Капкан для зверя

Глава 15

Чтобы хоть немного отвлечься, за эти несколько дней я сделала перепись семей клана Черных Львов, которые в срочном порядке покинули город и переехали в Асфентус следом за отцом, скрываясь от преследования. Все данные я переслала тайной организации, которая была создана Владом. Они снабжали их запасом крови и новыми документами, конечно же, тайно. Ищейки были заняты совершенно другой работой.

К утру я валилась от усталости и, закрыв глаза, отдыхала на диване прямо в кабинете, укрывшись пледом и слушая тиканье часов. Когда-то в детстве я засыпала именно под тиканье часов отца в кабинете, он говорил по телефону или работал за своим столом, а потом он переносил меня в спальню. В нашем доме пахло детством и мамой. Воспоминания немного успокаивали, как и присутствие отца и Фэй, которая не отходила от меня весь вечер. Но я с ума сходила от мыслей о своих детях. Как они там? Семи и Ками уже взрослые, а мой маленький? Как он без меня? Кто присматривает за ним? Кто читает ему на ночь сказки и поет колыбельные?

Отец обещал, что как только закончится это безумие, он сделает все, чтобы вернуть мне детей, но это означало его личную войну с моим бывшим мужем… бывшим… дыхание перехватило и стало невыносимо больно. Выдохнула медленно, давая себе перенести приступ внезапной агонии, закрыв глаза.

Я не хотела войны между ними, я надеялась, что потом смогу сама вернуть моих малышей. Потом… чуть позже, когда буду готова бороться за них с Ником… когда стану немного сильнее. Сейчас я сломана, и эти осколки меня еще слишком болят, чтобы вступать в бой с тем, с кем мои шансы на победу почти равны нулю.

Сейчас я смотрела в ноутбук отца, проверяя фамилии. Созвонилась с нашими собратьями на паспортном контроле. Через час я буду знать, пересекли ли эти семьи границу, или их тормознули и вернули обратно. Нейтралы имели своих повсюду.

Закрыла страницы со списками и зашла в свою электронную почту. Артур наконец-то восстановил все пароли и доступ, которого я лишилась.

Открыла последнее письмо от Сэми, оно пришло месяц назад. Тогда я уже не успела его прочесть, в тот момент меня везли якобы в аэропорт, по приказу моего мужа.

Сэми прислал фотографии. Я рассматривала снимки, чувствуя, как саднит в горле, как снова начинаю задыхаться от тоски по ним. Особенно по малышу. Вот он с нянечкой, а вот обнимает Ками за ноги и играет с Сэми в мяч. Я просмотрела каждое фото по нескольку минут, наслаждаясь их личиками. Дошла до последних фотографий и снова задохнулась. Сэми выслал фото отца со мной. Не новые… я их помнила — сняты на сотовый Сэми, когда мы все вместе были в Париже. Я несколько секунд смотрела на тех нас… таких далеких и счастливых, улыбающихся друг другу, с переплетенными пальцами рук, со взглядами, полными любви…

Захлопнула крышку ноутбука и закрыла глаза. Я должна свыкнуться с этим. Нельзя вычеркнуть его полностью. Я могу сколько угодно избавляться от всего, что связывало меня с ним… но я никогда не избавлюсь от воспоминаний и совместного прошлого. Вот такие мелочи будут выбивать у меня почву из-под ног, заставлять снова и снова корчиться в агонии. Я должна привыкнуть. Ко всему… даже к этой безумной тоске по нему, которая моментами будет настолько невыносимой, что я начну орать и выть, сдерживая дикое желание просто услышать его голос, когда у меня заболит каждая клеточка души, делая физическую боль ничтожной по сравнению с агонией сердца. Скоро я начну задыхаться без него, как в приступе паники, обхватив голову руками и раскачиваясь на постели, запрещая себе думать о нем. Начнется изнуряющая, непрекращающаяся война с самой собой не на жизнь, а на смерть. Но ведь станет легче? Когда-нибудь. Станет обязательно.

Моя жизнь вливалась в то русло, когда живешь ради кого-то, я жила мыслью, что заберу детей с помощью отца и снова смогу улыбаться. Часть меня. Вторая часть онемела, ее я старалась похоронить. Все чаще и чаще я справлялась с болью, как с приступом хронической болезни, когда ты точно знаешь все симптомы, предвестники и можешь вовремя его предотвратить или найти силы переждать, но, бывало, что это застигает врасплох. Запах, музыка, вещь, улыбка Сэми, Ками или Ярика. Что угодно. Подсознание реагирует остро и очень болезненно. Это пройдет. Когда-нибудь…

Особенно, пока не вижу его, не слышу. Так легче. Если бы могла и имела право, то забрала бы детей, и сразу же бежала так далеко, как могу, чтоб не нашел. Усмехнулась своим мыслям — захочет и найдет. Из-под земли достанет, в лабиринте с закрытыми глазами отыщет. Если надо… иногда мне извращенно хотелось, чтоб стало не надо, чтоб Ник сам забыл меня, оставил в покое. Да, я дошла даже до этого. Я искренне хотела одного — не вспоминать. Но судьба так часто насмехается надо мной, она плюет мне в лицо, она рвет все мои желания в клочья и в этот раз оскалилась в диком приступе истерического смеха, словно выкрикивая мне — НЕ ЛГИ СЕБЕ, ТЫ НЕ ЗАБЫЛА И НЕ ЗАБУДЕШЬ.

Я смотрела на небо без звезд. Днем не могу смотреть… а ночью часами стою у распахнутого окна, и морозный воздух врывается в легкие. Мне нравится, как ветер треплет мне волосы, а снежинки покалывают щеки. Бывают моменты, когда я вспоминаю хорошее… они редкие, но они бывают. Иногда я закрываю глаза и снова переношусь в прошлое, туда, где еще не было так больно, туда, где девочка смотрела на свое будущее через свое отражение в любимых глазах и считала, что она оторвала самый огромный кусок счастья во вселенной. А счастье оказалось нескончаемой болью.

Я резко распахнула глаза и поняла, что музыка смолкла. Я стою у окна и смотрю на заснеженную ель, на морозные узоры на стекле. Подношу руку к лицу и чувсвую, что оно мокрое от слез. Только тоска осталась. Безумная отравляющая тоска. И она сводит меня с ума своей монотонной навязчивой пульсацией, когда вдруг накатывают воспоминания.

Внутри появилось отравляющее чувство тревоги… Непонятное, возрастающее с какой-то ненормальной скоростью, даже сердце забилось быстрее. Внезапно услышала резкий свист покрышек за окном и распахнула его настежь, всматриваясь в полумрак. Автомобиль, видимо, влетел в ворота на невероятной скорости.

Вижу, как в замедленной киносъемке — отец быстро идет навстречу, из джипа выходит Рино, Серафим что-то кричит слугам, потом они наклоняются к машине и кого-то вытаскивают из нее, несут в дом. Мне не нужно было говорить, кого… я почувствовала. Так бывает, когда внезапно немеют кончики пальцев, потом сердце пропускает удары, а потом я вдруг понимаю, что сломя голову бегу по лестнице вниз. Я не дышу. Я погружаюсь в агонию. Быстро. Слишком внезапно, чтобы понять.

Мне больно. Страх. Он липкий, он едкий, он сводит с ума, когда каждая секунда становится столетием, когда собственный взмах ресниц растягивается на часы. Когда нет дыхания.

Ника внесли в залу, тут же положили на каменный пол, я непроизвольно оттолкнула Серафима и опустилась на колени, резко прижимаясь щекой к окровавленной груди. Хочу услышать, как бьется его сердце. Один удар, и я снова смогу дышать. Один удар. Пожалуйста. Господи, пожалуйста.

— Где Фэй? — кричит Влад.

— В городе, поехала на городскую ярмарку. Артур отвез с утра, — голос Рино слышен, как сквозь вату. Яд в действии, она все равно не успеет… уже… Поздно.

— Но он живой… — не знаю, кто это говорит, я жду… Услышала и смогла наконец-то вздохнуть. Лихорадочно трогаю его лицо, бледное до синевы, прижимаю пальцы к шее, пульс очень слабый.

Мне что-то говорят, а я никого не слышу, мне страшно, я в панике, я ничего не понимаю. Разрываю его рубашку, и глаза расширяются от ужаса — на груди три круглые раны, они уже почернели, не кровят — пули из голубого хрусталя прошли навылет, но отравили тело, яд Демонов смертелен. Меня трясет, как в лихорадке. Фэй нет… никого нет. Ему никто не поможет… Никто. Я поднимаю лицо к мужчинам и вижу, как они беспомощно смотрят на меня, потом на Ника, потом снова на меня… Паника становится сильнее. Она топит рассудок, я все еще не могу дышать, его сердце под моей ладонью замедляет бег и с моих губ срывается стон отчаяния. Прижимаю руки к ранам и закрываю глаза. Я могла когда-то. Я могла. Я должна смочь и сейчас. Должна. Остановится его сердце — и мое остановится. Я это знаю. Просто знаю и все.

Воцарилась тишина, глухая, навязчивая, паническая тишина. Ну где же ОНО? Где? Пальцы начинает покалывать, сильнее и сильнее. Я замираю. Не шевелюсь… Да. Вот оно… чужая боль вливается в меня, как тягучая ядовитая масса, окутывает каждую клеточку, наполняя и растворяясь, пальцы печет, ладони горят так, что мне кажется, с них слазит кожа. Приоткрываю глаза, но меня слепит яркий свет, настолько яркий, что на мгновение я ничего не вижу, смотрю в белую пустоту, тело сотрясается от невидимых волн, а потом постепенно перестает печь руки, очень медленно, и столп света рассеивается. Мне все еще больно. Я смотрю на лицо Ника и с ужасом понимаю, что сердце под моими ладонями не бьется… он не дышит. Пожалуйста, дыши… дыши… дыши, черт возьми.

Легкий стук и грудная клетка едва приподнимается под моими руками. Настолько незаметно, что почувствовать могу лишь я. Еще и еще… сильнее… сильнее. Теперь я вздохнула так громко, что заболели ребра, и в глазах потемнело на секунду, меня продолжает трясти.

Чувствую, как по щекам катятся слезы, мой подбородок мокрый, а я смотрю на бледное лицо Ника и вижу, как дрогнули его ресницы. Теперь мое сердце бьется так сильно, что мне кажется, я потеряю сознание. От слабости кружится голова.

Он открыл глаза… взгляд затуманен… Смотрит на меня, и я тоже дышу… Все быстрее и быстрее, задыхаюсь. Вот и все… Живой. Он живой… Я медленно встаю с колен, чувствую, как мне кто-то помог, непроизвольно подношу руку к щеке, вытирая слезы.

Как в тумане прохожу мимо отца, Рино и Серафима, и медленно поднимаюсь по лестнице. Колени подгибаются. Мне нужно лечь… нужно лечь. Ненадолго.

Когда наконец-то чувствую под головой подушку я понимаю, что как бы сильно и безумно не любила… понимаю, что сошла бы с ума, если бы не смогла его спасти… я даже, кажется, почти простила… но я не хочу больше впускать его в свою жизнь. Он должен жить, дышать со мной одним воздухом, но не рядом. Я больше не вынесу его лжи, я больше не хочу биться в агонии, я встала с колен и это конец, как бы больно мне не было.

***

— Марианна, девочка моя, почему ты ушла? Ведь я знаю, что больше всего на свете ты всегда хотела быть рядом с ним.

— Мне плохо пап, меня вымотало, нужно немного полежать. ОН долго здесь пробудет?

Я не смотрела на отца, не хотела, чтоб он видел боль в моих глазах. С нас всех хватит боли. Мы ее хлебнули больше, чем кто бы то ни было.

— Ты ведь сама видела, что он лишь несколько секунд назад вернулся к жизни. Я понимаю, что тебе больно видеть его, но неужели ты хочешь, чтобы он покинул дом в таком состоянии? В него стрелял снайпер, в центре Асфентуса. Наверняка, он может повторить попытку покушения.

По моему телу прошла дрожь, и сердце болезненно сжалось, но я так и не повернулась к отцу.

— Нет, я просто спросила, как надолго он здесь, вот и все. Мы же хотели уехать вечером домой.

Мне казалось, что я не смогу здесь пробыть и дня. Вдали от него будет лучше… я просто боялась. Слишком близко — это слишком опасно. Он умеет, если задастся целью, сломать и сломает. Я не хотела давать этому ни малейшего шанса. И не дам.

— Маняша, я понимаю, что сейчас не время для тяжелых разговоров, но объясни мне, неужели его присутствие для тебя настолько невыносимо? Неужели то, что сегодня ты могла потерять его навсегда, ничего не изменило?

— Ничего не изменится, пап. Все кончено. Я не желаю ему зла, я все еще люблю его, но я к нему не вернусь.

— Милая моя, когда-то услышать от тебя эти слова были моей заветной мечтой. И каждый раз, когда вы проходили свой ад, я был уверен, что она осуществится. Ты смогла принять то, чего никогда не приняла бы другая женщина. А сейчас добровольно оказываешься от всего, за что боролась все эти годы?

Я подняла голову и посмотрела на отца:

— Потому что ему наплевать на меня, папа. Ему наплевать на мою боль, на меня, как на личность. Я часть его, собственность, любимая вещь, мое тело нужно беречь для него, вот и все, а моя душа? Мое сердце? Их можно драть в клочья, можно топтать, можно убивать снова и снова, да? Это должно прекратиться, иначе я не вынесу, я просто больше не вынесу. Я нужна моим детям, и я хочу жить. С ним я не живу, а выживаю.

Меня снова начало трясти. Когда я говорила это вслух, становилось не просто больно, я задыхалась от осознания своей ничтожности.

— Я понимаю твою боль. Понимаю, что ты не можешь в очередной раз принять то, что он все решил вместо тебя. Я и сам готов разорвать его на части. Только это ничего не решит. И ты сама прекрасно понимаешь, то, что творится у тебя внутри, не зависит от того, разделяет вас лишь стена, или тысячи километров… Марианна, мне больно смотреть, как ты страдаешь, и сейчас я не хочу мучить тебя. Пожалуйста, отдохни, восстанови силы. И только после этого принимай решения. Порой взгляд на вещи способен меняться, но бывает слишком поздно…

— Мой взгляд на это не изменится, папа. Здесь не мои взгляды меняться должны. Мои неизменны были всегда. Я любила его любым, я принимала его любым, а он любит свое эго, не меня. Я не единственная и никогда ею не стану, я любимая игрушка, ценная, нужная, но, все же, игрушка. Иногда он, как ребенок, играет с другими, а потом снова возвращается ко мне, а я живая, папа. Я верности хочу, я уверенности в завтрашнем дне хочу, я устала плакать, я устала ненавидеть свое отражение в зеркале, я устала стоять на коленях.

— Я согласен с каждым твоим словом. Но я не мог не попытаться… Услышать… Именно услышать и принять правду… И, если быть искренним, очень рад, что ты нашла в себе силы прийти к этому. Я всегда поддержу тебя, приму любое решение, потому что в этой жизни осталось очень мало вещей, которые я ценю. И одной из них является твоя улыбка.

Отец ушел, а я уронила голову на подушку и закрыла глаза. Нет слез. Ни одной слезинки, глаза сухие и болезненные. Я достаточно плакала, в океанах моих слез можно утопить вселенную. Я больше не пролью ни одной по нему. Ни одной слезинки. Единственные мужчины достойные, моих слез — это мой сын, мой отец и мой брат. Если завтра Ник все еще будет оставаться здесь, я уеду сама или с Фей. Пока что это самое действенное лекарство. Не видеть. Потом я научусь справляться и с этим искушением. Сейчас я буду думать лишь о том, как вернуть детей.