Игра лорда Эшфорда

2

– Тревожусь я за Тони Вардена, – заговорил лорд Томас Барранд, выглядывая из-за газеты и обращаясь к жене и дочери.

– А что такое, папа? – заинтересовалась леди Джоанна.

– Мне поначалу казалось, что в притоны он зачастил в этом году из-за переживаний. Понятно, брат умер. Но вот уже сколько месяцев прошло, а он все играет в карты. В клубах судачат. Говорят, что затянуло его это пристрастие.

Джоанна часто виделась со своим старинным приятелем и соседом и знала, что дело обстоит более чем скверно. Она, стараясь не выдать своих чувств, спросила:

– Думаешь, ему в самом деле что-то грозит?

– Если под угрозой ты имеешь в виду утрату Эшфорда, то несомненно. У него, кроме имения, похоже, ничего уже нет.

– Я рада, что твоя tendre[5] к нему, дорогая, не стала нечто большим, – сказала леди Барранд дочери. – Подумать даже страшно о расторжении помолвки или о чем-то таком. А как раз этим и пришлось бы нам теперь заниматься.

– Ну, мама, все равно никаких шансов на помолвку не было, – непринужденно отвечала Джоанна. – Тони лишь проявлял любезность, оказывая мне внимание как старому товарищу по детским играм.

– Тони всегда был славным малым, – сказал лорд Барранд. – Но графство ему не по плечу, не для титула он скроен. Такого сраму Нед не пережил бы. При нем Тони не стал бы связываться со всякими сомнительными компаниями. Тут у меня нет ни малейшего сомнения. Да, рядом с Недом он всегда казался каким-то неосновательным, легкомысленным даже, но сердце у него доброе.

– Я всегда считала, что Нед куда лучше подошел бы тебе, Джоанна, не повстречайся ему эта Шарлотта, – сказала мать. – Но теперь, подумать только, умер и вдову оставил. И эта вдова – не ты.

– Ах, мама! – Джоанна поглядела на леди Барранд с подчеркнутым неудовольствием. – Было о чем думать: Нед на меня и внимания не обращал. Да и я на него не заглядывалась.

– Знаю, знаю. Но это-то и дурно. Твое бракосочетание с одним из Варденов имело бы смысл.

– Ладно, Лидия, хватит об этом, – сказал ей супруг. – Джоанне есть из кого выбирать – весь Лондон к ее услугам. А Тони, похоже, решил поискать для себя где-то еще.

– Ты про леди Фэрхейвен, Томас? – заинтересовалась его жена. – Да, пожалуй, для Тони это единственный путь выкрутиться. Ведь Фэрхейвен, говорят, все состояние ей оставил?

– Так оно и есть. Имение с титулом отошли троюродному брату, а деньги достались вдове.

– Хотела бы я знать, – задумчиво произнесла леди Барранд, – покойный, составляя завещание, подумал о наследниках? Ну, что им со временем захочется найти супруга или супругу?

– Я об этом не думал, но ты рассуждаешь логично, – ответил лорд Барранд. – Дела идут так, что последний граф, кого бы мы таковым ни считали, был бы огорчен. Да! А леди Фэрхейвен в этом сезоне ни к кому так не благоволила, как к Тони Вардену.

– Но она, Томас, не только вдова, но и старше его.

– Всего на несколько лет, дорогая. И она все еще очень хороша. Едва ли не краше, чем тогда, когда выходила за своего Фэрхейвена.

– Нет, не понять мне таких родителей! Девушке семнадцать лет, а ее выдают за сорокашестилетнего! Невеста и в свет не успела ни разу выйти! Мыслимо ли двигать детьми как какими-то пешками, будто жизнь – это финансовая шахматная доска!

– Но, Лидия, супружество это вроде бы удалось. Она была ему верной женой. И горевала, когда он умер. Ну а если теперь она надеется на счастье с Тони, то что ж, по крайней мере самой выбирать.

Во время беседы Джоанна изо всех сил старалась, чтобы ее лицо ничего не выражало. Ей совсем не хотелось, чтобы кто-то из родителей догадался, насколько глубоки ее чувства к Тони.

Она возлагала большие надежды на свой первый сезон, когда наконец и она станет выходить в свет. Как и ее родители, Джоанна полагала, что партия с одним из Варденов имела бы смысл. Но лорд и леди заботились прежде всего об удобстве распоряжения общими владениями, она же думала только о Тони.

Они выросли вместе – она и Нед с Тони. Вместе ездили верхом на пони, вместе ходили на речку рыбачить и купаться, вместе играли. Особенно их увлекала одна игра, по ходу которой они воспроизводили сцены из сказаний о короле Артуре. Уже тогда Нед был и самым серьезным, и самым осмотрительным. Он мешал забираться на такую высоту, падение с которой было опасно; когда они рыбачили, не пускал Джоанну с удочкой на самые глубокие места. Тони, тот, наоборот, охотно увлекал ее за собою и не возражал, когда она пыталась перещеголять его – прыгнуть повыше или забраться подальше его. Джоанна думала, что если она превзойдет его в чем-то, то он будет с нею больше считаться и, вообще, замечать ее.

Одна из этих детских игр должна была закончиться неминуемым несчастьем, из числа тех незабываемых бедствий, о которых потом, много позже, рассказывают за рождественским пуншем. Нед изображал сэра Мелиагранта, похитившего Джиневру и привязавшего ее к дереву. Тони был сэром Ланселотом и, стало быть, должен был ее вызволить. К сожалению, Тони увидел оленя, выскочившего из зарослей, и, естественно, стал преследовать животное, забыв и про игру, и про свою роль. Нед целый час дожидался противника на “перекрестке”, где была назначена дуэль. Убедившись, что Тони уклоняется от единоборства, Нед решил, что товарищи по игре его забыли, и отправился домой. Пока мальчики, порознь добравшись до дому, обнаружили, что Джоанна осталась в лесу, прошло несколько часов.

К тому времени, когда они наконец добежали до дерева, Джоанна успела пережить перепад от скуки и тоскливого ожидания к раздражению и гневу, которые сменились настоящим страхом. Надежда уже почти оставила ее, но, услышав крики мальчиков, звавших ее по имени, она сумела собраться с силами и велела себе прекратить рев – не глупое же она дитя, в самом деле. Еще ей хватило духу сделать вызывающую гримасу. Руки онемели, плечи затекли, потому что все суставы тянуло к спине, но обута она была хорошо и стояла устойчиво, да еще могла переминаться с ноги на ногу. А глядя на мальчиков, скачущих вокруг дерева и пытающихся что-то объяснить, и особенно посмотрев на пылающее от стыда лицо Тони, Джоанна не знала, смеяться ей или плакать. Ей уже было ясно, что она его просто обожает. Но победило, разумеется, чувство юмора. Вслед за нею расхохотались и они и очень долго не могли остановиться. Смеясь, она сказала:

– Счастье еще, что на костер вы меня загнать не догадались. Представляете: вы возвращаетесь, а от меня осталась только кучка пепла. А?

Потом, сдерживая хихиканье, она умоляюще попросила обоих немедленно удалиться. Они сначала опешили, а потом, когда до них наконец дошло, торопливо скрылись из виду. И она смогла безмятежно поднять свои юбки.

На обратном пути мальчишки только и делали, что радостно хлопали ее по плечу, говорили, что она “парень что надо”, и снова и снова оправдывались и извинялись.

– Ну, не хватает только любовных признаний. Думаю, мне не придется долго ждать излияний от тебя, Энтони Варден… Или от тебя, Нед, – поспешила добавить она.

Но ждать пришлось. И до сих пор она ждала, когда Тони догадается увидеть в ней не только доброго приятеля и старого друга. Он до сих пор так и не догадался. И даже не особенно скучал о ней. Уехал в университет, а появляясь время от времени дома, ходил танцевать в самые разные места, куда его охотно приглашали. Если и встречался с нею, то только для того, чтобы поделиться тайнами своих похождений. Именно она была первым человеком, которому он сказал о намерении обзавестись патентом на офицерский чин. Как бы то ни было, в доверительности этой отсутствовало что-то большее, чем та истина, которую он никогда не уставал повторять, – он считает ее своим самым надежным и к тому же старым другом.

Сезон, в котором состоялся ее первый выход в свет, Тони провел за Ла-Маншем, на континенте, и потому столь важное событие в ее жизни как-то поблекло и обесценилось. Она надеялась, что, встретив ее в обществе в качестве невесты на выданье, он сразу же все поймет, то есть осознает, что он в нее влюблен и всегда любил только ее. Второй ее сезон был удачнее: Тони сопровождал ее повсюду, сплетничал с нею, задирался, выспрашивая у нее подробности ее сердечных побед. Однако, вальсируя с нею, он ни разу не попытался хотя бы покрепче обнять ее, не говоря уже о поцелуе.

Когда у него умер отец, она очень сочувствовала горю Тони и помогала чем могла. А во время похорон Неда, когда гроб опускали в могилу, она повисла у Тони на руках, не в силах удержаться от рыданий. Через несколько дней после похорон она сочинила ему письмо, в котором не только выразила соболезнования, но и предложила Тони свое плечико в качестве подушки, в которую он всегда волен выплакаться, если такая нужда у него возникнет. Но Тони так ни разу и не заговорил с нею о Неде, а нынешний сезон, для нее третий, проводил возле Клодии Хейлзуорт, леди Фэрхейвен.

Леди Барранд судила верно: родители нынешней леди Фэрхейвен в свое время видели в щедро одаренной Венерою дочери этакий абонемент на посещение дорогого ресторана. А вот лорд Фэрхейвен, изображаемый досужими языками чуть ли не вампиром-сердцеедом вроде Синей Бороды, на самом деле, на второй день по возвращении из Индии, где он провел много лет, без памяти влюбился в жившую по соседству миниатюрную блондинку. За те двадцать лет, которые он прожил на чужбине, лорду Фэрхейвену удалось сколотить внушительное состояние. Родители Клодии поверили, что никаких затруднений с деньгами у них уже не будет. Лорд Фэрхейвен не только принял из их рук подросшую дочь, но и избавил от расходов на сезон, которых нельзя было бы избежать, выводя дочь в свет.

В свете же пророчили, что через год Джастин Хейлзуорт охладеет к молодой супруге, а та постарается утешиться с мужчиной помоложе. Но высшее общество не угадало.

Клодия пережила и ухаживания, и венчание в состоянии какого-то ошеломления. Родители столько лет твердили ей, какова должна быть ее судьба, что она не противилась их стараниям руководить ее жизнью. Она без малейшего колебания и вполне искренно давала утвердительные ответы и на предложение лорда Фэрхейвена, и на вопросы венчавшего их с лордом священника.

Но когда они, уже только вдвоем, прибыли в свой новый дом, произошедшее наконец дошло до ее сознания. Она, совсем юная и невинная, соединена отныне супружескими узами с человеком, который на тридцать лет ее старше и которого она почти не знает. В карете она украдкой разглядывала его. Высокий, сухощавый, седой, кожа потемнела от долгого пребывания на свежем воздухе в тропическом климате. Мать коротко поведала ей, что ее ждет сегодняшним вечером. Но вид его ладоней с длинными пальцами приводил Клодию в содрогание: подумать было страшно, что ее будут касаться эти руки. Руки супруга.

Лорд Фэрхейвен почувствовал ее дрожь и укрыл ее своим пальто. Когда же озноб унять не удалось, он взял ее за руку и спросил:

– Ты, милая, похоже, не меньше меня боишься.

У Клодии перехватило дыхание. Она заглянула ему в лицо.

– Ну да, – улыбаясь, продолжал он, – не одной тебе страшно, Клодия. Мне тоже. Я, дряхлый граф, собираюсь ублажить свою юную нареченную. Да еще рассчитываю на это в первую же брачную ночь. А сама молодая боится, что не сумеет скрыть свое неудовольствие.

К Клодии вернулся дар речи:

– Незачем умалять свои достоинства, милорд.

– Джастин. Зови меня Джастин, милая. Прошу тебя.

– Как-то мне не по себе… Джастин. Но страшно мне не потому, что вы старше, а потому, что я молода и неопытна.

– Ты не только красива, Клодия, ты еще и добра, – ответил лорд Фэрхейвен, и какой-то огонек зажегся в его глазах. – Но, заверяю тебя, если в почтенном возрасте и есть что-то хорошее, так это опыт. Невинностью своей, Клодия, ты меня и прельстила. Вот что: сегодня мы просто поужинаем вместе, а отдыхать будем порознь. И уйдем спать пораньше. Мы свое все равно возьмем, но торопиться незачем.

Благодарный взгляд Клодии был наградой ему за воздержанность. Так, во всяком случае, счел сам Фэрхейвен. И за ужином они посидели очень хорошо. Он увлекательно рассказывал разные истории. А раз уж он столько времени провел на Востоке, то воспоминаний о всяких занятных происшествиях было много. Когда он поднялся, чтобы проводить Клодию в ее спальню, она чувствовала себя так легко, как никогда прежде.

Проснувшись утром, она долго рассматривала дверь своей комнаты. Она вольна подождать. Он ясно дал понять, что торопить ее не будет, что подождет, когда она сама позовет. Но чего ждать? К чему трястись, словно кролик, страшась неминуемого? И, накинув шелковый халат, она отворила дверь.

Ее супруг уже проснулся и читал в постели. Он удивленно поглядел на нее, нерешительно стоявшую у порога, и подвинулся, приглашая ее прилечь рядом. Она нырнула к нему под покрывала. Он снял очки и положил вместе с книгой на столик у кровати.

– Значит, тебе хватило духу явиться к старому льву в его логово? – Лорд Фэрхейвен легонько погладил ее по щеке. Клодия слегка поежилась. – Все еще боишься, милая?

– Нет, нет. Мне… приятно, – прошептала она.

Лорд Фэрхейвен провел пальцем вдоль ее щеки, задержав палец у ее губ.

– А так хочешь? – спросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать.

– Да, – отозвалась Клодия после его нежного поцелуя.

Он снял с нее халат, и глаза его, увидев ее небольшое, но хорошо развитое тело, заметно оживились. Клодия залилась краской и, прежде чем он коснулся ее сорочки, поспешила избавиться от нее самостоятельно. Потом легла рядом, вытянувшись по стойке “смирно”, и застыла в неподвижности.

– И ты теперь ждешь, что я рухну на тебя сверху? – спросил муж, и глаза его горели тем самым огоньком, который она понемногу училась распознавать.

– А разве нет? Мать мне объясняла, что это бывает очень быстро… и немножечко больно, но что долго болеть не будет.

– Ох, милая моя, – хохотнув, произнес Фэрхейвен, – удивительно мне, что этот остров хоть как-то заселяется. Как они вообще тут размножаются, эти островитяне?! Нет, Клодия, если уж и есть что-то хорошее в старом муже, так это его солидарность. Не станет он мчаться стремглав. Он, этот старый муж, позаботится, чтобы тебе было приятно. – И он принялся ласкать ее, и она сама не заметила, как ее руки обвились вокруг его шеи, а ноги оказались на его бедрах. А после вспышки легкой боли стало очень-очень хорошо и приятно.

Их супружество оказалось очень счастливым, несмотря на все дурные пророчества. Клодия очень скоро полюбила мужа, хотя и без той пылкой страсти, которую он явно питал к ней. Его смерть после непродолжительной болезни, случившаяся на шестнадцатом году после свадьбы, просто подкосила ее. Пока он болел, она все время была рядом, признаваясь ему в том, как счастлива была все эти годы.

– Ты, значит, не жалеешь, что вышла за старика? – спросил он однажды.

– Жалею, – отвечала она, – но только потому, что так мало прожила вместе с тобою.

– А мне если чего и жаль, то лишь того, что не могу подарить тебе этих недостающих лет. И еще печалит то, что детей у нас нет.

– Ты мне все дал, Джастин. Все, о чем я могла только мечтать, – прошептала она сквозь слезы. Всю правду она ему не говорила.

Не могла она не страдать от бездетности, но держала это свое великое разочарование при себе.

– Нет, милая, всего я тебе дать не смог. И не мог. Но я изо всех сил старался. Вот умру, и ты, я бы очень этого хотел, найдешь мужа-сверстника и узнаешь, что бывает даже лучше, чем было у нас с тобой.

Клодия тихонько заплакала.

– Ах, Джастин, прошу тебя. Слушать даже не хочу. Я и подумать даже не могу о ком-то, кроме тебя. И собираюсь остаток дней своих доживать твоей вдовою.

Джастин потрепал ее по руке.

– Хорошо, оставим это. Но я хочу тебе счастья. Помни об этом. И не хотелось бы мне, чтобы ты заживо похоронила себя в Девоне.

– Но тут же Марк. Думаю, что мне не стоит его стеснять, Джастин, – ответила на это Клодия.

Болезненная гримаса исказила лицо ее мужа, но от ее заботы, с которой она поспешила, он только отмахнулся и сказал:

– Марк унаследует титул и поместье Фэрхейвен, но и ты не будешь обижена. Тебе остается все мое состояние. Будь спокойна: тебе не придется ни от кого зависеть. На этот счет я распорядился.

Еще он дал понять, что не имеет ничего против, если его троюродный брат, часто гостивший у них в последние годы, решит ухаживать за ней не без надежды на успех. В самом деле, можно ли вообразить что-то лучше такого продолжения дела его жизни?