Королевская канарейка (СИ)

122. Яблочки

Установилось молчание, только пофыркивали и били копытами лошади эльфов. Пони, хоть и маленький, был громче всех: вздыхал тяжко и боками поводил, отчего корзины скрипели.

— О великий король, приветствую тебя, — я не видела, но слышала, как старец поклонился. Потому что вздыхал и скрипел он не хуже своего пони.

Великий король склонил голову, показывая, что слушает. У меня эти хрипы вызывали дикое желание соскочить с оленя и, взяв старика под руки, заставить присесть, а не стоять и кланяться. Трандуил, похоже, ничего подобного не испытывал.

Старик, меж тем, с синдарина перешёл на вестрон, всеобщий. Видно, на синдарине мог только поздороваться, а вестрон знал получше. Я его знала похуже и из речей поняла, что дедушка (звали его Бёдвард Беорнинг, и он действительно был главой всего рода) догонял нас два дня и две ночи, торопился. А причина спешки была в том, что несколько ночей назад внук его, Бьярки Беорнинг, молодой и потому глупый, немного наследил на стоянке эльфов. И дед хотел, во-первых, поблагодарить Трандуила за то, что медвежонка не убили, и благодарность его приняла форму вещественную — он указывал на корзины, а во-вторых, узнать, не держит ли зла Король-Олень.

В какой-то момент мне показалось, что немощь старца наиграна — уж очень пространно и выразительно он рассуждал о родственных чувствах и о невинном любопытстве юного Беорнинга, который просто хотел посмотреть на Цветочную Королеву. Если бы Бёдвард знал, он бы настрого запретил, зная, как это опасно и как напряжена охрана, сопровождающая…

В этом месте Трандуил перебил вкрадчивым:

— И что, посмотрел?

— Я не спрашивал о том, великий король, но внук, когда я уходил, лежал в горячке…

— В горячке? Отчего же? Стрелы не были отравлены, магию никто не применял. Или?

До того весьма бодро говоривший Беорнинг вдруг горестно закряхтел, что он больше медведь, чем человек, и не всегда может правильно объясниться. И вообще слова ему сложны. И он предпочитает выразить свои добрые намерения с помощью доброй еды. Примет ли Король-Олень извинения в таком виде?

Король принимал и даже выразил желание помочь несчастному медвежонку. И, раз у уважаемого Беорнинга проблемы с вестроном, то он, Трандуил, будет выражаться как можно проще, без экивоков. Может, у медвежонка Бьярки наконечник стрелы в заднице застрял? Владыка добр и не желает зла народу оборотней (церемонный поклон, прочувствованная пауза), он пришлёт одного из своих шаманов. Тот вытащит стрелу и вылечит совершенно случайно пострадавшего Бьярки. И пусть мир и взаимопонимание…

Нет-нет! Бёдварду очень неудобно прерывать владыку и отказываться от помощи, но Бьярки уже наверняка здоров, не стоит трудить наверняка имеющего другие занятия шамана, пусть лучше в охране Цветочной Королевы будет. Ей наверняка понравится мёд из белого клевера, масло из молока коз, которые тоже белый клевер едят и вот особенно лосось холодного копчения. Бёдвард сам его поймал и сам закоптил. Дар от чистого сердца.

У меня слюни потекли. Пока представляла себе, как я бутербродик с лососиной сооружу этим вечером, разговор свернул в непонятные дебри.

Трандуил почему-то очень неприятным свистящим голосом выспрашивал, видел ли сам Бёдвард Королеву, то есть меня. Тот признался, что видел — в день, когда Король-Олень стал её избранным и праздновал. Имел честь поздравить владыку, но Королеву почти не разглядел, далеко было-то, а медведи — они ведь подслеповаты, а он уж и немолод…

Мне разговор казался диким. А Трандуила, по-моему, злил, но он его продолжал:

— Что же, уважаемый, посмотрите поближе, — он вроде бы ничего не приказал, но эльфы раздались в стороны моментально, и мы с медведом, то есть с уважаемым Бёдвардом Беорнингом, уставились друг на друга.

Я смотрела с сочувствием — вот, подслеповат бедолага (это я понимала, сама близорука), и кряхтит от старости (мой зад на олене тоже периодически покряхтывал, что ему всё это надоело), и такого славного лосося подарил… а владыка всё-таки может взъесться на кого угодно ну совершенно ни за что.

Медвед тоже смотрел из-под не по возрасту чёрных кустистых бровей, непонятно взблескивая тёмными глазами.

— Ну, что вы видите, уважаемый Беорнинг? — голос Трандуила был не очень-то ласков.

Что тут можно видеть? И зачем? Недоуменно покосилась на короля.

Беорнинг помолчал. Наконец, тяжело отозвался — слова его падали камнями:

— Это человеческая женщина. Очень красивая и очень печальная. Но эльфийки красивее, а медведихи веселее.

Трандуил, которого я видела со спины, даже спиной потеплел в ответ на это сомнительное заявление и моментально (но при этом милостиво!) с медведом распрощался.

Я обеспокоенно смотрела, не забудут ли взять корзину, из которой торчал лососёвый хвост — нет, взяли и на заводную лошадку навьючили.

Пони загарцевал. Да и Беорнинг распрямился так, как будто с него эти корзины сняли.

Уезжая в другую сторону, удивлённо проводила взглядом радостно гарцующего пони и совершенно не старого и не хромого оборотня.

— Оборотни неглупы, но простодушны, — Леголас поймал мой взгляд, — мы приняли еду — значит, зла не держим.

Удивилась:

— Да с чего бы держать? Пострадал-то только медвежонок…

Принц пожал плечами:

— Народ сидхе считается очень злопамятным, — и вздохнул печально, вроде как огорчается глупым измышлениям.

Я перевела взгляд на его папеньку и смолчала.

Создалось у меня ощущение, что от места встречи радостно и побыстрее-побыстрее дёрнули обе стороны. Мы, во всяком случае, на такой бодрой тряской рысце до сумерек двигались, что не до разговоров было. Но и в темноте не встали, только что на шаг перешли. Я задумалась было, что это мы не встанем — или уж ехали бы, как ехали. На что, видно, прислушивавшийся к мыслям Глоренлин рассказал, что в этих местах сурчиных нор много, и лошади нечего делать на рыси в нору ступить и ногу сломать, а заночевать лучше всё-таки не здесь, а подальше. Наста же, который можно магией укрепить и скакать по ровному, ещё не образовалось, а с грязью такое не провернёшь.

И что ночевать мы собираемся на острове — безопасно ото всех. Себе-то эльфы моментально ледяной мост наведут, и тут же его уничтожат.

Задумалась — в прошлые разы мы ж в чистом поле ночевали — и ничего?

Лица Глоренлина в темноте было не видно, но по голосу поняла, что он скривился неприязненно:

— Беорнинги… что-то много их стало. Один, другой… Владыке не нравится. Но Валар с оборотнями, посмотри, прекрасная, какие звёзды сегодня, как сияет Эарендиль! — несколько опешив переменой темы, уставилась на колючие осенние звезды, думая, к чему это шаман о них заговорил.

— Эру Глоренлин! — раздражённый голос владыки, лёгкого на помине, перебил нашу беседу, и шаман, еле слышно вздохнув, уехал вперёд.

Видно, обсуждать мост-ледяник и переправу, потому что через час примерно неспешного продвижения в глухой темени повеяло предзимней открытой водой и под копытами захрустело — из слякоти выехали на ракушечный, судя по звуку, берег.

На берегу какое-то время стояли, ожидая, пока подтянутся разведчики, чтобы переправиться разом.

Леголас и ещё несколько лучников вернулись, и я слушала, что принц тихо рассказывает королю, что за Бёдвардом проследили, тот честь честью уехал; не порывался нигде затаиться и ни с кем не встречался. Посланные по окрестностям дозоры никого не видели.

— Хорошо. Переправляемся, — темноту разогнали огонёчки россыпью, сорвавшиеся с пальцев владыки. — Эру Глоренлин, прошу!

Охнула от удивления, как вода поднялась сама из себя, встала горбом и застыла, подсвеченная изнутри разноцветными огоньками. Я-то ждала, что переправа будет намораживаться медленно, как в прошлый раз, когда давно ещё через Андуин переправлялись. А не того, что это будет хрустальный, сияющий во тьме мост со всякими эльфийскими приблудами и ажурностями. Хотелось стоять и смотреть на красоту, но король, презрительно фыркнув почему-то, послал оленя вперёд, и мой порысил следом.

На том берегу обернулась и восхищенно смотрела, пока переправлялись остальные. Несколько минут — и все были на острове.

Владыка тронулся было вглубь островка, но я придержала своего олешку. Хотелось ещё полюбоваться.

— Я постою посмотрю?

Трандуил только благосклонно кивнул, а сам всё равно поехал, и остальные за ним. Видно, не было здесь никаких опасностей. Только шаман рядом остался, ему за собой прибрать надо было.

Глоренлин протянул руки, и мост тихо ушёл под воду. Какое-то время она светилась изнутри весёлыми новогодними огонёчками, а потом снова потемнела. Как и не было ничего.

Как быстро уходит красивое… жалко вдруг стало мост этот леденцовый — такой был красивый и нет его, и только черная вода валами катит, поблескивая в неверном свете огоньков.

И посол — семь тысяч лет, какое древнее существо — а в моей жизни промелькнул прекрасной бабочкой — и исчез. Горло и голову сдавило, и тут же рядом шаман оказался, встретился как бы случайно рукавами, и крохотные багровые искорки остались на моём рукаве, мерцающие, медленно затухающие и снова просыпающиеся. Смотрела сначала непонимающе, пытаясь проморгаться от застилающих глаза слёз, а потом вспомнила: искры изначального пламени.

Разозлилась. Хотелось зашипеть, но сдержалась. Глупо и отвратительно показалось грубить… он ведь даже ответить не сможет. И не захочет. Да, они меня видят богиней, но я-то себя ощущаю человеком, во всём зависящим от них. Сама себя я ни накормить, ни согреть не сумею. Да и одинокой быть не хотела бы, и благодарна этим чудесным существам за их общество.

Постояла, подумала и тихо попросила:

— Всё. Не надо больше… наркоза. Я уже в себе, достаточно.

Он вздохнул с сочувствием:

— Прекрасная, легче будет… я понимаю…

Отрицательно покачала головой:

— Не хочу быть одурманенной. Пусть мне останется моё горе, моё чувство собственного достоинства и я сама, — мда, фраза эльфийская получилась, выспренняя… впрочем, что удивляться, я с ними три года живу.

Он только руку к сердцу прижал и голову склонил. О, знак уважения. Но прошелестел:

— В любое время, если богиня пожелает — я всегда готов… — и было очень понятно, что готов и искрами весёлыми посыпать, и… иное прочее.

Но тут же развернулся, показывая, что не навязывается.

Постояла ещё и тоже двинулась следом. По дороге пыталась втихаря стряхнуть искры с рукава, но они только перешли на руки, на плечи и на всё тело, и я засияла. Настроение не то чтобы вверх поползло, но поняла, что устала ужасно, что темень и непогодь вокруг, и ветер разгуливается, сгибая верхушки деревьев.

Корзины открытые стояли уже у костерка. В одной оказались яблоки с кожицей, красной, как кровь, а внизу, под ними — огромные груши.

— А почему никто ничего из корзин не ест?

— Это тебе, прекрасная. Воины сидхе способны хорошо себя чувствовать в походе, питаясь лембасами, а тебе нужно есть, — Глоренлин снова был рядом.

Оглянулась — Трандуила не увидела и решила сама:

— Тогда, раз это вроде как моё, я раздам на всех.

Кто его знает, чем они там на болотах питались, что я буду одна грызть, как мышь в амбаре.

Ухватилась за корзину, дёрнула, но только чуть приподняла. Оглянулась беспомощно на двинувшегося уже навстречу Глоренлина, но почувствовала, как от корзины мягко оттирают плечом. Аранен. Неслышно подошёл как. Смотрела, как он поднял корзину, как в свете костра сияют его волосы — и наконец отчетливо поняла, что, возможно, через неделю-другую в Эрин Ласгалене буду. Чуть не задохнулась от счастья. Прям удивительно, сколько во мне счастья и несчастья помещается.

Ходила от костра к костру, раздавая, и в первый раз так прямо общалась с высокородными… ну, попросту.

Яблочки эти принимали так, как будто рубинами по весу одариваешь. Или орденами. Ну да, сакральность, благословение. Порадовалась, что додумалась — видно было, что… как бы это сказать… градус счастья становится гораздо выше, чем был.

Раздали почти всё, вернулись ко второй корзине. То ли искры, то ли что — в животе как будто дыра бездонная образовалась, и я, не стесняясь и не думая о мытье (с чего вода в грозно набухшей реке будет чище яблочной кожуры?) куснула кроваво-красное яблоко. Внутри оно было белое, как снег и кислое, как сволочь. Понятно, зимний сорт небось. Красивое, а вкусным зимой станет. Вспомнила, как ровно такие же яблочки знакомый в автомобиле осенью на торпеде в машине возил. И, если останавливал гаишник, обязательно угощал, с добродушием так. И злорадно представлял, как гаец попробует, и лицо ему сведёт в тетраэдр оскомины. Подумав, решила, что вряд ли Беорнинг шутил таким образом. Летние сорта до Самайна не сохранишь, положил, какие были.

Груша была на вкус примерно как жёлудь. Мда, это вам не персики из владычных оранжерей. Тоже зимой дойдут, грушки-то.

Да уж, угостила высокородных. Возьми, как говорится, боже, что мне негоже. Владыка, уже стоявший у костра, захихикал, но, когда посмотрела, с лукавой улыбкой рукой махнул — дескать, не обращай внимания. Глоренлин уже травки заваривал; кашу не делал, видно, понял, что сегодня и так…

Лосося я отдать никому не порывалась, зная, что не будут есть. Распотрошила корзину: кроме здоровенной рыбины, там были три каравая белого пышного хлеба, горшочки с маслом и мёдом, сыр, сухие ягоды…

Ягоды Глоренлин понюхал и в кипяток бросил, и мёду туда добавил. Всё, кроме лосося, ушло в народ, а я наконец сама, выпросив у принца нож, отпилила от одуряюще пахнущего каравая с хрусткой корочкой кусище, ноздреватый такой, намазала маслом из горшка, и, кое-как распотрошив увязанного верёвочками лосося, как вандал отрезала (вот когда вспомнила, что в древней Японии была уважаемая должность парадного нарезателя рыбы, и это было искусство!) рыбки и замерла, глядя на бутербродик системы… э… «разорви хлебало». А тут и сладкий чай подоспел.

Запоминающийся вышел ужин.