Королевская канарейка (СИ)

107. Мир

Войдя в зал переговоров в Шаманском Древе, споткнулась и чуть не упала: красота Ганконера потрясала. Если усох и пожелтел он за месяц, то обратно вернулся и засиял пуще прежнего за день.

Мысли разбежались, голова стала пустой. Думалось только, что он слишком прекрасен для глаз смертной.

За спиной, чуть сбоку тихим гадким шёпотом прошелестел Глорфиндель:

— Очнись, богиня. Это гламор, который иногда используется для очаровывания… в основном в политических целях, — я открыла рот, чтобы спросить, а что ж не в любовных, и тут же закрыла.

Конечно, зачем высокородным гламор для соблазнения людей применять, совершенно излишне. А вот если что выторговать надо…

Глорфиндель продолжал:

— Элу Ганконер не постеснялся воспользоваться, зная, что твои глаза он обманет.

И, перейдя на квенья, он обратился к Ганконеру, спросив, всех ли лягушек в его угодьях переловили на зелье гламора.

Ганконер не ответил, но посмотрел, улыбаясь уголками губ, так, что стало понятно: эту реплику он Глорфинделю никогда не забудет. И обязательно припомнит. При случае.

Не дожидаясь, пока они ещё больше перессорятся, весело спросила у Ганконера:

— Что, правда зелье из лягушек варится?

У него странно задрожали зрачки, когда он посмотрел в глаза. Понял, что веселье искреннее, и облегчённо выдохнул, с оттенком ехидства:

— Да. Есть такой вид, с галюциногенной слизью на коже, и, в сочетании с определёнными травами и обрядами…

Подошла к зеркалу совсем близко:

— Не надо. Ты прекрасен для меня, не надо убивать лягушек, — и смутилась.

Ганконер тоже вдруг отчётливо застеснялся, порозовел:

— Их не убивали, только слизь собирали со шкурки.

Ах, ну да, магия-то эльфья, а они только насекомых не жалеют, валя в сидр вёдрами и поедая сырыми, сушёными и пареными.

А забавно выглядит краснеющий Владыка Тьмы. И то правда, что я такое видела раза два, не больше.

Принесли Ллионтуила, и он заулыбался первым прорезавшимся зубом. Разговор с владыкой тут же перешёл в нежное озабоченное воркование: не капризничает ли сын от того, что зубки режутся, да как он спит, да хорошо ли кушает. Закономерно обсудили младенческий стул — в подробностях. Когда говорили про цветовые оттенки и консистенцию, я слегка очнулась и виновато оглянулась по сторонам, помня, как меня саму корёжило от подобных обсуждений относительно чужих поросяток.

— Высокородные, я бы не хотела отнимать ваше время и заставлять слушать вещи, интересные только мне…

Ганконер двинулся, привлекая внимание:

— Не говори с ними, поговори со мной, времени так мало… а владыка Элронд никогда не даст позволения оставить тебя наедине со мной. Я бы на его месте не позволил.

Ближайший ко мне эру Эльмаэр, на которого я смотрела, шепнул одними губами:

— Никак невозможно, божественная… — по тому, как шаман виновато развёл руками, было видно, что он огорчается, отказывая, но что отказ твёрдый.

Пожала плечами и продолжила разговор про какашки в присутствии Ланэйра, Глорфинделя и примерно десятка шаманов.

Ганконер охотно поддержал: улыбался и шутил, что, хотя эру Гаелориэн действительно гениальный боевой педагог и учит великолепно, самые большие успехи у нашего собачонка по-прежнему в умении покакать не вовремя — и каждое слово, каждый взгляд, каждый жест показывали, как мы с Ганконером близки, как много у нас общих воспоминаний, и как он бесконечно сочувствует бедной мне, вынужденной быть так далеко. И что проклятые лотлориэнские эльфы не имеют ни капли такта, не позволяя мне побыть наедине с сыном и его отцом — но иного он от них и не ожидал. Но что это не навсегда, всё обязательно изменится, надо только немного потерпеть и подождать. И что занимается он сейчас в основном решением этого вопроса, и обязательно что-нибудь придумает, и никто не встанет между нами. Утешительно так говорил, как будто я не в светлом Лориэне, всемирной столице эльфов, гостила, а в логове чудовища в плену содержалась.

Расставание прошло ровно как в прошлый раз: дитя моё не отвлекли и не унесли тихонько (а я понимала, что могли бы!) — нет, почти оторвали, и возмущённый истошный рёв аккомпанировал прощанию с Ганконером, сохранявшим самое сочувственное выражение лица.

Понимание срежиссированности сцены никак не мешало задыхаться от душевной боли, только сверху добавлялась нотка раздражения — ну зачем, ну глупость же, как и гламор этот проклятый! Но вслух укорить Ганконера язык не поворачивался. Чувство вины мешало.

Внезапно язык повернулся у Ланэйра. Я удивилась и обернулась на него, услышав холодно отчеканенное:

— Элу Ганконер как был полукровкой, так остался. Истинный эльф не стал бы рвать сердце матери, тем более своего ребёнка!

Всё замерло. Ганконер, выдержав паузу, спокойно спросил:

— Что ж благородные чистокровные сидхе не отпустят мать к ребёнку? — и тут же окрысился:

— Или вы, благородный эру Ирдалирион, предпочитаете попробовать утешить богиню… иным способом⁈ — лицо его на глазах меняло пропорции, челюсть слегка раздалась, как будто… как будто во рту были уже не зубы, а клыки; глаза налились кровью, и весь он потемнел; неподалёку от него что-то грохнуло, как будто случился обвал, изображение в зеркале затряслось.

Эльмаэр, не отводя напряжённого взгляда от зеркала, увещевающе прошептал:

— Эру Ланэйр…

Увещевание не помогло. Ланэйр всё так же холодно и отчётливо произнёс:

— Я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не стал использовать грязные приёмы. Хотя имел возможность. И имею.

Ганконер в ответ разбил зеркало. В мелкие дребезги, и из потемневшего с моей стороны стекла раздался рёв, от которого содрогнулись стены.

И вот странное дело: вроде бы встреча с владыкой закончилась плохо, но на душе полегчало.

Идущий рядом Глорфиндель успокаивающе говорил:

— Блодьювидд, Владыка Тьмы не сердится на тебя. Зеркало он, скорее всего, разбил потому, что впал в гнев и не мог сдерживать превращение в дракона, и не хотел показать себя ещё более чудовищным, чем уже показал. Когда он придёт в себя, то поверь, не будет держать зла и препятствовать встречам с сыном не станет. И, — тут он повернулся, заглянул в глаза и тихо, внушительно произнёс, — ты ни в чём не виновата.

Я слушала, а сама косилась на Ланэйра с эру Эльмаэром, идущих позади, в нескольких метрах, и о чём-то тихо говорящих. Я боялась не Ганконера — знала, что тот не причинит мне зла — а того, что эти двое договариваются о поединке, и, как только мы выйдем из Древа Шаманов, они сцепятся. А эру Эльмаэр, как я понимаю, один из сильнейших шаманов Лотлориэна.

— А может быть, и не один из, а просто сильнейший… по крайней мере, в боевой магии, — он перехватил мой взгляд.

И быстро добавил:

— Нет-нет, не надо падать! — ноги и правда обмякли, живот свело от ужаса, но мирный тон заставил выдохнуть, и я недоверчиво, с надеждой уставилась на него, с облегчением думая вещи, совершено лишние в присутствии, как выяснилось, телепата. А конкретно, гей он или жену любит.

Эльмаэр поморщился:

— Я не мужеложец. Не женат и не влюблён. И охотно схватился бы с эру Ланэйром за твой ласковый взгляд… но плевки и немилость не прельщают, — я смутилась, поняв, что экспрессивные высказывания в адрес Глорфинделя стали достоянием общественности, а он продолжал: — Формально право на вызов у меня есть, но причинять боль живому воплощению любви и самому прекрасному существу, что я видел — не хочу. И — богиня — я не один такой. Многие так думают. Своё отношение ты выразила предельно ясно, и даже в глубине твоих мыслей я не нашёл ничего иного, так что… расслабься, будь счастлива и поживи в своё удовольствие… мы не орки и не люди.

И тут мне захорошело так, как будто я стакан столетней медовухи тяпнула. Хотелось сесть и посидеть, потому что ноги тряслись, но удержалась: на изящных деревянных ступеньках, увивающихся вокруг дерева и при этом подвешенных в воздухе, сидеть было неудобно. В том смысле, что по ним ходят и я перегораживать буду.

Эльмаэр глянул и предложил пойти на тёплые источники — не те, что на Королевском холме, а другие, подальше. Дескать, они хорошо силы восстанавливают и нервы успокаивают, а мне очень показано сегодня, он прям видит. Заодно и на красоту посмотрю.

И мы пошли — вчетвером. Пережитой ужас сделал меня болтливой, и я, наверное, говорила всякие глупости. В частности, что не привыкла быть совсем уж стройной, и думала, что как только вернусь к спокойной жизни, так сразу наем обратно округлости, но почему-то не наедаю.

— Да где ж она, спокойная-то… спокойной и не было пока, — Эльмаэр, нагнувшийся за очередной ягодкой, констатировал это, как очевидность.

И я подумала, что да, он прав. Но если то, что он говорит, правда…

— Правда, я не смею лгать божеству. Не то чтобы поединки совсем не были возможными… от твоей красоты легко потерять голову… смотри, там кустик сплошь в ягодах… Но мы хотим, чтобы ты была счастлива под сенью мэллорнов Лориэна.

Чуть не зарыдала от благодарности, но сдержалась и только счастливо повздыхала.

Источники, что на Королевском холме, были значительно пожиже и попроще, чем источники, куда ходил простой народ. Короля и присных, видно, только близость прельщала да некая камерность.

Было что-то общее с Трандуиловыми пещерами — только под открытым небом. Горячая минералка (в месте, где клокотал вырывающийся из скалы источник, даже для меня было горячо) стекала по чистейшему гранитному ложу, выложенному террасами. Не то чтобы это всё выглядело эффектно, нет, Мордорский гейзер был значительно зрелищнее, но в ощущениях… тело испытывало сказочный комфорт. Там всё было сделано УДОБНО. Тёплый камень ласкал кожу, выступы под водой были приспособлены для сидения и лежания наилучшим образом. Скандинавы могли бы оценить спокойный скромный внешний вид — и высочайшее качество именно в смысле тактильности, что ли. Купальни были созданы с истинно королевским размахом. Как раз королевские-то на их фоне казались ямками в песке. Но вид и у тех и у этих был абсолютно естественным и гармоничным — казалось, что каждый камень лежит так, как лёг сам по себе.

Вошла в первый же прудик и, не удержавшись, блаженно застонала. Тело сказало, что никуда больше не пойдёт, и я так и просидела там не знаю сколько. Эта вода и это место действительно восстанавливали силы и успокаивали.

Ничего не говорила, не могла. Эльфы о чём-то разговаривали, тоже полоскаясь рядом — ничего не помню.

Выползя наконец из воды распаренной жабой (но чувствуя себя юной горлинкой!)), потрясённо сообщила, что это было неимоверное удовольствие и что день мой счастлив — и высокородные расцвели, как будто действительно что-то хорошее услышали.

Нас с Ланэйром проводили до Семидревья, беседуя о всяких необременительных вещах, и навялили неведомо когда собранный туесок с черникой. Я не заметила, как её собирали… свою, во всяком случае, я всю в рот складывала.

Сидя ранним вечером у окна, глядевшего на королевский мэллорн, дыша воздухом, зелёным и золотым от просвечивающего сквозь листву солнца, смотрела на чашку с плавающей в молоке черникой — молоко окрашивалось сиреневым потихонечку, и думала, что в своём старом мире, живя в большом городе, я бы ни за какие деньги не купила этот воздух, этот покой и только что собранную чернику в парном молоке.