Корона для миледи

Глава 12

Август 1002 г. Винчестер, графство Гемпшир

Стоя у залитого солнечным светом высокого узкого окна в своих личных покоях, Этельред встретил вошедшего старшего сына глухим ворчанием. Он уже был почти готов выслушать очередной взрыв возмущения, наподобие того, что ему пришлось терпеть перед ссылкой этого молокососа в Сент-Олбанс, и его такая перспектива совсем не радовала.

Боже, как же ему это все надоело — мучительные бессонные ночи, дни, проходящие в препирательствах с советниками и церковниками, и все это на фоне непрекращающихся слухов о нависшей беде. Слухов, у которых, как он знал, есть очень веские основания. Король отсылал своего неуправляемого сына в Сент-Олбанс с тем, чтобы тот собирал там сведения, и теперь, глядя на преклонившего с серьезным почтением колено Этельстана, он слегка приободрился. Возможно, щенок уже научился некоторому смирению. Возможно, в конце концов от него будет кое-какая польза.

— Ты исполнил мои распоряжения? — спросил Этельред, усаживаясь в кресло и жестом веля сыну встать рядом.

— Да, милорд.

— И ты осознаешь угрозу, перед лицом которой я оказался?

Этельстан кивнул.

— Несколько лет назад вы заключили союз с викингами, которые разоряли наши земли, и пригласили их служить вам наемниками, наградив золотом и землями. Теперь вам приходится иметь дело с шайками хорошо вооруженных и закаленных в боях пиратов, рассеянными по всему королевству, и большинство из них датчане.

Этельред нахмурил лоб. Этельстан достаточно ясно понял сложившиеся обстоятельства, если и не стоящие за ними причины.

— В то время у меня не было особого выбора, — сказал он, — и я не первый правитель, пригласивший наемников в свое королевство. Так же поступал и король франков. Даже великий Альфред был вынужден позволить датчанам заселить земли к северу от реки Хамбер.

— Но во времена Альфреда, — ответил Этелстан, старательно сохраняющий отрешенное выражение лица, — датчане селились в тех краях, где было мало подданных короля. А ваши наемники осели в Девоншире, Гемпшире и Оскфордшире — в самом сердце ваших владений.

Вслух Этельстан этого не сказал, но Этельред услышал его молчаливое обвинение. Да, он впустил волков в овчарню.

— Я пожаловал им поместья, — прорычал он. — И они поклялись, что не восстанут на меня.

Тем не менее они восстали, да еще и как восстали. После нескольких лет, в течение которых они были верны своей клятве, свора хищников набросились на Англию.

Вспоминая это, Этельред скривился и стал растирать кончиками пальцев внезапно заболевший висок.

Паллиг, один из тех хищников, был женат на сводной сестре Свена Вилобородого, и во время прошлогоднего нападения викингов на южное побережье Паллиг со своими подручными примкнул к вождю викингов. Они разграбили и выжгли весь Уэссекс, а английское войско, выступившее против них, не смогло остановить врага.

У Этельреда не было иного выхода, кроме как подкупить толпу мародеров, чтобы они оставили в покое его государство. Свен Вилобородый погрузил золото на корабли и ушел на восток, а Паллиг лишь принес новую клятву верности и удалился в свои поместья. Он и ему подобные были словно нарывы на теле страны, которые однажды снова извергнутся и принесут ей мор и опустошение. Им нельзя доверять.

— Ты разговаривал с Паллигом? — спросил он сына.

— Я говорил и с Паллигом, и с его женой Гунхильдой.

— Как ты полагаешь, он будет соблюдать данную мне клятву?

Пристально глядя на сына, он заметил некоторое замешательство, прежде чем прозвучал ответ. Значит, парень тоже видит угрозу.

— Милорд, — заговорил Этельстан, — Паллиг не земледелец. Он наемник до мозга костей, авантюрист, который не может жить без бодрящего чувства опасности. Если вы не привлечете его к делу, он снова станет источником ваших бед, несмотря на данные вам клятвы.

Этельред отмахнулся от этого совета.

— Один раз я уже поставил лисицу сторожить кур и поплатился. Второй раз такую ошибку я не допущу. Паллиг может жить в пожалованных ему мною владениях, но в глубине души он вассал Свена. Он как нож у моего горла.

— Нет, милорд, — возразил ему сын.

Метнув на самонадеянного юнца гневный взгляд, Этельред все же позволил ему высказаться.

— Паллиг сам себе король, — продолжил Этельстан, — никому не кланяется. Он берет все, что считает принадлежащим ему по праву, а его право — в силе его оружия. Ему нравится не обладать, а завоевывать. Если вы только не найдете способа подчинить его своей воле…

— Люди, подобные Паллигу, не подчиняются! — прорычал он. — Тебе следует это запомнить, мальчик. Если деньги его не удержат, ничто не удержит.

Господи Боже, он имеет дело с такими подонками, как Паллиг, два десятка лет, он знает их намного лучше, чем этот молокосос, которому нет еще и восемнадцати.

Этельстан мрачно взглянул на отца; в нем боролись сочувствие к его затруднительному положению с раздражением. То, что враги Англии осаждали ее изнутри так же, как и снаружи, было личной заслугой короля. Допустим, женитьба на Эмме может сдержать череду нападений викингов, но Этельред заключил сделку с дьяволом, раздав земли таким, как Паллиг. Они — как дикие псы, которых нужно приручить и надеть на них намордник. Ему приходил на ум лишь один способ достичь этого.

— У Паллига есть сын, милорд, — сказал он веско. — Новорожденный. Возьмите мальчика себе в качестве поруки хорошего поведения его отца.

Если мальчик будет воспитан при дворе, он вырастет англичанином, не датчанином. Если удастся построить доверительные отношения с одним из детей, другие, несомненно, последуют его примеру.

— Заложником? — Этельред буквально выплюнул это слово. — Теперь уже слишком поздно. Мы могли бы выдвинуть такое условие в марте, до того как заплатили им дань, но теперь у нас нечем торговаться. Добровольно Паллиг не отдаст мне своего сына. — Он задумчиво погладил пальцами свою бороду. — На своей собственной земле, окруженный своими воинами, он неуязвим, сам себе господин. И он не один такой. Таких, как он, рассыпанных по южным графствам, наберется еще с дюжину. Кто знает, какие планы они вынашивают?

Пока Этельстан слушал безосновательные подозрения своего отца, его раздражение наконец пересилило сочувствие.

— Кто знает, что они вообще вынашивают какие-либо планы? — спросил он требовательно. — А если нет? Что, если Паллиг просто рвется действовать? Он же моряк! Почему бы вам не собрать флот и не назначить его патрулировать побережье? Милорд, какой еще у вас есть выбор?

Его отец ничего на это не ответил, и Этельстан, глядя в лицо, которое вдруг показалось ему изможденным и мертвенно-бледным, ощутил пробежавший по спине холодок, как будто к его коже прижали клинок, перед тем лежавший на льду. Неподвижный взгляд испуганных глаз с покрасневшими веками был устремлен куда-то за спину Этельстану. Он резко обернулся, боясь застать там нечто ужасающее, но не увидел ничего, кроме канделябра со свечами, скудное пламя которых дрожало в темном углу, куда не достигал дневной свет.

Он снова повернулся к королю, но его отец по-прежнему неотрывно туда глядел, а его лицо исказилось от беззвучного крика. Он с такой силой вцепился в подлокотники в виде резных голов драконов, что побелели суставы пальцев.

— Милорд! — крикнул Этельстан.

Неужели из-за тягостных забот у короля случилось помутнение рассудка? Может, на него внезапно обрушилась болезнь, которая оставляет после себя лишь видимость прежнего человека?

Потянувшись, он сжал руку отца, и его потрясло, какой холодной оказалась напряженная плоть под его пальцами. В свою очередь, его кровь, казалось, тоже оледенела, и ему вдруг стало страшно от мысли, что он видит смерть своего отца.

Схватив короля за плечи, он, не придумав ничего лучше, принялся его трясти. В ответ король перевел на сына взгляд своих бледно-голубых глаз, но мучения короля, казалось, стали еще более невыносимыми. Подавшись вперед всем своим одеревеневшим от напряжения телом, он ударил себя в грудь и нечленораздельно замычал, будто терзаемый невидимым врагом.

— Милорд! — снова вскрикнул Этельстан, злясь на свою беспомощность.

Почему его никто не слышит? Почему никто не приходит на помощь?

Но лишь он подумал об этом, как тело отца обмякло, а голова упала в его тощие ладони. Панический страх Этельстана отступил, он чувствовал себя так, будто только что пробудился от кошмарного сна.

Отец медленно поднял голову, и теперь его лицо было серым и обессиленным, а пристальный взгляд широко раскрытых глаз впился в Этельстана.

— Что ты видел? — хриплым шепотом потребовал ответа король.

Этельстан пришел в замешательство, нервничая под сверлящим взглядом отца, отчаянно подыскивая слова, которые бы успокоили короля.

— Я видел тени, милорд, — ответил он наконец. — Только тени.

«А еще я видел полубезумного от страха короля», — подумал он, но сказать это вслух не дерзнул.

Этельред сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, повторяя ответ сына.

— Только тени, — прошептал он, прижав ладони к глазам, как будто этим он мог прогнать все еще не рассеявшиеся зловещие видения.

Этельстан подошел к стоящему рядом столу с бутылью и кубками, чтобы принести вина. Пока он глядел, как пьет отец, в его голове возникали десятки вопросов.

— Вам было больно? — спросил он. — Случалась ли раньше эта… — он поискал подходящее слово, чтобы описать произошедшее, — напасть?

Его отец, который, видимо, под воздействием вина уже пришел в себя, метнул на него быстрый мрачный взгляд.

— Это всего лишь переутомление, ничего более, — пробормотал он. — Уже все прошло. Нам с тобой нужно обсудить значительно более важные вопросы. Забудь об этом.

Этельред поднялся со своего кресла и принялся смущенно и беспокойно расхаживать.

— Были явлены знаки, — сказал он устало. — Они говорят о надвигающихся бедах. Я видел знамения… — Он выбросил перед собой руку, словно пытаясь стереть произнесенные слова. — О нет, мне не нужны знаки, чтобы знать, что Паллиг опасен. Как ты правильно подметил, он не земледелец. Как не земледельцы и те, кто ему подчиняется. Им прискучит бездействие, и тогда они нанесут удар.

В следующее мгновение дверь в комнату отворилась и вошел дворецкий короля Хьюберт с кипой документов. Король поднял руку, не позволяя Хьюберту сказать то, что он намеревался, и устремил на Этельстана тяжелый взгляд.

— Ты заметил какие-либо признаки того, что Паллиг готовится к войне?

— Нет, милорд, — ответил он, озадаченный тем, свидетелем чего только что стал, а также явным намерением отца не заострять на этом внимание.

Лицо короля исказила недовольная гримаса, как будто это был не тот ответ, который он ожидал услышать.

— Значит, пока говорить больше не о чем.

Он прошел мимо Этельстана к своему трону, жестом подзывая к себе дворецкого.

— Оставь меня. У меня дела с Хьюбертом.

Обеспокоенный Этельстан на мгновение задержался, не желая уходить, так и не поняв, что же произошло. Но мужчины не обращали на него внимания, и он не решился ослушаться отца. Он медленно вышел из комнаты и, обернувшись на пороге, увидел, что отец провожает его тяжелым взглядом, в котором читалось предостережение.

Пока он шел через большой зал, в его сознании вдруг всплыли слова, сказанные епископом Эльфеджем еще весной: «У короля неспокойно на душе». Видел ли епископ нечто подобное? Эльфедж тогда не объяснил, что он имел в виду, и Этельстан не осмелился бы теперь его об этом спросить. Этот угрожающий взгляд отца ему в спину был повелением молчать. Выйдя из королевского дворца под летнее солнце, он все еще мучился мыслями о странном поведении короля и его словах о знамениях.

Правда, ему тоже был дан знак прорицательницей недалеко от Солтфорда, хотя он в него и не хотел верить. А прошлой зимой ходили слухи, что на севере видели столбы света, мерцающие в ночном небе. Говорили, что это строгие ангелы с мечами пришли карать людей за грехи.

Собственно, его отец был не единственным, кого беспокоили подобные знамения, но что должен предпринять человек, чтобы преодолеть дурные предзнаменования или отвести от себя беду, ожидающую его в будущем?

И, вспомнив свой разговор с королем, он уже знал наверняка, что король собирается принять какие-то меры. А зачем бы, в противном случае, его посылали говорить с Паллигом? И все же, если у его отца есть какие-то предчувствия грядущей катастрофы, не может ли так статься, что его собственные усилия ее предотвратить и приведут к бедам, которые его так страшат?

Как ни пытался Этельстан, он так и не смог проникнуть в таинственный ход мыслей короля, так же, как не под силу ему было постичь мрачную картину будущего, явленную ему хитрой женщиной возле древних камней. Его усилия ни к чему не приводили, и, услышав детский смех, он охотно выкинул тревожащие слова и действия отца из головы. Он и забыл, что дети должны были вернуться в Винчестер. Этельстан направился в парк королевы, откуда доносился веселый гомон. Вскоре он увидел своих братьев и сестер, с благословенной невинной беззаботностью игравших в мяч. Однако он изумился, заметив, что королева также участвует в их игре. Это было совсем не похоже на то, как вела себя с ними их собственная мать.

Оглядев парк, Этельстан отметил отсутствие кого-либо из английских придворных дам, которые должны были сопровождать королеву. Значит, слухи, дошедшие до него в Хэдингтоне, были правдой. В Винчестере было два двора; первый состоял из англичан короля, второй составляли в основном нормандские приближенные Эммы. И это, предположил он, было результатом недовольства его отца своей молодой женой. Король предполагал, что женится на ребенке, который владеет только нормандским наречием французского языка, и, таким образом, гуляющие во дворце слухи будут проходить мимо ее сознания. Слухи и сведения, которые она могла бы передавать своему брату и через него дальше, к датским врагам короля. То, что Эмма знает английский, всех их удивило, а его отца, надо полагать, привело в ярость.

Но если королева могла быть каналом передачи сведений из Англии в Нормандию, а оттуда в Данию, то она с тем же успехом могла передавать информацию и в обратном направлении. Его отец, полностью сосредоточившись на Паллиге и других врагах, которых он видел в пределах своих границ, вероятно, не предпринимал никаких попыток узнать от Эммы что-либо о герцоге Ричарде, о его стремлениях и союзниках. Но кто-то должен это сделать, и незамедлительно, пока неуместная враждебность короля к своей молодой жене не вызвала у нее презрение ко всем ним.

Эмма подхватила кожаный мяч, прицелилась в Эдгара и бросила, но подвижный девятилетний мальчик легко увернулся от ее неточного броска.

— Вы бросаете как девчонка, — весело поддел ее старший брат Эдгара Эдвард, стоявший рядом с ней в кругу детей.

— У меня не было братьев, которые научили бы меня хорошо бросать, — ответила она, расхохотавшись.

— Но у вас же есть брат, разве не так? — спросил Эдвард, ловко остановив ногой прилетевший к нему мяч. — Он ведь король Нормандии?

Он метнул мяч в Эдгара, но тоже промахнулся.

— Он герцог, — поправила его Эмма. — Нормандия — часть Франции, и сюзерен моего брата — король Франции.

Однако нельзя было сказать, чтобы ее брат придавал большое значение мнению короля Франции.

— Но мой брат, как и твой отец, правит большой страной, в которой живет много людей, в этом он очень похож на короля. Правда, он намного старше меня. Когда я была маленькой девочкой, он уже был взрослым мужчиной, и у него не было времени учить меня бросать мяч. Зато я хорошо езжу верхом.

Этим она надеялась произвести впечатление на Эдварда, с недоверием на нее посмотревшего.

— Я научилась ездить, когда была еще совсем-совсем маленькой, — сказала она, поймав мяч, от которого проворно увернулась Уаймарк, стоявшая в центре круга.

— Значит, сегодня днем мы должны поехать кататься верхом! — воскликнул Эдвард, просияв. — Это намного интереснее, чем играть в мяч.

Эмма нахмурила брови, раздумывая, может ли она себе это позволить. Ей отчаянно хотелось покататься верхом, но каждый раз, когда она приближалась к конюшням, которые здесь находились сразу же за оградой замка, стражники ее не пускали. Хоть они и были с ней чрезвычайно вежливы, гвардейцы выполняли данные им приказы, и ей нетрудно было догадаться, в чем они состояли. Королеве запрещено выходить за частокол — для ее собственной безопасности, разумеется.

Если она пойдет на конюшню с детьми Этельреда и ее заставят вернуться, они легко догадаются, что она здесь узница и, следовательно, враг. Та хрупкая связь, которую она старательно создавала во время их совместного пребывания в Кентербери, растает, как лед под лучами теплого солнца.

— Наверное, мы сможем поехать завтра, если погода будет по-прежнему хорошей, — сказала она.

Она попробует еще раз поговорить с королем. Возможно, вместе с детьми, их прислугой и отрядом стражников он ее и отпустит.

Эмма наклонилась влево, чтобы поймать мяч, брошенный наставником мальчиков с противоположной стороны круга, но тот, отскочив от ее руки, улетел в сторону. Она повернулась, чтобы догнать его, но внезапно остановилась, увидев молодого человека, поймавшего мяч с непринужденным изяществом.

— Милорд, — сказала она, смутившись под пристальным взглядом старшего сына Этельреда.

— Я предлагаю вам воспользоваться нынешней солнечной погодой, миледи, — сказал он. — Завтра она может испортиться. Я, например, хотел бы испытать превосходного скакуна, прибывшего вместе с вами из Нормандии.

Он кинул мяч брату.

— Что скажешь, Эдвард? Возьмем королеву с нами покататься?

— Да! — ответил ему Эдвард, и игра в мяч тут же была забыта. — Эдгар тоже может с нами поехать. Но девчонок брать с собой мы не обязаны. — Его голос стал вдруг повелительным. — Из-за них придется медленно ехать.

Он ухмыльнулся своей сестре Эдит, которая в ответ наморщила нос и высунула язык.

— А нам лошади все равно не нравятся, — парировала она. — Они воняют. А мальчишки воняют еще хуже. Мы будем играть с котятами.

Она решительно направилась к своей няне, задрав нос, а следом за ней ее сестра Эльфгифа. Судя по всему, игра в мяч подошла к концу.

Эмма вновь обернулась к Этельстану, пославшему двух своих младших братьев на конюшню едва заметным движением головы. Солнце играло золотистыми отблесками в его светло-каштановых волосах, но в остальном он был холоден, вежливо ожидая ее ответа и даже не улыбнувшись. Она не знала, как воспринимать его приглашение.

— Стражники, — начала она неуверенно, — не позволят мне…

— Я возьму на себя ответственность за вашу безопасность, — ответил он.

Тогда ей стало понятно. Она так и останется узницей, охраняемой этелингом и его подручными, а не своими нормандскими гвардейцами. Тем не менее она проведет хоть немного времени за городскими стенами, на собственной лошади, наслаждаясь солнцем и теплым летним воздухом. Пусть это и не свобода, но близко к тому, чего ей так не хватало.

— Не уезжайте без меня, — сказала она. — Я сейчас.

Она поманила Уаймарк и поспешила ко входу, ведущему в ее покои.

Пока она шла в свою комнату, ее одолевало множество мыслей. Каковы причины столь великодушного поступка этелинга? Когда она пробовала завязать с Этельстаном разговор, он был с ней вежлив, но едва ли дружелюбен. Она перестала пытаться смягчить кого-либо из них: взрослых сыновей короля, придворных дам, самого короля. Она чувствовала себя отверженной за столом и в зале, так как король чурался ее, и остальные ему в этом подражали. Что же, в таком случае, заставило Этельстана искать общества отталкиваемой его отцом королевы?

Эмма не находила ответа, тем не менее она была уверена, что у него есть на то скрытая причина. Всякое слово, всякое действие, всякий жест при дворе содержали в себе тайный смысл. Здесь даже стены хранили секреты. А у старшего сына короля были причины относиться к ней неприязненно и не доверять ей, поскольку однажды она может родить сына, который займет его место. Ей бы хотелось, чтобы это было не так, чтобы она могла скакать сегодня с беззаботным сердцем. Но Эмма не заблуждалась. Ей следует быть настороже.

Вскоре кавалькада, проехав мимо мельницы, повернула на юг и, разбившись на маленькие группы, потянулась вдоль реки Итчен. Эмма оказалась рядом с Этельстаном, а позади нее ехали Уаймарк и Хью. Их она призвала с собой, так как хотела, чтобы ее сопровождал хоть кто-нибудь из ее нормандской свиты. Эдвард и Эдгар, чей буйный нрав сдерживали в рамках приличия двое наставников, ехали на некотором отдалении впереди, а хорошо вооруженные гвардейцы этелинга следовали позади на изрядной дистанции.

Пока они ехали, Эмма рассматривала молодого человека, скакавшего рядом с ней, в поисках сходства с его отцом. Волосы обоих были одного цвета — золотистые, как спелая пшеница; правда, у Этельстана, как и многих молодых англичан, они были грубо обстрижены на уровне уха, в отличие от отца, имевшего длинные холеные локоны. Также у обоих был широкий лоб, но на этом все сходство и заканчивалось. Темные брови, широкий нос и полные чувственные губы Этельстана совсем не напоминали более тонкие, словно высеченные острым резцом черты лица короля.

Эмма взглянула на его рот и попыталась припомнить, видела ли она когда-нибудь его улыбку. Предназначенную не ей, само собой разумеется. И она опять задалась вопросом: почему он сейчас едет рядом с ней?

— Я вам благодарна за вашу доброту, милорд, — сказала она. — Дворцовый парк, конечно же, очень красив, но мне давно хотелось побывать за городом.

— Моя матушка разбила этот парк, но она не ездила верхом, — отозвался Этельстан. — Она отличалась созерцательной натурой, и парка, видимо, ей вполне хватало.

Эмма подумала о том, как мало она знает о его матери. Первая жена короля, похоже, жила, как монахиня, если не считать такой мирской обязанности, как зачатие и вынашивание детей, коих она родила двенадцать душ. Своим существованием она, видимо, не оказывала никакого влияния на королевский двор. Была ли она в действительности довольна таким замкнутым существованием, или ее к этому принудил король? Такое Эмма могла легко себе представить. Впрочем, возможно, эта женщина и не знала иного образа жизни. Может быть, она воспитывалась в подобных тепличных условиях, и жизнь за пределами стен замка казалась ей пугающей и отталкивающей.

— Ваша мать родом с севера, насколько мне известно, — заговорила она, — и вы жили так какое-то время, не правда ли? Там не так, как здесь? Люди сильно отличаются?

— И страна, — ответил он, — и люди, даже язык сильно отличаются. Они говорят на причудливой смеси английского и датского языков, приправленной небольшим количеством норвежских слов. Природа там более суровая, чем здесь.

Он указал кивком головы на уходящие вдаль пологие зеленые холмы.

— Не такая благодатная. Там, на севере, есть скалистые горы с отвесными склонами, которые как будто прорвали землю, поднявшись из ее недр. К западу этой страны природа смягчается. Там находится озерный край — бог знает, сколько там водоемов. Они окружены зелеными долинами, и, когда сияет солнце, вода в них становится синей, как сапфир. В направлении восточного побережья, в окрестностях Йорвика, природа снова меняет свой облик. Этот край равнинный, но тоже не лишен своеобразной дикой красоты. Весной равнины превращаются в сплошной цветочный ковер.

Пораженная этим неожиданно поэтичным многословием человека, который до сих пор едва вообще с ней заговаривал, Эмма сказала:

— Ваше красноречие, милорд, пробудило во мне страстное желание воочию увидеть эти северные пейзажи. Возможно, когда-нибудь я туда попаду с королевской процессией.

Этельстан отрицательно покачал головой.

— Мой отец так далеко на север заезжал только один раз, и тогда за его спиной шла армия. Это опасные места. Народ там часто ропщет на власть Уэссекса. Наши твердыни, наша история — здесь, на юге.

Эмма вспомнила, что отец Эльгивы — элдормен северных земель. «Опасные места», — сказал Этельстан. Выросшие там мужчины и женщины, похоже, тоже опасны.

— А Эльгива северянка? — спросила она.

— Да, — сказал он не вполне уверенно. — И нет. Семейство Эльгивы владеет половиной Мерсии, бóльшая часть их земель находится перед границей с Нортумбрией. Это в тех краях, которые мы называем Мидлендс, но на самом их севере. Раньше, до того как Мерсию завоевал Уэссекс, там были собственные короли. Но то было в далеком прошлом. Правда, Эльгива часто забывает, что Мерсия уже не отдельное государство, а она не дочь короля.

«Или жена короля», — подумала Эмма. Но если род Эльгивы такой могущественный, то это отчасти объясняет, почему Этельред ее к себе приблизил.

— А какие они, жители Нортумбрии? — спросила она. — Тот народ, что на дальнем севере?

Этельстан помрачнел.

— Пятьдесят лет назад викинг по имени Эрик, прозванный Кровавой Секирой, правил Нортумбрией, которую называл королевством Йорвик. Его прогнали, но народ там до сих пор сохранил прочные связи с землями, лежащими по ту сторону Северного моря.

Он не смотрел на нее, устремив свой взгляд на дорогу прямо перед собой, отчего следующие его слова прозвучали как будто между делом:

— У вас также есть там связи, я полагаю, торговые и родственные.

Почувствовав за видимой небрежностью его замечания скрытую угрозу, Эмма решила ответить прямодушно.

— Предки моей матери приехали из Дании, — сказала она. — Но воспитана она была в Нормандии.

Они опасно приблизились к теме, касаться которой Эмма не желала. Она полагала, что причина недоверия короля к ней — в ее датском происхождении, а также в прибыльной торговле ее брата с викингами. Мог ли король посвятить в свои подозрения Этельстана? Если это так, то она только что дала им подтверждение своим живым интересом к северным землям. Она пожалела, что вообще заговорила об этом.

— Ни для кого не секрет, — заговорил он неспешно, — что король датчан, Свен Вилобородый, был приглашен во дворец герцога Нормандского. Я его никогда не видел, но много о нем слышал. Вы были там, когда ваш брат его принимал? Вы видели короля?

Теперь он направил на нее взгляд своих голубых глаз, но в нем она не увидела никакого коварства, одно лишь любопытство. Однако она все равно пришла в замешательство, не зная, что ответить. Она не хотела бы заострять внимание на взаимоотношениях своего брата и Свена Вилобородого, но, если Этельстан уже знает, что Свен на Рождество был в Нормандии, с ее стороны было бы глупо лгать.

— Я видела его на святках, но лишь мельком. Моя мать держала всех женщин нашего дома подальше от короля и его моряков.

— Вон оно что, — сказал он. — И все же он и его люди были у вас по приглашению вашего брата.

Она взглянула на него, злясь на его самонадеянную уверенность в том, будто он понимает замыслы ее брата.

— Так и есть, милорд, — согласилась она. — А что бы вы сделали, если бы вооруженная до зубов армия, значительно превосходящая вашу гвардию и славящаяся тем, что берет силой оружия все, что пожелает, появилась у вас на пороге, требуя постоя?

Теперь он уставился на нее, удивленно подняв брови. А затем улыбнулся.

— Мне пришлось бы их пригласить.

Что ж, ей наконец удалось выудить из него улыбку, осветившую его лицо и смягчившую угловатые очертания его подбородка. Хоть она и сказала ему больше, чем хотела бы, но в конце концов результат стоил того.

После этого их беседа стала менее напряженной. Эмма расспрашивала его о братьях, желая побольше узнать об Эдмунде и особенно об Эдгаре, за которым у нее почти не было возможности понаблюдать. Он задавал ей вопросы о ее собственных братьях и сестрах и интересовался разработанной ее братом методикой выездки лошадей.

Время для Эммы пролетело слишком быстро, и она опечалилась, когда они остановились перед королевским дворцом.

— Возможно, — сказал Этельстан, помогая ей спешиться, — нам удастся еще не раз выехать вместе. Я бы узнал побольше о Нормандии, если вы изволите мне о ней рассказать.

Он стоял лицом к ней, продолжая поддерживать ее за талию. Только его прикосновения не придавали ей уверенности, а совсем наоборот. И, заглянув в синь его глаз, намного более глубокую, чем небесная лазурь, она испытала головокружение.

— Не знаю, отпустит ли меня король, — сказала она, попятившись, чтобы вернуть себе самообладание.

— Я поговорю с ним. Он не станет возражать, если будет уверен в вашей безопасности.

Безопасности? Если ли вообще в этом королевстве такое место, где она могла бы чувствовать себя по-настоящему в безопасности? Этот мир населен мужчинами и женщинами, интригующими с целью возвышения и обретения власти, и ее брак породил неприязнь по отношению к ней, которая однажды может перерасти во враждебность, против которой ей нечем будет защититься.

Наблюдая, как Этельстан отводит на конюшню лошадей, Эмма обдумывала, разумно ли будет поехать с ним на прогулку еще раз. Она до сих пор не знала причины, по которой он предпринял эту попытку сближения с ней, но, Боже праведный, как же ей хотелось вырваться из удушающего мирка в пределах замковых стен! Почему бы ей не сопровождать его, если король это позволит? Ей нужно налаживать связи с людьми двора. Возможно, это и станет началом.

А может, возражала она себе, это какая-то западня, подстроенная с тем, чтобы испортить ее и без того ненадежные взаимоотношения с королем? Откуда ей знать?

Повернувшись, она пошла следом за Уаймарк, которая повела младших мальчиков в личные покои дворца. «При дворе нет ни одного человека, — напомнила себе Эмма, — которому я могу довериться без оглядки, кроме собственной прислуги. Мне не следует забывать об этом».

Но пока она поднималась по лестнице — медленно, так как у нее болели ноги из-за непривычной нагрузки, — ей не давали покоя слишком яркие воспоминания о пронзительных голубых глазах и о том, как земля закачалась у нее под ногами.