Королевская канарейка (СИ)

49. Веселое болотце

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

О чём они шепчут? О чём говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

© Бальмонт К. Д.

В чём отличие профессионала от любителя? Профессионал разбирается в сортах и оттенках дерьма, связанного с его профессиональной деятельностью. Когда я занималась чаем, то, например, отличала бодрое и жизнерадостное кенийское дерьмо от грустного и замёрзшего краснодарского дерьма. Понимание приходило с опытом и практикой. Как-то смотрела фильмец, в котором весёлый дегустатор Александр Цейтлин парами сравнивал чаи и давал им оценку, с разбором оттенков вкуса и послевкусия. И зачем-то он сравнивал в тот раз ординарный чай с уникальным цейлоном «Богована». Но тогда мне это диким не казалось. И вот, значит, он сначала попробовал ординарный, эдак почавкал характерно, распределяя жидкость по полости рта, чтобы прочувствовать всё, что можно, и проглотил, после чего выдал сразу же характеристики. Потом он попробовал Боговану. Помолчал и с чувством выдохнул:

— О-о-о-о… Богована… — и ещё помолчал.

И только потом начал говорить об аромате, вкусе и послевкусии. Спустя какое-то время, поднаторев, я начала понимать, о чём он тогда молчал. Несколько лет, заваривая по утрам щепотку Богованы, вздыхала не хуже Цейтлина:

— О-о-о-о, Богована… — и мир останавливался. А потом становился другим, лучшим. Светлым, бодрым, ясным. И я в этом мире легче доживала до вечера, и сама была лучше, чем могла бы быть.

Но в тот день я ещё не понимала, и, когда он начал чавкать, объясняя, что пробует «по-нашему, по-дегустаторски», я тоже решила почавкать тем, что тогда пила — и хорошо, что была дома и одна. Вся обляпалась.

Всё пришло с опытом, и сейчас, пробуя этот шаманский сет, отринула стеснение и подчавкивала. На рефлексах. По-нашему, по-дегустаторски) Пробовала капельку, чавкала, углубившись в себя, сосредоточенно вслушиваясь в ощущения, и ставила обратно, глядя, как загорелые длинные пальцы брали стопку — и Глоренлин допивал, прикасаясь губами к тому же стеклянному краю, что и я. Внимательно смотрел мне в глаза. Удовлетворившись увиденным, кивал и приглашающе указывал рукой на следующую. Удивилась первому глотку: не то чтобы я почувствовала какой-то вкус, выпитое заставило ощутить скорее приступ сухого жара и веселья. А пила как будто ледяную безвкусную воду. Задерживаться шаман не давал, и я последовательно ощутила: оранжевый — счастливым любопытством; жёлтый — настигла достоверная такая иллюзия, что я становлюсь умнее (может, и стала); зелёный дал безмятежность; голубой и синий осенили спокойствием и хладнокровием. Фиолетовый прихлопнул всё это сверху, как крышкой, страстью познавать неизведанное. По крайней мере, я это так почувствовала.

И так мы освоили весь завтрак Великого шамана. Сосредотачиваясь на ощущениях, всё равно краем сознания чувствовала недовольство и напряжение короля. Но он молчал. Зато Глоренлин был бодр и весел, расписывая планы на день:

— Итак, богиня, сейчас мы побудем в саду: я должен удостовериться, что радуга, как ты это… думаешь, пошла тебе впрок. Заодно поговорим. А к вечеру посетим одно болотце. Будет весело, — и подмигнул.

В обычном настроении я бы на это подмигивание исподозревалась. Сейчас тоже понимала, что дело нечисто, но ощутила, кроме того, весёлый энтузиазм. Когда Глоренлин встал, пригласительно поведя рукой, встала и пошла за ним. Утро переставало быть томным.

Сидела на той же скамейке у фонтана, где разговаривала с Ланэйром, и ветерок шелестел буйно цветущими жёлтыми розами. Лепестки сыпались на волосы и платье, и весь этот июльский день был ветром и летящими лепестками. Глоренлин стоял напротив. Я помимо воли косилась на смуглую руку, играющую чётками, а он говорил:

— Вы, люди, всё время умираете. Только рождаетесь — и тут же начинаете умирать. Твоя смерть, богиня, я вижу её (ну ещё бы, голубчик, если ты то, что я по капельке пробовала, полностью вылакал! и не то небось видишь…) — Глоренлин засмеялся, я так поняла, моим непочтительным мыслям, и продолжил:

— Твоя смерть чёрным клубком свернулась в твоём животе. Уничтожить её нельзя, но можно, скажем так, исключить тебя из списков, и она уйдёт сама. Смертность перестанет довлеть над тобой, ты станешь здоровее и бодрее, перестанешь стареть, сможешь прожить дольше. Человеческое тело рассчитано лет на пятьсот… — помолчал и доверительно добавил, — знаешь, раньше я не участвовал в сожжении смертности, но Трандуил, расстроенный прошлым обрядом, когда богиня ушла во время него, попросил меня постараться и удержать тебя. Насколько возможно удержать богиню. С точки зрения этики это не очень хорошо, но мне любопытно попробовать. И, кроме того, я надеюсь, что ты останешься и проживёшь среди нас долго, как не жила ни одна богиня. Почему нет? Ты являешься так редко и тут же исчезаешь, и достаёшься всегда какому-нибудь юнцу, которому просто повезло… Не то сейчас. Ты никого не любишь, по большому счёту. Я слабее Трандуила, но это может поменяться со временем, и я заинтересован в том, чтобы ты долго радовала Эрин Ласгален своим цветением, да…

В другом состоянии я бы напряглась и расстроилась, а сейчас только насмешливо покивала. Не приняла близко к сердцу. Что жизнь непредсказуема и полна неожиданностей, а уж долгая тем более, я отлично понимала и не являясь Великим шаманом. Что думать о завтрашнем дне? А в сегодняшнем я счастлива. На сегодняшний же Глоренлин точно не претендует.

— Я изложу тебе суть обряда. Тебя убьют. Стрелой в сердце. Твоё тело начнёт умирать, дух будет стремиться покинуть его, но мы удержим твоё дыхание жизни поблизости от умершего тела. После этого тебя положат на костёр, и, как только стрела в сердце сгорит, ты перестанешь умирать. Это момент волнительный: надо, чтобы дух богини захотел вернуться в тело. И это как раз моя задача, и мы будем над ней работать. Раньше эту часть обряда оставляли на самотёк, что, считаю, было легкомысленным.

Глядя, как он улыбается, думала, что для меня, наверное, волнительней другой момент. То есть, когда я фантазировала с оттенком суицидальной эротики, представляя себя, привязанную к увитому цветами столбу, праздничную толпу высокородных и стылый взгляд эльфийского принца поверх стрелы, нацеленной мне в сердце, это, значит, было больше провидение, чем фантазии⁈

— Блодьювидд, это было провидение. Возможно, если подумаешь, то вспомнишь ещё что-то подобное.

…!!! Это ведь как хорошо, что я раньше-то не спрашивала!

Уверенная, что любые вопросы спокойствия не добавят, не удержалась и спросила:

— А кто будет убивать?

— Тот, кому ты окажешь честь, вручив стрелу. Стрела будет непростая, как и пламя… — и, с лёгким беспокойством посмотрев на меня, — ты же не думаешь, что обряд сделает тебя эльфийкой? Это невозможно, из-за отсутствия эльфийской крови.

Фыркнула, не сдержавшись. Сдалось мне становиться эльфийкой! Я как-то привыкла к себе, к своей внешности, и становиться чужой самой себе, пусть и похорошев до невозможности, желания не было ровно никакого. Опять же, принцу нравятся женственные ляхи)

Осеклась, вспомнив, что Глоренлин читает мысли. Он только усмехнулся в ответ.

А всё-таки, значит, через неделю я узнаю, каково это — стрела в сердце. Ужасно захотелось, чтобы был рядом кто-то, кто мог бы пожалеть и утешить. Чтобы этот кто-то не вояжировал по приграничью, охотясь на пауков, а был тут. Тяжесть в сердце и смертная тоска чувствовались уже сейчас, руки задрожали и стали холодными. Усилием воли подавила дрожь, устыдившись. Неудобно перед светлыми и прекрасными эльфами выглядеть малодушной.

— Не бойся, всё будет хорошо, — Глоренлин беспокоился всё сильнее, — мы подарим тебе не смерть, а бессмертие.

Безучастно кивнула. Где ты, сокол? И, чтобы сменить тему, спросила:

— Что это за чётки?

Шаман приосанился:

— Они выточены из кости редкого маназмея из Лесов Вечной Песни. Убить его нетрудно, но для создания этой вещи нужно было, чтобы змей умер в материальном облике, а не привидением, каким он обычно является. Приходилось обороняться, уворачиваться и одновременно судорожно кастовать на него заклинания, к которым он почти не чувствителен, и при этом он стремительно высасывал мою силу. Я тогда совсем молоденький был… чуть не сдох. Незабываемые ощущения! — и засмеялся.

Ага. Почему-то вспомнились сыщики из мультфильма про поросёнка Фунтика, жаловавшиеся донне Беладонне: «Хозяйка, пули свистели над головами!», а она бессердечно спрашивала: «А сапоги у вас над головами не свистели?» — и швыряла в них сапогом. Небось Глоренлин, таская смерть за усы, удовольствие получал, и далеки мои печали и страхи от этого чёртового экстремала.

— Эру Глоренлин, зачем вам была нужна смерть реликтового животного? — спросила с подковыркой.

Так и не поняла, поймался он или нет, когда шаман проникновенно ответил:

— На «ты». Я не король, и мне всего три тысячи. «Вы» у тебя, Блодьювидд, начинается минимум с пяти. Я для тебя такой же мальчишка, как и аранен, не так ли? — и снова заулыбался. — А чётки из маназмея привлекают внимание потусторонних существ и духов. Обычно недружественное.

Угу. Отличная вещь. Я бы её тут же выкинула, а сама дёрнула в другую сторону.

— Ах, богиня, ну где же твой дух приключений? Расслабься, нам будет весело вдвоём.

Чёрт, чтобы с этим, так сказать, мальчишкой, мне было весело, чую, «радугу» мне надо хлебать стаканами. Не закусывая. Но, собственно, что я так переживаю? Один раз живём, а личность интересная. И меня вдруг как-то попустило. А может, это было пролонгированным действием «радуги», но кукситься я перестала и взбодрилась.

И выяснилось, что чётки нужны для меня. Пламя, отделившись от смертного тела, может не видеть ничего, или видеть не так, как в человеческом состоянии, но чётки увидит и вспомнит точно. И, возможно, призадумается, стоит ли уходить. Всё было просто, в описании Глоренлина, но ему всё было просто и весело, и к обряду он относился с лёгкостью и хамством профессионала:

— Смотри, когда я вскидываю руку с чётками, — он, до этого небрежно ими поигрывавший, совершил отчётливый жест, — тебе нужно попытаться их потрогать, не поднимая при этом рук. Просто ощутить намерение это сделать. Физически можешь не глядеть и не трогать, но намерение ощути, причём сильное, несгибаемое.

И мы в саду провели несколько часов. Я чувствовала себя цирковой собачкой, которую упорно так дрессируют, но шаман в промежутках травил весёлые байки, говорил о разном — было нескучно. И всё время, в самых неожиданных местах, вскидывал руку с чётками, и мне приходилось тренировать намерение их потрогать, не трогая при этом. Я наловчилась и почти не замечала уже, само начало получаться. Глоренлин был доволен и отпустил меня наконец, пообещав зайти перед ужином, чтобы помочь собраться на болотце. В котором нам будет весело.

Я поспала и проснулась как раз к его приходу. В мою комнату мало кто смел войти, и, когда он зашёл, я поняла, что Трандуил дал шаману карт-бланш, видно, надеясь на него в чём-то для себя важном. Открыла сонные глаза, повздыхала, повозилась, и, попросив его отвернуться, пошлёпала в гардеробную.

— Богиня, одевайся сразу в походное, и плащ не забудь, на болоте ночью нежарко, — заботливым голосом посоветовал Глоренлин.

Выйдя, хотела спросить, зачем мы вообще туда тащимся, но Глоренлин с любопытством рассматривал полку с книгами, и я спросила другое: было интересно, что он думает об «Умертвиях» Сарумана Белого. Примерно как я и ожидала, шаман обозвал Сарумана профаном. Но как ознакомительное чтиво для непрофессионалов весьма советовал.

— Я вдруг увидел, что лориэнский посол подарил тебе ещё кое-что, не только книги… — тут Глоренлин насмешливо хмыкнул, и я поняла, что история с июньскими пирожными и порнографией имела самое широкое распространение, — что-то очень древнее и очень сильное…

Глаза шамана были закрыты, и он протягивал руку к браслету, скрытому рукавом одежды. Я попыталась поднять рукав, но он, тяжело дыша, очень напряжённым и чуть ли не испуганным голосом резко сказал:

— Нет, не надо снимать и показывать! Это браслет, и его почти никто не видит, да?

Ещё так постоял и вскоре задышал спокойнее и расслабился, перейдя на обычный тон:

— Интересная штука. Ланэйр, небось, и сам не знал, на что она способна. Вот как раз ночью попробуем.

Я открыла рот, чтобы спросить, зачем мы таки потащимся на болото, но Глоренлин уже выскакивал из комнаты, хихикая:

— Давай поторопимся, пока эта саранча без нас всё не съела.

Если он имел в виду Элронда со свитой, то непонятно, о чём переживал: во время ужина всё равно ни к чему не прикоснулся, только смотрел, как я ем. И периодически вскидывал руку с чётками, а я, уже на автомате, пыталась прикоснуться к ним, не прикасаясь.

Трандуил стыл в недовольстве, сокола всё не было. Опять взгрустнулось.

После ужина вышли на улицу: для нас уже были готовы лошадки. Репка узнала меня и обрадовалась, и я ей.

Мы быстро и долго ехали, часа три, и ветреный день ознаменовался полыхающим закатом. Говорить было неудобно, и я молчала, думая о том, что мне нравится по ночам спать или заниматься любовью, а не скакать галопом неизвестно куда. Наконец Глоренлин остановился и соскочил с коня. Я перекинула ногу через круп Репки, чтобы съехать вниз, и была не очень довольна, когда он подхватил меня и помог спрыгнуть. Степень недовольства усилилась, когда Глоренлин шепнул:

— Богиня, я бы тоже лучше лёг с тобой в постель и занялся любовью, и поверь, я бы старался)

Чёрт, всё забываю, что он слышит мысли, ну как так! Но усмехнулась, почти против воли. Глоренлин весело продолжил:

— Но я не могу; зато постараюсь напугать до икоты. Ночь со мной ты не забудешь никогда! — и тихо засмеялся в темноте.