Королевская канарейка (СИ)

63. Выгул

А шашлычок под коньячок!

И соус остренький к нему желательно!

Нарезать кольцами лучок —

Очаровательно!

© Т. Шаов «Вредная песня».

Меня одевали. Сначала рубашку, потом жёсткий, как хитин, корсаж, сковавший тело, а сверху на всё это упало пудовое платье — по ощущению, из чистого золота. Оно даже побрякивало. С широких рукавов свешивались огромные жемчужины. На платье была накинута сетка из драгоценных камней. Следующий предмет был помесью ошейника с оплечьем и нагрудником. Ожерельем это назвать язык не поворачивался, и глаза на него опускать было больно — рубины с бриллиантами пускали колючие зайчики в глаза. Если бы тут случились гномы, они могли бы законопатить меня в сокровищницу, не заметив, что в этой груде золота и камушков что-то есть.

— Куда? Зачем? — у меня в предыдущие пару дней создалось впечатление, что ходить я тут буду в нижнем белье.

Потому что эру Ганконеру нравится видеть меня такой. Да, очень сдержан, снисходителен, высокие чувства испытывает — но украл и держит в клетке, в зависимом положении. Это-то платьюшко тоже — руки ведь не поднять, шагу не ступить. Да и стоять тяжело, но я стояла, пока меня расчёсывали. Хорошо хоть на голову ничего громоздить вроде не собирались.

— Повелитель ничего не сказал, кроме того, что нужно одеть так, — Халаннар, руководившая процессом, поклонилась.

Вот очень сдержанная особа — ни слова лишнего. А что и скажет — так без интонации и как можно малоинформативнее. Всё в себе, всё в себе. Что у неё в головушке — неизвестно, но что-то ведь она себе думает? Осторожнее, осторожнее надо быть, вот что.

— Угу. На всё воля повелитель. Мы есть сегодня будем?

Мне тут же, молча, с торопливостью и с поклонами, приволокли поднос с засахаренными фруктами, наваленными горой, и другой, с кувшином не пойми чего. Налили в кубок, стоящий на том же подносе. И так и стояли, протягивая два подноса. Я задумчиво пожевала какой-то псевдофиник, фаршированный молотыми орехами и присыпанный золотой пудрой, и глотнула мерзостно сладкого питья. Харч начинающего диабетика. Мда, это вам не яйца бенедикт с малосольным лососем и хрустящими булочками. Однако, так тут, кажется, видится роскошь. Интересно, сами-то харадримки это любят? Подозреваю, что да. Только видят небось нечасто.

И мебели, кроме кровати да столика рядом, в этой гигантской спальне нет. Мебелью женщины служат. Ладно. Махнула рукой приглашающе:

— Девочки, у меня есть хороший настроений сегодня. Благоволение госпожа. Его знак вы съедать это.

Да, харадримки позолоченные финики любят и считают роскошью. Подносище опустел за пять минут.

— Халаннар! Наряд недостаточно роскошен быть!

Та поклонилась, почему-то медленно серея.

— Моя благоволить, твой опыт доверять. Ты принести ещё украшений! Блеск великолепие достоин повелитель!

Она вроде бы не обиделась, перестала пугаться и приосанилась. Позвала за собой двоих и удалилась. Ага.

— Девочки, кто знать, зачем такой платье, куда в нём ходить?

В отсуствие Халаннар говорливость девочек была такова, что я поняла Ганконера. Заклятие безмолвия — вещь. Наговорили за пять минут столько, что у меня голова закружилась. Итак, повелителю далось отправиться с дружественным визитом в крупное орочье племя. Полетим на драконах. О как.

За удовлетворение любопытства пришлось заплатить: с моей точки зрения, на меня бирюльки навешивать некуда было, но опытная, польщённая доверием Халаннар, расточая комплименты моему хорошему вкусу, несвойственному, как она считала, северянкам, навешала на меня дополнительных килограммов пять. Ещё и дидему присобачили, и это был апофеоз. В зеркале я увидела «блеск-великолепие-достоин-повелитель». Как бы повелитель, увидев этот ужас, взад себя не упал. А на месте орков я бы всю делегацию порешила за эти камушки. Ну, даст бог, Владыку они боятся достаточно, чтобы самоочевидная идея не была реализована.

Как раз к концу одевания в спальню тихо вошёл Ганконер. Я бы его, наверное, не сразу заметила, но дамы притихли, как мыши в присутствии змеи. У меня был приступ эмпатии, и я напугалась за компанию. Неловко двинула рукой, и золотистая жемчужина, зацепившись о камень на подоле, оторвалась и упала на пол, звякнув. Ганконер холодно посмотрел на жемчужину — потом на харадримок, ту же повалившихся ниц.

— Кто готовил одежду для богини? — голос шелестяще сух, как трущиеся друг о друга чешуйки рептилии.

Я, онемев, начала понимать, что, кажется, дамы запуганы не просто так.

Ганконер вроде бы ничего не делал и никого не звал, но в спальне возникла пара орков самого дрянного вида. Я старалась на них прямо не смотреть, уж очень рожи мерзкие.

— Эру Ганконер, эту бусинку я сама оторвала, за что же с дам спрашивать? И они теперь свободны, нет? — интонационно эти фразы на синдарине я постаралась произнести максимально почтительно. — Неужто поддержание авторитета владыки в этих местах требует такой суровости?

Ганконер опустил глаза, прикусил губу — но двинул кистью, отпуская орков. Облегчённо выдохнула. У меня не хватило почему-то духу спросить, что грозило девушкам, и я предпочла спросить другое, обыденное и любопытное:

— Ганконер, а что ты сегодня ел на завтрак?

Он уставился на меня со странным выражением на прекрасном лице, помолчал и с очень серьёзным видом ответил:

— Младенцев, конечно. Прости, не догадался тебе ножку прислать. Завтра непременно.

Я не знала, надо ли смеяться. Подумав, кивнула:

— Пришли, пожалуйста. Всё лучше, чем сласти, — и быстро добавила, — только не с орками. Я их когда вижу, так сразу аппетит пропадает.

— Конечно, прекрасная. Не переживай, сюда под страхом мучительной смерти запрещён вход любому мужчине, кроме меня. Только если я позову, а я постараюсь не звать.

Исполнившись теплоты, хотела возблагодарить, но Ганконер елейно добавил:

— Так что можешь в любое время, а не только ночью, ходить в чём мать родила. Разве что вон в ту дверь в таком виде не выходи — там уже охрана из орков. Я убью всех, кто увидит.

Жившая во мне надежда, что сцена на террасе тоже была сном, скончалась. Мрачно спросила:

— А сад кто-то охраняет?

— Кто-то… кто-то охраняет, — Ганконер моментально впал в рассеянность и сменил тему, заговорив о предстоящем визите.

— Я развлеку тебя, богиня, чтобы ты не скучала и не чувствовала себя в заточении. Племя Слуг Тьмы — первое, принявшее мою власть, и самое сильное в этих краях.

Мой наряд весил килограммов двадцать, по ощущению, и идти было тяжело. Ганконер двигался не спеша, и я успевала за ним, но косилась недовольно — сам-то он был одет легко, в чёрную кожу. Все цацки на меня повесил. Как в анекдотике про нувориша, ехавшего в мерседесе, а за ним пожарная машина и «Скорая». И на вопрос остановившего его гаишника нувориш с раздражением отвечал: «Ну вы же всё время придираетесь — то вам аптечку подай, то огнетушитель!». Вот и я у Ганконера, похоже, ходячая демонстрация силы и богатства. По дороге выяснилось, что племя таки не сразу приняло Темнейшего. Пришлось сначала поменять верхушку, и нынешние властители обязаны ему всем. Пока Ганконер скрывал себя, вести объединение племён и близлежащих государств было неудобно. Кое-что сделано, но сейчас он возьмётся за это как следует. Больших препятствий не ждёт — юг всегда был зависим от Тёмного Владыки. Всегда, если было безвременье, ждал его появления, и, дождавшись, зачастую местные властители сами приходили на поклон. Вот завтра, кстати, будет несколько аудиенций. Если я захочу, могу поприсутствовать и узреть Великого Дракона в славе и силе его.

А что до орков — так они и всегда существовали как армия Владыки. Когда его не было — воевали между собой, но как только появлялся, тут же организовывались в сплочённое воинство. Конечно, определённое сопротивление будет — но я так поняла, из недовольных Ганконер шил себе гардеробчик, и их количество катастрофически уменьшалось.

Замок Владыки был практически городом, и, когда мы вышли из крыла, где он меня поселил, я поняла, что эта часть — самая высокая и удалённая. Выше только небо. Остальное ниже, и я рассматривала терракотовые крыши домов и площади, удивляясь, что всё это стоит на высоченной скале. В жизни бы не догадалась, что это цитадель мрака — выглядел городок светло и позитивно. Спуска нигде не видно — но должен же он быть, как-то сюда приезжают все эти делегации с выражением верноподданических чувств, привозят продукты и прочее? Дальше, сколько видели глаза, были горы.

Ганконер поднял руки и глубоким, хорошо поставленным голосом раскатисто произнёс совершенно неудобоваримую незапоминающуюся фразу, причём мне показалось, что с инфразвуком, потому что земля слегка встряхнулась и уши заложило. И тут же площадь потемнела. Я подняла глаза — небо закрывали крылья исполинских тварей, спускающихся всё ниже. От ветра и пыли, поднимаемых огромными крыльями, слезились глаза и раздувало волосы.

— Это уже почти взрослые драконы, не детёныши. Твой с паланкином, — кивнул Ганконер на того, что побольше.

Помню, как давно когда-то была на авиашоу и более всего поразилась тому, как по-разному воспринимались истребители по телевизору и живьём. Когда можно приблизиться и потрогать, и когда он зависает над головой, по ощущению, метрах в пятидесяти. Совсем другое. Металлические драконы. Была бы маленьким мальчиком — ломилась бы в лётчики-истребители. Но девочкам не светит. Они кагбэ недостойны. То есть, конечно, во время Великой Отечественной достойны были, и всё у них получалось, ну так это ж форс-мажор был. А в мирное время такие возможности — они для тех, которые почище.

Захихикала, подумав, что уподобляюсь Ганконеру, от чистого сердца ненавидящему аристократов. Удивительно, как это он рос-рос, а из некоторых комплексов не вырос. Но, возможно, эти мелкие смешные недостатки делают его хоть как-то близким к человеку. Цивилизованный облик и поведение Ганконера — это ведь, скорее всего, тоненькая скорлупа, а под ней то, что выросло и развилось, проведя вечность в аду. И я это пока особо не видела.

Ничего не спрашивая, начала спускаться к своему дракону. Непонятно, как я на него лезть буду, да ещё в двадцатикилограммовом платье, но ведь не мои это проблемы. И точно, из ниоткуда возник трап, как в Шереметьево, но только (конечно же!) золотой. И с красной дорожечкой, раскатившейся к ногам до ступенек дворца. Служанки взяли меня под руки и торжественно и даже с изяществом взгромоздили в паланкин, и сами туда забрались, все десятеро.

Никаких окон в паланкине не было, да и свет проникал только сквозь щели. Быть так близко к харадримкам мне, само собой, не понравилось, ни запахи их, ни тактильность. А тут ещё дракон начал взлетать, и нас затрясло со страшной силой. Потом стало полегче — видно, он набрал высоту и лёг на курс, но чувствовала я себя коброй, которую тащат в тряской полутёмной корзинке неизвестно куда, и потихоньку сатанела. Воздух становился всё более спёртым, начинало поташнивать, так что, когда дракон начал снижаться, я уже мечтала об окончании поездки.

Дамам, похоже, было привычней: во всяком случае, когда дракон приземлился (о, эти прыжки во время торможения!) девы не хуже десантников повыскакивали из коробчонки, и каждая точно знала, что ей делать. Так что, когда оставшиеся две служанки выволокли меня наружу, там уже было шоу: золотой трап, дорожка, лежащие ниц по обе стороны харадримки. И море вопящих, приветственно потрясающих оружием орков. Орда. И я медленно, поддерживаемая под руки, чуть не сгибаясь под весом платья, спускалась в это море — и к Ганконеру, уже ждущему внизу, учтиво протягивающему руку.

Шла, периодически взглядывая на встречающих — да, эти орки мало похожи на тех, которые когда-то давно поймали меня. Меньше напоминают людей. Груды мышц, больше человека раза в полтора, уши острые. Не лица, а морды. Впрочем, это как раз делает их приятно похожими на помесь свиньи с собакой. И видно, что они счастливы и благоговеют перед хрупким и миниатюрным на их фоне Ганконером до такой степени, что рады даже бабе, которую он с собой притащил, и часть этого благоговения достаётся и мне. Ни тени похоти в глазах, да и цацки, на меня навздёванные, отдельно от меня не рассматриваются. Но рыла агрессивные и грубые.

В конце дорожки, у здоровенного зева пещеры, встречающая делегация с хлебом-солью. Точнее, с мясом и косточками. Мне вручили цельного жареного индюка, килограммов двенадцати весом, и тут же надели на шею многорядное ожерелье из косточек. Индюка, по счастью, сразу перехватили харадримки, не забыв вытереть жир с моих рук. Индюк был а натюрель, ни во что не завёрнут. На косточки, висящие на груди, я задумчиво косилась, пока, судя по всему, глава племени толкал приветственную речь. На чёрном наречии, конечно. Ганконер, благосклонно слушавший, иногда тихонько переводил:

— Это ожерелье из костей его бабки, сильной колдуньи, — и, насмешливо скосившись, — дарит от чистого сердца, чтобы она защищала тебя из мира духов. Большой почёт, большое уважение!

Да уж, почёт немалый: по ощущению, они все кости этой бабки в ожерелье запихали, ничего не выбросили или на другие амулеты не оставили. Щедрость.

Гостеприимство распирало вождя, и он пригласил нас в пещеру. Она была размером со стадион, и в центре, над огромной ямой с угольями жарился, как мне сначала показалось, носорог. Судя по размерам. Подойдя поближе, увидела, что у туши есть пятачок и копытца. Госпадя, горный отрог, выдающийся в степь — откуда, на чём здесь такие кабаны отъедаются? Да и племя огромное… чем-то ведь живут. На вид так сытые.

Вокруг огня были настелены вонючие шкуры, и уважаемые члены племени с высокими гостями расселись вокруг. Остальные расползлись по пещере и смотрели с восхищением. Кроме меня, женщина у костра была только одна. Судя по побрякушкам и отстранённости — шаманка.

Гаконеру тут же с почтением всучили отрубленный от туши пятачок, вздетый на нож, которым его и отсекали. Видно, самая ценная часть. Облегчённо выдохнула, когда мне, на другом ноже, с любезностью протянули всего лишь зажаристую часть шеи. Мутить после поездки перестало, свежий степной воздух пробуждал аппетит, а завтракала я только позолоченным фиником. Я б расстроилась, если бы мне дали пятачок. Исподтишка посматривала на Ганконера — тот грыз его без малейшего отвращения.

С осторожным любопытством тихонько спросила:

— Ганконер, тебе не противно пятачок есть? Или ты терпишь ради дипломатии?

Красивое лицо стало очень позитивным:

— Он зажаристый и очень нежный. Попробуй, — и я с ужасом увидела, как он протягивает мне пятачок, чтобы я отгрызла кусочек.

Посмотрела не по-доброму — знает ведь, что пробовать не хочу!

— Не смею отказываться от милости владыки на глазах у подданных, — зажмурилась и укусила.

Что ж, правда нежный и зажаристый. А подданные-то да, смотрели и завиствовали.

— Будь всегда такой покладистой — не пожалеешь, — в голосе Ганконера солнечным лучом проскользнула улыбка.

Следующим блюдом праздничного обеда оказалось белёсое пенистое пиво, и его уже разливали всем в чашки из сухой, стоящей колом кожи. Да уж, кулинарят тут без излишеств. Вспомнился анекдотик про то, что зря ругают ирландскую кухню за скудость — в ней тоже можно состряпать обед из семи блюд. И это будет одна картофелина и шесть кружек пива.

— «Вино двенадцати красавиц», — прокомментировал Ганконер, — самые красивые женщины племени жуют дикий ячмень и сплёвывают в общую бадью. Под действием слюны зерно ферментируется, бродит, и получается вот это. Священный напиток. Выпей одну чашку, отказываться — неуважение.

Кисловатый, с оттенком дрожжей напиток напоминал затхлую тёплую газировку, но в голову давал будь здоров. Я и не заметила, как праздник перебазировался обратно на улицу, и народные гуляния начали набирать силу: поединки, пляски, скачки на варгах и тому подобные увеселения. Бодрости и сюрреализма пейзажу добавляли драконы, разгуливающие туда-сюда. Орки разбегались, чтобы не попасть под ноги, но не боялись их совершенно.

Мне же стоять и улыбаться было всё тяжелее, голова была как в тумане и снова начинало мутить.

— Ганконер, мне бы в холодок, я отойду ненадолго, — я не выдержала и обратилась к нему, не уверенная, что это уместно.

Но нет, он спокойно оторвался от беседы со старейшинами и повел меня в пещеру, в какой-то отнорок, в котором по стене стекала холодная, ломящая зубы вода. В прохладе я поотошла, но сразу возвращаться не хотелось.

— Тут можно где-нибудь подышать в сторонке?

Он молча вывел из пещеры, и мы двинулись наверх по какой-то тропочке, с краю поросшей гривастым диким ячменём. В моей сбруе подъём давался тяжело, и под конец Ганконер чуть ли не тащил меня. Но со скалы, на которую мы забрались, вид открывался чудесный, и дышать здесь было легко. Такой простор, такая воля открывались отсюда! Вот она, свобода, беги на здоровье! Ага, в этом платье. Да хоть в каком — без Темнейшего я тут буду не высокой гостьей, а шашлыком.

— Чудесное место. Но не знаю, как поползу вниз.

— Ты устала, богиня. Не надо никуда ходить, сейчас, — Ганконер подошёл к краю скалы, и меня снова сплющило от крика, которым призывались драконы.

На скалу взлетел только тот, что поменьше, большой остался внизу, и в него загрузились служанки.

— Блодьювидд, ты полетишь со мной или с ними?

Я призадумалась. В паланкине мне не понравилось, но лететь с Ганконером? Он смущает меня. Но потом вспомнила, что к десяти харадримкам в паланкине добавился ещё жирный жареный индюк, а там и без него тесно было, и решительно согласилась — когда я ещё верхом на драконе покатаюсь!

Черная тварь зашипела на меня, и зрачки у неё были, как грязно-алые щели, но Ганконер прикрикнул, и дракон опустил шею, на которую я кое-как взобралась и потихоньку опустилась пониже, туда, где была удалена одна воротниковая чешуйка, и в получившемся углублении уже сидел Владыка, держась за поводья.

Вся жизнь промелькнула перед глазами, когда дракон мягко оттолкнулся от земли и начал набирать высоту. Ганконер не давал заскучать, периодически заставляя его пикировать над красивыми, как владыке казалось, местами, и полёт был сродни катанию на американских горках. Упасть я не боялась — мышцы у Ганконера были как сталь, и держал он очень крепко и осторожно. Но смущал — вроде бы и не специально, но дыханием в ухо, и тем, как прижимал, и как поправлял мои волосы, которые ветер кидал ему в лицо.

— Блодьювидд, ты как хочешь, а я мыться, — и владыка, отпустив драконов, двинулся во дворец.

Я шла следом, размышляя, что мыться и мне хочется после дня в пыли, и что ждать, пока он помоется и идти следом смешно. И пошла с ним, но глаза во время мытья старательно держала опущенными и была холодна. Ганконер, сначала ласковый и шутливый, потихоньку, по-моему, обиделся и обозлился. Во всяком случае, когда прощался со мной в спальне, глумливо сказал, обращаясь к Халаннар:

— Не забудьте принести госпоже настойку мандрагоры три штука.

И, посмотрев на меня, холодно произнёс:

— Спокойной ночи, богиня.

Я промолчала.