Королева Шотландии в плену

Глава 16 Еще раз Татбери

Кортеж медленно продвигался по труднопроходимым дорогам. Вряд ли они до наступления ночи доберутся до места, но никто и не рвался к замку Татбери.

Сетон, ехавшая верхом рядом со своей госпожой, заметила некоторую настороженность на ее лице. Марию всегда возбуждала перспектива перемещений. Неужели она все еще мечтает, что отряд доблестных друзей преградит им дорогу и освободит наконец-то ее из плена, затянувшегося на долгие годы? Сетон была убеждена: она продолжает надеяться. Несмотря на свой возраст и неприятную немощь, Мария всегда будет уповать на то, что теперь казалось невозможным.

Сетон болезненно пошевелилась в седле. Она еще больше, чем ее госпожа, страдала от ревматизма. Но разве можно не стать немощным, живя долгие годы в замках, продуваемых сквозняками, и не имея возможности достаточно бывать на свежем воздухе? Наверное, им следует благодарить Бога, что у них осталось хоть немного здоровья.

Последние месяцы были нелегкими, и в отчаянии Мария послала Жака Hay в Лондон умолять Елизавету дать ей свободу. Семена скандала, посеянного, как была уверена Сетон, жаждущей мести Бесс Хардвик, дали корни не только здесь, но и во Франции, и в Испании. Мария попыталась оправдать себя. Она написала Елизавете, что никто не может чувствовать себя в безопасности от злобного языка Бесс, и намекнула на скандальные истории, которые графиня нашептывала ей насчет королевы Англии. Сделав это, она тотчас пожалела о своем поступке. Однако Елизавета мудро решила не обращать внимания ни на намеки Марии, ни на сплетни Бесс.

Мария спрашивала себя: придет ли когда-нибудь конец страданиям, которые ей приходилось выносить? А теперь, когда на месте Шрусбери оказались новые тюремщики, она понимала, насколько привольно ей жилось под опекой графа.

Сетон не могла не высказать некоторого удовлетворения при виде того, что сэр Ральф Садлер сам пострадал от суровых условий жизни в Уингфилде и Шеффилде. Через несколько месяцев он стал почти калекой от ревматизма и не мог дождаться, когда его освободят от обязанностей тюремщика.

— Бедный сэр Ральф, — шепнула Сетон королеве, — по крайней мере, он страдает от болей так же, как и мы.

Мария обернулась, чтобы посмотреть на подругу, и вдруг отчетливо заметила, каким изможденным было ее лицо… изнуренное болью, тревогами и крушениями надежд. «Бедная Сетон, — подумала Мария. — Когда я смотрю на нее, мне кажется, что я гляжусь в зеркало. Мои боли и тревоги наложили печать на ее лицо, как и на мое. Если бы только она смогла тогда выйти замуж за Эндрю; если бы она смогла стать матерью здоровых детей… Но какой смысл забавляться подобными мыслями? Мы женщины, которым не повезло в любви; кажется, мы обречены до конца своих дней оставаться узницами». Эта последняя мысль ужаснула королеву. «Так может быть со мной. Но этого не должно быть для Сетон», — решила она.

— Сетон, я с содроганием думаю о Татбери, — сказала Мария. — Из всех моих тюрем эта — самая худшая.

— Будет получше, когда настанет весна.

— Но тогда запахи станут сильнее… — пробормотала королева. Она почти со злобой повернулась к Сетон.

— Я должна терпеть эту жизнь, Сетон. Но почему это должна делать ты?

Сетон вздохнула.

— Потому что, как я уже говорила вам и раньше, мое место рядом с вами.

— Нет, Сетон. Ты должна уехать, пока еще есть время.

— И покинуть вас!

— Я никогда не терпела тех, кто переносил ненужные страдания.

— Я страдала бы только, если бы меня оторвали от вас.

— Посмотри на свои руки. Твои суставы распухли от ревматизма. Неужели ты думаешь, что я не вижу, как больно тебе ходить? Ты чувствуешь себя хуже, чем я, Сетон. Почему бы тебе не поехать во Францию?

— Ах, если бы мы могли поехать вдвоем…

— Давай побалуем себя, Сетон. Давай помечтаем об этом.

Они замолчали, думая о тех далеких временах, когда они весело мчались верхом на охоту, когда они были молодыми, а дни казались таким беззаботными.

— Нет причины, почему бы тебе не поехать, Сетон, — шептала королева. — Я могла бы устроить, чтобы ты поехала в монастырь к моей тетушке Рене. Она с удовольствием примет тебя, зная, что ты — моя лучшая подруга. Дорогая Сетон, поезжай, пока ты еще можешь ходить.

Сетон покачала головой.

— Какая ты упрямая, — вздохнула Мария. — Настанет день, когда мне придется ухаживать за тобой. Ты страдаешь больше, чем я.

— Не просите меня покинуть вас, — умоляла Сетон. — Пока я смогу ходить, я хочу служить вам.

Некоторое время они молчали; затем Мария сказала:

— Я знала, Жак Hay добьется чего-нибудь хорошего при дворе Елизаветы.

Сетон кивнула:

— Ей нравятся все красивые мужчины.

— А Жак очень красив. Я не могла бы выбрать лучшего адвоката.

— Мы должна быть признательны, что он убедил королеву в том, что вы невиновны в скандале со Шрусбери.

Мария засмеялась.

— Это все казалось очень нелепым, не так ли? И все-таки многие были готовы поверить в это. Но теперь благодаря хорошей работе моего француза Жака графиню и ее сыновей заставили поклясться, что меня оклеветали.

Сетон кивнула, но она была настроена менее благодушно, чем королева. Она считала, что устроенный когда-то скандал запомнится навсегда.

— Кажется, — сказала Мария, — мы подъезжаем к дому. Что это?

Сетон посмотрела вперед на дом с двускатной крышей.

— Это Бабингтон Холл, ваше величество. Надеюсь, мы переночуем здесь.

— Бабингтон… название кажется знакомым.

— Вполне вероятно. Ваше величество, вспомните Энтони.

— Энтони Бабингтон… ну, да. Это тот честный и красивый молодой человек, который приходил ко мне в Шеффилде и был готов служить мне.

— Католик-дворянин, — прошептала Сетон, — и вы правы, ваше величество, он действительно красив.

— Очаровательная личность, — ответила королева, и кортеж подъехал к Бабингтон Холлу.

Сэр Ральф Садлер не позволял Марии забывать, что она — узница. Он немедленно выставил охрану вокруг дома и, созвав видных жителей городка, сказал им, что королева Елизавета не обрадуется, если они допустят, чтобы ее узница сбежала, находясь в их округе. Поэтому горожане выставили собственные посты на близлежащих улицах и вокруг дома.

Экономка, старая вдова по имени Бомон, вышла вперед поприветствовать королеву от имени своего господина и госпожи. Мария любезно обняла ее и поцеловала в две морщинистые щеки, чем очаровала старую даму.

— Мой господин будет в восторге, ваше величество, что вы оказали честь его дому, — произнесла она.

— Вы должны передать вашему господину, что я хорошо помню его и часто о нем думаю, — сказала Мария.

Сэр Ральф, подозрительно наблюдавший за ними, потребовал, чтобы королеву отвели в ее апартаменты; вдова кивнула, сказав, что покажет дорогу.

Нелегко было общаться с посторонними, пока сэр Ральф находился поблизости; но миссис Бомон умудрилась поговорить с Марией. Она сказала ей, что если есть какие-либо письма, которые королева желала бы переправить своим друзьям, то она может спокойно оставить их ей. Ее господин является верным слугой королевы, и он плохо подумал бы о своей экономке, если бы она не услужила ей во всем возможном, пока она находится под их крышей. Он сейчас за границей и очень огорчится, что отсутствовал во время визита королевы Скотов. Но миссис Бомон знает, что он живет одной мыслью: служить королеве.

В ту ночь в Бабингтон Холле, пока шум охранников под окном мешал ей спать, Мария думала о красивом молодом Энтони Бабингтоне; и она снова почувствовала себя молодой, так как к ней вернулась надежда.

Татбери стал еще более неприятным, чем он запомнился Марии. Грабители побывали там после ее последнего пребывания в замке и украли почти всю мебель и постельные принадлежности.

Стоял ужасный холод.

Мария прошла в свои старые апартаменты и сразу же увидела, что исчезли многие портьеры, которыми ее служанки когда-то закрыли эти стены.

Вошла Сетон со скорбным видом.

— Здесь почти нет одеял и всего девять пар простынь. Я сама их сосчитала.

— А сколько нас?

— Сорок восемь. Украдены даже перья из многих подголовных валиков. Боюсь, что придется жить в самых неуютных условиях, пока нам что-нибудь не пришлют.

У сэра Ральфа был встревоженный вид. Он до глубины души устал от возложенной на него задачи и жаждал передать охрану королевы кому-нибудь другому. Он быстро осознал, что это была опасная и неблагодарная миссия.

— Мне следует тотчас написать лорду Берли, — сказала Мария Садлеру. — Если мы обязаны оставаться' здесь, то он или королева должны прислать нам хоть что-нибудь из вещей.

Садлер согласился с ней. С каждым днем он пересматривал свое мнение о Марии. До этого он считал ее просто капризной по своей натуре; теперь он осознал, что она стала такой после долгих лет страданий.

В течение следующих недель его отношение к ней еще больше изменилось. Она была католичкой — факт, который он, ярый протестант, считал возмутительным, ибо она представляла опасность для его королевы. В то же время ему приходилось восхищаться покорностью, с которой она выносила все трудности, и ее постоянной заботой о тех, кто служил ей.

Вскоре после их приезда Мария заболела. Что касается Сетон, то она почти не могла двигаться. Обе женщины стойко переносили свою немощь; но когда одна из самых старых служанок Марии, Рене Раллай, француженка, приехавшая к ней, когда она покинула Францию, заболела и умерла, горе Марии переполнилось через край и она потребовала от Садлера ответа, как долго королева Англии намеревается держать ее в таких условиях.

Садлер решил, что когда наступит весна, он позволит выезжать ей верхом и наблюдать за соколиной охотой. Он не видел в этом ничего плохого. Только одно условие: она будет в окружении охранников.

И вновь с наступлением более мягкой погоды здоровье Марии улучшилось. Ей доставило большую радость, когда ей позволили выезжать верхом, пусть даже в компании Садлера и Сомерса и в сопровождении охранников. В таких случаях при ней находилась Бесси Пьерпонт, которая в свои шестнадцать лет превратилась в цветущую красавицу.

Однажды, вернувшись с такой прогулки, они встретили в замке Жака Hay, только что приехавшего от двора Елизаветы. Мария настолько обрадовалась, увидев его, что не заметила ни радостного румянца на щеках Бесси, ни пылких взглядов, которыми обменялись девушка и ее секретарь.

— Мой добрый друг! — воскликнула Мария. — Как я рада видеть вас.

Жак поцеловал руки Марии, но даже при этом не мог отвести глаз от прекрасной молодой девушки, стоявшей рядом с Марией.

— Пожалуйста, пойдемте поскорее в мою комнату, — сказала Мария — Я не могу дождаться, когда вы расскажете мне новости.

Когда они направились туда, Бесси шла рядом с ним. Он коснулся ее руки и сжал ее; Бесси, не удержавшись, всхлипнула от радости. Она расскажет ему, когда они останутся наедине, как она жила в ужасном страхе, что он встретит при английском дворе какую-нибудь прекрасную даму, которая заставит его совсем забыть о простой маленькой Бесси Пьерпонт. Но, кажется, это не так, и она ликовала, поскольку была уверена, что Жак так же рад видеть ее, как и она его.

У входа в комнату королевы Бесси пришлось покинуть их, но Жак сказал взглядом, что вскоре найдет ее.

Она тотчас заметила перемену в манерах молодого человека. В нем появилась уверенность. Елизавете нравились красивые молодые люди, а Жак был, несомненно, красив. Елизавета была очарована его французскими манерами. Жак знал, как ввернуть милый комплимент. Посещение английского двора в какой-то мере изменило Жака. Он преисполнился уверенностью, став послом, тогда как до этого был всего лишь секретарем.

— Жак, — сказала Мария, — я должна поблагодарить вас за то, как вы справились с моими делами. Если бы не вы, графиня Шрусберийская могла бы и дальше повторять свои скандальные истории.

— Для меня было большим удовольствием, — ответил Жак, — получить извинения в присутствии Совета.

— Вы нашли королеву Англии честной и справедливой?

— Да, ваше величество.

«Ах, — подумала Мария, — если бы только я смогла увидеть ее. Если бы только мне представилась возможность поговорить с ней».

Но поскольку она была лишена такой возможности, ее успокаивало, что такой человек, как ее добрый и преданный французский секретарь, мог вести ее дела.

Но Жак должен был сообщить ей еще одно известие. Он знал, что оно опечалит Марию, и боялся говорить ей. С того момента, как вошел в замок и увидел юную Бесси Пьерпонт, он стремился поскорее разделаться с делами и оказаться рядом с ней. Он удивлялся, что не испытывает почти ничего другого, кроме огромной потребности быть с Бесси.

— У меня есть новости о вашем сыне, ваше величество.

Выражение королевы изменилось; она крепко сжала руки.

Жак не смотрел на нее, когда произнес:

— Его величество король Шотландии считает, что ему трудно действовать как правителю вместе с вами. Поэтому он вступил в союз с королевой Англии как единственный правитель Шотландии.

Мария смотрела на своего секретаря и как будто не слышала его. Постепенно смысл сказанного дошел до нее. «Значит, он отрекается от меня! — подумала она. — В конце концов моим врагам удалось оторвать его от меня окончательно. Он… мой маленький Джемми, теперь считает свою мать препятствием на его пути. Он говорит мне, что я, по его мнению, больше не королева Шотландии».

Она медленно проговорила:

— Это действительно так?

Жак мягко ответил:

— Боюсь, что так, ваше величество.

Мария закрыла лицо руками.

— Ваше величество желает, чтобы я ушел? — тихо спросил Жак.

Королева кивнула.

Бесси ждала у апартаментов королевы и, как только он вышел, бросилась к нему в объятия.

— Как долго… — прошептала она. Они целовались, покрывая поцелуями лица друг друга.

— Бесси… моя Бесси… — бормотал Жак.

— Вы не можете себе представить, каким опустошенным казалось это место без нашего секретаря Жака.

— Может ли оно быть более пустым, чем английский двор без Бесси Пьерпонт?

— О, Жак… что мы будем делать?

— Есть только одно, что мы должны сделать… и быстро. Пожениться.

Бесси засмеялась.

— Я надеялась, что ты скажешь это.

— Ты думаешь, они позволят нам?

— Королева никогда мне ни в чем не отказывает.

— А твоя бабушка?

— Мне кажется, что я немного похожа на нее. Я собираюсь это сделать, а потом сказать ей. Ведь она сама помогала когда- то так сделать родителям Арабеллы.

Жак задумался. Ему следовало помнить, что он всего лишь секретарь. Он волновался, что предпримут Шрусбери, если он женится на их внучке. Он был страстно влюблен в эту очаровательную юную девушку, но он должен был думать за них обоих. Было бы ужасно, если бы ради короткой недели страсти они рискнули всем своим будущим. Жак был влюблен впервые в жизни, но как бы страстно он ни желал Бесси, он все же был способен задумываться о годах, которые лежали перед ними. Бесси должна была стать не только его женой, но и матерью его детей. Это не было внезапно охватившей его страстью; он наблюдал, как росла Бесси, с четырех лет; и самые счастливые моменты тех давних дней были, когда она сидела рядом с ним, высунув кончик розового языка и склонившись над упражнениями по латыни, которые он помогал ей делать. Он уже тогда полюбил ее, а теперь он желал ее так, как ни одну женщину прежде; но остались нежность, желание защищать ее; и он знал, что это и есть настоящая любовь.

Поэтому когда он танцевал при английском дворе, когда отпускал комплименты, которых ждали от француза, он ни на мгновение не переставал мечтать о юной Бесси Пьерпонт, а все остальные женщины не могли быть ничем иным, кроме как мимолетным увлечением.

Он взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал.

— Моя Бесси, — сказал он, — моя настоящая любовь Бесси, я буду любить тебя до самой могилы.

— А я тебя, Жак, — торжественно заявила она.

— И потому, что я так люблю тебя, я обуздаю мое желание владеть тобой до тех пор, пока не смогу быть уверен, принимая и разделяя восторги, которые должны стать нашими общими, что это не причинит тебе вреда.

— Уже никогда не будет такого момента, как сейчас, Жак! — воскликнула Бесси.

Он обнял ее с такой страстью, что она вскрикнула от восторга. Но внезапно он отпустил ее и покачал головой.

— Прежде всего мы должны пожениться, — произнес он — Именно так и должно быть, потому что ты — моя единственная любовь, Бесси. Но могут возникнуть препятствия, а поскольку я не хочу причинить тебе вреда, мы должна быть терпеливы. Маленькая Бесси, с сегодняшнего дня мы начнем строить наши планы.

Сэр Ральф Садлер был потрясен. Он часто слышал о заговорах, которые тревожили Шрусбери во время его службы тюремщиком. Пробыв некоторое время с королевой Скоттов, он был склонен поверить, что большинство слухов были преувеличенными.

— Все это происходило в начале ее пребывания в плену, — говорил он Сомерсу. — Теперь она уже слишком стара и больна, чтобы думать о побеге. Мы должна благодарить Бога за это.

Но вскоре произошло событие, заронившее в его душу сомнения в том, что он был прав.

Однажды, когда он ужинал, подошел слуга и доложил, что какой-то мужчина у замка просит принять его, так как у него очень важные известия, которые, как он уверен, должен услышать сэр Ральф. Этот мужчина оказался неким Хамфри Бриггсом, грубоватым и бесстрастным человеком.

— Какое у вас дело? — спросил сэр Ральф.

— Ваша честь, я пришел к вам, поскольку чувствую, что я должен передать вам эти сведения.

— Ну так рассказывайте.

Человек колебался.

— Вы хотите, чтобы вам заплатили?

Мрачное лицо просветлело.

— Это — важные новости, ваша честь. Это касается самой королевы Елизаветы.

— В таком случае вам лучше поскорее рассказать мне, потому что было бы изменой скрывать нечто, угрожающее нашей королеве.

Бриггс выглядел ошеломленным. Он пролепетал:

— Я верный подданный королевы, ваша честь. Я служу королеве…

— Тогда докажите это, рассказав мне, что это за сведения.

Бриггс, теперь уже встревоженный, решил позабыть о вознаграждении и удовольствоваться местью.

— Я работал у Николаса Лангфорда, ваше честь.

— И он уволил вас? — резко спросил сэр Ральф.

— Это была не моя вина.

— Неважно. Расскажите мне.

— Мой господин с помощью своего секретаря Роланда Китчина регулярно слушают мессу в своем доме… и это не все. Он принимает священников и пишет письма.

— Письма?

— Этому прекрасному дьяволу из Шотландии, ваша честь. А конец один. Он с теми, которые хотят увидеть ее на месте их собственной доброй королевы. Поэтому я подумал, что будет правильно рассказать вашей чести…

Сэр Ральф кивнул.

— Вы можете пройти на кухню, — сказал он. — Там вам дадут поесть.

— Я бедный человек, ваша честь…

— Мне необходимо разобраться в этом деле, — сказал сэр Ральф. — Я знаю, что вы служили у Николаса Лангфорда и были уволены им. Вы испытываете к нему недоброжелательство. Но если ваша информация окажется достоверной, не бойтесь, что останетесь без награды… но прежде это должно быть доказано.

Он махнул рукой, чтобы человек удалился, и, записав имена Николаса Лангфорда и Роланда Китчина, стал думать, как начать расследование.

Бесси было нелегко скрывать свое счастье. Мария поняла, что она уже не ребенок и что, вероятно, ей уже пришла пора выйти замуж.

Думая о том, какая судьба постигла Сетон, Мария твердо решила, что Бесси, эта яркая юная девушка, не должна страдать подобным образом. Когда ей удавалось приложить руки к богатым тканям, которые иногда присылали ей друзья из Франции через французского посла, то она придумывала одежду для Бесси. Она научила девочку вышивать, и однажды, когда они сидели вместе, работая над новым платьем, Бесси вдруг сказала:

— Я провела уже двенадцать лет с вашим величеством. Интересно, буду ли я всегда с вами.

— Ах, Бесси, этого не должно быть. Когда-нибудь ты выйдешь замуж и уедешь от меня. Мне бы не хотелось, чтобы ты всю жизнь провела в этих продуваемых сквозняком замках- тюрьмах.

— Ох, но… — начала Бесси и чуть не сказала: «Жак будет вашим секретарем, а я должна быть там, где Жак». Но вспомнила, что Жак просил пока хранить их тайну.

Мария положила руку на руку Бесси.

— Моя дорогая, — произнесла она, — я никогда не смогу объяснить тебе, как много значило для меня твое присутствие. Я потеряла моего собственного ребенка, и в какой-то степени ты заняла его место. Поэтому, хотя мне будет и грустно лишиться тебя, я буду рада тому, что ты уедешь… когда настанет время.

— Ваше величество, — спросила Бесси, затаив дыхание, — а как вы думаете, когда… настанет время мне уезжать?

— Этого ждать уже недолго, — с улыбкой ответила Мария. — Скажу тебе кое-что еще. Не думаешь же ты, что твоя бабушка сможет устоять и не устроить тебе пышную свадьбу, ведь так?

Бесси молчала, оцепенев от страха. Но Мария не заметила перемены в своей крестнице и продолжала:

— Для тебя это будет великолепный брак, моя дорогая. Графиня Шрусберийская определенно уже строит планы в отношении тебя. И недавно она выбрала для тебя мужа.

— Кого? — встревоженно спросила Бесси.

— Милорда Перси, старшего сына графа Нортумберлендского.

Бесси, не поднимая глаз, смотрела на ткань в своих руках, и в ней рождалось неповиновение. «Никогда! Никогда! Никогда!» — вновь и вновь повторяла она про себя.

— Так что видишь, — продолжала королева, — тебя не забыли, моя дорогая; и когда настанет время, я приложу все свое влияние, чтобы этот брак состоялся, поскольку я рассматриваю его, хоть и не слишком выгодным для моей дорогой крестницы, но одним из самых лучших.

— Я не желаю выходить замуж за лорда Перси, — ледяным тоном произнесла Бесси.

Королева засмеялась.

— Захочешь… со временем, моя любимая.

— Никогда! — пылко ответила Бесси.

Она вся дрожала; она была готова броситься к ногам королевы, признаться в своей любви к Жаку, умолять Марию о помощи. Но Жак сказал, что их любовь пока должна оставаться тайной… и она побоялась сделать это. Но если ее бабушка — энергичная графиня — решила, что она должна выйти замуж за лорда Перси, то ей надо быстро что-то делать.

Ее спасли от признания следующие слова королевы:

— Я слышу внизу голоса. Кто-то прибыл в замок.

Мария поднялась, и ткань упала на пол. Она все еще надеялась, что посыльный привезет ей известие об ее освобождении или какой-нибудь друг приедет навестить ее, возможно, кто-то милый из Шотландии или из Франции, а может быть, и сама Елизавета.

Дрожащая Бесси подошла к окну и встала рядом с королевой.

Двое охранников тащили в замок упирающегося мужчину; видимо, он был узником.

— Интересно, кто это может быть, — произнесла королева. — Бесси, пойди и попытайся выяснить.

Бесси обрадовалась возможности ускользнуть, но вместо того, чтобы исполнить приказ королевы, направилась прямо в комнату, в которой работал Жак. Он поднял взгляд от письменного стола, и на мгновение все страхи Бесси улетучились при виде радости на его лице.

— Любимая!

Она подбежала к нему и обняла.

— О, Жак… Жак… что ты скажешь? Они хотят выдать меня замуж за лорда Перси.

Он улыбнулся, глядя в ее испуганные глаза и стараясь не показать, что разделяет ее страх.

— Ну Бесси, — ответил он, — неужели ты думаешь, что я допущу это?

Она весело засмеялась.

— Конечно же, нет. Мы оба этого не допустим. Мы… скорее умрем, чем пойдем на это, Жак.

Но ее глаза светились, и у нее не было намерения умирать. Она собиралась жить и любить.

В тот момент Бесси выглядела так, как ее бабушка, в честь которой она была названа.

Сэр Ральф занимался своим излюбленным делом — сочинял письма Елизавете, объясняя, почему было бы разумно освободить его от должности тюремщика королевы Шотландии и назначить другого.

«Меня замучил ревматизм… я не гожусь для этой миссии… — бормотал он. — Счастливчик Шрусбери смог избавиться от этой должности. Но ведь Шрусбери прослужил тюремщиком пятнадцать лет. Молю тебя, Боже, сделай так, чтобы мне, Садлеру, не пришлось терпеть это больше года».

Сейчас он был особенно обеспокоен, поскольку счел необходимым по доносу того гнусного парня Бриггса, с первого взгляда вызвавшего у него отвращение, произвести расследование дела Николаса Лангфорда; и хотя мистер Лангфорд очень достоверно ответил на все вопросы и ему невозможно было предъявить никакого обвинения, но его секретарь Роланд Китчин показал себя ярым католиком и признался, что справляет мессу.

Не зная, как действовать, Садлер приказал доставить Роланда Китчина в Татбери и подверг его заключению.

Если бы Садлер смог доказать, что Мария является центром заговора против Елизаветы, тогда он поехал бы в Лондон, чтобы встретиться с королевой, и там стал бы умолять ее послать более молодого и здорового человека охранять Марию. Он надеялся, что сможет убедить ее в этом.

Роланда Китчина каждый день приводили из подземной тюрьмы в замок Татбери на допрос к Садлеру и Сомерсу, но из него ничего не удавалось вытянуть, кроме того, что он служил мессу. Он отказывался давать показания против своего хозяина и отрицал причастность к заговору..

Поскольку он признался, что является католиком, то Садлер и Сомерс решили заставить его посещать церковь, чтобы он слушал там молитвы. Роланд Китчин воспротивился. Поэтому перед каждой церковной службой два охранника приходили к нему в камеру и насильно доставляли его туда. Как раз такую сцену и увидела Мария из окна.

Бесси узнала, что происходит. Ей рассказал об этом Жак.

Жак был встревожен, но не только из-за предполагаемого брака Бесси с лордом Перси, а еще и потому, что сэр Ральф Садлер пытал Роланда Китчина, единственное преступление которого, видимо, заключалось в том, что он — католик.

— Бесси, — сказал Жак, — мы с тобой тоже католики. Если он решил подвергнуть гонениям одного, то может преследовать и других.

Бесси прижалась к нему и спросила:

— Жак, что происходит вокруг нас? Когда-то я чувствовала себя в полной безопасности. Теперь я больше этого не чувствую.

Жак не ответил на это. Он мог бы сказать ей, что она и раньше все время жила в мире, полном опасностей. Единственная разница заключалась в том, что, взрослея, Бесси начинала все больше и больше осознавать это.

— Сетон, — спросила Мария, — что они делают с этим бедным человеком?

— Они настаивают, чтобы он каждый день ходил в церковь.

— Что это значит, Сетон?

Сетон пожала плечами.

— Может быть, скоро они начнут преследовать и нас, как ты думаешь? — спросила Мария. — Может быть, они каждый день таскают его под моим окном, чтобы напоминать мне, что я исповедую иную веру, чем они?

— Как знать? — вздохнула Сетон.

— Ох, Сетон, я собираюсь написать моей тетушке Рене. Ты поедешь к ней. Ты должна.

Сетон упрямо покачала головой.

— Иногда меня охватывает отчаяние, что я никогда не выйду из моей тюрьмы, — сказала Мария. — Иногда я думаю, что из тюрьмы меня вынесут только в могилу.

— Это печальные мысли, ваше величество.

— Это печальные времена, Сетон.

Некоторое время они молчали, затем Мария сказала:

— Сейчас они тащат его обратно. Что это значит, Сетон? Что они теперь собираются делать?

Ральф Садлер посмотрел в лицо человеку, приведенному к нему на допрос.

— Я сказал вам все, что знаю, — произнес Роланд Китчин.

— А как мы можем быть уверенными в этом?

— Мне больше нечего сказать.

— У нас есть средства заставить говорить правду, — пригрозил сэр Ральф.

Он увидел, что мужчина побледнел, и понял, что это трусливый человек, привыкший общаться с пером, а не со шпагой.

— Вы хотите сказать, что станете пытать меня?

— Мы считаем, что средства не важны, если с их помощью мы можем добиться правды.

— И люди под пыткой говорят правду? Вы же знаете, что они не всегда это делают, милорд. Они выкрикивают то, что от них требуют… что угодно, только бы прекратили пытку.

Сэр Ральф посмотрел на это бледное лицо и заметил пот на висках и страх в глазах. Это был не страх боли, а скорее страх того, что он не сможет выдержать пытку. Сэр Ральф был достаточно умен, чтобы понять это. Он подумал, что, может быть, хватит одних разговоров о пытках. Он надеялся на это, поскольку не был жестоким человеком.

— Подумайте, — произнес он. — Завтра вас опять приведут ко мне. Мне очень хочется узнать правду.

Роланда Китчина отвели обратно в камеру; ему было плохо от страха. Он не знал, выдержит ли пытку. Его еще никогда не пытали. Он был человеком с большим воображением, и он боялся… ужасно боялся, что его плоть превозобладает над духом и заставит сказать правду.

Роланд Китчин проснулся среди ночи. Он чувствовал холод каменного пола через соломенный тюфяк, но был весь в поту. Ему приснилось, что его пытают в подземелье этого ужасного замка Татбери и что он, потеряв чувство собственного достоинства и думая только о том, как спасти плоть от боли, выкрикивает ложь в адрес своего господина.

— Я не должен, я не должен, — простонал он. — Я не буду.

Но как он мог быть уверен? Он прекрасно знал, что под пытками люди лишаются рассудка, чувства справедливости.

Тюремщики хотели, чтобы он оболгал своего хозяина.

— Я никогда не сделаю этого, никогда, — шептал он. Однако во сне он сделал это; так почему он думает, что наяву будет более храбрым?

Ему пришла ужасная мысль. Сон был предупреждением. Он предаст своего хозяина под пыткой.

— Я никогда не предам, никогда, — стонал он. Но разве он мог быть уверенным в этом?

Выход был. Единственный выход. Китчин лежал в темноте, думая об этом.

Сэр Ральф заявил Сомерсу:

— Я убежден, что тот парень Бриггс — мстительный негодяй и что ни Лангфорд, ни его секретарь Китчин невиновны в заговоре против королевы. Да, они — католики. Но в Англии много католиков.

— Ну и что вы предлагаете сделать? Отпустить Китчина?

Сэр Ральф кивнул.

— Идемте в его камеру. Скажем ему, что он свободен.

Они вместе отправились к узнику. Сэр Ральф открыл дверь

и, вглядевшись в полумрак, увидел Китчина, лежащего на тюфяке; он был совершенно неподвижным.

Оба приблизились, и Садлер произнес:

— Китчин, проснитесь. Мы пришли поговорить с вами.

Ответа не последовало. Наклонившись над фигурой мужчины на тюфяке, Садлер внезапно вскрикнул, и Сомерс подскочил к нему. Они стояли, уставившись на безжизненное тело заключенного, который покончил с собой.

Мария проснулась рано. Ее женщины еще не пришли к ней в спальню, чтобы помочь королеве встать. Какое-то ужасное предчувствие пробудило ее. Она испытывала беспокойство с тех пор, как увидела того беднягу, которого тащили через двор в церковь. Ее глубоко задевало, когда пытали других, возможно, потому, что она сама так много выстрадала.

Мгновение она лежала, думая, может быть, какой-то посторонний шум разбудил ее, но со двора не доносилось ни звука.

Не в силах больше заснуть, она накинула халат и выглянула в окно. На миг ей показалось, что она видит кошмарный сон.

— Нет… — прошептала она.

На башне напротив ее окна висел в петле мужчина — тот узник, которого держали в замке последние три недели.

Несколько секунд она не могла сдвинуться с места, скованная ужасом. Почему они повесили его напротив ее окна? На это мог быть только один ответ. Они как бы говорили ей: «Этот человек выступал против нас, потому что был католиком. Вы — тоже католичка».

По чьему приказу его повесили?

Мария подошла к постели и легла, дрожа всем телом. В таком состоянии ее нашла Сетон.

— Сетон! — воскликнула она. — Мы еще никогда не находились в такой опасности, как сейчас. Я была в этом совершенно уверена. И вот доказательство.

— Доказательство? — спросила Сетон.

— Подойди к окну и увидишь.

Сетон подошла, и Мария услышала вырвавшийся у нее возглас.

Не было такого католика в свите Марии, который бы не увидел в судьбе Роланда Китчина мрачное предупреждение ему самому.

Теперь в замке установилась атмосфера страха и подозрений. Мария с сожалением вспоминала о прежних временах, когда она находилась под охраной Шрусбери, пока Бесс не выдумала эти абсурдные сплетни.

Подступала беда. Каждый день Мария ожидала услышать, что ей уготована та же участь, что и Роланду Китчину. Юная Бесси сказала ей, что он покончил с собой, но она не поверила в это. Она была уверена, что его схватили, посадили в тюрьму Татбери и повесили, чтобы предупредить ее, чего ей следует ожидать.

Она пригласила к себе Жака Hay и попросила его повторить, что сказала Елизавета ему насчет свободы вероисповедания.

— Ее величество заверила меня, — ответил Жак, — что она никогда не желала, чтобы кто-либо из ее подданных страдал из-за свободы убеждений или вероисповедания.

— Но в этой стране есть фанатики, — заявила она, — и я боюсь их, Жак.

— По-моему, королева Елизавета не относится к ним.

— Вы утешаете меня, — поблагодарила она его; и он подумал, не наступил ли подходящий момент рассказать ей о своем желании жениться на Бесси. Нет, решил он. В настоящее время она слишком встревожена другими вещами. Они должны подождать, он и Бесси. Им не следует выдавать свою тайну, пока они не будут уверены. То, что лорд Перси был выбран в мужья для Бесс, создавало большие трудности.

Слишком много было поставлено на карту, чтобы рисковать.

Мария отпустила Жака и написала Елизавете.

«… Если когда-нибудь случится, что будет предпринята открытая атака на меня за мое вероисповедание, то я совершенно готова с благословения Господа Бога склонить голову под топор палача, чтобы моя кровь пролилась прежде, чем кровь всего христианского мира; и я сочту это за величайшую радость, если буду первой. Я говорю это не из тщеславия, пока опасность далека…»

Закончив это письмо, она вновь решительно взяла ручку и написала тетушке Рене в Реймс.

Она больше не собиралась умолять Сетон. Она решила приказать ей поехать во Францию. Сетон находилась в такой же опасности, как и она сама. Она не могла больше наблюдать, как ее ближайшая подруга с каждым днем становится все более изможденной, все более скрючившейся, жертвуя своей жизнью ради нее. Написав и отправив эти письма, она послала за Сетон.

— Моя милая подруга, — сказала она, — я написала в Реймс. Ты должна подготовиться к отъезду.

Сетон не могла вымолвить ни слова, но Мария приняла королевский вид.

— Это — приказ, Сетон, который мне давно следовало отдать.

— Вы приказываете мне покинуть вас?

Мария отвернулась, отчаянно боясь проявить слабость.

— Мы будем переписываться, Сетон. Ты должна регулярно писать мне. Я должна знать обо всем, что происходит с тобой.

Сетон смотрела в окно, за которым совсем недавно висело безжизненное тело человека.

Естественно, что расставание с Сетон было самой горькой трагедией с момента ее тюремного заключения. Сетон поняла, что умолять бесполезно; Мария оставалась непреклонной. В письме своей тете королева просила позаботиться о Сетон, выходить ее подругу, вернуть ей здоровье; и она знала, что Рене сделает это.

— По крайней мере, — прошептала она, в последний раз обнимая свою самую дорогую и верную подругу, — я буду знать, что ты наслаждаешься хоть какими-то удобствами, и это доставит мне удовольствие. Ох, дорогая Сетон, ты не догадываешься, как мне было больно видеть, что ты становишься все более и более немощной.

Лицо Сетон исказила душевная боль.

— Вы же знаете, что мое место рядом с вами.

— Нет, Сетон. Ты слишком долго жила моей жизнью. Ты хоть понимаешь, что делала это с того момента, когда тебя, самую дорогую из моих четырех Мэри, впервые привели в мою детскую. Если ты хочешь утешить меня, напиши мне, что ты спишь в теплой и удобной постели, что дышишь свежим воздухом, что твои боли становятся меньше. Теперь я прошу тебя только об этом; а ты никогда не отказывала мне в том, чего мне хотелось, за исключением того, что ты давным-давно отказалась покинуть меня, когда я сказала, что тебе следует это сделать.

Когда настал момент расставания, они припали друг к другу, и Сетон воскликнула, что никогда не покинет свою госпожу. Только сама Мария знала, как она была готова согласиться с этим, поскольку могла себе представить, какими ужасными будут дни без этой любящей компаньонки.

Но она не сказала об этом; она сдерживала слезы до тех пор, пока из окна своей башни не увидела, что Сетон и маленькая группа, сопровождавшая ее, отъехали достаточно далеко, чтобы не разглядеть, как она плачет, когда они в последний раз оглянутся, чтобы махнуть ей на прощание.

Теперь Джейн Кеннеди и Элизабет Керль стали ее постоянными компаньонками, но Мария понимала, что они никогда не смогут заменить ей Сетон. Они сидели за своим шитьем и разговаривали о том, что им может готовить будущее; это была безрадостная беседа, так как напряжение все еще висело над замком.

— И все же, — сказала Мария, — я не думаю, что нам следует отчаиваться. Я уверена, сэр Ральф не допустит, чтобы я стала жертвой какой-нибудь гнусной игры, пока я нахожусь под его опекой.

— Он повесил мертвое тело Роланда Китчина перед вашим окном, ваше величество, — напомнила ей Джейн.

— Потому что он надеется сделать из меня протестантку, — ответила Мария — Он и вправду фанатик в вопросах религии. Но я чувствую, что во всем остальном он справедливый человек. Поэтому я хочу спросить его, нельзя ли мне принять подругу на место моей дорогой Сетон. Графиня Афольская написала мне и попросила меня взять ее на службу. Я думаю, мне следует сейчас же поговорить с сэром Ральфом. Джейн, пойдите и попросите его зайти ко мне.

Джейн выполнила просьбу, и вскоре сэр Ральф вошел в ее комнату.

— Сэр Ральф, — обратилась Мария, — графиня Афольская спрашивает, нельзя ли ей приехать и остаться со мной. Как вы знаете, я лишилась близкой подруги. Могли бы вы использовать ваше влияние, чтобы исполнить эту просьбу?

Сэр Ральф немного помолчал, затем произнес:

— Я должен сказать вашему величеству, что уже недолго буду с вами. Я получил приказ от моей королевы об освобождении от этой должности. Она посылает кого-то другого из своих слуг занять мое место. Следовательно, с этой вашей просьбой вы должны будете обратиться к нему.

Мария была ошеломлена. Она не знала, что рассматривался вопрос о замене. Она встревожилась. Сэра Ральфа трудно было назвать великодушным тюремщиком, но другой мог оказаться намного хуже.

— Могу я узнать имя человека, который приедет на ваше место?

— Ваше величество, это сэр Эмиас Паулет.

Мария оцепенела. Она знала, что этот человек — ярый пуританин, который из-за того, что она католичка, будет считать ее самой безнравственной грешницей. Значит, к ней собирались применить еще более жесткие меры и ее тюрьма станет, как никогда, суровой.

Садлер, наблюдавший за ней, читал ее мысли. Охраняя королеву Скоттов, он из-за недостатка удобств подорвал собственное здоровье и стал чуть больше понимать ее. Оба они знали, что ее жизнь при нем была безрадостной, но при Пауле- те станет еще хуже.

Он мягко посоветовал:

— Ваше величество, если вы попросите, чтобы графине Афольской позволили приехать сюда, то вам явно откажут в этой просьбе, поскольку известно, что Афольские — ваши друзья и католики. Если бы вы попросили вам для компании даму-протестантку, то не сомневаюсь, что ваша просьба была бы удовлетворена; а я слышал, что у вас в Шотландии есть друзья- протестанты.

Мария не ответила; она упала в кресло; пожалуй, редко ее охватывало подобное отчаяние.

С приходом весеннего тепла жизнь в Татбери стала более сносной, хотя в замок прибыл сэр Эмиас, который действительно оказался таким суровым, каким и представляла его себе Мария. Он ввел новые правила; охрана получила строжайшие инструкции, что ни под каким предлогом Мария не должна покидать замок; если будет предпринята попытка к бегству, то королева Скоттов скорее должна быть убита, чем выпущена на свободу. Сэр Эмиас был поражен тем, что она пыталась немного украсить свои ужасные апартаменты с помощью ярких гобеленов, которые она сделала со своими женщинами и повесила на стены. Он посоветовал ей лучше проводить время в молитвах, чем вышивать яркими шелками и играть на лютне. На предложение Эмиаса просветить ее насчет протестантской веры Мария ответила отказом, и он проворчал, что ее ждет вечное проклятие.

Когда в мае сэр Ральф и Сомерс уехали — они оставались на несколько недель, чтобы ознакомить сэра Эмиаса с распорядком в замке, — Мария почувствовала, что готова попытаться использовать любой самый безрассудный план побега, лишь бы избавиться от опеки Паулета. Никогда еще за все годы плена дни не казались таким долгими и ужасными.

Затем еще двое прибыли в замок. Их приезд немного рассеял мрак и внес небольшие изменения в мрачную череду дней. Прибывшими оказались две очаровательные девушки, Барбара и Гиллис Моубрей, младшие дочери сэра Джона Моубрея, помещика-протестанта из Барнбугаля. Мария очень тепло приветствовала девушек, так как ее всегда трогало, когда кто-то изъявлял желание покинуть роскошный дом, чтобы разделить с ней тюремную жизнь, а она знала, что Барбара и Гиллис умоляли позволить им это.

В день приезда девушек Мария устроила веселье в своих апартаментах, поскольку не хотела, чтобы они нашли свою новую жизнь слишком мрачной. Ей не стоило беспокоиться; они оказались веселыми созданиями, очень свежими и милыми, особенно Барбара, и Мария с первого взгляда полюбила их.

Итак, в ее апартаментах состоялась веселая вечеринка, и ей было приятно видеть веселящихся молодых людей. Бесси танцевала с Жаком. Второй секретарь Гильберт Керль присоединился к развлечению. Марии нравился Гильберт, который был братом Элизабет Керль и шотландцем, преданным ее интересам. Он не был таким энергичным и красивым, как француз Жак, но она доверяла Гильберту. Сейчас, играя на лютне и наблюдая, как Бесси легко скользит в танце с Жаком, а Барбара с Гильбертом Керлем, она подумала, что на всех грандиозных балах в прошлом ей никогда не доводилось видеть четырех таких красивых молодых людей, которые столь счастливы вместе.

Гильберт Керль и Барбара Моубрей влюбились друг в друга с первого взгляда. Они не делали тайны из этого, а если бы и попробовали, то у них ничего бы не получилось.

Все говорили об этом молниеносном романе и о том, какие перемены он внес в маленькое общество замка Татбери. «Насколько приятнее созерцать любовный роман, чем беспокоиться, не замышляется ли очередная попытка убрать кого-то из этого мира!» — думала королева. Она забыла старого мрачного сэра Эмиаса и постоянно приглашала Гильберта и Барбару в свои апартаменты.

Но были и еще двое, с интересом наблюдавшие за новыми влюбленными.

— Посмотри, как королева помогает им, — говорила Бесси. — Конечно же, она поможет и нам.

— Тут совсем другое дело, — отвечал Жак. — Барбара не обещана знатному лорду.

— Но я уверена, что смогу убедить ее. Можно я попробую, Жак?

Но Жак боялся. Он с каждым днем все больше любил ее; с каждым днем ему все больше хотелось обладать ею. Но они должны сохранять терпение, говорил он ей снова и снова. На карту поставлено все их будущее.

Барбара приехала в сентябре, а в конце октября она и Гильберт Керль попросили у королевы благословения на их брак.

— Не вижу причины, почему бы этому браку не состояться, — сказала им Мария. — Я напишу сэру Джону и скажу ему, что если он не согласится, то вы поженитесь с моего благословения.

Гильберт Керль был из хорошей семьи. «А когда двое любят друг друга так, как эти, — размышляла королева, — было бы грешно ставить им препятствия».

Сэр Моубрей ответил, что поскольку королева Скоттов считает этот союз подходящим для его дочери, то у него не может быть возражений. Радость наполнила апартаменты королевы. Мария занималась подготовкой к свадьбе; она решила сама сшить платье для невесты; у нее оставалось совсем немного денег, но она собиралась дать молодой паре две тысячи крон в качестве свадебного подарка.

Она позвала к себе Жака и рассказала ему, что собирается сделать.

— Вы чересчур щедры, ваше величество, — пробормотал он.

— Нет, — весело ответила она. — Мне так приятно видеть этих молодых людей счастливыми.

Ей показалось, что она заметила на его лице угрюмое выражение, которого прежде никогда не было, и подумала, что он завидует Керлю. Мария положила руку ему на плечо.

— Мой дорогой Жак, — произнесла она, — когда вы найдете себе невесту, я сделаю то же самое и для вас.

Он вымолвил традиционное «спасибо». У него, отметила она, более сложный характер, чем у добродушного Гильберта Керля. Но все же он нравился ей.

«Мне повезло, — сказала она себе, — что у меня есть такие слуги, которых я могу любить. Но, кажется, между ними неизбежно возникнет соперничество».

Пока шли приготовления к свадьбе, Мария снова заболела. Этого следовало ожидать, потому что приближался ноябрь и в ее апартаментах было настолько влажно, что, если мебель не протиралась несколько дней, на ней появлялась плесень.

Она написала французскому послу умоляющее письмо с просьбой, нельзя ли перевести ее куда-нибудь из этого отвратительного Татбери — самой худшей из ее тюрем; он пообещал, что постарается убедить Елизавету удовлетворить ее просьбу.

В апартаментах Марии были танцы. Невеста и жених излучали такую радость, что казалось, вся комната озарена их счастьем.

Мария уже не могла танцевать, но она играла на лютне. Барбара и Гильберт возглавляли танцующих. Только Жак с угрюмым видом стоял поблизости и Бесси рядом с ним. Ни один из этих двоих не казался радостным.

Неужели Бесси завидует ее привязанности к Барбаре? Мария вздохнула. Значит, могут быть интриги и среди друзей.

— Жак, — резко позвала она. — Вам следует присоединиться к танцующим. И приободритесь. Бесси тоже не танцует. Ну-ка, оба немедленно идите танцевать. Вы так красиво танцуете вместе.

Они повиновались ей, и, наблюдая за ними, она старалась забыть о боли в суставах, о безнадежности своего дела; она пыталась вновь почувствовать себя молодой и веселой вместе с Гильбертом и Барбарой, Жаком и Бесси.

Медленно ступая, в апартаменты вошел сэр Эмиас; на него тоже подействовали неудобства Татбери. Он с отвращением посмотрел на эту сцену веселья. Он надеялся, что королева не пытается обратить протестантку Барбару в свою католическую веру, хотя Барбара, раскрасневшаяся от возбуждения, вела себя совсем не так, по его мнению, как подобает при ее вероисповедании. Сэр Эмиас предпочел бы увидеть, что свадьба справляется в торжественной и возвышенной обстановке.

— Садитесь рядом со мной, — сердечно предложила королева. — Вы пришли, чтобы пожелать счастья жениху и невесте?

— Я пришел сообщить вашему величеству, что получил письмо от королевы, — ответил он. — Она дарует вам разрешение покинуть Татбери и переехать в замок Чартли.

Мария в восторге захлопала в ладоши.

— О, какой сегодня счастливый день! — воскликнула она. — Я тотчас же начну приготовления. — Она оглянулась на стены комнаты. — И когда я покину это место, то буду надеяться, что никогда его больше не увижу.

Сэр Эмиас, сложив руки на коленях, мрачно смотрел на танцующих.

Мария не замечала его. Надежда почти никогда не покидала ее мысли и всегда упрямо возвращалась. «Дайте мне покинуть Татбери, — думала она, — это место, навевающее дурные предчувствия; позвольте мне немного наслаждаться комфортом; и я снова стану молодой».

Кто знает… может быть, ее восстановят на троне; возможно, она сможет обнять своего сына; может быть, она пошлет за Сетон. Может быть, дни печали закончились.

Ей уже за сорок, но она не такая уж старая. Она просто чувствует себя такой из-за постоянных болей, а боли вызваны теми условиями, в которых ее заставили жить.

Будущее вдруг показалось светлым в тот день, когда поженились Барбара Моубрей и Гильберт Керль.