Когда позовет судьба

21

Джек и Боб наблюдали, как Хэнк перебирается вброд через реку, понукая коня. Хэнк улыбался во весь рот и размахивал рукой с ухарством юнца, возвращающегося с войны.

— Чертовски жарко сегодня, — сообщил он, приблизившись.

— Все прошло по плану?

Хэнк, казалось, был уязвлен недоверчивостью брата:

— А как же иначе? И Льюис на свободе, и с мисс Форд все в порядке.

— Неужели у тебя не было с ней никаких хлопот? — все еще с недоверием спросил Джек.

— Абсолютно никаких.

— Как же это удалось? Ты связал ее и вставил в рот кляп?.. Да нет, все равно она отбивалась бы до последнего!

— Ты тронулся на этой дамочке, — презрительно произнес Хэнк. — Не такая уж она и строптивая!

Второй раз за последние дни Джек почувствовал жгучее желание врезать брату. Что за идиотские намеки, наверняка не имеющие ничего общего с реальным ходом дела? От какой правды увиливает Хэнк?

— Скажи самое главное: посадил ты ее на поезд?

— Спрашиваешь! Разумеется, посадил… А теперь у меня руки чешутся по настоящей работе. Не появились ли у вас свежие идеи?

Джек отвел взгляд, чтобы приглушить вспыхнувшую в нем враждебность к Хэнку. Помолчав, он сказал уже спокойно:

— Бобби предлагает обратить внимание на почтовый дилижанс, сворачивающий недалеко отсюда в сторону Лас-Вегаса.

В разговор вмешался сам Бобби:

— Он доверху набит мешками с золотом! Это прямо-таки подарок нам. Джек с моим планом уже согласился.

Джек, оставшись на берегу реки, смотрел, как брат и Бобби скачут в сторону лагеря, оживленно обсуждая план захвата дилижанса. Надо было обдумать наедине сказанное Хэнком. Действительно ли у него с Кристин все прошло гладко как по маслу?.. Конечно, он не способен убить женщину, за которую заступается старший брат… Значит, если Кристин не приехала вместе с Хэнком, то она сейчас едет в поезде на Запад, в свой родной Сан-Франциско.

В глубине души Джек был разочарован: он втайне надеялся, что Кристин вопреки всем препятствиям приедет к нему… Впрочем, что ни делается — все к лучшему. Последнюю неделю он только тем и занимался, что мечтал о ней, стремился к ней, жаждал ее. Неужто и в самом деле влюбился?.. Как бы там ни было, он поступил правильно, уйдя от Кристин: бандитская жизнь с ее бытовыми неудобствами, лишениями, вечным страхом за жизнь, подозрительностью к каждому встречному — не для нее. Она заслужила лучшего.

Джек вытащил из нагрудного кармана фотографию: ночью, перед уходом, он вынул этот снимок из ее сумки. Фотография была цветная, великолепно передающая все оттенки живых красок. Джек снова и снова любовался золотистым отливом ее волос, падающих на плечи из-под синей фуражки; гладкой кожей лица, нежным румянцем персикового цвета; темно-синей расцветкой мундира. Что за мундир — непонятно, но явно это была форменная одежда, а не просто дамский наряд. Большая серебряная звезда на груди сверкала так, что, казалось, дотронувшись до нее, можно ощутить холод металла под пальцами.

Кристин гордо стояла возле флагштока с национальным флагом Америки. Четкость фотографии позволяла сосчитать все до единой белые звезды на флаге. Джек насчитал ровно пятьдесят звезд.

На обратной стороне — дата: «11 июля 1990 г.». Это была совершенно непонятная для него шутка.

Кристин пошевелилась на нарах, натягивая короткое одеяло на плечи, и подогнула колени. «Мне очень тепло. Все в порядке, и с каждой минутой мне будет все лучше и лучше», — привычно занялась она самогипнозом.

Суд назначен на завтра, а ее покровительница так и не появлялась. Кристин молила ее о помощи день и ночь, просила вернуть ее в свое время, уверяла, что сделала все возможное, дабы наставить Джека Пэриша на честный путь. Более того, Джек разительно изменился со времени их первой встречи. По сути, она добилась даже большего, чем сама от себя ожидала. Чего же еще от нее надо?

Славные жители Волкано стучали топорами под окном тюрьмы, добросовестно строя новую виселицу, настолько уверены они были в окончательном приговоре. Кристин из окна наблюдала, как тщательно они подгоняют одна к другой доски помоста, как старательно вбивают каждый гвоздь. Казалось, они строили священный храм, а не орудие казни.

День и ночь у ее окошка толпились зеваки, всячески понося сообщницу бандитов, вместе с преступниками обманувшую целый город. Собственно, Кристин не имела права злиться на них. Она ведь и в самом деле совершила все то, в чем ее обвиняли: отобрала у помощника шерифа лошадь; помогла Джеку Пэришу, известному грабителю, стать начальником полиции; вместе с ним разрабатывала план побега для его сообщников; угрожая жизни и здоровью представителя закона, держала его взаперти в течение нескольких суток.

Если и было кого обвинять, так только себя — за то, что поверила в возможность быстрого перевоспитания негодяя, а самое главное — умудрилась влюбиться в этого преступника прежде, чем тот доказал ей свою честность. Если удастся снова попасть в свой век, она напишет книгу о порочных от природы мужчинах и сумасшедших женщинах, верящих им. Если ей удастся… Сейчас уже эта мечта казалось абсолютно несбыточной.

Свернувшись в комочек, она опять и опять искала то слабое звено, из-за которого порвалась вся цепь. Но ничего не всплывало в памяти, разве что его легкая отстраненность в день перед бегством. Тогда она не придала этому значения…

Из глаз против воли потекли слезы, когда Кристин вспомнила, как нежен был Джек в последнюю ночь, как чутко помогал ей плыть по океану чувств. В ту ночь он показал, как ценит ее близость… чтобы на другой день вдребезги разбить все ее иллюзии…

Кристин вытерла глаза и пообещала себе, что не станет больше плакать из-за Джека. Пора было все силы направить на то, чтобы выбраться на свободу. Завтра суд, и надо подготовить хоть какие-то аргументы в свою пользу. Конечно, придется лгать, убеждая присяжных, что она не знала, кто такой Джек Пэриш и что именно он замыслил. Одна беда: в глазах закона не менее серьезны обвинения в конокрадстве и похищении человека. Похищенный являлся одновременно главным свидетелем, и тут уж ничего не поделаешь.

Льюис… От одной мысли о нем по коже пробегали мурашки. За время заключения Кристин он не упускал случая поизмываться над ней: по его распоряжению кормили ее плохо, еда всегда была холодной и невкусной. Он навязывался ей с глумливыми беседами, скабрезно шутил и все намекал, что при определенных условиях может смягчить свои показания…

Однажды он влетел в камеру с ее сумкой в руках и стал извлекать из нее предмет за предметом. Вынул ключи, электронную записную книжку, швырнул на пол массажную щетку и эластичную повязку для волос. Наполовину опустевший пакет с орешками в шоколаде понюхал и сунул в свой карман. С оскорбительным смешком извлек целлофановый пакет с запасным бельем, тоже бросил на пол. Наконец вынул из сумки ее пистолет и направил его на Кристин. Она напряглась: снова вспыхнула надежда. Если бы ощутить свои пальцы на рукоятке этого верного оружия!

— Поосторожней с ним, — сказала она спокойно.

Льюис рассмеялся, не отводя пистолета.

— Как ты заряжаешь эту штуку? Объясни, а то он сработает в моих руках ненароком — ты же и пострадаешь.

Кристин не ответила, заметив, что пистолет на предохранителе. Льюис тут же пощупал предохранитель:

— А это зачем?

— Стрельни себе в голову — поймешь, — хмуро ответила она.

Льюис снял-таки пистолет с предохранителя и пальнул в потолок. Раздался оглушительный грохот, с потолка посыпалась щебенка.

— Неплохое оружие, — ухмыльнулся Льюис, отряхиваясь от известки, и заткнул пистолет за пояс. — Я забираю эту малютку себе.

Надежда на то, что Льюис попросит ее объяснить действие оружия, испарилась, и, когда помощник шерифа вышел из камеры, Кристин ощутила себя совершенно опустошенной. «Одно хорошо, — подумала она, — теперь ему вместо дурацких разговоров со мной придется заделывать дыру в крыше». Она рассмеялась было, но тут же вспомнила, что завтра суд, а затем и виселица.

Судорога перехватила горло. «Мадам, затащившая меня сюда, — прошептала Кристин. — Мне что же, придется умереть здесь?»