Королева Шотландии в плену

Глава 18 Фотерингей

Перед отъездом из Чартли Марию заставили расстаться со многими ее друзьями, в том числе с Барбарой Керль, которая горько плакала при расставании; но Элизабет Керль, которую Мария очень любила, получила разрешение сопровождать королеву в Фотерингей. С ней также ехали Джейн Кеннеди и Эндрю Мелвил, ее мажордом.

Замок представлял собой мрачную крепость, стоящую на северном берегу реки Нен в графстве Нортхемптоншир. Мария уже не думала о побеге, как это бывало с ней, когда она входила в свои прочие тюрьмы, так как ее охватило предчувствие неизбежной гибели, и она уверовала, что никогда живой не покинет это место.

Войдя в большой холл, Мария задержалась на несколько мгновений, осматривая его. Паулет резко сказал, что он должен препроводить ее в апартаменты.

Они прошли мимо капеллы к комнатам, отведенным для королевы. Апартаменты оказались большими; их стены были украшены картинами.

Мария следовала за Паулетом, держа на руках своего маленького скайтерьера, и вдруг почувствовала, как сердце маленького создания бешено забилось.

— Спокойнее, малыш, — прошептала она. — По крайней мере, они не разлучили нас… и никогда этого не сделают… пока я жива.

В конце большего зала Фотерингея находилось возвышение, украшенное гербом Англии. На нем стояло кресло, обитое красным бархатом.

В этом зале собрались лорды Англии, приехавшие допрашивать Марию о ее участии в заговоре с целью покушения на жизнь их королевы. Среди них были лорд Берли и сэр Фрэнсис Уолсингем. Елизавету представляли министр юстиции, генеральный прокурор и королевский адвокат. Мария должна была сама защищать себя.

Она радовалась, что в такое опасное время сэру Эндрю Мелвилу предоставили право сопровождать ее. Она очень полагалась на его любовь и преданность, хотя и понимала, что от него будет мало пользы, поскольку все эти люди, приехавшие из Лондона в Фотерингей, твердо решили признать ее виновной.

Королевский адвокат Томас Годи, выглядевший красочно в голубой мантии с красным капюшоном, встал и открыл заседание суда. Он доложил о сведениях, полученных от Бабингтона и его друзей-заговорщиков, из которых шестеро собирались убить королеву Елизавету, и сказал, что есть письма, доказывающие виновность королевы Марии в участии в этом заговоре.

Далее Томас Годи заявил, что получены показания под присягой от ее секретарей Жака Hay и Гильберта Керля, подтверждающие обвинения, выдвинутые против нее. Мария невидящими глазами смотрела перед собой, думая, каким пыткам подверглись эти двое, прежде чем из них вырвали признания. Она не знала, что на самом деле они отказались предать ее и что Жак написал королеве Елизавете, заверяя ее в невиновности Марии. Жак и Гильберт все еще находились в тюрьме за свою упорную преданность их госпоже.

Мария мысленно возвращалась к тому дню, когда прибыло письмо Бабингтона, стараясь припомнить точно, о чем конкретно он писал. Она потребовала, чтобы предъявили письма, и с победоносным видом указала, что они написаны почерком того, кто расшифровывал их. А не мог ли он написать то, что хотел? Как они могут доказать, что это письма, написанные ею, когда в них не ее почерк.

Она чуть не совершила глупость, отрицая, что знала Бабингтона, но вовремя добавила:

— Это правда, что я слышала о нем.

Ей напомнили, что Бабингтон признался, что между ними была переписка и что покушение на Елизавету было частью заговора Бабингтона.

— Джентльмены! — воскликнула Мария. — Вы должны понять, что я больше не стремлюсь к власти. Я не хочу ничего, кроме как спокойно дожить жизнь. Теперь я слишком стара, слишком немощна, чтобы желать править.

— Вы постоянно выдвигали притязания на трон Англии, — обвинил ее Берли.

— Я никогда не отказывалась от восстановления моих прав, — двусмысленно ответила Мария, и Берли пришел в замешательство, поскольку многие сомневались в законнорожденности Елизаветы и, возможно, даже здесь присутствовал кто-то из этих сомневающихся.

Она набросилась на Уолсингема, назвав его врагом, который умышленно подстроил все, чтобы поймать ее в ловушку.

— Я никогда не думала причинять вред королеве Англии, — кричала она. — Я бы предпочла сто раз умереть, чем видеть так много католиков, страдающих ради меня.

— Ни один верноподданный королевы никогда не был приговорен к смерти из-за религиозных убеждений, — отпарировал Уолсингем, — хотя некоторые умерли за измену и за то, что они поддерживали буллу об отлучении от церкви нашей королевы и признавали власть папы римского.

— Я слышала, что все наоборот, — ответила Мария.

Уолсингем почувствовал неловкость.

— У меня в душе нет злобы, — заявил он суду. — Бог мне свидетель, что я сам, как частное лицо, не сделал ничего предосудительного для честного человека. Я никому не желаю зла. Я не стремился ни к чьей смерти, но я верный слуга моей госпожи и признаюсь, что всегда был бдителен во всем, что касалось безопасности моей королевы и страны. Поэтому я слежу за всеми заговорщиками.

— Почему вы не привезли моих секретарей, Hay и Керля, чтобы они дали показания в моем присутствии? — требовательно спросила Мария. — Если бы вы были уверены, что они продолжат обвинять меня, то, не колеблясь, поставили бы их лицом к лицу со мной.

— В этом нет необходимости, — заявил суду Берли, и Уолсингем кивнул в знак согласия. У них было достаточно проблем с этими преданными молодыми людьми.

Судебный процесс продолжался весь этот день и следующий. Когда наступил момент вынесения приговора, Берли заявил суду, что их государыня королева Елизавета изъявила желание, чтобы не выносили никакого приговора, пока она сама не рассмотрит свидетельские показания.

Суд закончился. Мария покинула зал, поддерживаемая верным Мелвилом, а люди Елизаветы отправились в Лондон.

Елизавета испытывала беспокойство. Ей передали все свидетельские показания, но она все еще колебалась.

На нее не должно пасть и тени подозрения. Прогуливаясь вдоль реки от Гринвича к Гемптонскому двору, она смотрела на свой город и думала, как много католиков прячется в этих узких улочках, как много голосов раздалось бы против нее, если бы они осмелились это сделать.

С тех пор как Мария, будучи дофинессой Франции, позволила называть себя королевой Англии, она представляла опасность, способную нарушить мирную жизнь Елизаветы. Она должна умереть. Но только когда будет несомненно доказано, что она заслужила смерть.

Елизавета слушала Берли, Уолсингема и Лестера. Все трое уговаривали ее согласиться на смертную казнь, но ее женское восприятие заставляло ее колебаться вновь и вновь. Они, как проницательные государственные деятели, понимали, что хорошо для нее и для страны; но она, как женщина, очень боялась слухов, которые будут передаваться шепотом на всех углах, и знала, что уличные сплетни часто приводят к непредсказуемым последствиям.

В Звездной палате в Вестминстере парламентская комиссия открыла судебное заседание по делу Марии.

На заседание привели Жака Hay и Гильберта Керля.

Жак решил проблему, мучившую его много дней и ночей. Его соблазняли, но он отказался от искушения. Ни ради свободы, ни ради Бесси и их совместной жизни не смог бы он дать ложные показания. Они допрашивали его до тех пор, пока у него совершенно не оставалось сил, и он опасался, не мог ли он в беспамятстве сказать что-нибудь против королевы. Ради успокоения собственной совести он написал Елизавете, хотя был совершенно уверен, что письмо не окажет никакого воздействия ни на нее, ни на ее министров.

Он слышал об ужасной смерти Бабингтона, Болларда и остальных, умерших вместе с ними. Иногда он просыпался по ночам в поту, когда ему снилось, что топор палача занесен над его трепещущим телом. Пытки и унизительная смерть, с одной стороны… Бесси и все, к чему он стремился, — с другой. Но как он смог бы радоваться жизни, если бы его не покидало сознание, что для обретения этой радости он помог послать на смерть свою госпожу?

Он стоял перед членами парламентской комиссии, и Уолсингем допрашивал его.

Он не скажет того, чего они ждут от него. Письма от Бабингтона были, но главное обвинение, выдвигаемое против Марии — что она участвовала в заговоре с целью покушения на жизнь Елизаветы, — ложь.

Он вскинул голову и крикнул:

— Вы, милорды, ответите перед Господом Богом, если по ложным обвинениям осудите королеву.

Его не привела в отчаяние злоба на лицах членов комиссии.

— Я требую, — продолжал он, — чтобы мне дали возможность высказать протест публично.

Керль улыбался ему, поскольку они вместе стояли за это; и они понимали, что их свидетельские показания были самыми главными на этом суде.

Членов комиссии это не испугало. Слова свидетеля никогда не должны быть услышаны за стенами Звездной палаты.

Они пришли сюда, чтобы объявить Марию, королеву Скоттов, виновной и заслужившей смертную казнь. Это они и собирались сделать.

Уолсингем и Берли предстали перед своей государыней королевой.

— И каков приговор? — спросила она.

— Виновна, ваше величество. Мы не можем найти другого возможного способа обеспечить безопасность вашего величества, кроме как посредством справедливой и быстрой смертной казни королевы Скоттов; отказ от этого может вызвать недовольство и наказание Господа Бога.

— Я не желаю, — ответила королева, — вызвать недовольство и наказание Господне, но в глубине души я помню, что она — королева и моя кузина. Скажите мне, все ли согласились с приговором?

Уолсингем и Берли обменялись взглядами.

— Только один, ваше величество, заявил, что не уверен, что королева Скоттов замышляла, готовила или предполагала убийство вашего величества.

— Его имя?

— Лорд Зуч.

— Один из членов Звездной палаты, — размышляла королева. — А как много таких в стране?

— Ваше величество, — сказал Берли, — сейчас не время проявлять слабость. Пока королева Скоттов жива, вы в опасности. Время настало.

Елизавета кивнула.

— Тогда поезжайте в Фотерингей и известите ее о приговоре, который вынесли ей моя Звездная палата и палата парламента.

Министры с торжествующим видом покинули ее.

Какой ужасной была зима в Фотерингее, какой скучной в Лондоне!

Обе королевы постоянно думали друг о друге. «Смягчится ли она?» — спрашивала Мария. «Как я могу казнить ее, когда сомневаюсь в ее виновности?» — размышляла Елизавета.

Министры с нетерпением ждали ее решения.

Юный Джеймс написал ей, умоляя о снисходительности к его матери. Как бы это утешило Марию, если бы она узнала об этом!

«Но она не должна узнать! — сердито думала Елизавета. — Пусть она ждет в своей тюрьме, полная страха и тревоги, поскольку она нависла тенью над моей жизнью с того дня, как я надела корону».

Уолсингема раздражало вынужденное ожидание. Доказано, что Мария виновна. Почему Елизавета колеблется?

Он заглянул к ее секретарю Уильяму Дэвисону и рассказал ему о своих тревогах. Они должны найти способ подвести Елизавету к подписанию смертного приговора. Дэвисон отрицательно покачал головой.

— Она сердится, когда с ней заговаривают об этом. И все же ей не терпится, так же как и вам и мне, чтобы это свершилось.

— Давайте подготовим приказ… и подсунем его среди незначительных документов на подпись королеве.

Мужчины задумчиво смотрели друг на друга. Это может сработать. Елизавета хотела подписать этот смертный приговор, но так, чтобы казалось, что она этого не делала. Если бы она могла подписать его, сделав вид, что не поняла, что это за бумага, то приговор можно было бы привести в исполнение. И если бы затем все узнали, что она была не в силах ничего предпринять, чтобы помешать этому, то она была бы счастлива.

Этот был один из тех хитроумных способов, с помощью которых она так успешно вела свою страну от опасности к опасности.

Пожалуй, стоило попробовать.

Дэвисон положил документы перед королевой. Она заметила, что он дрожит, и поняла, что среди документов есть нечто важное. Более того, она догадывалась, что это, потому что знала, какое дело в настоящий момент больше всего занимало умы всех ее министров.

Она болтала с ним, беря документы.

— Вы бледно выглядите, Уильям. Вы мало занимаетесь физическими упражнениями. Вам надо побольше бывать на свежем воздухе ради собственного здоровья.

Ее ручка спокойно скользила над бумагами. Дэвисон затаил дыхание. Казалось, что она не смотрит на них. А вот и приговор. Он увидел решительный росчерк пера. Дело было сделано.

Она подняла взгляд и увидела, что Дэвисон уставился на бумагу, лежавшую перед ней.

— Теперь я вижу, что это, — сказала она.

Дэвисон склонил голову, как будто ожидая удара. Но его не последовало.

— Итак, — пробормотала она, — наконец-то это сделано. Я долго откладывала это, потому что это так огорчает меня. Все мои друзья знают, как это огорчает меня. Меня поражает, что те, кто охраняет ее, оказывают так мало уважения ко мне, заставляя меня так страдать. Как легко они могли бы это сделать за меня.

Она вздохнула и подала Дэвисону приговор.

Спотыкаясь, он вышел из комнаты, на всех парах помчался к Уолсингему и рассказал ему о случившемся.

— Пишите Паулету, — приказал Уолсингем.

Они вместе сочинили письмо, жалуясь, что королева недовольна службой Паулета, поскольку он не нашел способа укоротить жизнь королевы Скоттов, что было необходимо для сохранения их религии, мира и процветания в их стране. Елизавета плохо думает о тех, кто, зная о ее естественном нежелании пролить кровь своей родственницы и королевы, все-таки хочет свалить бремя расправы с кузиной на ее плечи.

— Пусть это немедленно доставят ему, — сказал Уолсингем.

Когда сэр Эмиас получил письмо, он был ошеломлен. Он считал Марию своим врагом, но он был пуританином и ревностным протестантом.

Он тотчас сел писать ответ.

«Меня огорчает, что от меня требуют по указанию моей самой великодушной государыни совершить акт, который запрещен Богом и законом. Бог не позволит мне так замарать свою совесть или оставить такое огромное пятно на моем бедном потомстве, пролив кровь не по закону и без приговора».

Он зашел к сэру Друэ Драри, который был прислан в качестве еще одного охранника королевы Скоттов, когда она переехала в Фотерингей, и тот добавил постскриптум внизу письма, что он от души подписывается под мнением своего напарника.

Получив это письмо, Дэвисон и Уолсингем встревожились и незамедлительно написали Паулету, прося его сжечь предыдущее их послание.

Судьба Марии была решена. Осталось только сыграть последний акт трагедии.

7 февраля граф Шрусберийский прибыл в Фотерингей с графом Кентским. Им выпала обязанность зачитать смертный приговор Марии, особенно отвратительная для Шрусбери.

Они попросили немедленно проводить их в апартаменты Марии, где она приняла их, догадываясь, зачем они приехали. Шрусбери смотрел на нее с извиняющимся выражением, но Кент вел себя высокомерно и грубо. С ними пришли Роберт Бийл, секретарь совета, Паулет и Драри.

Она заметила, что все мужчины — за исключением Шрусбери — не сняли шляп, и почувствовала признательность человеку, который так долго был ее тюремщиком, не только за этот жест, но и потому, что читала сочувствие в его глазах, а так необходимо было знать, что хоть кто-то испытывает дружеские чувства к ней среди такого множества врагов.

Шрусбери начал:

— Мадам, мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь другой, а не я, огласил такое печальное известие, которое я привез вам от королевы Англии. Но милорд Кентский и я, будучи верными слугами, не могли ослушаться приказа, который она дала нам. Мы должны посоветовать вам подготовиться к принятию смертного приговора вам.

Он сделал знак Роберту Бийлу, который приступил к чтению смертного приговора.

Мария молча выслушала, а затем сказала:

— Благодарю вас за столь приятное известие. Вы делаете мне большое одолжение, вырывая меня из этого мира, из которого я уйду с радостью из-за тех несчастий, которые я вижу в нем и которые постоянно обрушиваются на меня. Я ждала этого восемнадцать лет. Я — королева по рождению и по помазанию, близкая родственница королевы Англии и правнучка короля Генриха VII; и я имела честь быть королевой Франции. И все же на протяжении всей моей жизни я испытала столько больших несчастий, и сейчас я рада, что Богу угодно с вашей помощью забрать меня от стольких бед. Я готова и желаю пролить свою кровь во имя Бога, моего Спасителя и Создателя, и католической веры, для поддержания которой я всегда делала все, что в моих силах.

Она взяла Библию и поклялась на ней.

— Я никогда не желала смерти королеве Англии и никогда не пыталась сделать это, так же как и никому на свете.

Кент с презрением посмотрел на Библию и сказал:

— Поскольку это — папское евангелие, клятва, данная на нем, ничего не стоит.

— По-моему, это истинное евангелие, — ответила Мария. — Может, вы предпочли бы, что бы я поклялась на вашей, в которую я не верю?

Фанатичный Кент предупредил ее, что, поскольку ее смерть близка, она должна подумать о сохранении души, обратившись в истинную веру.

— Я долго прожила в истинной вере, милорд, — ответила она. — Я не изменю ее сейчас. — Она повернулась к Шрусбери: — Когда я должна умереть?

— Завтра утром, в восемь часов. — Шрусбери опустил глаза, и, когда он говорил, голос у него дрожал.

— У меня осталось совсем немного времени, — сказала Мария.

В Фотерингее часы пробили шесть.

Мария позвала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль.

— Мне осталось жить всего два часа, — сказала она. — Давайте оденьте меня, как на праздник.

Они помогли надеть ей кафтан из черного атласа и нижнюю юбку из темно-красного бархата; чулки у нее были бледно-голубые с серебряными стрелками, туфли — из тонкой испанской кожи. За эту ночь они сшили ей камзол из прекрасной шотландки, который закрывал ее от талии до шеи. Когда они помогли ей надеть его, она произнесла:

— Мои друзья и в смерти не покидают меня. Я знаю, что мое тело будет прилично прикрыто даже тогда, когда я не смогу этого видеть.

Джейн Кеннеди отвернулась, не в силах ответить ей. Мария тронула ее за плечо.

— Не расстраивайтесь, Джейн. Я давно ждала этого. Старайтесь принять это так же, как я. Но мне не хочется, чтобы мое тело после смерти выглядело неприятным. Так что прикройте его прилично.

Джейн смогла только кивнуть.

— Теперь мое платье.

Они помогли ей надеть ее вдовье платье из черного атласа с вышивкой, золотую цепь с ароматическим футлярчиком и образком Святого агнца и цепь с крестом.

Ее маленький скайтерьер вскочил на стол и уставился на нее удивленно. Она обернулась и погладила его по голове.

— Вам придется позаботиться о нем, когда меня не станет. Бедная маленькая собачка еще не понимает, что мы прощаемся навсегда.

Элизабет Керль проговорила:

— Не бойтесь за него, ваше величество. Но я думаю, что он непременно умрет от горя… боюсь, что и я тоже.

— Нет, вы должны жить. И помните: ваше горе больше, чем мое. Не скорбите по мне. Вас освободят из этой тюрьмы. Думайте об этом.

Но ни Джейн, ни Элизабет не могли вымолвить ни слова. Они отвернулись. Затем Элизабет принесла вдовий капор, сделанный из батиста и тончайших кружев, который они надели на каштановые волосы, а сверху поместили белую газовую вуаль.

— Ну вот, — сказала она, — теперь я готова. Одета как на праздник. Оставьте меня одну ненадолго… я помолюсь, чтобы Бог дал мне мужество, которое может мне понадобиться.

Они покинули ее, и она вошла в свою молельню, где простояла на коленях до рассвета того зимнего утра.

Часы пробили восемь, и Мария вновь была со своими верными подругами.

— Я закончила свои дела с этим миром, — произнесла она. — Давайте преклоним колени и помолимся вместе в последний раз.

В таком виде их застали Шрусбери, Кент и Паулет, явившиеся, чтобы отвести ее в зал, где должна была состояться казнь.

Когда эти люди вошли в ее апартаменты, ее слуги зарыдали.

Паулет твердо заявил, что больше нельзя медлить, и траурная процессия тронулась от апартаментов королевы к залу. Но когда они достигли наружной двери галереи, он сказал им, что остальные не должны идти дальше. Этот приказ вызвал такую бурю негодования, что было решено, что королева может выбрать только двух своих женщин и четырех слуг, которые будут сопровождать ее на эшафот. Она выбрала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль, а также сэра Эндрю Мелвила, врача Бургойня, хирурга Гауриона и аптекаря Жервеса.

Сделав выбор, она повернулась к остальным и в последний раз попрощалась с ними. Это была глубоко потрясающая сцена. Они бросились к ее ногам, и мужчины плакали вместе с женщинами. Даже когда их разделили с госпожой и закрыли перед ними двери, в зал доносились звуки их плача.

Мелвил тихо всхлипывал, идя рядом с ней.

— Горе мне, — сказал он, — что на меня ляжет такая тяжелая обязанность, привезти это ужасное известие в Шотландию.

— Не плачь, Мелвил, мой добрый и верный слуга. Лучше радуйтесь, что видите конец долгих страданий Марии Стюарт. Знайте, друг мой, что этот мир всего лишь суета сует, и он полон горя. Я — католичка, вы — протестант, но Христос один, и я призываю его в свидетели, что я умираю, верная своей религии, будучи верной дочерью Шотландии и Франции. Передайте от меня привет моему дорогому и горячо любимому сыну. Скажите ему, чтобы, помня о моем примере, он никогда слишком не полагался на человеческую помощь, а только на помощь Господа Бога…

У Мелвила продолжали течь слезы, и она отвернулась от него, так как его печаль лишала ее присутствия духа.

— Прости, Господи, тех, кто жаждал моей крови, как олень жаждет ключевой воды, — проговорила она. — Ох, Мелвил, осушите ваши глаза. Прощайте, мой добрый друг. Молитесь за свою королеву и госпожу.

Процессия во главе с шерифом и его людьми направилась в зал. За ними шли сэр Эмиас Паулет и сэр Друэ Драри, далее следовали граф Кентский и Роберт Бийл. Граф Шрусберийский шел перед Марией, чей шлейф несли Мелвил, Джейн и Элизабет. Процессию замыкали врач, хирург и аптекарь королевы.

В зале недалеко от помоста, возведенного для этой страшной цели, полыхал огонь в огромном камине. Помост площадью около четырех квадратных метров и высотой меньше метра имел ограждение вокруг. На помосте была плаха и топор.

Примерно сотне зрителей разрешили стоять в зале.

Марии трудно было подниматься на помост, настолько болели у нее ноги, и сэр Эмиас шагнул вперед, чтобы помочь ей.

Она улыбнулась ему.

— Благодарю вас, сэр, — сказала она. — Это последние хлопоты, которые я доставляю вам.

Она увидела, что на помосте стоит стул, покрытый черной тканью, и села на него, пока Бийл зачитывал смертный приговор.

Когда он закончил, она спросила, нельзя ли привести ее духовника, чтобы она могла вместе с ним воздать последнюю молитву. Но ей отказали в этом, а священник из Петерборо, выступивший вперед, пытался заставить ее сменить свою веру. Она ответила ему, что умрет в той вере, в которой жила.

Час настал. Теперь она должна подготовиться к казни. Два палача вышли вперед и стали умолять ее о прощении.

— Прощаю вас и весь мир от всей души, — сказала она им, — ибо я надеюсь, что смерть положит конец всем моим мукам. Идите, Джейн. Идите, Элизабет.

Обе женщины не в силах были тронуться с места. Джейн замотала головой, как будто до сих пор не осознала, что происходит.

— Нет, нет, — с укоризной обратилась к ней Мария. — Тебе должно быть стыдно плакать. Посмотри, как я счастлива, что мне предстоит покинуть этот мир.

Они так дрожали, что не могли помочь ей, и она сама сняла образок и четки.

— Мне бы хотелось, чтобы это передали графине Аранделской на память обо мне, — произнесла она.

Но Буль, палач, возразил:

— Нет, это мое — Он выхватил их у нее и положил в свой сапог.

На мгновение гнев Джейн Кеннеди возобладал над ее горем.

— Отдайте их мне, — крикнула она. — Вы слышали желание ее величества.

Буль отрицательно замотал головой, и Мария вмешалась:

— Отдайте их ей. Она заплатит вам больше, чем они этого стоят.

Но палач продолжал качать головой и прорычал, что это теперь принадлежит ему и он сохранит это.

— Это неважно, — тихо сказала Мария. — Подойдите, помогите мне снять платье.

Стоя в нижней юбке из темно-красного бархата и в камзоле из шотландки, она посмотрела на Джейн, державшую платок с золотой каемкой, которым она должна была завязать глаза Марии. Руки Джейн так дрожали, что она не могла удержать его, и ее слезы закапали на платок, когда она наклонилась за ним.

— Не плачь больше, Джейн. Лучше молись за меня. Давай я придержу платок.

Она так и сделала. Элизабет и Джейн завязали ей глаза. Она стояла величественная, но все же достойная сожаления: платок скрывал от нее плаху, топор и лица, искаженные страданиями или оживленные любопытством.

«Это конец, — подумала она, — я никогда больше не увижу этот мир».

Паулет знаком приказал Элизабет и Джейн покинуть помост, и их отвели прочь, а Марию подвели к подушечке, на которую она должна была встать на колени.

Граф Шрусберийский поднял свой жезл. Щеки у него были мокрыми от слез.

— На тебя, Господи, я уповаю, — взмолилась королева. — Отпусти мне мои прегрешения. В твои руки, о Господи, вверяю я мою душу.

В зале царило напряженное молчание. Топор уже был занесен, но в этот момент заметили, что Мария обеими руками обхватила плаху под подбородком. Буль сделал знак второму палачу убрать их. Тот сделал это, и топор опустился. Удар пришелся Марии по голове и не отрубил ее. По залу пронесся тяжелый стон. Буль ударил снова и вновь промахнулся. Топор упал в третий раз. Голова Марии покатилась по эшафоту.

С победным криком Буль схватил ее за каштановые волосы. К ужасу всех присутствующих голова с седыми короткими волосами покатилась от него, а в руке он сжимал каштановый парик.

— Боже, спаси королеву Елизавету, — произнес он.

— И накажи так всех ее врагов! — закричал священник из Петерборо.

Вряд ли кто-то мог спокойно наблюдать эту сцену. Буль шагнул, чтобы забрать подвязки королевы, которые, как и образок, были его добычей. В это время из-под красной бархатной нижней юбки выполз жалобно скулящий маленький скайтерьер Марии; он побежал прочь, но остановился, съежившись от страха, между головой своей хозяйки и ее телом.

Элизабет и Джейн выступили вперед.

— Мы умоляем вас, — обратились они к Паулету, — позволить нам забрать тело ее величества. Не оставляйте его здесь, чтобы его осквернили те, кто хватается за нижнее белье королевы.

Граф Кентский приказал им убираться. У них больше нет госпожи; им следует рассматривать ее судьбу как предупреждение.

Горько плачущих Джейн и Элизабет оттащили от их госпожи, но маленькую собачку никак не удавалось убрать, так как она огрызалась на всех, кто приближался к ней.

Лондон обезумел от радости. Прекрасный дьявол из Шотландии больше не существовал. Их королеве больше не грозит опасность; протестантская Англия в безопасности. Пусть пылают костры! Это было предлогом не хуже других, чтобы потанцевать и повеселиться.

Король Франции с горечью воспринял это известие, и по Марии, королеве Скоттов, служили панихиды в соборе Нотр-Дам. Король Испании выслушал сообщение о казни невозмутимо. Строительство судов на верфях должно быстро продвигаться. Смерть Марии не внесет изменений в мечты Филиппа II.

Елизавета беспокоилась.

— Я никогда не желала этого, — говорила она. — Я никогда не желала, чтобы она умерла!

Так клялась она своим подданным-католикам, но спала спокойнее в своей постели после смерти ненавистной соперницы. А все те, кто жил ради Марии и служили ей, продолжали оплакивать ее.

Жак Hay и Гильберт Керль долго оставались в тюрьме, так как их упрямство не внушило их тюремщикам любви к ним. Бесси Пьерпонт вскоре освободили из Тауэра, но она не вышла замуж за Жака Hay, продолжавшего оставаться государственным преступником. В конце концов она стала женой йоркширского помещика по имени Ричард Степлтон. А Жак Hay, когда его со временем освободили, вернулся на родину во Францию и там женился на француженке. Гильберт Керль, выйдя из тюрьмы, вернулся к своей жене Барбаре, и они вместе с их дочерью Марией, которую крестила королева, и со своей сестрой Элизабет уехали в Антверпен, где прожили счастливо до конца своих дней.

Джейн Кеннеди вышла замуж за Эндрю Мелвила. Когда они возвратились в Шотландию, король Иаков осыпал их почестями за то, что они усердно служили его матери. Однако именно из-за этой благосклонности погибла Джейн, так как, когда она переправлялась через Ферт-оф-Форт, направляясь на встречу с невестой Иакова Анной Датской, корабль перевернулся, и она утонула.

Скайтерьер Марии после ее смерти отказался есть и умер от страданий.

Для того чтобы доказать всему миру, что она не желала смерти королеве Скоттов, Елизавета приказала устроить ей пышные похороны в Петерборо. Когда останки Марии везли в кафедральный собор, на черном бархатном покрове гроба лежала золотая корона. Гроб с ее телом оставался в соборе в течении двадцати лет, пока ее сын Иаков не приказал перевести его в Вестминстерское аббатство и поместить в центральном нефе церкви Генриха VII.

Много было друзей, оплакивавших Марию. Сетон, которая сама еще недолго прожила в своем монастыре; Джейн и Эндрю Мелвил; чета Керль; Бесси; Жак; все ее друзья в Шотландии и во Франции; были такие и в Англии, так как все, знавшие ее, даже такие, как Шрусбери и Паулет, не могли без уважения вспоминать о ней.

Королева Скоттов умерла. Но многим казалось, что она все еще жива, потому что для них — и для многих после них — она не могла умереть никогда; и в грядущие века найдутся те, кто будет любить и оплакивать ее.