Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы (Кэтлин О'Рейли) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 12

Что за весна без ежегодной пасхальной процессии? И что за пасхальная процессия без перепалки по поводу моды на шляпы? Знайте же: в этом сезоне совершенно неактуальны головные уборы в стиле милитари и все ассоциирующиеся с этим стилем аксессуары. У Пасхального Кролика в зубах должна быть морковка, а не сигара, так что долой Верблюдов и прочие показатели гипермужественности. Настоящего мужчину видно и без камуфляжной фуражки, а ненастоящего — и без алой пелерины.

Сегодня вечером состоится презентация новой книги Дейва Эггерза «Еще одно невыполнимое задание для неуверенного в себе гения». Дейв Эггерз, один из самых раскрученных авторов Нью-Йорка, будет давать автографы всем желающим. Журналист Энтони Лупинус попотчует нас свежайшими (всего лишь годичной давности) подробностями процесса над Мартой Стюарт.

Владелица бутика сумок на Пятой авеню в последнее время привлекает к себе слишком много внимания. Интересно, зачем она так суетится? Вот хотя бы в субботу — за один только вечер эта леди была замечена в более чем дружеских объятиях четверых мужчин. Поговаривают, что она находилась под кайфом. Я не особенно верю — за что купила, за то и продаю. А вот сумки на Пятой авеню никто почему-то покупать не торопится.

Конечно же, мне не простят, если я не упомяну о том, что пара Шелби/Гарри (Шарри) распалась. Шелби уже была замечена под руку с самыми завидными женихами нашего славного города — Дереком, Джонсоном и Рокко. Гарри, когда его видели в последний раз, лил слезы над кружкой пива.

Натаниэль звонит во вторник и приглашает меня прогуляться. В первый момент Бесстрашная Ви (забывшая, что Натаниэль еще не видел ее с жирной задницей) радостно соглашается. С Натаниэлем я забываю о многих неприятностях. Поэтому отменяю встречу с Рольфом в баре — напьюсь в другой раз.

Натаниэль заходит за мной домой. Он мрачнее тучи, и не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить причину его праведного гнева. Я долго выбираю сумочку, вожусь с ключами — все в надежде отсрочить сцену.

— Я тут почитал «Пост», — начинает Натаниэль, не желая дать мне ни минуты, чтобы собраться с мыслями.

Он читал «Пост»! Только этого не хватало! Я кладу ключи на полку.

— Неужели ты веришь этой желтой газетенке?

— Там твои фотографии. С тобой, кажется, только ленивый не целовался!

Так он из-за поцелуев! Вот чудак! Если у вас нет души, о целомудрии вы волнуетесь меньше всего. Сяду-ка я лучше, а то неизвестно, до чего мы так договоримся.

— Это все случайные знакомые.

Но Натаниэль уже не владеет собой. Он мечется по комнате, как тигр по клетке. Мои оправдания для него — пустой звук.

— Случайные, Ви! В том-то и дело. У тебя в жизни все случайное.

Я открываю рот, но Натаниэль бросает на меня такой взгляд, что заготовленная шутка тут же вылетает из головы.

— Не всё, — говорю я, и это почти правда.

Вряд ли Натаниэлю хотелось услышать именно эти слова, иначе почему он идет к двери?

— С тобой я просто теряю время.

Я, однако, гораздо проворнее.

— Нет, не говори так, Натаниэль. Пожалуйста. — Я крою виноватую улыбку. — Это мелочи жизни!

Натаниэль смотрит на меня сверху вниз. Он явно пытается что-то разглядеть за великолепным фасадом, но я сопротивляюсь изо всех сил. На самом деле я просто боюсь — он может увидеть, что за этим самым фасадом ничего нет. Наконец Натаниэль сменяет гнев на милость. Отомри! Я снова беру ключи.

На улице Натаниэль подводит меня к огромному мотоциклу. У некоторых женщин мотоциклы ассоциируются с сексом; у меня они ассоциируются с ловушками, которые на каждом шагу расставляет смерть. После бурной сцены (последнее слово за Натаниэлем) я соглашаюсь ехать, но сердце у меня уже заранее в пятках.

— Я думал, ты любишь риск.

Натаниэль застегивает шлем у меня под подбородком.

— Знаешь, риск риску рознь, — возражаю я, и тут до меня доходит, что я должна взгромоздиться на этого монстра.

Натаниэль бегло оглядывает мою юбку из легкого шелка и хмурится.

— Переоденься, если хочешь.

Я уже собираюсь метнуться наверх и напялить штаны, но вспоминаю, что я пока еще Ви Жирная Задница, а в юбке это незаметно. Придется пустить по ветру осторожность (а вместе с ней и викторианскую скромность). Я усаживаюсь на мотоцикл.

Через несколько минут мы летим через туннель Холланд. Мои коленки обхватили лучшую задницу в армии Соединенных Штатов. Так создается некая иллюзия защищенности. Я вцепилась в Натаниэля как клещ по двум причинам. Первая — моя уже упоминавшаяся некрофобия, а вторая — мурашки, которые вызывает соприкосновение с его вездесущими мускулами.

Ощущение от поездки странное: в туннеле стоит указатель «На Нью-Джерси», а вы знаете, что для меня лучше смерть; и в то же время восхитительный ужас, граничащий с невыносимым восторгом. В голове одна-единственная мысль: «Господи, только не сейчааааас!!!»

В какой-то момент (картинка заслуживает внимания: юбка развевается на ветру, руки ухватились за Натаниэля как за соломинку, целый табун лошадиных сил ревет между ног) я почти не сомневаюсь, что Натаниэль не теряет со мной времени.

Почти.

В Штате садов[24] гнусно: сплошные грузовики, кучи мусора, строительные леса, разбитые машины. Что и требовалось доказать. Слава богу, мы уже приехали в Белмар. Я наскоро стряпаю заклинание, чтобы поправить прическу после шлема, и с грацией гонщика-профессионала соскакиваю на землю.

Местные жители, пользуясь тем, что пока не сезон и отдыхающие не понаехали, оккупировали пляж и отчаянно мажутся кремами для загара. По морю бегут барашки, на горизонте торчит несколько рыбацких лодок и монструозный танкер. Во время поездки «с ветерком» Натаниэль, кажется, несколько поостыл — он берет меня за руку, и мы начинаем фланировать по пляжу. Между выходом № 137 и указателем «На Эшбери-парк» я получаю помилование (хотя вряд ли его заслуживаю).

— Ты приезжала сюда, когда училась в школе?

— С моей мамулей приедешь, как же! Мы таскались только в Саутгемптон — якобы не могли себе позволить съездить куда-то еще.

— Жалко. А мои родители каждый год снимали здесь дом.

Перед глазами возникает юный, куда более жизнерадостный Натаниэль — голый по пояс, в шортах, вразвалку разгуливающий по пляжу и изо всех сил косящий под Траволту.

— Натаниэль, ты, наверное, косил под Траволту? — ехидничаю я.

Натаниэль пожимает плечами, что можно истолковать как: «Да, но мне неприятно это признавать».

При мысли, что на заре туманной юности наши с Натаниэлем пути могли пересечься и жизнь моя сложилась бы совершенно иначе, меня начинает потряхивать.

— Я люблю быть у воды, — произносит Натаниэль, и голос у него теперь совсем спокойный.

— А зашлют тебя небось в пустыню.

— Именно. Потому-то я и привез тебя сюда.

Значит, у Натаниэля что-то вроде прощания с океаном. Странно: мы оба не ждем от будущего ничего хорошего, но сегодня у нас маленькая передышка.

Натаниэль покупает мне хот-дог, мы едим, сидя на песке, а чайки орут, хлопают крыльями и буквально смотрят нам в рот в надежде, что мы уроним крошку-другую. Натаниэль кормит настырных тварей. Я, зная, что от этого они станут только еще настырнее, крошек не оставляю. До чего же мы все-таки разные.

Покончив с ланчем, мы просто молча смотрим на волны. Мне ужасно нравится на пляже, главным образом потому, что Усамабад от него чертовски далеко.

— Натаниэль, тебе случалось убивать людей?

Он кивает, но в подробности вдаваться явно не намерен.

— А тебе не кажется, что это грех?

Вопрос звучит бестактно, но ведь я рассчитывала разговорить Натаниэля и убедиться, что не я одна такая скверная. Кажется, перегнула палку. Оправдания мне нет, а Натаниэль здорово обиделся.

— Думаешь, Ви, я поведусь на твои уловки? Не поверю, что ты настолько наивна.

Знал бы Натаниэль, до чего мне хочется, чтобы он был грешным, скверным, испорченным! Или хотя бы морально неустойчивым, вроде меня.

— Нет, ты хороший, — подытоживаю я.

На губах остается легкий привкус грусти.

Потом мы долго-долго гуляем. По пляжу толпами ходят подростки и пенсионеры — повылезли к вечеру. Аккуратные домики чередуются с магазинами, цены в которых зашкаливают — в раю экономить как-то не принято. Вскоре солнце садится, и на побережье официально наступает ночь. Пляж тут же преображается — в темноте шум океана успокаивает, как четвертый мартини. На секунду я вспоминаю о будущем ребенке Меган.

— Натаниэль, можно тебя кое о чем спросить?

— Да о чем угодно.

— Ты когда-нибудь думаешь о конце света?

Натаниэль качает головой:

— Чего о нем думать — я его своими глазами видел, и не раз.

По интонации я понимаю, что Натаниэль имеет в виду далеко не фильм «Армагеддон».

— Как тебе кажется, ты попадешь в рай?

— Нет никакого рая. После смерти ничего не будет.

У меня прямо язык чешется сказать, что он заблуждается, и привести неоспоримые аргументы, но я и так уже сваляла дуру, представив Люси подругу. Умные, как известно, учатся на своих ошибках. А очень умные (к каковым я, по-видимому, не отношусь) — на чужих.

Встает полная луна, по волнам бежит лунная дорожка. Мы возвращаемся к мотоциклу.

— Давай еще побудем, — прошу я.

— Это в Джерси-то? — усмехается Натаниэль.

— Джерси не так уж плох.

Я устраиваюсь на сиденье мотоцикла. Натаниэль обнимает меня сзади, сцепляет пальцы у меня на талии, как будто мы уже едем и я могу упасть. Я прислоняюсь к его груди, он убаюкивает меня рассказами о бурной юности. Боже, сколько же возможностей я упустила!

— Натаниэль, тебе есть в чем раскаиваться?

Он замолкает, но я слышу, как он шумно дышит, пока обдумывает ответ.

— Да, есть, конечно. Я наделал дел, пока пил. Отец умер в прошлом году, а я так и не попросил у него прощения за свои подвиги. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы пришел к отцу с повинной.

— Но ведь твоя мать жива. Ты можешь искупить вину перед отцом, заботясь о матери.

— Ну да, конечно могу. Родители переехали в Мидуэст, когда я поступил на службу. Я к ним редко приезжал, особенно пока отец был жив. Потом, уже когда мать осталась одна, пару раз помогал ей с домом.

— Понятно.

Мне ли не знать, что такое «сделанного не воротишь»!

— Ви, а ты в чем-нибудь раскаиваешься?

— Конечно. Чем я лучше других?

Натаниэль, как воспитанный мальчик, не требует подробностей, у меня ни малейшего желания исповедоваться.

— Лучше расскажи о своем вечере встречи. Как обычно проходят такие мероприятия? Наверное, парни в камуфляже весь вечер потягивают пиво, играют в покер и травят байки о своих любовных похождениях?

Натаниэль смеется.

— Да, примерно так все и происходит. Слушай, а пойдем со мной! Будет обед, а потом танцы. Хотя, конечно, в твоей «Шотландке» все намного пафоснее.

Мое желание пойти с Натаниэлем гораздо сильнее, чем следовало бы. Натаниэль в сто раз опаснее всех мужчин из моего окружения, вместе взятых, и я это знала с самого первого дня. Он хочет затянуть меня в болото, из которого я насилу выбралась и обратной дороги в которое нет. И ни Натаниэлевы волшебные поцелуи, ни его нежные взгляды тут не помогут. Я морщу нос.

— Спасибо, конечно, за приглашение, но ты ведь знаешь, такие мероприятия не в моем стиле.

Блеск в Натаниэлевых глазах становится холоднее. Я закидываю голову и смягчаю отказ поцелуем. Натаниэль перебирается на свое место и заводит мотор. В темноте не видно, что глаза у него теперь как лед, но я-то знаю: холод никуда не делся.

— Не понимаю, о чем я только думал, — сухо произносит Натаниэль.

Зато я прекрасно понимаю, о чем конкретно он думал, но, сколько бы я сама ни думала об этом, судьба моя предрешена. Обратно ехать далеко не так прикольно — я успеваю возненавидеть Манхэттен прежде, чем впереди появляются знакомые огни. Я продала душу за то, чтобы жить в Нью-Йорке, а меня тянет обратно в Джерси.

Сегодня четверг — меня ждет ужин у Люси, королевы ада. А дома мне светит просмотр «Кумира Америки» в обществе мамули. Прямо хоть разорвись. Я отправляюсь в логово дьявола, неся на своих плечах (простите, бедрах) всю мировую скорбь.

Едва переступив порог квартиры Люси, я попадаю в преисподнюю, где все как сговорившись ходят с распущенными волосами и… в коричневом. В жизни не видела столько твида и вельвета одновременно. Но это бы еще ничего. На глаза попадается личность в камуфляже, и я в ужасе пячусь к выходу. От умных разговоров дышать темно. Неужели я стану тушеваться перед этим высоколобым бомондом? Не дождутся!

Меган в своей стихии. Может, богемные замашки, которые она прежде успешно душила, наконец взяли верх, а может, у нее просто нет вкуса — поди пойми. В гостиной все так же, как мне запомнилось, только смазливый бармен куда-то делся. Посреди комнаты красуется обеденный стол (весь из себя антикварный, наверняка «чиппендейл»). На стенах размещено не меньше сотни маленьких жидкокристаллических телевизоров, и каждый жужжит свое. Интересно, что показывают в логове дьявола? Как ни странно, ничего сугубо дьявольского. Крутится клип из фильма «Шестьдесят минут», в котором фигурирует тип, как две капли воды похожий на типа, прислонившегося к стене в стороне от толпы.

С другого жидкокристаллического экрана передают интервью, поминают некоего Хоббса. Понятия не имею, что за птица Хоббс, да и какая разница? Все, однако, горячо обсуждают Хоббсовы похождения. Я собираюсь проследовать дальше, но тут подгребает Шелби. Я, как ни странно, рада: уж лучше Шел, чем эти интеллектуалы. Взгляд падает на подбородок Шелби — он безупречен, и отсутствие кашне говорит само за себя. Элементарно, мой дорогой Ватсон, чудеса пластической хирургии, только и всего. Я осторожно заглядываю Шелби за уши.

— Не парься, швов все равно не найдешь. Я очень старалась.

Глаза у Шелби прямо светятся.

— Выходит, ты на втором уровне? — шепчу я.

Так вот откуда эти золотистые блики в волосах, вот почему так сияет кожа! Да и бюст стал пышнее и выше. Сказать, что я ненавижу Шелби, значит ничего не сказать. Стыдно признаться, сколько часов ушло на безуспешные попытки вернуть заднице упругость. Я ежесекундно чувствую, что такое фунт лиха и почем он у Люси.

Рука Шелби легко скользит по безупречным изгибам ее же тела.

— Не пройдет и двух суток, как я окажусь на третьем уровне и, если ты не будешь хорошей девочкой, напущу на тебя люсибоязнь.

Это у нас в Программе улучшения качества жизни такой тонкий юмор.

— Кстати о демонах. Шелби, мне нужно с тобой поговорить.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Как тебе работается с моей матерью?

— Она просто находка!

Шелби явно преувеличивает, но зачем-то же она это делает. Проглочу.

— Да, наконец-то мама смогла раскрыть свой талант. Кстати, Шел, если хочешь и дальше с ней работать, придется тебе соблюдать кое-какие условия.

Шелби кивает.

— Какие угодно. Мы же подруги, Ви.

— Так вот. Не вздумай ее завербовать. Поклянись, что не завербуешь.

— Злая ты, Ви. Неужели ты так плохо обо мне думаешь?

— Нет, что ты.

От щепетильности Шелби не умрет, это ясно. Но покраснела она очень натурально.

Шелби задирает безупречный нос.

— Только не думай, Ви, что за твою маму я прощу тебе долг. Надеюсь, ты не забыла о двух душах? Меня не проведешь. С новыми душами я выйду на пятый уровень. И в случае чего ты быстро почувствуешь разницу — на пятом уровне я смогу насылать выборочную амнезию и подложные воспоминания.

Шелби возвращает меня к суровой действительности. В последнее время я так много думала о спасении цивилизации, что совсем забыла о собственном продвижении. Или я намеренно гнала амбициозные мысли? В животе противно ноет, язык сам собой произносит мерзкое:

— Ой, Шелби, не надо! Я всего лишь на втором уровне…

— Брось прибедняться, Ви. Ты — самая известная личность в Манхэттене. Как ты думаешь, почему я сразу согласилась подписать контракт? Потому что хотела стать похожей на тебя.

Глаза у Шелби честные-честные. Я два года потратила на то, чего она добилась за считанные недели.

— Спасибо, Шел…

— Насчет двух душ…

Шелби широким жестом обводит гостиную. Просто шведский стол — души на любой вкус, бери сколько влезет. Но у меня что-то нет аппетита. Эти люди мне несимпатичны — всегда терпеть не могла снобов. Какое мне дело, отправятся они в ад или нет? Или лучше поставить вопрос так: если я не сумею спасти цивилизацию (а я наверняка не сумею), какая разница, куда попадут все эти довольно гнусные душонки после смерти? Внутренний голос подсказывает, что существенная.

— Шелби, я их всех впервые вижу. Нужно действовать очень осторожно, соблюдать все условия Программы. И потом, ты же меня знаешь…

Я пожимаю плечами, причем совершенно не в тему.

— Не волнуйся, я тренировалась. Смотри и учись, пока бесплатно.

Шелби волнующей походкой приближается к смазливому шатену и начинает флиртовать. Она воркует, ее рука скользит по шелковой блузке к талии и ниже, и я ловлю себя на мысли: «Черт, Шелби бесподобна!» А я? Конечно, я тоже бесподобна. Пока я рефлексирую, она шепчет что-то шатену на ухо, и они, рука в руке, удаляются к Люси. Я в шоке. Шелби сделала это по-быстрому. На вербовку клиента ушло три минуты сорок семь секунд — рекордное время. По толпе бежит ропот.

Вскоре Шелби возвращается, уже без не-содержащего-души-шатена, но зато с победной улыбкой.

— Все просто, Ви. Нужно узнать, о чем человек мечтает.

Когда-то я пребывала в счастливой уверенности, что знаю, о чем мечтают люди; но это было давно.

— И о чем же мечтал этот тип?

— О том же, о чем каждый самец.

Да, не нужно быть Циолковским, чтобы решить эту задачку. Но не подогнала ли Шелби решение под ответ в конце учебника? Забудьте все, что я плела про оргазмы с пол-оборота — член должен стоять сам по себе, а не потому, что это оговорено в контракте с Люси. Так и вижу смазливого шатена годика примерно через три: блондинки снятся ему в кошмарах, размножаясь, как гремлины, очередь к нему в студенческую общагу занимают за семестр, а мечтает он только об одном — стать евнухом.

— Шелби, ты просто акула бизнеса.

— А ты, Ви, слишком добрая.

Шелби права, как это ни печально. Я действительно стала слишком доброй, мягкотелой, сентиментальной. Неужели мне до конца дней моих придется по капле выдавливать из себя толстозадую бухгалтершу? Куда девалась Великолепная Испорченная Ви? Почему Шелби удалось меня обскакать? Почему я не только не вышла на следующий уровень, но и сдала позиции? Я ведь сама выбрала себе жизнь — когда же я начну пользоваться своими возможностями на полную катушку, как Шелби? И ведь в этом нет ничего плохого — сборище в гостиной Люси мне глубоко параллельно. Иначе для чего я продала душу?

— Добрая? — фыркаю я. — Смотри и учись — действовать будет Железная Ви.

Я иду к приятелю шатена, типу в хаки и в галстуке с огурцовым узором. Вдобавок на нем сабо. Достаточно, чтобы у настоящей леди начались позывы на рвоту.

— Привет, я — Ви.

Я касаюсь его руки, но тут же отдергиваю ладонь, как от жабы.

— Гордон Ковел. — Он чешет нос. — Как вы сказали? Ви? Что-то ваше имя мне не знакомо. Для кого вы пишете?

Я вскидываю подбородок. Если этот пентюх думает, что может меня опустить, то он… он может, черт бы его побрал (за последним дело не станет. Вперед, Ви!)

— Чем вы занимаетесь, Гордон?

Небось сочиняет какую-нибудь бодягу для детей дошкольного возраста.

И тут на сцене в роли образцовой хозяйки появляется Люси.

— Гордон пишет фантастические рассказы, которые кажутся реальнее самого махрового реализма, — улыбается Люси. — У нас с Гордоном много общего.

Люси думает, что своей улыбкой она окончательно меня задвинула. Но я так просто не сдамся. Мне нужна идеальная задница — это ли не стимул?

— Гордон, мне кажется, вам стоит написать триллер, — говорю я со сладкой улыбочкой.

Люси, как заправский коммивояжер, у которого в чемодане широкий ассортимент — от мелких заподлянок до крупных неприятностей, — откидывает голову и хохочет.

— Сколько раз я пыталась втянуть Гордона в нашу Программу, но он как кремень. Попробуй, Ви, может, у тебя получится.

Графоман не отразим ни в одной луже. Чего стоят одни только патлы, в которых отлично устроились бы на зиму все крысы и мыши Ист-Энда! По моим представлениям, Гордон спит и видит, как бы оказаться на втором уровне. Да и карьера его могла бы круто взлететь.

Но это по моим. Гордон же смотрит сквозь, Гордон явно не намерен продолжать разговор. Таким взглядом еще два года назад на меня смотрели буквально все. Я фыркаю. Неужели Великолепная Ви не сможет завербовать это пугало? Да на раз.

— Мистер Ковел, у вас есть мечта?

Взгляд Гордона скользит мимо, по чужим задницам. Наконец я удостаиваюсь ответа. В голосе — скука высшего существа, вынужденного тратить драгоценное время на интеллектуальных плебеев вроде меня.

— Мечты — это стон разума, запертого в материальную оболочку, это томление бренного тела по высшим сферам, в которые нет иного пути, кроме как через творчество. Одно лишь творчество способно освободить разум от цепей материальной повседневности и вознести его к звездам.

— Хватит батон крошить, мистер Хемингуэй. Мечта есть у каждого.

Я самым невежливым образом обрываю великолепную тираду.

— Вы меня утомили. — Гордон поворачивается к Люси, давая понять, что со мной не желает иметь ничего общего. — Люси, где вы отрыли эту безмозглую тлю?

Все мои силы уходят на то, чтобы не заехать ему ногой по яйцам. Справиться с этим желанием очень помогает мысль, что яиц у таких типов не бывает по определению, а значит, незачем делать лишние движения. Будь я на седьмом уровне, я бы тотчас превратила предполагаемые яйца в ледяные шарики. Люси спешит на помощь. Один взмах ресниц — и писатель-фантаст преображается. Скуки в глазах как не бывало. Теперь и Ви годится в собеседники.

— Так о чем вы мечтаете?

— О рецензии.

— О какой конкретно рецензии?

— На обложке моей книги. Я хочу, чтобы рецензию написал Сэлинджер. Одобрение гения — все равно что торговая марка, своеобразный знак качества.

— Ну, раз вы больше ничего не хотите…

Черт, просто обидно, до чего эти мужчины примитивно устроены. Даже помечтать толком не умеют. Никому не нужна власть над миром, никто не покушается на старинные клады. Всем подавай модную сумку или рецензию на обложке. Измельчали люди, что и говорить.

— Сэлинджер ведь жив? В смысле, если он уже умер, дело будет несколько труднее уладить, хотя ничего невозможного для нас нет.

— Живехонек, но рецензий не пишет принципиально. Имидж у него такой.

Люси смотрит на меня сверху вниз и улыбается, будто мысли читает (последнее весьма вероятно). Она снова меня проверяет. Блин. Гордон — баран, он вообще недостоин души. И забрать ее будет элементарно. Я верну себе возможности третьего уровня и великолепную задницу, а он пусть пятистопником расписывает ощущения от прыща на собственной заднице. В конце концов, я же не собираюсь провести остаток дней в неравной борьбе с дьяволом?

— Гордон. — Я обнимаю фантаста за плечи. Люси еще не успела прочитать мои мысли, она в замешательстве. — Гордон, вы графоман. Ваша писанина — полный отстой. Если судьба будет к вам благосклонна, вы закончите свои дни в Канзасе, штатным корреспондентом какого-нибудь «Вестника Уичито». Мистер Сэлинджер не уделит вам ни минуты своего драгоценного времени. Мои соболезнования.

Ковел гордо удаляется, стараясь топать как можно громче. Мы с Люси остаемся одни.

Йеес! Я это сделала! Я обломала Люси, причем виртуозно! Морально я уже готова к тому, что сейчас меня разнесет до пятидесятого размера, но пока необратимых изменений в организме не наблюдается. Так-то, Люси. Я сделала выбор, и тебе придется его принять.

Глаза у Люси становятся грустные-грустные.

— Ну зачем ты так, Ви? Почему ты все делаешь мне наперекор?

— Я тебе что, пластилин? Я человек, Люси. Мы все люди. Может, у меня и нет души, но с мозгами, уж извини, все в порядке. Найди себе другую шестерку, из нее и лепи по своему образу и подобию.

— Заметь, предложение исходило не от меня.

Голос у Люси все еще сладкий. Теперь добра не жди, но я слишком преисполнена гордости за свои слова. Я поступила правильно, и никто не убедит меня в обратном.

Тут подваливает Шелби, которая в принципе не способна почувствовать себя лишней. Возможно, она хочет узнать, не завербовала ли я для нее пару-тройку душ. Сучка.

Люси одаряет любимую шавку нежнейшей улыбкой. Умница, принесла именно те тапочки, какие требовалось. Шельма Шел сияет в ответ. Флаг ей в руки.

— Шелби, покажи Ви, на что ты способна. Верни мистера Ковела — мы еще не закончили разговор.

Шавка бежит за следующей парой тапочек, я встряхиваю головой: Люси хочет посмотреть, как далеко способна зайти Зарвавшаяся Ви. Ковела, конечно, она не завербует, но вдруг вздумает помешать Шелби?

— Не думай, Люси, что я стану бороться за душу этого козла и терять еще один уровень. Было бы из-за кого.

— Ты боишься меня, да?

— Нет.

— Ви, Ковел не стоит твоих усилий.

— Конечно не стоит.

Возвращаются Шелби и Ковел. Люси что-то шепчет Шелби на ухо, и та пускает в ход тяжелую артиллерию. Сильна, ничего не скажешь.

— Так значит, вам нужна рецензия Сэлинджера? — поет Шельма Шел.

Ковел кивает.

Мозги у Шелби уже заработали.

— Мы это организуем. Вам следует подписать с Люси кое-какие соглашения. Не пройдет и двух дней, как рецензия будет готова.

Гордон смотрит с недоверием.

— Вы не знаете Сэлинджера.

Шелби вздергивает безупречный подбородок:

— Это Сэлинджер не знает меня. Так по рукам?

— Если вы это сделаете, я съем свою шляпу. Но я как-то не привык верить в чудеса.

Люси бросает на меня выразительный взгляд.

— И зря. Чудеса случаются. Просто нужно правильно подойти к делу.

Дождавшись, пока Ковел отвалит к своим братьям по разуму, Люси продолжает разговор.

— Ви, неужели ты забыла о своих собственных мечтах?

— Рецензия Сэлинджера в мои планы никогда не входила.

— Знаю. Именно за это я тебя и люблю. Ты — словно я сама, можно в зеркало не смотреться.

Люси не льстит. Это чистая правда. В груди, в районе солнечного сплетения, что-то ноет и пульсирует, будто больной зуб отдает.

— Ты всегда говоришь именно то, что нужно.

Люси кивает в сторону Меган — та поглаживает свой уже несколько оттопырившийся живот.

— Видишь, она просто светится от счастья. Ее мечта скоро сбудется.

Я смотрю Люси прямо в глаза (это гораздо страшнее, чем кажется) и стараюсь представить, что она позволила Меган забеременеть исключительно из человеколюбия. Но нет, Люси расчетлива, она своего не упустит. В такие игры в одиночку не играют.

— Девять месяцев — большой срок. Мало ли что может случиться, — загадочно говорю я.

Все, я бросила перчатку, назад пути нет.

Мы молча пьем мартини, и в конце концов мое любопытство берет верх над разумом.

— Вот можешь же быть хорошей, когда хочешь, — говорю я Люси. — Только не думай, что я подлизываюсь. Я правда так думаю.

Люси, однако, мои слова не радуют.

— Почему все считают меня чудовищем? Почему я всегда в роли козла отпущения? Выродок расстреливает четырнадцать школьников, а виноват дьявол. Тиран делает из своих подданных суши — его называют Сатаной. Вечно я крайняя. Вот если бы тебя ругали последними словами, да не два дня, а две тысячи лет? К тому же в большинстве случаев незаслуженно? Разве это я грозилась уничтожить мир? Разве это я насылала голод, потоп, чуму? Так за что же меня ненавидят?

Не знаю, как насчет чумы и голода, но в угрозе уничтожить мир Люси явно повинна. Впрочем, сейчас неподходящий момент для обвинений, хотя бы и справедливых.

— Может, тебе сменить имидж? Попробуй что-нибудь жизнеутверждающее.

Люси улыбается, и тут я замечаю, что глаза у нее усталые.

— Ладно, хватит. У меня полон дом гостей, а я нюни распустила.

И тут мне становится жалко Люси. Всего на мгновение, но жалко. Я улыбаюсь ей как сестре:

— Но ведь это так по-женски, Люси.

Остаток вечера — сплошная тягомотина. Мы обсуждаем последнюю редакторшу «Нью-Йорк таймс». Сама старая грымза на ужине не присутствует, и я просто не понимаю, какой смысл о ней говорить. Проехали, и ладно. Озвучено несколько рецензий (надо будет запомнить для общего развития).

«Книга пропитана нарциссизмом и очень претенциозна. Автор знает только одно местоимение — «я». Безбожно перехвалена» (Перри о «Дневнике Анны Франк»).

«Автор без конца критикует современную политику. Книга скверно составлена и на редкость нечитабельна» (Тэйлор-Смит о Библии).

«Сюжетная линия нечеткая, а это утомляет. Примитивный язык. В общем, полный отстой» (Бейкерслей о повести «Убить пересмешника»).

Воздух в гостиной до такой степени пропитан завистью, что даже я, стерва из стерв, начинаю задыхаться. Я мысленно затыкаю уши — хватит с меня разговоров о зеленом винограде — и принимаюсь за еду. Меган подцепляет вилкой кусок горбуши.

— Ты бы не ела рыбу — в ней может быть ртуть, — предупреждаю я.

— С чего ты взяла?

— По Си-эн-эн передавали, — отвечаю я, не переставая жевать.

— Как твоя мама?

— Жертв пока нет ни с одной ни с другой стороны.

— Ясно. — Меган намек поняла и переводит разговор на другое. — Шелби великолепно выглядит. Как ты думаешь, она сделала операцию?

Я быстренько спихиваю Меган с опасной дорожки.

— Нет, конечно. Это все гомеопатия.

Меган проглатывает, как хорошая девочка.

— Надо будет спросить, что она принимала.

— Тебе нельзя. Ты ждешь ребенка.

— Ах да, верно.