Измена. Игра на вылет

Глава 36.

Глава 36.

Поворачиваю к нему удивлённо лицо.

Воронов встаёт со стула и торопиться уйти, но я пытаюсь его остановить.

– Александр Николаевич, зачем, не надо! Я сама! У меня есть часть денег, и я… – Мне не хочется выяснять отношения и вопрос денег перед другим человеком, но сейчас без вариантов.

– Марта… Викторовна, – голос меняется за мгновение. Он неожиданно кажется мне более суровым. – Не спорьте со мной, пожалуйста. Где касса? Что нужно делать? – обращается к Антону.

– Я сейчас позвоню медсестре, дам все указания, она вас проводит, – кивает Редковский Воронову.

Тот, прежде чем уходить, неожиданно накрывает мои ладони своими. Замечаю, как Антон улыбается, глядя на нас, но быстро отводит глаза.

– Я не хотел вам грубить. Простите, – наклоняется близко, и тихо говорит мне Воронов.

Даже ничего не успеваю сообразить и ответить, как он уже за пределами кабинета.

– Скажи мне, что произошло. И пожалуйста, прошу только правду, – говорит бывший коллега, присаживаясь на край стола рядом со мной.

Его руки скрещены, поза расслабленная, но взгляд... его взгляд полон интереса и участия.

Он смотрит на меня внимательно, и я понимаю, что он не просто спрашивает из вежливости. Ему действительно нужно знать причины приступа.

Что я ему скажу? Правду? А стоит ли? Хотя здесь ведь речь не о светских разговорах случайно встретившихся бывших коллег. Здесь речь идёт о жизни моей мамы. О моей жизни. О том, что я едва держусь на плаву.

– Я старалась, чтобы у неё были лучшие лекарства, следила за её состоянием практически каждый день, и ничего не предвещало беды, – начинаю издалека, тщательно подбирая слова. – Но тем не менее так сложилось... что я развожусь со своим мужем...

Плевать, скажу, как есть. Зачем я буду выгораживать того, кого ненавижу теперь всей душой? Стыдно? Да! Но честно, несомненно. Ведь в том, что, я расскажу сейчас, не будет ни капли лжи или обмана, поэтому, решаюсь не юлить и не притворяться, что это совершенная случайность. Антон должен знать правду.

– С Артуром? – он поднимает бровь, и в его голосе слышится лёгкое замешательство.

– Да, – отвечаю коротко и киваю. – У меня был только один муж за все эти годы.

– Надо же... – он качает головой, и в его глазах читается искреннее изумление. – На работе, как я помню, и, если не ошибаюсь, вас считали идеальной парой... – произносит вслух, задумчиво, не скрывая своего откровенного удивления. – Неожиданно, признаюсь. Но, много лет пролетело, действительно, всё что угодно за это время могло произойти. Я вот тоже успел жениться и развестись.

– Да, так бывает. А насчёт нас… Ошиблись все насчёт нас. И больше скажу: я сама, признаться, вместе со всеми ошиблась. Но, что есть, то есть. Только не эта ошибка главное. А главное, что он сделал. Мой муж... как ты помнишь, он сам врач, точнее, бывший, и знал, куда посильнее ударить, чтобы я полностью растерялась...

Замолкаю. Говорить об этом больно. Больно и стыдно. Как будто я признаюсь в своём поражении, в том, что не смогла сохранить что когда-то казалось нерушимым для нашего окружения. Да и меня самой, признаться.

– Он всё ей рассказал? – киваю. – Решил тебя таким образом отомстить за то, что у вас не сложилось? – снова киваю. – Да, настоящий мужик… – естественно, в голосе сарказм. – Слушай, так это же уголовная статья. Раз он врач, его можно посадить.

– Это я и сделаю. Но сначала мама. Она самое дорогое, что есть у меня сейчас. Я не могу её потерять, Антон.

– Не переживай. Я же сказал: всё сделаю для неё. Впрочем, как и для любого другого пациента. У тебя мой телефон сохранился?

– Не знаю.

– Запиши на всякий случай. Я могу тебе ещё чем-то помочь? Имею в виду, кроме операции.

– Нет, нет, извини, я зря тебя начала это рассказывать, – опускаю глаза, вдруг становится по-настоящему стыдно за такие откровения.

– Нормально всё. Носить такое в себе… трудно.

– Антон, сколько понадобится времени, чтобы выходить её после операции? – возвращаюсь к главному.

Думает несколько секунд.

– Восстановление займёт примерно месяц, – отвечает уверенно, опыт-то огромный в этом вопросе, и он совершенно точно знает. – Но тебе не нужно переживать, все тебе помогут. Я обо всём позабочусь. Деньги только нужны будут, сама понимаешь.

– Да, конечно, – киваю быстро, соглашаясь, а в голове начинают крутиться мысли о том, где их взять. – Я постараюсь найти.

– Я слышал, ты открыла клинику? Мне понравилось здание. Начинку только до конца не понял, – в его голосе слышится лёгкое любопытство. – Во всех новостях гремело.

– Да, открыла, но об этом потом, – отвечаю коротко, стараясь не углубляться в детали. – Как раз с мужем и затеяли это мероприятие… На мою беду... Но я, прости, не хочу сейчас говорить на эту тему.

Слёзы катятся по моему лицу без остановки.

По-свойски, по-братски Редковский обнимает меня за плечи и позволяет плакать на его плече. Он молчит. Ждёт. Он просто стоит, предоставив мне время, чтобы успокоиться.

– Марта, – говорит он мягко, – ты не одна. У тебя вон, – кивает в сторону двери, – поддержка какая … мощная. И я здесь. И как сказал тебе несколько минут назад, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе и твоей маме.

– Всё в порядке. Штуку эту вашу… – слышу, как заходит Александр Николаевич и смотрит на нас, – я оплатил. Так что осталось только прооперировать ...

Поворачиваю к нему заплаканное лицо и замечаю, как меняются его эмоции, когда он видит меня в объятьях Антона.

– Прошу прощения, – его голос лёд теперь. От былой нежности в глазах, когда он взял мои руки в свои, не осталось и следа. – Я, кажется, не вовремя. Простите.

Не ожидая ответа, он разворачивается и уходит.

– Кажется, он ревнует тебя, – Антон улыбается широкой улыбкой. – Причём так, что представить страшно. И явно не как друг… близкий, – теперь открыто смеётся.

– Прекрати, – выдавливаю из себя ответную улыбку.

Но сама понимаю: кажется, Антон прав… Только как к этому теперь относиться, при условии, что он оплатил операцию, не знаю.

– Ты так и не выпила свой чай, – замечает полную чашку. – Я не отпущу тебя, пока ты не покушаешь и не выпьешь его, – настаивает.

Соглашаюсь, благодарно киваю и беру чашку в руки. Чай тёплый, почти горячий, и его аромат слегка успокаивает. Пока я пью, мы с Антоном переключаемся на воспоминания о бывшей работе.

Вспоминаем коллег, с которыми когда-то работали, рассказываем кто где теперь.

Редковского приглашают на операцию.

– Всё будет хорошо. Не жди, поезжай домой.

Он уходит, и я снова остаюсь одна с мыслями о маме и о поступке Артура.

Через несколько минут, взяв себя в руки, выхожу из больницы.

Не сразу понимаю, как неслышно возле меня оказывается Воронов. Я думала, он уже десять раз пожалел о том, что сделал для меня и мамы, и давно уехал. А он ждал меня за пределами больницы?

Александр Николаевич смотрит на меня тяжёлым взглядом и изучает моё лицо. Задерживается на губах, но словно опомнившись, отводит глаза.

– Я голодный. Очень. А вы? – мягким голосом начинает говорить первый.

Его голос тихий, и в нём дрожит лёгкая неожиданная хрипотца.

А я не знаю, что ответить о предложении съездить на ужин. Честно, даже не обращала внимания на то, голодная я или нет.

– Наверное, голодная… – пожимаю плечами, потому что еда меня мало сейчас волнует.

Но он уже сделал свой вывод и снова принял решение сам.

– Поехали, – от недавнего холода, когда он смотрел на меня в кабинете, где я стояла в объятьях Антона, не осталось и следа.

Как много у него лиц, интонаций, я никак не могу к этому привыкнуть. Но умение держать себя в руках независимо от ситуации и быть разным меня несомненно восхищает в нём.