Горячий шоколад в зимнюю ночь

Глава 25

Зак

Все мое тело ныло, горело и жгло от боли, но я все равно умудрился уснуть – настолько сильно устал.

Тот бой закончился моим сокрушительным провалом. Когда я пришел в себя после позорного обморока, то обнаружил, что два охранника-переростка стаскивают с меня Гепарда, который за несколько секунд моей отключки успел изукрасить мое лицо. Уже в раздевалке, пока доктор обрабатывал ссадины мазью и накладывал швы на рассеченную бровь, Джордж орал на меня, используя самые грубые ругательства, но половина его слов прошла мимо моих ушей.

Только когда он сказал, что вместо обещанных двадцати тысяч я получу только четыре, я встрепенулся.

– Четыре? – еле слышно переспросил я.

– По тысяче за каждый раунд, – отчеканил Джон. – А сейчас убирайся вон отсюда, и чтобы я тебя больше не видел. – Он бросил купюры на пол и вышел из раздевалки.

– Серьезных повреждений нет, но, смею полагать, имеется перелом ребер и небольшое сотрясение. – Пожилой доктор с блестящей лысиной протянул мне визитку с адресом и номером телефона. – Согласно договору, вы можете посещать только эту клинику. Нужно будет сделать рентген.

Я взял визитку, с огромным трудом подобрал деньги и поплелся к выходу. Выйдя на улицу, я проверил оповещения на телефоне: один пропущенный звонок от мамы и пять от Тины.

Ей я и позвонил.

Мне совсем не хотелось, чтобы моя девочка волновалась за меня, чтобы видела меня таким жалким и слабым, но больше мне не к кому обратиться. У меня никого не было, кроме нее.



Наутро я проснулся, ощущая во всем теле боль, которая за ночь так и не утихла. Напротив, к ней добавилась головная боль и убийственное чувство ненависти к себе за то, что заставил Тину погрузиться вместе со мной на самое дно моих детских страхов и слабостей. Ее плач до сих пор звенел в моих ушах.

Боже, как я себя ненавидел. Как сильно презирал.

Приложив титанические усилия, я поднялся с кровати и, прихрамывая, вышел в гостиную, из которой доносились звуки шкварчащего масла. Видимо, Тина готовила завтрак.

Но мои догадки подтвердились лишь наполовину. У плиты стояла вовсе не Тина.

– Мама? – изумленно воскликнул я и резко прикусил язык.

Я должен был быстро ретироваться, пока она не увидела мое лицо, которое больше напоминало сырой кусок мяса, но сейчас в скорости мог соревноваться разве что с черепахами.

Мама обернулась, но на ее лице не отразилось ни испуга, ни удивления, лишь печаль и… чувство вины.

– Mon fils, – глухо прошептала она, прижимая руку к груди. Другой рукой она машинально продолжала помешивать яичницу.

– Где Тина? – спросил я, неловко пряча лицо от маминого пристального взгляда.

В памяти всплыли образы, как Тина купала меня и обрабатывала раны. Утешала, пока я, как сопливый ребенок, плакал в ее объятиях.

– Тина уехала на благотворительную ярмарку, которую организовала для помощи Сабрине.

Что я там говорил о ненависти к себе? Она уже грозилась пробить потолок и устремиться в стратосферу.

Тина организовала ярмарку.

Тина поговорила с Айви насчет благотворительного фонда.

А что сделал я, чтобы помочь сестре? Потерял сознание во время боя. Точнее, как сказал доктор из бойцовского клуба, словил паническую атаку.

– Закари, я… – замялась мама, кусая губы, и я сразу понял, что она нервничала. Это была наша семейная привычка.

– Почему ты дома? С кем Рири?

Я прошел к столу и, стараясь не кряхтеть как старик, сел на стул, после чего осторожно прислонился к спинке с мягкой обивкой.

– Она с Лайлой. Вчера вечером я приехала домой, чтобы принять душ и взять чистую одежду, а тут… – Мама неопределенно махнула руками и тихо всхлипнула. – Тина сказала мне, где ты был. Зачем ты согласился участвовать в незаконных боях? Зачем снова все взвалил на себя?

Блестяще. Мне мало проблем в жизни, так теперь еще и это?

– А я должен был сидеть и ждать чуда?

– Тебя могли покалечить, сделать инвалидом или убить. Как ты не понимаешь, что ты не один? Мы семья и должны справляться со всем вместе.

Я спрятал лицо в ладонях, желая отгородиться от полного горечи взгляда мамы.

– Désolé maman^[26], мы уже давно утратили статус сплоченной семьи, которая решает проблемы сообща, – сказал я без доли сарказма.

Я чуть ли не на физическом уровне ощущал взгляд мамы. Он сверлил мой висок будто дрелью, но я не отнимал ладони от лица, пока черепную коробку не раздробил ее следующий вопрос:

– С тех пор, как тебя начал бить Саймон?

Я медленно убрал руки и в упор посмотрел на побледневшую маму. Она сжимала в руках лопатку, совсем забыв про завтрак. От сковороды начал доноситься запах гари.

– Ты подслушала наш с Тиной разговор? – убийственным тоном спросил я.

Мама покачала головой, и по ее щеке потекла слеза.

– Я давно знала.

Если бы над нашим домом пролетел космический корабль с пришельцами, я бы, наверное, даже не шелохнулся.

Мама знала? Все это время она знала?

– Что? – глупо переспросил я.

От запаха подгорелой яичницы, над которой уже поднялось облачко дыма, у меня защипало в носу. Или это из-за подступающих слез?

Наконец мама выключила плиту, бросила лопатку в раковину и села за стол напротив меня. Она не смотрела на меня и с усердием теребила торчащую из рукава свитера нитку.

– К сожалению, я узнала об этом слишком поздно.

Мне казалось, будто меня стукнули по затылку бейсбольной битой. В голове роились десятки вопросов, но я не мог ухватиться ни за один из них. Боль во всем теле после вчерашнего боя уступила новой – более острой и нестерпимой. Той, что потрошила сердце и кромсала душу.

– То есть все это время ты знала, что твой ублюдочный муженек издевался надо мной, и закрывала на это глаза? – гневным шепотом спросил я, пытаясь сдержать бушевавший внутри ураган злости, ярости и обиды.

– Нет! Все было не так. Я… начала догадываться, что что-то не так, после возвращения из Франции. Ты тогда замкнулся в себе, стал озлобленным и постоянно где-то пропадал. А потом набил эти татуировки…

Я горько рассмеялся.

– Тебя мои татуировки всегда волновали больше, чем я сам. Из примерного удобного мальчика я превратился в того, от кого соседи просили своих детей держаться подальше, – моментально вспыхнул я, потому что мама вскрыла самый большой гнойник, который слишком долго зрел глубоко под кожей. – Да, мама, я перестал тебе доверять, потому что ты привела в дом человека, который испортил мне жизнь. Сейчас все это в прошлом, но одного не изменить: тебя не было рядом, когда я в этом нуждался.

– Я знаю, что никогда не смогу искупить вину перед тобой, но я помогала тебе как могла.

Мама поставила ноги на перекладину между ножками стула и запустила пальцы в густые кудрявые волосы.

Ну а я…

Я снова взорвался:

– Помогала? – Я забыл про всю свою боль, и мое тело внезапно наполнилось энергией, подпитываемой гневом. Я вскочил на ноги так резко, что стул с грохотом опрокинулся на пол. – В чем, мать твою, заключалась эта помощь? В том, что ты не поверила мне, когда я впервые пожаловался на этого урода? Или в том, что оставила меня с ним, свалив во Францию на целый месяц, а по возвращении «обрадовала» новостью о беременности? Ты хоть знаешь, что я пережил, мама? Скажи, черт возьми, ты знаешь это?

Я кричал так, что в горле запершило.

Мама посмотрела на меня напуганным взглядом, обливаясь слезами, и покачала головой.

– Нет? Ты же сама сказала, что знаешь, что твой сыночек стал грушей для битья. Неужели твой любимый муженек не рассказал, как весело мы проводили время?

Мама промолчала.

Но мне больше не нужен был ее ответ. Вся боль, годами копившаяся внутри меня, вся усталость от работы, учебы и постоянного стресса в последние месяцы, переживания за Рири, провалившаяся попытка заработать денег, вчерашний вечер с Тиной – все это навалилось на меня тяжким грузом и грозило раздавить к чертям, если я не сброшу эту ношу здесь и сейчас.

– Тебя всегда волновали мои татуировки, но ты хоть раз задумывалась, откуда они взялись? Хоть раз в твою голову проникала мысль, что я прячу под этими татуировками? Ну же, мама, включи мозги и собери этот пазл.

Злые слезы обожгли мои глаза, и я в нетерпении стер их ладонью, задев синяк на скуле.

Мама качала головой из стороны в сторону, продолжая молча плакать.

– Не хочешь? Ладно, я расскажу сам. Мы ведь семья, в конце концов, – с издевкой добавил я. – Пока ты была во Франции, Саймон избил меня за то, что я разбил его пивной стакан, избил до потери сознания. Когда я очнулся, осколки этого чертового стакана впивались в кожу рук и даже головы. Вот почему я набил татуировки, мам. Чтобы скрыть ненавистные следы, которые при каждом взгляде напоминали мне о том дне. Ты говоришь, что мы семья и должны решать проблемы вместе, вот только в тот момент у меня не было никакой семьи. Я был один.

Десять лет я хранил этот секрет от матери. Десять лет держал в себе самую большую обиду. А высказавшись, почувствовал такое опустошение, словно вместе с обидой меня покинули и все силы. Боль в теле вспыхнула с новой силой, и я с тихим стоном опустился на пол.

Погода за окном прояснилась, и по стенам заскользили лучи солнца. Один такой проворный солнечный зайчик лизнул теплом мою оголенную руку – тот самый участок, на котором арабской вязью было вытатуировано слово «терпение».

Я столько лет терпел. Но, как оказалось, всякому терпению приходит конец.

Мама плакала тихо, давясь рыданиями и вытирая лицо краем кофты, но ее слезы и сожаление не принесли мне желанного облегчения.

Дождавшись, когда приступ боли в ребрах немного стихнет, я начал вставать, чтобы отправиться к себе в комнату, как вдруг мама заговорила:

– Знаю, я ужасная мать, но я старалась исправить свои ошибки. Когда ты украл у меня золотые украшения и сделал татуировки, я не находила себе места. Просила Саймона поговорить с тобой, но он утверждал, что у тебя просто переходный возраст и ты бунтуешь из ревности к нашему будущему ребенку.

Я раздраженно фыркнул. У этого козла был черный пояс по вранью.

– Меня его доводы не убедили. Я понимала, что ты не откроешься мне, и в том была лишь моя вина, но мне нужно было что-то сделать. Тогда я попросила нашего соседа Стива наладить контакт с тобой. Он много лет тренировал детей и умел находить к ним подход.

Я в полном шоке уставился на нее.

– Что? То есть это ты подослала ко мне Стива?

Она виновато прикусила губу.

– Я просто хотела узнать, что с тобой происходит. И каково было мое удивление, когда ты увидел в нем авторитетного наставника. Стив рассказал мне, что ты связался с плохой компанией, начал пробовать наркотики, но он вовремя вмешался. Потом ты начал тренироваться, перестал сбегать из дома и вновь взялся за учебу, но так и не рассказал ему, что послужило причиной таких метаморфоз.

Пока я пытался переварить информацию, у меня разболелась голова. Я вспомнил, как ко мне на улице подошел угрюмый строгий сосед. Тогда я понятия не имел, почему незнакомый мужчина так беспокоился обо мне, но мама была права: он стал первым взрослым, кого я безмерно уважал. Но о своей самой страшной тайне я рассказал ему, только когда мне исполнилось семнадцать. Целых четыре года мне потребовалась, чтобы довериться тренеру полностью.

– Это он тебе сказал, что Саймон бил меня? – спросил я, ощущая кислый привкус разочарования.

– Нет. Стив просто был рядом с тобой, поддерживал и наставлял, а я довольствовалась лишь его сухими сводками, что у тебя все в порядке, что ты очень талантлив в спорте, но отдаешь предпочтение компьютерам. Что, несмотря на замкнутость и эпатажный вид, ты никогда больше не ввязывался в неприятности. Все вскрылось совсем внезапно.

Мама взяла со стола графин и, наполнив стакан водой, сделала несколько глотков. Я тоже хотел пить, но боялся подавиться из-за горького кома, вставшего в горле.

– В тот день я плохо себя чувствовала и взяла отгул на работе. Ты тогда ушел гулять с Кейси и забрал с собой Рири, и Саймон был дома один. Избитый и пьяный. Сначала я подумала, что он подрался с собутыльниками… – Она сделала паузу. – К тому времени я уже была сыта по горло его пьянками и хотела развода. Но, узнав, откуда у него синяки и ссадины, я захотела не просто развестись, а убить его, черт возьми.

На лице мамы отразилась жгучая ярость, но она перевела дыхание, промокнула слезы рукавом кофты и продолжила:

– Он напился так сильно, что потерял над собой контроль и сказал одно предложение, после которого я избила его сковородой и выгнала из дома. Благо он был не в состоянии стоять на ногах, поэтому не смог дать мне сдачи.

Все это время я наивно полагал, что самолично выгнал этого ублюдка из нашего дома. Теперь же, узнав правду, я не мог понять, что чувствую больше: досаду или радость от того, что мама не совсем безнадежна и сама догадалась, с каким уродом связалась.

– Что он сказал тебе? – спросил я охрипшим голосом.

Мама подняла голову и устремила на меня полный печали взгляд.

– «Надо было сильнее бить этого узкоглазого выродка». – Ее плечи содрогнулись от нового приступа плача. – Закари, я ужасная мать, слепая и недалекая, но я люблю тебя, всегда любила. Как только поняла, что впустила в дом человека, который посмел поднять руку на моего сына… – Она прижала к губам ладонь, пытаясь заглушить плач.

– Я говорил тебе…

– Я не поверила, потому что была уверена, что ты все еще ждал возвращения отца и поэтому пытался избавиться от его соперника. – Мама всхлипнула. – Я не оправдываю себя. Такую никудышную мать и врагу не пожелаешь. И мне очень жаль.

– Ты могла попытаться поговорить со мной. Попросить прощение… Нет?

Она покачала головой.

– Я не заслужила твоего прощения. Просить его – в очередной раз проявлять эгоизм. А я и так достаточно долго была эгоисткой по отношению к тебе.

Хриплый смешок оцарапал мою грудь и прокатился по губам.

– Ты не просто эгоистка, мам, а самая настоящая дура. – Я с неимоверным трудом поднялся с пола. – Я нуждался в тебе. Не важно, какой ты была: плохой, невнимательной, недалекой или слепой. Ты была нужна мне. Все, что от тебя требовалось, – просто быть рядом с сыном. Вот и все. Но ты и этого не сделала.

Я повернулся к ней спиной и медленно поковылял в свою комнату. Каждый шаг, отдалявший меня от матери, ощущался как путь к пропасти. Мне отчаянно хотелось, чтобы она окликнула меня, чтобы сделала хоть какую-то попытку наладить наши отношения.

Вся правда в том, что я, взрослый мужчина, до сих пор нуждался в ней. В материнской любви, заботе, защите и ласке.

Когда услышал ее тихие шаги и почувствовал на плечах тепло ее мягких рук, я мысленно поблагодарил господа. Мама осторожно развернула меня к себе и крепко обняла. От ее объятий сломанные ребра прострелило новой болью, но я терпел, стиснув зубы, и беззвучно плакал на плече матери.

– Я люблю тебя, сынок, – шептала она и гладила меня по волосам, даря тепло, которое я так жаждал ощутить на протяжении десяти лет. – Прости меня. Я очень сильно люблю тебя и горжусь тобой, mon fils.