выйти из запечатанной комнаты — хотя весь город сейчас собрался здесь и найти кого-нибудь, кто помог бы ей, было просто нереально. Но как она смогла разбудить магию крови? Кого, во имя всех богов обитаемого мира, она ради этого убила?! И главное, что теперь будет…

Все это пронеслось в моей голове за тот краткий миг, пока пронзительно-бирюзовая капля летела с тонкого запястья вниз, к пульсирующим багровым лепесткам. А потом это стало уже неважно.

* * *

В клокочущем вулкане цвета расплавленного серебра вполне можно было утонуть, но я не могла себе позволить сейчас отвлекаться. С трудом оторвавшись от глаз Кейрета, в которых бушевал ураган эмоций, начиная от недоуменного удивления и заканчивая гремучей смесью боли, страха и глубокой тоски, я перевела взгляд на застывших каменными статуями вейров. Тысячи глаз сверкали из-под капюшонов, напряженно следя в абсолютной тишине за происходящим у постамента, и эти взгляды для меня сливались в один, пылающий яростной, непоколебимой надеждой. Да, похоже, что все эти люди наизусть знали пророчество Айры и теперь ждали только одного — исполнения своей тысячелетней мечты. Смотреть на Кайле и Лиэта, во взглядах которых боролись жалость и облегчение, мне совершенно не хотелось; королева стояла, низко наклонив голову и спрятав лицо в складках своего капюшона, и мне ничего не оставалось, кроме как отрешенно наблюдать за тем, как продолжает переливаться разноцветными искорками медленно падающая капля. Казалось, время растянулось в длинную-длинную полосу, из-за чего одинокое крошечное голубое солнце никак не могло долететь до сердцевины раскрывшегося цветка.

Наконец это случилось. Бирюзовый огонек коснулся темно-красной, почти черной губчатой сердцевины и мгновенно впитался в нее, не оставив и следа. Время окончательно замерло — цветок остался все таким же, и я не чувствовала ровным счетом ничего необычного, несмотря на то, что уже с десяток капель моей голубой крови летели следом за своей товаркой. И тут цветок словно взорвался изнутри ярко-голубым светом. Из самой сердцевины ввысь рванулся столб света, по золотистым жилам лепестков побежала лазурная жидкость, и сам цветок стремительно начал преображаться, меняя цвет с багрового на небесно-голубой.

Губчатый центр цветка потянулся навстречу летящим вниз каплям, мгновенно принял их в себя и устремился дальше. Я только едва заметно вздрогнула, когда теплая, мягкая и чуть шершавая поверхность робко коснулась моей руки, обняла ее и лизнула тоненькую ранку на запястье. Было похоже на то, как будто дикая лошадь осторожно взяла кусочек соленого хлеба с ладони человека, а затем, осмелев, потянулась за новой порцией. А потом пришла боль.

Я прекрасно помнила, что чувствовала Айра, держа на руках умирающего мужа, и помнила мучительную боль в переломанных костях моей матери, когда ее нашел вейранский патруль. Но то, что я испытала в момент соприкосновения своей живой крови с бархатом лепестков Цветка, не шло с этим ни в какое сравнение. Боль словно сжигала меня изнутри, терзая каждую крошечную клеточку несчастного тела. Сила Цветка пронеслась по мне, сминая слабое сопротивление, устанавливая свои порядки… Цветок наконец понял, что происходит, и жадно присосался к ране на запястье, стараясь выкачать всю кровь до последней капли. Но теперь моя некогда алая, безвольная и полностью послушная кровь обладала собственной волей, и чем слабее становилась моя, тем сильнее возрастала её. И именно столкновение двух жестоких, первобытных сил, не знающих жалости и морали — древней, как сама земля, крови, и мощной силы посмертного проклятия — порождало терзавшую меня боль. А полем битвы стало мое несчастное тело. Сквозь невыносимый огонь этой боли я чувствовала, как наступает Цветок, пытаясь сломить, поработить то, что еще оставалось во мне от меня самой — и как отчаянно сопротивлялись ярко-голубые капли в моих венах. Помню, я еще успела подумать, что поняла теперь смысл выражения «стоять до последней капли крови» — а затем спасительная темнота беспамятства, где не было ни боли, ни страха, поглотила меня.

* * *

Когда это жадное чудовище присосалось к нежной белой коже ее запястья, я рванулся было вперед — и не смог сделать ни шагу. Это означало только одно — что жертва принята, и Лета действительно стала новым Дождем. Все известные мне хроники сходились в одном — если Цветение началось, остановить его уже невозможно, магия цветка просто не позволит никому отнять у него такой желанный для него источник живительной влаги. Но за все те годы, что я присутствовал здесь в День Цветения, я ни разу не видел, чтобы Цветок так стремительно и жадно рвался к чьей-то крови. Может ли это быть оттого, что сегодня ему достался Дождь цвета весеннего неба?..

Бархатные темно-красные лепестки обняли тонкую руку, и в ту же секунду отчаянная решимость на лице Леты сменилась выражением бесконечной муки. Широко распахнутые глаза смотрели сквозь меня, ничего не замечая, в уголках глаз стояли слезы. Я не мог на это смотреть — это из-за меня так мучатся единственная девушка, которую я по-настоящему любил, спасая мою жизнь, она добровольно отдает свою — и ради чего? Да она в тысячу раз достойнее каждого из стоящих сейчас здесь, в этом зале, и это она должна была еще многие годы любоваться рассветами и закатами, наслаждаться жизнью, — она, а не я!

Но теперь уже слишком поздно, и остается лишь бессильно наблюдать за тем, как по капле уходит из моей юной, тоненькой, как тростинка, но такой храброй Леты жизнь, забираемая ненасытным Цветком. Боже, да когда же это закончится! Сколько еще должно уйти, чтобы чертово бессмертное растение наконец перестало так жадно впиваться в безвольно протянутые к нему руки с тонкими порезами на коже, так отвратительно колыхаться, под завязку накачиваясь кровью? Ответь мне, Теа-Шетт! Ты больше уже не можешь притворяться исчезнувшим, я ведь знаю, что это не так!..

* * *

— Что с тобой? — испуганный голосок Тэй в мягкой тишине комнаты показался слишком громким, и девушка поспешно закрыла рот рукой, не отводя между тем взгляда от внезапно побледневшего мужчины. Согнувшись, словно от приступа невыносимой боли, он судорожно сжимал резной подлокотник дивана. На лице выступила испарина, но уже через несколько мгновений он пришел в себя и, откинувшись назад, через силу прошептал:

— Силен, ничего не скажешь… Успокойся, Тэй, ты мне сейчас руку оторвешь.

Девушка недоуменно перевела взгляд на свои пальчики, сжимавшие плечо мужчины с такой силой, что слова Шетта об оторванной конечности не казались чем-то таким уж невозможным, и тут же разжала руку. Удовлетворенно вздохнув, мужчина растер онемевшее от таких «объятий» плечо и устало улыбнулся:

— Да, однажды он будет прекрасным королем. Но нужно будет как-нибудь на досуге научить его потише обращаться к своему божеству, а то ведь так его и лишиться можно…

— Ты же понимаешь, он сейчас просто слишком переполнен эмоциями, — сочувственная улыбка растянула прелестные губки Тэй, и Шетт с трудом заставил себя отвести от них взгляд.

— А ты, кажется, ужасно этому рада? — поддел подругу почти полностью пришедший в себя мужчина, и получил в ответ виноватую улыбку:

— Рада. Хотя я и лишилась одной из своих тэй'ни…

— Погоди переживать, милая. Досмотри представление до конца, — и они снова устремили взгляды на ровную прозрачную стену, показывавшую то, чего они оба ждали столько веков.

* * *

С Цветком происходило что-то странное. Никогда он еще не вел себя во время церемонии так необычно… И это изменение цвета… Но вот наконец заволновалось поле дочерних бутонов, и каждый из маленьких цветов начал понемногу раскрываться. Тонкие красно-черные лепестки медленно, словно нехотя отходили друг от друга, открывая глазу ярко-голубую сердцевину… Что?!

Я даже моргнул несколько раз, пытаясь удостовериться в том, что я вижу то, что вижу. Но бирюза внутренней поверхности тысяч лепестков никуда не делась. Мало того, в самой сердцевине каждого цветка — там, где ему и положено быть, — покоился аккуратный кристалл, напоминавший прозрачностью и цветом голубой горный хрусталь. С другой стороны, ничего удивительного — эти кристаллы всегда были темно-красные, словно высочайшего качества рубины, — но что если их цвет просто-напросто зависит от цвета напоившей их крови?

Зрелище было фееричное — прямо перед нами расстилалось бесконечное живое море голубых цветов, большинство из которых уже полностью распустилось. Краем глаза я заметил, как вздрогнула, словно от холода, стоявшая рядом Леа, и в который раз подивился ее выдержке и самообладанию. Много лет назад, когда на месте ее сына стоял горячо любимый муж и мой сводный брат Коррел — даже тогда она смогла удержаться от проявления эмоций, как и положено настоящей королеве. А то, что потом она не одну ночь прорыдала на моих руках — это не в счет. Вот и сейчас она снова блестяще держит себя в руках — едва не потеряла сына из-за этой его идиотской страсти к девчонке, но ее чувства видны только самым близким людям по едва заметным движениям глаз и губ…

Тем временем сотни закутанных в черное фигур одновременно пришли в движение и торопливыми, но идеально выверенными движениями начали собирать голубые кристаллы. Бережно протянутые руки осторожно собирали искрящиеся синевой кристаллы, а опустевший цветок тут же съеживался, опадал и рассыпался мелкой пылью, чтобы спустя год снова появиться на том же месте. Ни один из этих кристаллов не должен пропасть, разбиться или просто потеряться — иначе мы получим очередного вейр'инка. Ведь цветов, а значит, и кристаллов, вырастало каждый год ровно столько, сколько вейров в этот день жило в Вейране… Но этого не случалось уже много сотен лет, и вряд ли нечто подобное произойдет сегодня.

Я перевел взгляд на застывшего в шаге от девчонки Кейрета. На парня больно было смотреть — такая мука была написана на его лице. На миг мне стало его жаль — мне ли не знать, как тяжела боль неразделенной любви и горечь потери… Единственная женщина, которую я любил, стояла сейчас рядом со мной, но быть вместе мы не могли — она была вдовой моего брата и моей королевой… Парень переживет свою потерю, он справится — и к тому же, если сбудется пророчество и проклятие действительно будет снято, перед ним откроется столько новых перспектив, на его плечи ляжет столько забот… Конечно, он никогда не забудет эту маленькую целительницу, но со временем боль приглушится, отойдет на задний план. Если Лета не зря пожертвовала своей жизнью и чертова Айра наконец успокоится в своем аду, то вейры наконец смогут выйти за пределы Велларийских гор, наладить торговлю и с Алерией, и с Тайлессой. Посольства, договоры, приемы — и всем этим должен будет заняться король. Леа несколько дней назад посвятила меня во все подробности их с Кейретом плана по спасению его жизни и загадала, что если все пройдет как надо, она отречется от трона в пользу сына. Что ж, кажется, скоро Вейрана обретет своего короля…

* * *

Ярко-голубое поле стремительно сокращалось — собиратели кристаллов хорошо знали свое дело, а я не мог оторвать глаз от стремительно тающей фигурки Леты. Из нее постепенно уходила жизнь, забираемая этим проклятым Цветком, контуры ее тела становились все тоньше и прозрачней… Краем глаза я заметил сбоку какое-то движение, а раздавшийся следом грохот бегущей воды уверил меня в том, что это открылся водопад. Все шло так, как должно было идти в любой из Дней Цветения — за исключением того, что отдавать свою кровь должен был я, а не Лета. Цепочка черных фигур потянулась к водопаду с кувшинами в руках — кристаллы принимали только эту воду, и никакую другую. Я отрешенно наблюдал за тем, как Лиэт вдруг отделился от стоящих неподалеку моей матери и сестры и направился навстречу одной из безликих фигур, протягивающей ему горсть голубых кристаллов — для королевской семьи…

Казалось, это все происходит не со мной. Несколько часов назад, уходя от спящей тяжелым сном Леты, я и представить себе не мог, что этот день закончится вот так. Но, видимо, Судьбе было наплевать на мои планы — у нее имелись свои…

Я видел, как Кайле отошла к водопаду, чтобы набрать ледяной хрустальной воды в серебряный кувшин, как наконец улыбнулась мать — и понял, что почти не вижу Лету. Она стала прозрачной, словно дымок над костром из сухих, хорошо горящих дров — если не знать, куда смотреть, ни за что не найдешь… На ее лице была спокойная умиротворенная улыбка, и я понял, что ужасная боль уже ее не мучает. Вокруг почти исчезнувшего запястья продолжали едва заметно подрагивать свернутые плотным коконом совершенно голубые лепестки. И тут она открыла глаза.

Полный нежности взгляд был устремлен прямо на меня, губы чуть дрогнули и с усилием выдавили одно-единственное слово. Перед тем, как окончательно исчезнуть, она сказала мне: «Прости»…

Легкий звон послышался со стороны цветка — как будто на каменный стол упала золотая монетка, и в ту же секунду я понял, что меня ничего больше не держит, я был снова свободен. Несколько шагов, отделявшие меня от Цветка и от того места, где только что стояла Лета, я преодолел в один миг — но было уже поздно. Мои руки прошли сквозь воздух — холодный, прозрачный и абсолютно пустой воздух. А на гладком мраморе стола, рядом с Цветком Айры, сиротливо лежал маленький золотой медальон — тот самый, что не снимая носила на груди Лета. В тот единственный раз, когда я его видел последний раз — кажется, это было тысячу лет назад, а на самом деле даже суток еще не прошло — она сказала, что эта вещь была на ней, когда ее нашли у дома приемного отца. Тогда она не дала мне его рассмотреть, да мне было и не до него — нас занимали гораздо более интересные дела, — но теперь некому было мне помешать.

Осторожно протянув руку, я поднял сверкающий, ничуть не потемневший от времени медальон, еще хранивший тепло ее тела. С трудом сдержав непрошенные слезы, я поднес его поближе и, кажется, неосторожно на что-то нажал, потому что он вдруг распахнулся. Внутри он был абсолютно пуст, но он и не нуждался в каком-то дополнении — медальон сам был ключом к разгадке. Едва пробежав глазами выгравированную напротив нераспустившегося Цветка Айры на одной створке надпись, я всё наконец понял. Боже, какими мы были идиотами…

Её отец все знал, знал с самого начала, потому и подарил собственноручно отлитый медальон своей нерожденной дочке — вытянувшийся в прыжке найл, родовой знак дома Леты, говорил об этом лучше всяких слов. Ну а соседство цветка с затейливой вязью трех вейранских слов — «Вейрана эн Эалетт», «Спасение Вейраны» — не оставляло никаких сомнений. Лета действительно была нашим спасением. Значит, это путешествие было спланировано от начала и до конца — Шеттом ли, или еще кем-то из богов, уже неважно.

Теперь я знаю, что чувствовала бы марионетка в руках опытного кукольника, если бы она умела чувствовать. Полная, абсолютная беспомощность — и злость, отчаяние и ненависть. Лета, ну почему ты ничего мне не сказала?! Укол сомнения — а знала ли она сама о том, что происходит, или она тоже была такой же пешкой, как и все мы? — прошел так же стремительно, как и возник, потому что ничего уже не имело значения. Какая теперь разница, ведь изменить все равно уже ничего нельзя, да и вряд ли у нас был хоть один шанс…


Своим рабочим столом я по праву гордился — массивный, выточенный из красного дерева превосходного качества, он служил украшением моего кабинета и воистину достоин был называться королевским. Отполированная древесина, казалось, сохранила веками вбираемое тепло солнечных лучей, работать за ним было удивительно приятно… Но сейчас я всей душой ненавидел этот кусок дерева — а все потому, что бушевавшему во мне урагану эмоций нужен был хоть какой-то выход. К тому же освещаемая десятками свечей темно-красная лакированная поверхность отбрасывала такие зловещие блики на гордо возвышавшийся посредине стола изящный хрустальный бокал… Вода в нем могла поспорить прозрачностью с лучшим из королевских бриллиантов, а холодом — с ледниками Велларийских гор. По наружной стенке лениво сбегали капельки влаги — бокал уже успел основательно запотеть. Но мне было не до этого — я сосредоточенно рассматривал покоившийся на ладони голубой кристалл.

Не помню, как я пришел с церемонии — все было как в тумане. Очнулся я уже сидящим за своим столом, на котором стоял заботливо оставленный кем-то (скорее всего, сестренка постаралась) бокал и сиротливо покоилась одна-единственная бирюзовая горошина. Больше на огромном, всегда заваленном бумагами столе не было ничего.

И вот теперь я гипнотизировал взглядом кристалл и думал о том, что же мне делать… Я не хотел, просто не мог заставить себя бросить его в бокал, чтобы уже через минуту от него не осталось и следа, и выпить получившуюся жидкость. Обычно она была слегка красноватой, с легким металлическим привкусом. Обычно… Но в этот раз все не так.

Я не чувствовал себя достойным этого дара. В этом кристалле — крошечная частичка Леты, крупинка ее души, капля ее крови… Мне казалось, что я предам ее, память о ней, если сделаю сейчас то, что многие века в эту ночь делали все вейры.

В душе взметнулся вихрь отчаянной злости — на себя, на богов и на весь мир за то, что он сделал с нами, со мной и с моей единственной любовью… Плохо понимая, что делаю, я одним движением смахнул со стола хрупкий бокал, который с легким звоном разлетелся на сотни осколков, и собирался уже бросить голубую искру в потрескивающий в камине огонь, но чья-то прохладная ладонь с силой сжала мое плечо.

— Стой! — в нежном серебристом голосе было столько твердости и власти, что я и не подумал ослушаться. Кайле, а это была именно она, обняла меня за шею и уткнулась носом в плечо.

— Не смей этого делать, — уже тише продолжила она, продолжая удерживать мою руку.

— Кайле, ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь! — взорвалась наконец моя всегда спокойная сестренка. — Что ты только что собирался сделать? Она ушла, чтобы ты остался, она сделала это только ради тебя! Думаешь, ей не наплевать было на всех вейров в этой стране? Да она с радостью пожертвовала бы всем, только чтобы ты жил! Ты, мой дорогой братец! И что она получает взамен? Думаешь, ей было бы приятно узнать, что тот, ради кого она пошла на такую жертву — полный идиот, раз собирается отказаться от ее прощального дара и стать кровожадным монстром?!

Кайле выдохлась и замолчала, а мне, впервые за много лет, стало по-настоящему стыдно. Как ни жаль это признавать, но сестренка права — я идиот. Хорошо, что она успела меня остановить до того, как я наделал непоправимых глупостей…

Маленькая ладошка уверенно легла в мою:

— Пошли, — непререкаемый авторитет в голосе Кайле не оставлял повода сомневаться в правильности ее действий. — Тебе нужно в Кристальный зал, пока не исчез водопад, а меня ждет тяжелый разговор с Рьеном, — и Кайле резко побледнела, видимо, представив, насколько неприятным он окажется, этот разговор. А я от всего сердца взмолился, чтобы хотя бы у них все было хорошо, чтобы еще и их любовь не оказалась последней жертвой проклятия Айры.

* * *

В трепещущем неверном свете почти прогоревших свечей Теа-Шетт сидел и осторожно гладил разметавшиеся по мягкой ткани дивана золотистые волосы Тэй. Девушка мирно спала, подложив руку под голову — она имела полное право отдыхать после того, что произошло сегодня. К тому же она так молода и так неопытна… Она даже не поняла, что произошло нечто большее, неизмеримо большее, чем очередное Цветение, большее даже, чем исчезновение наконец тяготившего их всех проклятия.

Надо признать, все прошло почти так, как и было рассчитано. Все-таки опыт многих тысяч лет дает свое… В решающий момент все фигуры шагнули именно туда, куда и должны были, и идеально рассчитанная партия завершилась почти полной победой. Теперь от него уже ничего не зависит — последний ход должна сделать его партнер по игре. А он может лишь позаботиться о милых, наивных, таких импульсивных и храбрых детях, тем более что грандиозная склока между принцессой и эльфом-анимагом с возможными разрушительными последствиями для замка никак не входит в его планы. Так что принц может не беспокоиться хотя бы об этом — у его сестры все наладится, слово Духа Камня…

Загрузка...