Императрица Ядов

34

Елена Тарханова

Я была удивлена тем, как много я забыла.

Мои сны и мысли преследовали образы седеющего тела моего отца и широко раскрытых пустых глаз бывшего мужа. Я привыкла носить слабость моей матери, как пятно вокруг рта. Моя апатия, интеллект, беспокойство — все разочарования и слабости, которые исчезли вместе с ветром времени.

Я была лучше для этого. Теперь я это знала.

Было труднее забыть о Татьяне. В первые несколько месяцев она стояла в дверных проемах и в конце коридоров, игнорируемая, но никогда не забываемая. В начале каждого разговора ее имя оставалось невысказанным, и когда Антон задавал вопросы, ему давали расплывчатые ответы.

Затем, в конце концов, как и все остальное, она забылась. Ее стул за обеденным столом был занят, комната переделана, Антон перестал задавать вопросы. Она была так потеряна в море времени, что в первый раз, когда она вернулась в мой разум, годы спустя, я остановилась на месте, словно меня что-то напугало.

Когда она отказалась покидать мои мысли, я отправилась навестить ее.

Место было скрытым и секретным, неизвестное место на невостребованной земле в безымянном строении. Черный объект, сказал мне агент Кавински, увидев, как мои глаза бегают по помещению, пытаясь дать название, увиденному. Во всех смыслах и целях этого не существует.

Идеальная тюрьма для Татьяны Беззубой.

Это прозвище появилось через несколько дней после ее финала. Хотя это и не было грамматически правильным, оно хорошо передавало существо, стоящее за названием. Она предала своих собратьев-женщин, вырвав им зубы, единственное оружие, которое у них было, которым они не должны были делиться с мужчиной. Татьяна оставила их без клыков, неспособных кусаться. Как собака могла отгрызть себе ногу, если у нее не было зубов?

Я подумала, что какое-то время Татьяна чувствовала себя именно так. Собака, прикованная цепью, неспособная убежать и без зубов. Однако вместо того, чтобы отрастить зубы и предложить освободить своих собратьев-животных, она начала кусать всех остальных заключенных.

Видеть ее было не так монументально, как я себе представляла. Перед моим мысленным взором она не изменилась и не поблекла, навсегда та прекрасная женщина, чье сердце было заплесневелым и гнилым. Однако Татьяна и вполовину не была тем существом, каким была когда-то, а теперь стала маленькой и серой, с глазами, полными ненависти и бесполезности.

Она не встала, когда увидела меня.

Тюрьма Татьяны была построена для содержания опасных преступников. Односпальная кровать, туалет и стул. Большой прозрачный экран позволял заглянуть внутрь. Я чувствовала себя ребенком, постукивающим по аквариуму с золотой рыбкой, ожидая, когда она сделает какой-нибудь трюк.

Кусочки и обломки валялись по всей камере. Книги, журналы, карандаши. Они даже дали ей красный надувной мяч для занятий, но он лежал забытый под кроватью, собирая пыль.

— Тебе скучно? — это первое, о чем я спросила.

Татьяна прислонилась к задней стене, скрестив ноги. На ней был белый комбинезон, а волосы выбриты до самого черепа. Ее губы скривились при виде меня.

— Пришла позлорадствовать, Елена?

Ее голос был хриплым, будто она давно им не пользовалась.

Я подошла ближе к экрану, разглядывая свое отражение. Если Татьяна была лысым деревом зимой, то я была цветущими лугами и изумрудно-зелеными лесами. Молодая, красивая, древняя... и свободная.

— Зачем мне злорадствовать?

Она сплюнула. Это ничего не дало. Нас разделяло стекло толщиной в кирпич.

— Ответь на мой вопрос. Тебе скучно?

— Очевидно.

Татьяна уставилась на агентов позади меня. Некоторые вступили в спор со своим начальником, когда увидели меня в дверях, но Кавински закрыл спорт и привел меня внутрь.

Молодые агенту еще не изучили различные типы врагов, сказал он.

Тебе лучше научить их, как можно скорее, ответила я. Пока они не столкнутся с новым.

Теперь никто из молодых агентов не мог встретиться взглядом с Татьяной.

Я улыбнулась про себя.

— Я пришлю тебе несколько книг. Лучший материал, чем то, что тебе предоставляет правительство.

— Почему?

— Мне тебя жаль.

Татьяна вздрогнула, словно я ее ударила. В каком-то смысле так оно и было.

— Я забыла о тебе. Мы все, — продолжала я. — Ты не более чем пустое место в нашем доме и сердцах, медленно собирающее пыль.

— И ты пришла, чтобы вспомнить меня? — ее глаза были темными. Проблеск Татьяны, которую я знала, просвечивал насквозь. — Вот где я. Посмотри хорошенько.

— Вот где ты.

Татьяна встретилась со мной глазами, полными такой ярости, что они могли бы прожечь стекло. Когда-то давно я хотела спросить ее о стольких вещах, но, как и она, вопросы вылетели у меня из головы. Несколько из них вновь всплыли, когда я вошла в стерильно-белую камеру и победила животное, запертое в клетке.

Я сунула руки в карманы пальто и продолжила ее разглядывать.

— Ты выглядишь как русская, когда так стоишь, — сказала Татьяна. — Ты больше не дикое животное, которое кусает любую руку, оказавшуюся слишком близко, а? Теперь ты кое-что похуже. Волк с желтыми глазами в тени, змея, убаюкивающая свою жертву, притворяясь спящей. Посмотри, что Константин сделал из тебя; посмотри на монстра, которого он создал.

Мои брови поползли вверх от ее оценки.

— У тебя здесь достаточно кислорода, Татьяна? Константин сделал меня матерью и женой, но он не сделал меня могущественной или блестящей. Я создала себя, я сформировала себя. Существо, которое стоит перед тобой, выросло из семени, оплодотворенного болью и орошенного кровью. И теперь то же самое существо находится по другую сторону решетки.

В отражении стекла моя улыбка выглядела определенно жестокой.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

— Да, — наконец признала она. — Думаю, что ты права. Только девичество может породить такого зверя.

Я взглянула на агентов позади, прежде чем снова повернуться к ней.

— Ты хотела бы узнать, как поживает твой сын?

Татьяна взглянула на пустую белую стену. Она, казалось, спорила с ней.

— Нет, нет, я ничего не хочу знать. — она спросила: — Зачем ты пришла сюда, Елена?

— Я пришла за ответами о твоей дочери.

Она даже не вздрогнула.

— Моя дочь мертва.

— Мы с тобой обе знаем, что это неправда. — ответила я. — Где она? — спросила я.

Когда она встретилась со мной глазами во второй раз, их серый цвет превратился в сталь. Я почувствовала почти облегчение, увидев это; это означало, что обыденность этого места не поглотила ее душу в своей белой пустоте.

— Я никогда тебе не скажу. Клянусь жизнью, Елена, я никогда ни слова не скажу о ней. Ты можешь вырывать мне ногти один за другим, сдирать кожу сантиметр за сантиметром, но я никогда ничего не раскрою.

Я поняла это. Если бы я оказалась на ее месте, ничто не могло бы заставить меня подвести моих детей.

Но я не была на ее месте, и на то имелись веские причины.

— Эта девочка часть моей семьи, — сказала я. — Я хочу, чтобы она вернулась. Хочу оберегать ее и растить. Нигде в мире ей не будет так хорошо, как с братом и отцом. Ты это знаешь.

— Моя мать думала то же самое о моем отце, а в итоге он убил ее за какую-то узкую молодую киску. — Татьяна послала мне взгляд. — Ад лучшее место для моей дочери, чем с ее отцом и братом.

— Очень может быть, что именно там она и находится.

Татьяна снова посмотрела на стену.

— Она в безопасности.

— Я никогда не перестану ее искать, — предупредила я.

— Ты перестанешь. Через некоторое время ты забудешь. Раз в год, примерно в определенный день, ты можешь оплакивать ее отсутствие, но со временем она станет всего лишь безликим призраком в твоих снах. — Татьяна приложила руку к сердцу. — Как и она для меня.

Я проследила ее контур в стекле. Такой маленький, такой слабый. Когда-то я съеживалась под этой женщиной, рисковала своей жизнью и разбила свое сердце, чтобы уберечься от нее. Я вспомнила, когда мы впервые встретились, ту болезненно опухшую женщину, которая была такой теплой и любимой. Я и не подозревала, что месть уже разъела ее сердце и заразила кровь.

Если бы я знала, возможно, я бы добавила что-нибудь другое в тоник, который я ей подавала.

— Я пришлю тебе несколько книг, Татьяна, — повторила я.

— Мне бы этого хотелось.

Мы еще немного понаблюдали друг за другом. Я перестала описывать ее, прижимая руку к прохладному стеклу.

— Что говорят твои руки? — спросила она.

На моей ладони было написано всего несколько слов.

— Это мой список покупок. Клей — у Нико школьный проект — яйца, дрожжи и мука — Дмитрий делает черничный хлеб.

При упоминании его имени на ее лице ничего не отразилось.

— Какой домашней ты стала. — печаль окрасила ее глаза в цвет дождевых облаков. — Я скорблю о том, какой ты могла бы быть, Елена. Я всегда буду скорбеть о будущем, которое могло бы быть у тебя, если бы не существовало мужчин.

Домашней? Я бы рассмеялась, если бы печаль ее слов не нашла отклика во мне.

— Я тоже скорблю о том, какой ты могла бы быть, Татьяна. Правда.

У Татьяны дернулась челюсть.

— Я хочу, чтобы ты ушла сейчас же.

Я кивнула.

— Я оставлю тебя гнить в покое.

Я подала знак агенту Кавински.

Он шагнул вперед.

— Сюда, доктор Тарханова.

Татьяна вскочила на ноги. Оживление вернулось к ней, когда она сказала:

— Доктор?

Это первый раз, когда она посмотрела на меня так, словно я была чем–то, чего стоило бояться так же, как мы все смотрели на нее. Я почти увидела проблеск уважения на ее лице.

— Ты же на самом деле не думала, что меня приручили, не так ли, Татьяна? — я спросила. — Ну же. Я выгляжу так, будто у меня есть пенис?

Я не стала дожидаться ее ответа. Я не могла утруждать себя тем, чтобы слушать это.

Вернувшись домой, я сложила стопку книг и завернула их в коричневую бумагу. Константин поймал меня, когда я обвязывала ее бечевкой. Он не спрашивал, он уже знал.

Через несколько недель после того, как я отправила книги, я получила запрос на дополнительные. Только Кон знал о бумагах, которые я передавала Кавински через опущенные окна машины.

Было разумно убедиться, что связь с Татьяной все еще существует.

В конце концов, мы с Коном могли бы покончить с ней, но остальным членам моей семьи не так повезло. Татьяна снова войдет в нашу жизнь, завтра или через несколько десятилетий. Кто знает, когда, кто знает, почему, но она это сделает. Она была сорняком в нашей жизни, от которого мы не могли найти корень, вечно губившая наш сад и душившая другие цветы.

Я забыла лицо своего отца и имя бывшего мужа, но я помнила ее.

В ночь после того, как я увидела ее впервые за много лет, я испугалась, что она мне приснится. Нет. Вместо этого мне снились мой муж и сыновья, как мы все вместе в нашем саду. Когда распустились цветы, и пыльца поднялась в воздух, как звезды, мы взялись за руки и откинулись назад, наш смех звенел в моих ушах, как музыка.

Проснувшись, со мной осталось только одно слово. Любовь, любовь, любовь.