Катя
Тишина.
Она была оглушительной. Гораздо громче, чем наши недавние стоны и прерывистое дыхание. Я лежала, прижавшись щекой к его груди, слушая ровный, теперь уже спокойный стук его сердца. Сквозь тонкую рубашку чувствовался запах его кожи — смесь пота, дорогого геля для душа и чего-то неуловимого, что было сугубо его, Сашиным.
Этот запах сводил с ума.
Его рука всё ещё лежала на моей спине, большая, тяжёлая, почти неподвижная. Только кончики пальцев слегка водили по коже, вызывая мурашки. Я закрыла глаза, пытаясь отдышаться, осмыслить произошедшее.
Что это было? Взрыв? Капитуляция? Или то самое «нарушение правил», о котором я ему говорила?
Он первым нарушил молчание. Его голос, обычно такой твёрдый и насмешливый, прозвучал приглушённо, прямо над моим ухом.
— Колено теперь действительно болит, как черт.
Я фыркнула, не открывая глаз. Не могу поверить, что это первое, что он сказал.
— Сама виновата, — пробормотала я в его грудь. — Не надо было на тебя бросаться.
Он коротко рассмеялся, и я почувствовала, как вибрирует его грудь.
— Ты не бросилась. Ты пошла в атаку. Как в хоккее — самый верный способ заставить меня реагировать.
Я наконец подняла голову и встретилась с его взглядом. Серые глаза, обычно холодные, как лёд, сейчас были тёплыми и немного уставшими. В них не было привычной насмешки или равнодушия. Была... уязвимость. Та самая, которую он так тщательно скрывал.
— Значит, сработало? — спросила я, подпирая подбородок кулаком на его груди.
Он не ответил сразу. Вместо этого его пальцы мягко отодвинули прядь волос, прилипшую ко лбу, и провели по моей щеке. Этот простой, почти нежный жест заставил моё сердце ёкнуть.
— Спроси завтра, — уклончиво пробормотал он. — Когда адреналин уйдёт, и мы оба придём в себя.
— Я уже в себе, — солгала я.
— Врёшь, — он ухмыльнулся. — Так же, как и я.
Он был прав. Ничто не пришло в себя. Всё перевернулось. Стены рухнули, а на их месте осталось пугающее, неизведанное пространство.
— Этот твой юрист... — начал он, и его голос снова приобрёл деловые нотки.
— Можешь послать его ко всем чертям, — перебила я. — Мне сейчас... не до аудита.
Уголок его губ дрогнул.
— Понял. Значит, перемирие?
— Не знаю, — честно ответила я, снова опуская голову ему на грудь. — Давай сначала разберёмся с твоим коленом. А потом... посмотрим.
Он не стал спорить. Его рука снова легла на мою спину, и мы лежали в тишине, прислушиваясь к редким звукам за окном и собственному дыханию. Всё было сложно, страшно и совершенно непредсказуемо.
Но впервые за долгие месяцы эта сложность казалась... живой. Настоящей. И в этом была своя, странная прелесть.