Королева Шотландии в плену

Глава 10 Снова Татбери

Морэй воспринимал известия из Англии с невозмутимостью, которая была его второй натурой. Мария являлась препятствием, от которого он мечтал избавиться. Он не испытывал к ней личной злобы; и, не представляй она угрозы его собственной власти, он мог бы даже любить ее, насколько он вообще был способен любить. Он хотел видеть Шотландию мирной и процветающей, но вряд ли это было возможно, когда постоянно появлялись мятежные фракции, наносившие вред Шотландии и представлявшие явную угрозу для него самого.

Елизавета была не лучшим союзником. Он считал, что может доверять Сесилу, разумеется, только в той мере, в какой можно доверять государственному деятелю. Они оба были ярыми протестантами, и это объединяло их.

Если бы Мария вернулась в Шотландию, то доказать, что она заслужила смерть, — первое, что ему следовало бы сделать. Конечно, против нее говорило многое. Она убила своего мужа, а убийца — будь то королева или простолюдинка — достойна смерти. Правда, в Шотландии совершалось множество безнаказанных убийств. Но, размышлял Морэй, если бы казнить убийц было необходимо для блага государства и в этом были заинтересованы весьма высокопоставленные лица, то этих преступников постигала бы та же участь, которую он сейчас готовит для Марии.

Зная Елизавету, он понимал, что та скоро, якобы проявив великодушие, предаст Марию своему незаконнорожденному брату. Он понимал, что ему придется выполнить то, обо что Елизавета не хотела марать руки.

У Морэя в Шотландии было много врагов. Он, не колеблясь, поступал безжалостно, если этого требовали обстоятельства. Был один характерный случай, продемонстрировавший людям твердую решимость Морэя заставить их подчиняться ему. Случилось это осенью того года, когда в Эдинбурге свирепствовала чума. Регент приказал, чтобы все члены семьи заболевшего тотчас выезжали вместе с больным за пределы Эдинбурга, бросая свое имущество. Один человек, недавно женившийся, утаил тот факт, что его жена заболела. Он ухаживал за ней в уютных домашних условиях, вместо того чтобы отвезти ее умирать в жалкой обстановке в одну из близлежащих деревень. По приказу регента молодого мужа оторвали от постели больной жены и повесили перед дверью собственного дома.

Регент был убежден: чтобы править, человек должен быть сильным. Мария потерпела поражение из-за своей сентиментальной слабости.

Он твердо решил поступить со сторонниками Марии так же беспощадно, как с тем молодым мужем. Своим приказом он безапелляционно отнял у них все владения, а сэру Джону Беллендену, судебному исполнителю, поручил проследить за выполнением приказа.

В такой стране, как Шотландия, где не всегда знаешь, кто твой друг, необходимо было хорошо платить тем, кто брал на себя наиболее неприятную работу, освобождая регента от этого бремени. Поэтому Белленден ожидал вознаграждений, и в качестве платы за услуги Морэй подарил ему поместье Вудхаусли, принадлежавшее одному из самых пылких сторонников Марии — члену семейства Гамильтонов, Джеймсу Гамильтону Ботуэллховскому.

Алисон Синклер, жена Джеймса Гамильтона, лежала в постели рядом со своим ребенком, родившимся несколько дней назад. В камине жарко пылал огонь, поскольку в такую погоду было трудно поддерживать тепло в комнатах. За окном падал снег.

Алисон думала о тех далеких временах, когда они с сестренкой, стоя у окна их дома, часто любовались заснеженным пейзажем. Она вспоминала, как в плохую погоду они скрашивали свое невольное затворничество игрой в прятки, поскольку в этом замечательном доме было где прятаться. Куда бы ей ни приходилось уезжать, всегда думала о Вудхаусли — своем родном доме.

Она унаследовала его, и он стал ее приданым, когда она вышла замуж за Джеймса Гамильтона; она была уверена, что он и сейчас принадлежит ей. Джеймс был отчасти вне закона, поскольку относился к сторонникам королевы, и потерял большую часть своих владений, и она постоянно благодарила Бога, что Вудхаусли, являвшийся ее наследством, оставался неприкосновенным.

Сейчас Джеймс скрывался у своего родственника, Арчибальда Гамильтона. Было грустно, что тревоги нынешней поры сулили так много разлук, но она была уверена, что, узнав о рождении их ребенка, он найдет возможность приехать к ней.

Лежа и мечтая об этом, она услышала, что во двор кто-то въехал. Она позвала горничную:

— Он здесь! Я знала, что он приедет. Иди и тотчас приведи его ко мне и проследи, чтобы никто не покидал дом, пока он здесь. Надеюсь, что все слуги верны мне, но в такие времена ни в чем нельзя быть уверенным. А если люди Морэя узнают, что он здесь, то непременно придут, чтобы схватить его.

С улыбкой глядя на своего новорожденного, она попросила подать зеркало. Она давно не видела мужа и хотела выглядеть как можно лучше. Алисон с радостью отметила, что беременность не изменила ее внешности, и она стала выглядеть даже моложе. Возможно, потому, что она была так счастлива, что у нее родился ребенок… а теперь и Джеймс приехал посмотреть на них.

Дверь резко распахнулась, и на пороге появился мужчина. В первый момент она скорее удивилась, чем встревожилась.

— Но… — она запнулась, — кто вы?

— Сэр Джон Белленден, — прозвучало в ответ. — Судебный исполнитель и владелец этого дома.

— Вы ошибаетесь. Этот дом принадлежит мне. Я получила его в наследство от моего отца.

— Вы не правы, мадам. Он принадлежит мне. Владения Джеймса Гамильтона Ботуэллхофского конфискованы регентом, а Вудхаусли — его подарок мне за мою службу на благо Шотландии.

— Этого не может быть. Этот дом не является собственностью моего мужа, он мой.

— Мадам, после свадьбы ваша собственность перешла к вашему мужу, и, повторяю вам, все его владения конфискованы.

— Если бы мой муж был здесь…

— Но его нет. А то мы бы знали, как поступить с предателем.

— Он не предатель.

— Но, мадам, он выступал против короля и хотел помочь Марии вернуться на трон.

— Но вы видите мое состояние. Мой ребенок родился всего несколько дней назад. Оставьте меня в покое, а это дело, несомненно, будет улажено.

— Я приехал сюда, чтобы вступить во владение имуществом, и должен попросить вас немедленно покинуть мой дом.

— Вы же видите, в каком я положении.

— Я вижу только, что вы нарушаете закон, отказываясь покинуть мои владения.

— Пожалуйста, оставьте меня. Я еще слаба… и мне нехорошо.

— Свежий воздух пойдет вам на пользу. Ну же, мадам, вставайте. Даю вам пять минут, чтобы собраться и покинуть дом. Если за это время вы не уйдете, вас выставят силой.

С этими словами он покинул ее, и она лежала, прислушиваясь к звукам тяжелых шагов в других частях дома. Когда горничная подошла к ее постели, она плакала.

— Что будем делать, мадам? Что мы можем предпринять?

— Не могут же они выгнать нас из дома. Они отберут этот дом… мой Вудхаусли… но только не сейчас. Они должны дать мне время…

Она крепко прижала к себе ребенка, и в таком состоянии ее застал Белленден, вернувшийся в комнату.

— Значит, вы упрямитесь, — прорычал он. — Ну-ка, немедленно вставайте. — Он обернулся к горничной: — Найдите ей накидку. Она ей понадобится… на улице холодно.

Все, что последовало за этим, показалось Алисон кошмарным сном, ужасом. Теряя сознание, едва держась на ногах, она была вынуждена подняться с постели. На нее набросили накидку и с ребенком на руках выставили за дверь.

Дул пронизывающий холодный ветер. Густой снег застилал глаза. Ребенок заплакал, но она не могла успокоить его.

Она попыталась добраться до леса, где рассчитывала найти укрытие. Она брела сквозь снег, плача и призывая мужа помочь ей.

В такую ночь на улице никого не было, и хотя Алисон прекрасно знала окрестности, тяжелые сугробы изменили очертания местности, и вскоре она заблудилась.

Она обо что-то споткнулась и, крепко прижимая к себе ребенка, упала в глубокий сугроб.

Когда известие о печальной участи Алисон и ее ребенка достигло Линлитгоу, где в доме своего родственника, Арчибальда Гамильтона скрывался ее муж, он обезумел от горя. Но еще сильнее был гнев, вскоре пришедший на смену печали. Теперь единственное, что заставляло его жить, — это жажда мести.

Белленден поселился в Вудхаусли, и, несомненно, поместье хорошо охранялось, так как он был уверен, что Ботуэллхоф не сможет противостоять желанию отомстить человеку, который столь жестоко обошелся с его женой и ребенком, послав их на смерть.

Однако Ботуэллхоф, а вместе с ним и весь клан Гамильтонов, рассудили, что в первую очередь в этой трагедии следует винить не Беллендена. Главным виновником являлся человек, подававший примеры жестокости своим подчиненным. Этот человек только пожал бы плечами, услышав о трагедии в Вудхаусли, желая, чтобы все знали, какая участь ожидает каждого, кто ослушается приказа регента.

Ботуэллхоф мог утолить свое горе только убийством регента Морэя, а не такого незначительного человека, как Белленден.

23 января Морэй должен был проезжать через Линлитгоу по пути в Эдинбург, и Ботуэллхоф был готов к встрече с ним. он спрятался в доме, который находился в самой узкой части Хай Стрит. В этом месте кавалькада должна была замедлить свое продвижение, и там можно было ехать только по двое. Задней стороной дом выходил в поле, где уже ждала оседланная лошадь.

Ботуэллхоф, наблюдавший сквозь решетки на окнах за происходящим на улице, представлял Алисон лежащей с ребенком в постели и ждущей его, потом бредущей наугад сквозь метель, к своему ужасному концу. Думая об этом, он чувствовал, как тверда его рука, и понимал, что промахнуться не имеет права.

Портьеры на окнах скрывали его; в одной из них он проделал небольшое отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть в него ствол аркебузы. У него было четыре пули. Он не мог промахнуться.

Кавалькада уже поворачивала на Хай Стрит, и Ботуэллхоф через отверстие в портьере мог наблюдать за ее продвижением. Во главе ехал регент Морэй — человек, не меньше того, другого, ответственный за смерть Алисон. Ботуэллхофу стоило только вспомнить об этом, чтобы почувствовать хладнокровие и уверенность.

Регент почти поравнялся с окном. Момент настал. Ботуэллхоф тщательно прицелился; и когда он увидел, как Морэй повалился вперед и кровь обагрила его камзол, то понял, что отомстил за смерть Алисон и их ребенка.

Он выбежал из комнаты в сад, вскочил на коня и ускакал на целую милю, прежде чем люди Морэя ворвались в забаррикадированный дом. Ботуэллхоф помчался к Гамильтонам. Так закончилась бурная жизнь регента Морэя.

Джемми умер! Мария не могла поверить, услышав это. Она представила его, едущим во главе своей свиты — бодрого и живого, а мгновение спустя — падающего с коня замертво. Она оплакивала Джемми, которого знала ребенком, и верила, что он — ее друг. Тогда она любила брата, и ей было трудно перестать любить его. Он был умен; рожденный властвовать, он был настоящим сыном своего отца. Она более, чем кто-либо, понимала, какое ужасное разочарование он испытывал оттого, что не был законнорожденным. Она, являвшаяся законнорожденной дочерью короля и его наследницей, могла простить его с большей готовностью, чем большинство ее друзей.

Сетон, пришедшая к ней, застала ее плачущей.

— Вашему величеству не стоит плакать, — сказала Сетон. — Вряд ли эта смерть ухудшит ваше положение. Он никогда не был вашим другом, а в последние годы стал вашим злейшим врагом.

— Это все в прошлом, Сетон, — печально ответила Мария. — Господь забрал его к себе, и я могу вспоминать о нем как о старшем брате… которого я когда-то считала своим другом.

— Тогда вашему величеству следует помнить, как он вел себя после Карберри Хилла. Большинство ваших страданий из-за него.

— Возможно, Сетон, но я не из тех, кто поступает так, как следует. Мои эмоции всегда будут управлять моими действиями; и я могу думать только тех днях, когда я так любила Джемми и считала себя самой счастливой девушкой в Шотландии, раз у меня есть такой брат. Поэтому оставь меня сейчас, и поскольку ты не можешь разделить мое горе, позволь мне горевать в одиночестве.

Сетон ушла, оставив ее наедине с воспоминаниями о юном Джемми. А пока королева оплакивала прошлое, которое могло быть совсем иным, ее верные друзья спрашивали друг друга, как случившееся может повлиять на ее будущее.

Елизавета пришла в ужас, узнав об убийстве регента, которого считала своим союзником, готовым исполнять ее желания. В ее планы входило оставить его правителем Шотландии. К тому же в последнее время она надеялась, что он избавит ее от королевы Скоттов. Со времени восстания северных католиков она была одержима этой идеей. И почти обезумела, когда единственная, как ей казалось, надежная возможность ее осуществить исчезла из-за убийства Морэя.

Прежде всего она велела схватить посла Марии в Англии, Лесли, епископа Росского, и отправила его в Тауэр.

Она тотчас поняла, что ее опасения имели основания. Друзья Марии в Шотландии под предводительством Хантли и Аргайла выступили на Эдинбург. Керколди Гранджский, хранитель замка, сожалевший о своей измене королеве, когда он возглавил войска Морэя у Карберри Хилла, присоединился к лордам горной Шотландии. Фернихерст, однажды предложивший Марии убежище в своем замке, если она сможет сбежать от своих английских захватчиков, перешел границу. А Леонард Дакр, за которого Мария так успешно ходатайствовала перед Норфолком, что ему удалось не потерять все семейные владения, собрал трехтысячный отряд, и на севере вновь вспыхнуло восстание.

Если бы Марии удалось бежать, ее уже ждала бы целая армия.

Осознавая опасность, Хантингдон и Шрусбери удвоили охрану в Татбери. Они понимали, что готовятся новые планы освобождения королевы, и были убеждены, что никогда еще шансы Марии на побег не были столь высоки.

Но Мария постоянно думала о Норфолке, находившемся в Тауэре. Только в одном она нуждалась больше, чем в свободе, — в любви. Щедрая по натуре, она изливала свою любовь на всякого, готового принять ее; и хотя она знала Норфолка только по письмам, но готова была подарить ему свою преданность.

Ей хотелось быть верной, приносить себя в жертву; она стремилась к совершенным отношениям, которых не получила в трех предыдущих браках.

«Дорогой милорд, — писала она. — Мне бы хотелось знать, обрадует ли Вас, если я отважусь на рискованный шаг. Если на то будет Ваша воля, то меня не испугают опасности…»

Ответа от Норфолка не последовало, и она написала снова:

«Если Вы считаете, что опасность слишком велика, поступайте, как сочтете нужным, но дайте мне знать, как Вы желаете, чтобы я поступила, поскольку ради Вас я готова навсегда остаться узницей или подвергнуть свою жизнь риску для Вашего и моего блага…»

И подписалась в конце этого письма: «Преданная Вам до самой смерти королева Скоттов, мой Норфолк».

Когда Норфолк получил письмо, его от страха прошиб пот. Неужели она не понимает, что с момента смерти Морэя за ней следят пуще прежнего? Он не собирался писать любовные письма, рискуя собственной головой.

Мария считала, что переживает самые опасные недели в своей жизни. Ее враг и свекор, граф Леннокский, стал новым регентом. Вся Шотландия была охвачена пламенем.

Но в намерения Елизаветы не входило допустить, чтобы Мария вновь взошла на трон. Она подавила восстание в Англии, как и то, которое возглавлял Нортумберленд, и послала Суссекса в Шотландию с семитысячным войском, чтобы проучить сторонников Марии. За Суссексом последовал лорд Скроуп, а сэр Вильям Драри разорил многие шотландские общины, провозгласившие свою верность королеве.

Каждый день к Марии поступали печальные известия о страданиях ее сторонников, которые не смогли противостоять военному превосходству англичан.

Зима и ранняя весна принесли много горя. Отчаяние Марии усугублялось мучительными ревматическими болями и болезнью, которая, как ей казалось, была вызвана отравленным воздухом Татбери.

Ее почти не занимало вышивание, не утешало общество верных подруг. Бесс и Джордж Талбот относились к ней дружелюбно, но она знала, что по воле королевы они должны следить за ней. Они не были жестокими тюремщиками, то твердо намеревались не допустить ее бегства.

— Как бы мне хотелось, — говорила она Бесс, — чтобы я могла хоть иногда прогуляться верхом по окрестностям. Я бы хотела, чтобы у меня снова были лошади. У меня всегда были собаки, поскольку я люблю животных. Мне грустно, что у меня нет никаких собственных животных.

— Возможно, когда-нибудь королева согласится, чтобы у вас были животные, если вам так хочется, — это было единственное, что могла предложить ей в утешение Бесс. Но Мария была убеждена, что если бы Бесс разрешила ей завести маленькую собачку, то вряд ли стала бы спрашивать на это согласие королевы.

Были и некоторые хорошие новости. Когда Шотландия потерпела поражение и больше не осталось надежды, что армия верных сторонников Марии пойдет на Татбери, чтобы освободить ее, Елизавета выпустила из Тауэра епископа Росского.

Но даже когда восстание в Шотландии было подавлено, продолжались аресты мятежников на севере. Многих привозили в Лондон, пытали и в конце концов подвергали ужасной казни как изменников. Мария понимала, что этих людей пытают в надежде, что они предадут ее и признаются, что она подстрекала их к восстанию против королевы Англии.

Каждый день, просыпаясь, она думала, что, возможно, это ее последний день на земле; всякий раз, когда кто-либо приезжал в замок, она интересовалась, не привезли ли приказ о ее переводе в Тауэр.

Граф Шрусберийский поправился, и мягкость, которую Бесс проявляла к нему во время болезни, исчезла. Она стала резкой и властной; и иногда Джордж Тал бот глубоко сожалел, что женился на ней.

Он часто ловил себя на том, что сравнивал ее с двумя женщинами — с королевой и с горничной.

Он постоянно чувствовал присутствие Элеоноры Бритон, и ему казалось, что в течение дня он видел ее чаще, чем кого- либо. Возможно, он всегда думал о ней, может быть, высматривал ее, а она была готова оказаться рядом. Когда он посылал за служанкой, то часто являлась именно Элеонора. Он ловил себя на том, что придумывает задания для прислуги, чтобы она почаще приходила в его апартаменты.

Смеркалось, и когда он послал за служанкой, чтобы та развела огонь в передней, на его зов откликнулась Элеонора, изящная, нерешительная, но полная готовности. Глубокий вырез грубого платья обнажал белую кожу; поспешно надетый передник был чистым. Ее волосы были спрятаны под чепцом, и у него возникло непреодолимое желание увидеть их.

— Милорд желает, чтобы я развела огонь? — спросила она своим мягким голосом.

Он кивнул. Она сказала:

— Я только что развела огонь в апартаментах королевы. Леди сидит там с ее величеством. Они вместе занимаются вышиванием.

Она не тронулась с места, когда он подошел к ней. Он снял ее чепец, и волосы рассыпались по плечам; они были длинными, густыми и золотистыми.

— Как стыдно скрывать их, — вымолвил он.

Затаив дыхание, она ждала, что будет дальше; хотя она знала, и он тоже знал, ибо в этот момент они оба осознавали, что это неизбежно. Они ждали этого с тех пор, когда впервые увидели друг друга.

В ту долгую зиму Мария ужасно страдала из-за суровости Татбери. Она мечтала, о приходе весны. Когда она получила известие, что пришла папская булла, расторгающая ее брак с Ботуэллом на основании того, что он ее изнасиловал, она не испытала никаких эмоций. Единственный вывод, который она сделала для себя: она совершенно свободна от Ботуэлла. Она больше не думала о нем как о своем муже. Она считала себя вдовой — вдовой Дарнли, — и ей казалось, что тех бурных взаимоотношений никогда не существовало.

Ей очень хотелось перестать быть вдовой. Иногда она призывала Сетон, Джейн и других и обсуждала наряды, которые ей хотелось бы сшить после свадьбы.

— Как было бы прекрасно, — говорила она им, — снова иметь красивые платья. Я заведу себе маленьких собачек. О, как мне хочется снова стать свободной!

Она редко говорила о своих самых сокровенных желаниях. Больше всего ей хотелось вновь увидеть своего сына. Теперь он уже стал маленьким крепышом, и больше всего она радовалась тем письмам, в которых упоминалось о нем. Он поражал учителей своим умом благодаря прирожденной склонности к чтению. Его отдали на попечение графу и графине Map, которые, как и все ее враги, делали все, чтобы он забыл, что у него есть мать. Но он был умным и упрямым малышом; она узнала, что он задает вопросы только тем, кто, как он верил, скажет ему правду.

Как восхитительно было представлять себя в обществе сына и мужа. Она наделяла Норфолка всеми качествами, которые ей хотелось видеть в своем муже. По правде говоря, она мало видела его, но достаточно, чтобы знать, что он молод и хорош собой. Они часто переписывались с тех пор, как леди Скроуп способствовала их обмену письмами в замке Болтон. Она верила, что он — человек серьезный, верный, любящий и мудрый, обладающий всеми качествами, необходимыми для ее мужа. Ей бы не хотелось убедиться, что она создала миф из собственных желаний и потребностей.

То были счастливые дни, когда она получала письма от Норфолка или известия о своем сыне. Эти письма были дороги вдвойне, поскольку получать и отправлять их было рискованно.

Однажды она получила письмо от старой служанки-француженки, которая устроилась в дом, где воспитывался маленький Джеймс. «Когда леди Map спрашивает, кого он больше любит, ее или свою мать, он упрямо отвечает, хоть и знает, что его ответ вызовет недовольство: «Мою маму». Мария вновь и вновь перечитывала эти слова, и когда Сетон вошла к ней, то увидела, что она сидит в кресле, прижимая письмо к груди и не обращая внимания на слезы, которые текут по ее лицу.

Бесс вошла к королеве с сияющим лицом.

— Хорошие новости, ваше величество. Хантингдон получил приказ об отъезде.

Мария вздохнула с облегчением. Конечно, она все понимала. Восстание в Шотландии подавлено; королева Англии убеждена, что ей можно не опасаться католиков севера. Можно смягчить те суровые правила, которые было необходимо соблюдать при подобных волнениях.

— Я знала, что вы обрадуетесь, — продолжала Бесс. — Итак, теперь только граф Шрусбери и я несем ответственность за вас. Могу признаться, что я рада не меньше, чем вы, ваше величество. Меня ужасно злила мысль о том, что этот человек в моем доме отдает приказы.

— Это была расплата за то, что вы ослушались приказа королевы.

Бесс победоносно улыбнулась.

— Я твердо убеждена, что Шрусбери не было бы здесь сегодня, если бы я не настояла, что он должен поехать на ванны. — Она внимательно посмотрела на Марию. — Вашему величеству тоже пошла бы на пользу поездка в Бакстон. Я должна поговорить с королевой. Конечно, не сейчас. Мы еще не полностью вернули себе ее расположение.

— Вы считаете, что ванны помогли бы мне избавиться от этих болей в суставах?

Бесс, которая сама никогда не испытывала никаких болей, решительно кивнула. Пусть только королева поверит в то, что получает именно то лечение, которое ей необходимо, и ее боли исчезнут. Бесс верила только в те болезни, которые имели явные признаки. Например, когда граф был не в состоянии ни говорить, ни двигаться, она поверила, что он серьезно болен. Она была убеждена, что недомогание Марии вызвано тем, что она томится в заточении.

— Я предложу это позже. А пока я написала ее величеству, что вы грустите в этом месте, а это вредит вашему здоровью. Я попросила ее дать согласие на переезд.

— И вы думаете, что она согласится?

— Я очень надеюсь, что да. Мне очень хочется увидеть Четсуорт и показать вашему величеству дом, который я построила с Кавендишем.

— Четсуорт! — обрадовалась Мария. Как хорошо было бы уехать прочь из Татбери. Приближалось лето, и уже не будет так холодно; но в теплую погоду запахи становятся еще более отвратительными. А переезд всегда интересен.

Затем она встревожилась, сможет ли она столь же легко поддерживать переписку с герцогом Норфолкским в Четсуорте, как это было в Татбери.