Королевская канарейка (СИ)

40. Чорт, я удивительно живая и разговорчивая для своих обстоятельств

сто семьдесят четыре сьюхи

за леголаса подрались

другие триста ломанулись

за трандуилом через лес

© Наталья Хмырова

Не успели увести принца, как я стала свидетелем интеллигентного, то есть без криков, но с крайне неприятными интонациями, скандала между Силакуи и Трандуилом. Понятное дело, госпожа Галанодель, в каждой бочке затычка, прекрасно была осведомлена о сложившейся ситуации. И имела свой взгляд на случившееся. Как я поняла из её перепалки с королём, наполовину на синдарине, наполовину на квенья, она, будучи служительницей моего культа, считала, что официальным (читай — настоящим) консортом является тот, с кем богиня переспала на алтаре. И, если его изгнание она как-то проглотила, то заточение проглотить не смогла. И вступилась, объяснив королю, кто тут консорт и как надо служить богине и делать её счастливой. По её версии, Трандуилу следовало отойти в сторону и не мешаться, предварительно дав свободу принцу. Ответы Трандуила были на квенья целиком, и целиком же состояли из идиоматических выражений. Я мало что поняла, но, судя по интонациям, видение ситуации госпожой Галанодель он правильным и побуждающим к действию не воспринимал. И его всё это раздражало. Поставив точку в разговоре, владыка слетел с трона, оставляя поле боя за Силакуи, и взял меня под руку:

— Если богиня соизволит переодеться, мы сможем сходить поужинать. Землянички-то поесть не удалось; аппетит же на воздухе, да от физических упражнений наверняка разгулялся, да? — несмотря на вкрадчивый яд в голосе, в предложении был интерес, и я, не знавшая, что делать и как себя вести, только головой кивнула.

И тут я вспомнила! Мортфлейс! Леголас же говорил, что усыпил её каким-то амулетом, и она там осталась! Трандуил фыркнул:

— Она мне первая рассказала. Очнулась довольно быстро, но, видя, как повернулось дело, своё присутствие сочла неуместным, а повлиять ни на что не могла… вернулась и доложила.

Я облегчённо выдохнула. Интересно, не обзавёлся ли аранен врагом в её лице…

— У аранена это сейчас не самая большая проблема, — прошипел Трандуил.

Сидя за столом, ела с аппетитом, но переживала, покормят ли Леголаса в темнице. Спросить не смела, хотя кроме нас двоих в зале никого не было. По ощущению, король тоже был не здесь, со злой улыбочкой думая о чём-то своём и не разговаривая.

После ужина проводил до спальни, в изящных выражениях пожелал спокойной ночи и ушёл. Выдохнула с облегчением — боялась, что он захочет лечь со мной, а я не была к этому готова.

Заснуть не удалось. Ну совсем не спалось, и я вышла на террасу. Через увитую зацветающей жимолостью решётку ожидаемо увидела Трандуила, задумчиво сидевшего с бокалом, закинув ногу за ногу. И решительно пошла к нему.

— Блодьювидд, ты же не хотела со мной спать, — голос ленив и полон насмешки, — или всё-таки эпизод с сапогами покою не даёт, м? Хорошо, что я не раздевался… ты как в ногах валяться собралась: одетая, или…? Я бы предпочёл второе.

И приглашающе качнул носком сапога.

Вспыхнула и развернулась, и тут же была поймана:

— Не сердись, подснежник мой. Я странно себя ощущаю: с одной стороны, сын непочтителен, а с другой — вот, вырос и дерзит, и щенок почти меня обыграл… и отеческая гордость, и раздражение… Не знаю, что делать. Надо подумать. Так всё хорошо было: я у всех тебя отобрал… не стеснялся в средствах, да, к чему скрывать… а с сыном вот не вышло. Не знаю. И у тебя в голове сейчас такой сумбур, такое несчастье, а я люблю, когда ты счастлива и думаешь обо мне, а не о том, каково моему сыну в застенке. Тяжело. Если ты не хочешь, чтобы я взял тебя сейчас — дай мне побыть одному и подумать. Не сердись, nieninque.

И отпустил. Вздохнула и оставила его одного.

Полежала, поворочалась часа два — не спалось совершенно. Я не могу больше. Встала и пошуршала тихонько на выход. Я не знаю, куда уволокли принца, но поискать можно.

Дворец тих: время, по ощущению, к двенадцати, самая глухая ночь у эльфов… если не праздник, конечно. Запнулась на лестнице и едва не упала, тут же подхваченная лианами. Попыталась наконец воспользоваться ими для передвижения — действительно, удобно. С ветерком несут, куда хочешь. Эх, попади я сюда в детстве… интересно, играл ли с такими Леголас, когда ребёнком был. И как тут всё выглядит, когда есть дети… последние-то четыреста лет назад рождались. Насколько я поняла, моё появление должно спровоцировать всплеск рождаемости. Задумалась походя, не сваливают ли богини из материального мира, не в силах выносить маленьких эльфийских чертенят)

Кое-как добралась до расщелины, в которой, как я смутно припоминала, начиналась тюрьма, и тут встретила не простого охранника, которого пост покинуть не попросишь, а Морралхиора, одного из вояк Трандуила.

— Богиня, не спится? — блеснул глазами, не удивлён. Всё понимает.

— Нет. Можешь проводить меня к принцу?

— Проводить — да. Выпустить его или впустить тебя к нему — нет.

— Спасибо. Буду признательна.

Вздохнула с облегчением, уж очень тут темно и чорт ногу сломит в этих камнях и корнях и лестницах. Морралхиор легко шёл впереди… похоже, он тут только что и был.

— Принц не спит?

— Нет, богиня.

Точно. Зачем-то к нему таскался. Может, просто поддержать. Принца любят за спокойный нрав и душевную чистоту, а Морралхиору, наверное, ещё и чистота крови импонирует, он один из самых оголтелых расистов среди сарычей. Я ему, кстати, по этой же причине нравлюсь: не только наличием пламени, а и тем, что богиня. Учитывая, что сама себя я ощущаю простым человеком, это забавляет. Но у него такой взгляд характерный и для меня привычный: в моём мире меня тоже расисты любили. За белизну и светлоглазость. Так вот совершенно тот же, знакомый одобрительный огонёк в глазах.

Помню, как-то от юности и наивности заспорила с одним человеком, узнав, что он действующий скинхед. С ужасом и отвращением сообщила ему, что все люди равны и что насилие неприемлемо. И, — о, этот покровительственный взгляд и добрая насмешка! Не впал в истерику, как некоторые мужички любят. Смотрел, как на своего, но заблудшего. Как на таргет-группу, ради которой они арматурой строят светлое будущее, и эдак нежно пытался объясниться. А я в то время уже чувствовала упыриные позывы графомана — и, осознав его, как интересного персонажа, моментом перестала про нравственность втирать, а начала смотреть и слушать, не пытаясь этически оценивать. Я и сейчас не расист. Но орков не люблю, и, из каких бы соображений меня от них не защищали, симпатизировать, конечно, буду тем, кто защищает.

Довёл до решётки, почтительно придерживая на скользких мокрых ступенях лестницы, с одной стороны которой была скала, а с другой водопад и бездна, поклонился и исчез.

Подошла поближе — темнотища же, свет только через узкую расщелину попадает, и через эту же расщелину струйки водопада проникают, обдавая всё вокруг водяной пылью. Не сахерно здесь сидеть, мда…

Принц тихо подошёл к решётке и взял за руку. Какие пальцы горячие!

— Ты здоров?

— Темнота и сырость неприятны, но из-за них я не разболеюсь. Эльфы редко болеют физически. Но я болен — любовью.

Вздохнула. Болезнь тяжёлая и нехорошая, а у эльфов, я слышала, протекает хуже, чем у людей. И я ничем не могу помочь, и Силакуи не смогла. Трандуил никого не слушает. Пригорюнилась и, не выдержав, заплакала, сквозь решётку прижимаясь к плечу принца. Добавила сырости. Он, сжимая мои пальцы своими, нечеловечески горячими, шептал, утешая, что ни о чём не жалеет, что здесь счастливее, хоть и в тюрьме, но он меня видит и может прикоснуться, и что невозможная радость, которую я ему подарила, стоит всего, всего, всего. И вот меня это всё совершенно не утешало, а только расстраивало, и, начав рыдать, никак не могла остановиться.

— Почему я не удивлён? — холодный ироничный голос короля раздался откуда-то сверху.

Подняв голову, увидела Трандуила, похоже, давно стоящего на площадке, нависающей над водопадом. Эдак задумчиво положившего руку на эфес и закаменевшего в статичной позе, как все они умеют. Я молчала, принц тоже. Король не спеша перешёл мостик и спустился по лестнице.

— Стоило посадить аранена в тюрьму буквально на пару часов, и тут же мои приближённые по очереди, как будто зал приёмов переместился сюда, понесли к нему своё почтительное сочувствие. И, в довершение, моя женщина…

— Богиня свободна, — тихий и злой голос принца.

— Аранен, хоть вы не повторяйте глупости, сказанные этой yarea nyarro, — с раздражением, и, тут же ехидно повернувшись в мою сторону, — тебе же любопытно, emma vhenan… «yarea nyarro» — переводится, как «старая кошёлка».

Я молчала, видя, что король не подобрел совершенно, и старалась не думать ничего. Тот раздумчиво продолжал:

— Я, конечно, могу гноить принца в тюрьме и спать с тобой, богиня, и мы оба понимаем, что ты, посопротивлявшись, ответишь на мою страсть. Но душа твоя будет здесь, и не будешь ты слишком счастлива. Отдать тебя щенку — об этом и помыслить не могу. Убить его — тоже. Над нами уже всё Средиземье смеётся. Кто в курсе — а в курсе много кто.

Вздохнул и помолчал, и молчал долго. Потом, зло фыркнув, предложил:

— Блодьювидд, как ты отнесёшься к возможности одновременно иметь двух консортов? Я хочу мира со своим ребёнком; хочу, чтобы ты была счастлива, но при этом не поступлюсь твоей благосклонностью. Если ты или аранен не согласны, то всё останется, как сейчас. Не будь бессердечна, nieninque.

Пока я молчала, осмысляя предложенное, услышала тихий голос принца:

— Я согласен.

К такому жизнь меня не готовила. В голове был сумбур, думать совсем не получалось; сильно забилось сердце и начали гореть щёки. Ощущая очень смешанные чувства — эйфорию, стыд, смятение и более всего облегчение от мысли, что с Леголасом не случится ничего плохого (как будто медведь на душе топтаться перестал!), кивнула:

— Я согласна.

— Хорошо. Ты любишь нас одинаково, не выказывая предпочтения никому. Ночь через ночь. Сегодня моя, — и потянул меня за собой, не удосуживаясь сказать сыну хоть слово.

По дороге велел начальнику стражи выпустить принца; приказал вывинтившемуся перед ним брауни прибрать покои Леголаса и заселить в камин саламандру.

— Аранен всё в походах, давно не был дома… уже забыл, наверное, что нужно сделать. Не хочу, чтобы он спал в холоде.

Только я умилилась, как тут же огорошил:

— Блодьювидд, в голове у тебя удивительное безмыслие, но ты так порозовела, как будто тебе за счастье, что нас стало двое. Ты и от меня-то пищишь, что-де много во всех смыслах, — и, с сарказмом, — ты же треснешь, деточка.

Незабвенный рекламный ответ: «Налей и отойди» я озвучивать не стала, скромно и не без льстивости улыбнувшись:

— К хорошему, ваше величество, быстро привыкаешь.

Владыка посмотрел очень неоднозначно и сухо обронил:

— Ну-ну, — и, запуская руку в волосы и притягивая к себе с нежностью, — я хочу быть утешенным, соскучился, голоден… пойдём ко мне.

Показалось страшновато без подготовки в виде горячей ванны и травника, но время было позднее, и я только покивала, соглашаясь, и была подхвачена на руки.

— Как ты покорна сегодня — не порываешься выворачиваться, не угрожаешь коготками… желанная, я удивлён.

Какое у него опьянённое желанием лицо! Надо же, и правда я всегда как-то подспудно сопротивляюсь, но сегодня видно, что ему было тяжело и правда хочется утешения, и я не смею… хочется доставить радость, даже если будет больно.

— Не будет, я нежно, нежно…

Как у него пересекается дыхание, когда он начинает входить, какое лицо красивое и как он разгорячён! Какие розовые, распухшие губы, какой нежный и опытный рот! Беспорядочно покрывая меня поцелуями, шептал:

— Боялся, что оскорблю тебя, что откажешь, и что не захочешь меня сегодня и долго ещё. Я… мне так хорошо сейчас.

Медленно, маленькими толчками вталкиваясь на грани боли и удовольствия, вошёл до середины и остановился. Двинувшись несколько раз на пробу, с влажным звуком вышел полностью и растёр по члену смазку, пристально глядя в лицо. Это выглядело очень возбуждающе и смутительно.

— Не отворачивайся, смотри на меня, желанная. Ты хочешь меня?

Не выдержала и отвернулась, закусив губу:

— Да.

— Тебе нравится мой член? Ответь, irima…

— Да.

Он не стал больше медлить и вошёл, помогая себе рукой. Я с трудом принимала его, зажимаясь, но он надавил сильнее, вырвав тяжёлый стон и застонав сам, и вошёл до конца. Замер, постанывая и ожидая, пока моё тело привыкнет к нему.

— Lisse, можно мне начать двигаться? — хрипло, с мольбой в голосе. Ощущается, что тяжело ему даётся это промедление, и что хочется расслабиться и отпустить себя.

— Ты можешь делать всё, что хочешь, — прошептала с трудом, желая сильно, но всё равно оставаясь благодарной за то, что выжидает. Какой всё-таки роскошный жеребец, какая сила — и как он собой владеет!

От этих мыслей владение Трандуила собой значительно уменьшилось: он застонал и сразу взял размеренный темп с глубокими, сначала медленными и всё убыстряющимися толчками, глухим голосом что-то умоляюще говоря на квенья.

Помню, что в этот момент потеряла всякое соображение, что просила не кончать и делать это всю ночь, и его обезумевшие, кошачьи совершенно глаза и выражение сладкой муки на лице, когда он просил, чтобы я дала ему расслабиться и приняла его семя — и что он держался столько, сколько я хотела, кончив только под утро.

Мне показалось, что я только закрыла глаза, как пришлось просыпаться от шёпота на ухо:

— Еmma vhenan, ты опять расцарапала мне всю спину. Она так сладко саднит… Вставай, утро. Побудь со мной за завтраком, я весь день в разъездах, потом поспишь, засоня, — и лёгкое подпихивание на край кровати.

В бессознательном состоянии пошла к себе, накинула хламиду… как обычно. За время такой жизни выработался своеобразный режим: встать, так сказать, «со сранья», к официальному завтраку, наесться, посетить урок квенья и снова лечь спать. Эльфы в это время возмутительно бодры, свежи и веселы, а я даже не могла не то что достойно, а хоть как-нибудь отвечать на шутки владыки, неизменно радующегося моему сонному виду и не упускавшему случая проехаться по нему, да.

Вот и сегодня, скорее на ощупь, чем пользуясь зрением, доползла до пиршественного зала, заняла своё место. Навалила себе творогу, бухнула в него сметанки и медку, перемешала. Попила из кубка очередной жульнической духоподъёмной бурды и потащила полную ложку в рот. Почувствовала что-то необычное, открыла-таки глаза, как следует: напротив, лучезарно улыбаясь, сидел принц. Всё вспомнила. Сказать, что обрадовалась — это не сказать ничего.

Но как обрадовался король — его самодовольство, кажется, несказанно было потешено. Нагнулся и вогнал в краску, весело шепнув:

— Что, память девичья? Или так объезжал ночью, что всё на свете забыла?

Смутившись, буркнула:

— Да, мой король. Ваша бутылка… она очень оранжевая!

А про себя подумала: «И как у коня… так что кто ещё кого объезжал», — и испытала облегчение, что Трандуил не стал развивать эту тему, насмешливо кивнув на наследника:

— Мортфлейс не совсем здорова… нет, дело не во вчерашнем инциденте. Беременна. Её обязанности по твоей охране и сопровождению переходят к принцу, — и перевёл взгляд на него, — добро пожаловать домой, аранен!

Глядя на них обоих, светловолосых, статных и невозможно прекрасных, смущённо вспомнила, что у Ван Гулика в книге «Сексуальная жизнь в Древнем Китае» приводился кусочек старинной рукописи:

«В 677 год н. э. чуский князь уничтожил государство Си и взял себе в жёны жену князя этого государства. Она категорически отказывалась с ним разговаривать — до той поры, пока не родила ему двоих сыновей. Когда же князь спросил, почему она так долго молчала, она ответила: 'Мне, несчастной женщине, пришлось служить двум господам, и я даже не покончила с собой. Что же я могла сказать?»

Чорт, я удивительно живая и разговорчивая для своих обстоятельств)