Кайл
Эмма неожиданно легко согласилась поехать со мной. Стоило ей услышать, что жить ей больше негде, она сникла и только качала головой, повторяя: я отработаю!
Я пока не стал наседать. Пусть успокоится. Столько ведь пережила за день.
Короткая экскурсия по особняку оставила у нее неизгладимые впечатления, могу поклясться. Эмма глядела по сторонам с искренним восторгом. Это тешило самолюбие.
Пустой, но какой-то сумбурный день утомил. Так что на сегодня я решил закончить с делами. Отвел Эмму в комнату и, не слушая ее глупых и смущенных бормотаний, пошел спать.
Утро наступило неожиданно рано. Посыльный из управления появился на пороге до восхода. Послание меня порадовало. Мне обещали прислать запрошенные документы о высших чинах наших служащих и разрешение заняться их изучением дома. Карета с ценным грузом появилась через полчаса после посыльного. Довольный Пьер под охраной двух полицейских внес мне неприметный серый сверток и, пожелав удачи в изысканиях, ушел.
Завтракал я в кабинете, не желая терять времени. Там же и сидел, когда в дверь бесцеремонно вломились.
В первое мгновение опешил. Не то чтобы я забыл о гостившей у меня девушке, но ее смелое появление в кабинете действительно поставило меня в тупик. Еще же несколько озадачил ее вид. Бедное платье и так скрывало под собой прелесть молодого тела. Сейчас же Эмма выглядела… пугающе. Серое растянутое нечто сверху, потрепанное снизу. В руках швабра и ведро.
— Доброе утро, сэр Кайл. Разрешите приступить к своим обязанностям? — развеял мои сомнения в собственном разуме и в разуме моей гостьи ее голос.
— Хорошо, только не мешай. Я работаю, — едва сдержав нервный смешок, углубился я обратно в документы.
Эмма работала тихо, ничуть не мешая своим присутствием. А вот ее пляски у окна доставляли массу неудобств. Блики то и дело прыгали по бумагам и лицу. Какое-то время я стоически терпел это, надеясь, что девушка, наконец, закончит и уберется. Но окна в особняке были немаленькими, и в итоге я не выдержал. Поднял взгляд и едва сдержал странный звук, вознамерившийся вырваться из горла.
Эмма с улыбкой, отражавшейся в свободных от пены стеклах, терла окно. То вытягивалась вверх, прогибаясь в спине и чуть поднимаясь на носочки. Тогда, уже почти насквозь мокрая ткань растянутого нечто касалась кожи. Натягивалась. Обрисовывала изгибы и аккуратные холмики груди с острыми сосками. Затем девушка опускала руки, чуть сгибалась. Тогда ткань обтягивала другие полушария. Они были ничуть не хуже. А в растянутой горловине, если привстать и всмотреться в отражение, наверняка можно было рассмотреть…
Я согнулся над бумагами, вперив взгляд в буквы. Но ни одна из них не проникла в мозг. Он был занят увиденным образом.
Дыхание сбилось. Казалось, из груди рвался огонь предков вместе с хрипами. И слышать это должна была не только Эмма, но и слуги внизу. Сидеть было не слишком уютно. За столом стало тесно. Захотелось немного пройтись… проветриться. Желательно подальше от Эммы. Или наоборот. С ней. К ней. Подойти. Провести руками по мокрой ткани, обрисовывая прятавшиеся под ней прелести. Разодрать растянутую горловину.
Я не заметил, что вновь поднял голову и таращусь на Эмму остановившимся взглядом. Опомнился, собирался опять вернуть его столу и едва не задохнулся. Заколка, до того подозрительно сползавшая вместе с тяжелыми прядями все ниже, окончательно капитулировала. Волосы рассыпались по плечам, очертив как раз в очередной раз проступившую фигурку.
Стон лез из груди с упорством таракана. Пришлось стиснуть зубы, мешая ему прервать созерцание. Эмма вытерла домытое стекло. Отошла, рассматривая свою работу, а я поедал ее взглядом. Девушка улыбнулась и повернулась. Это был удар под дых. До того я больше полагался на воображение. Сейчас же все то, что я дорисовывал, рассматривая отражение в стекле, предстало перед взором. Через мокрую ткань было видно все! Каждый изгиб, каждую линию, ямочку!
Внутри ворочалось что-то страшное. Желало выбраться, схватить добычу. Прижать сильнее, до крика наслаждения. Впитать в себя запах и стон удовольствия.
— Ваше поручение выполнено, — вырвал меня из эмоциональной бури робкий голосок.
— Хорошо.
Только предки знают, чего мне стоило это слово.
Идти?
Иди, иди, Эмма, подальше от греха.
Какие могут быть дела после такого? Стоило Эмме выйти, я встал, прошелся по кабинету и остановился у чистого теперь окна. Выглянул на улицу, но отвлечься не получилось. Двор потускнел, и на его место пришел недавний образ в мыльной пене. Разум заменил грязное окно на ванну. Пену оставил. Только добавил к Эмме меня.
Зарычав, отшатнулся от окна. Запер кабинет и вышел на улицу, пройтись. На обратной дороге зашел на кухню, за вином. Все, чтобы не возвращаться в кабинет к проклятому окну.
Наконец, работа поглотила на какое-то время. Ровно до того момента, как я поднял голову, чтобы убедиться, что потемнело не у меня в глазах, а на улице, и наткнулся взглядом на окно. Все эмоции вернулись, успев набраться сил.
На этот раз метания по кабинету лишь распалили желание, и я быстро дошел до стола, спрятал документы в сейф и почти выбежал из дома. Мне нужна была разрядка, не Эмме же предлагать отработать крышу над головой таким образом. Хотя внутренний голос тут же возмутился: а почему, собственно, нет? Но подлые мысли я постарался запихать поглубже. Еще не хватало силой тянуть женщин в свою кровать.