Корона для миледи

Глава 19

Июнь 1003 г. Винчестер, графство Гемпшир

Король возвращался в Винчестер во главе длинного поезда прислуги, и знойное солнце усугубляло его и без того скверное настроение. В течение месяца, проведенного в лондонском дворце епископа, он был вынужден вести монашескую жизнь, и, чтобы сделать его пребывание там совсем невыносимым, верховное духовенство беспрерывно отчитывало его за невыполнение супружеского долга перед королевой. Впрочем, скоро он это поправит. Ему не терпелось уложить ее в постель, ведь она слишком долго его к себе не подпускала.

Уже начинались сумерки, когда он спешился во дворе замка и сунул вожжи в руки конюху. В зале его уже ожидал ужин, но сначала он должен был уладить кое-какое дело с королевой. По пути в ее покои короля окружила небольшая толпа просителей, каждый из которых чего-то от него добивался, но, даже если бы он и мог разобрать, что они там лопочут, сейчас их просьбы его мало интересовали. Пока Этельред проталкивался сквозь них, какой-то сообразительный молодчик сунул ему в руку кусок пергамента, который король сжал в ладони и тут же про него забыл.

Он целеустремленно шагал в покои королевы, поднялся по лестнице и распахнул дверь в ее комнату. Эмма со своим духовником сидела за столом, усыпанным письмами. По другую его сторону расположилась группа женщин, которые оживленно щебетали, пока не увидели короля. Замолчав, они стали делать реверансы.

— Убирайтесь, — проворчал он.

Эмма тоже поднялась и кивнула священнику, который, вскочив, собирал со стола свитки.

— Оставьте это, — приказал Этельред.

Комната быстро опустела, и король обернулся к Эмме. Она стояла перед ним, не смутившись, и, подняв свой волевой подбородок, глядела на него с любопытством.

То дело, которое было у него к ней, сотрет с ее лица это самодовольное выражение, но пока оно подождет. Схватив Эмму за руку, он потащил ее в соседнюю спальню.

— Не надо притворяться, что вы не понимаете, зачем я здесь, — прорычал он, толкая ее к кровати, скрытой за вычурными занавесями полога. Он не потрудился расспросить ее о здоровье, ибо не желал слышать отговорок. Прошлый раз, когда он снизошел до близости с ней, она оказывала ему сопротивление. Сегодня он этого не потерпит.

Он с удовлетворением наблюдал, как она сбрасывает с себя платье и сорочку. Выронив кусок пергамента, который у него был в ладони, он снял ремень, рубаху, штаны. Снова обернувшись к Эмме, он сам удивился, как быстро его возбудила ее нагота, ее белые бедра, покорно разведенные в стороны, чтобы принять его в себя. Он не стал попусту тратить время и быстро и энергично пролил в нее свое семя. После этого, уставший, он лежал на ней, раскинувшись и наслаждясь ощущением и запахом женской плоти. Затем он приподнялся на локтях и заглянул ей в лицо.

В спальне царил полумрак, лишь одна масляная лампа, свисающая на цепях около двери, лила на кровать свой тусклый свет. Впрочем, сейчас и этого было достаточно.

Эмма зашевелилась под ним, пытаясь столкнуть его с себя.

— Можно мне встать, милорд?

— Нет, сударыня, мы с вами еще не закончили.

Ее светлая коса растрепалась во время соития, и теперь он теребил ее длинный локон, рассеянно наматывая его на палец и глядя ей в лицо.

— Расскажите мне, что вам известно о новом союзе вашего брата с королем датчан.

Устремленный на него взгляд был простодушен, как у младенца.

— Мне ничего не известно, — сказала она. — Брат меня не посвящает в свои секреты.

Приподняв бровь, он обдумал ее ответ. Это вполне могло быть правдой. Его соглядатаи не доносили ему о письмах, в которых говорилось бы о сговоре со Свеном Вилобородым. И все же он не верил ей до конца.

— Значит, ваш брат недобросовестен, — сказал он, потянув за прядь ее волос так, что она поморщилась, — поскольку он действительно ведет переговоры со Свеном.

— Возможно, они обсуждают какие-то торговые отношения…

— Даже если и так, — сказал он и дернул сильнее, чтобы убедиться, что она слушает его внимательно, — чем, по вашему мнению, они могут торговать друг с другом? Я вам скажу. Бедными англичанами, которых схватили в их домах, чтобы продать в рабство, серебром и прочей добычей, награбленной в английских городах.

Также оставалась определенная возможность того, что Свен пожелает отомстить за смерть своей сестры в день святого Брайса. В Лондоне епископы прожужжали ему все уши о вероятности возмездия со стороны короля датчан, и, хотя он не придавал этому особого значения, его собственный страх перед расплатой беспокоил его подобно ноющей, незаживающей ране.

Эмма под ним извивалась, тщетно пытаясь ослабить причиняемую ей королем боль.

— Прекратите, — прошипела она.

Но он и не собирался прекращать. Он накрутил на пальцы другой руки золотистый локон и также потянул. Она бы впилась в него ногтями как кошка, если бы он предусмотрительно не прижал ее руки к бокам.

— Земные страдания сулят награду на Небесах, правда ведь? — спросил он. — Будьте смиренны перед превратностями жизни, сударыня, и они вам покажутся не столь тягостными. Я вам уже говорил об этом раньше.

— Скажите мне, чего вы добиваетесь, — произнесла она сквозь стиснутые зубы.

Он улыбнулся, но натяжения не ослабил. Чтобы сломить Эмму, ему понадобится гораздо большее усилие, но он в конце концов подчинит ее себе; желательно, чтобы это произошло до того, как ее живот вновь округлится.

— Я хочу, чтобы вы не забывали о том, что вы — королева Англии, а не инструмент в руках герцога Нормандского, — сказал он. — Вы напишете своему брату и напомните ему о данных мне обещаниях. Было бы печально, если бы он ввязался в союз, о котором вы больше, чем кто-либо другой, можете пожалеть. Вы меня понимаете?

К ее глазам подступали слезы, но она не заплакала. Она была тверда. Даже испытывая боль, Эмма не плакала.

— Я поняла, — выдавила она из себя.

— Хорошо. Надеюсь увидеть это письмо завтра же.

Чтобы она не забыла об этом задании, он сдавил зубами нежную кожу у нее под ухом. Она вздрогнула, и он осклабился. Его королева, в отличие от Эльгивы, не была склонна к сексуальным причудам.

Он изрядно скучал по Эльгиве, но при дворе было достаточно женщин, которые могли его развлечь.

Скатившись со своей жены, он с интересом стал наблюдать, как она, соскользнув с кровати, прошагала через комнату подальше от него.

— А что это были за письма, которые вы изучали со священником? — спросил он.

— Они от моего управляющего в Эксетере.

— Принесите их мне. И зажгите свечи. Здесь слишком темно.

Эмма зажгла от лампы тонкую свечку и с ее помощью разожгла одну за другой все свечи в комнате.

— Вы не спросили о своем больном сыне, — заметила она ему.

— Что с ним? — Король потянулся к бутыли, стоявшей рядом с кроватью, и налил себе вина. — Его лихорадка прошла, разве нет?

Опрокинув в себя вино, он налил еще.

— Он быстро устает. Я беспокоюсь о нем.

Король промычал. О детях должна беспокоиться она, а не он.

— На следующей неделе он поедет в Хедингтон с остальными, — сказал он. — Там за ним будут хорошо присматривать. Принесите мне те свитки.

Эмма принесла и принялась одеваться, пока король просматривал один свиток за другим, сидя на кровати и потягивая второй, потом третий кубок вина. Это были отчеты от ее управляющего, как она и сказала, а также обращения от множества землевладельцев Девоншира, призывающих Эмму посетить свои владения на юго-западе.

Разумеется, они хотели, чтобы она объехала свои личные владения с королевской процессией. В конце концов, именно аристократы юга прочили ее в жены королю вместо Эльгивы. Теперь они стремились подлизаться к ней, заполучить ее к себе в гости и ублажать в надежде закрепить ее королевское покровительство. Несколько месяцев назад он получил письмо от одного своего тэна из Девоншира, в котором говорилось о точно такой же поездке. Тогда он не стал обдумывать этот вопрос. «Однако теперь, — подумал он, вертя кубок в руках и размышляя над этой идеей, — все изменилось».

Если герцог Ричард заключил соглашение с королем Свеном, тогда в течение следующих четырех месяцев южное английское побережье на всем своем протяжении будет подвержено опасности нападения кораблей из-за Ла-Манша, а английский флот слишком мал, чтобы патрулировать всю береговую линию. В таком случае почему бы ему не использовать Эмму в качестве щита, прикрывающего западные графства? Если он поместит ее в Девоншире и позаботится о том, чтобы ее брату это стало известно, Ричард, несомненно, постарается защитить Эмму и ее землевладения, настаивая, чтобы его датские союзники нанесли свой удар дальше на востоке. Таким образом, ему придется оборонять лишь половину побережья. И это замечательно.

Отбросив свитки на кровать, Этельред принялся одеваться.

— Вы совершите объезд своих землевладений, — приказал он ей. — Южные лорды не поймут, если вы им откажете. Я дам вам в сопровождение элдормена Эльфрика и его подручных. И, думаю, вы захотите сделать остановку в какой-нибудь церкви по пути и помолиться о скорейшем наступлении беременности.

Он пристально смотрел ей в лицо, пока она обдумывала его слова, и испуг, который Этельред уловил, его позабавил. Эмма хотела ребенка. Не послушание заставило ее сегодня развести перед ним ноги, а надежда, что она вновь от него зачнет. Сын ей обеспечит больше земель, больше денег из королевской мошны и даже еще больше поддержки от епископов, чем у нее уже есть. Как только у Эммы появится сын, она станет силой, с которой придется считаться, чего чертовы попы, похоже, не способны понять. Что ж, едва ли они могут рассчитывать на его близость с ней, если ее здесь не будет, и это даст ему возможность искать удовольствия на стороне. И Эмме придется еще немного подождать ребенка.

Она ничего не ответила на его предложение и, отвернувшись от него, стала заплетать волосы в косу, ловко перебирая пальцами. Он натянул штаны и рубаху, после чего заметил маленький свиток, валяющийся на полу. Король неохотно подобрал его и быстро пробежал глазами начертанные на нем строки.

И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей ^[13].

Он окаменел. Угроза в этих словах была так же осязаема, как удар по телу. Боже мой, что за безумец сунул ему это?

Этельред попытался припомнить лица, которые его окружали во дворе замка, но он слишком мало уделил внимания тому сброду. Он снова прочел злобные слова — проклятие Господом Каина. Его сознание трепетало от страха перед заключенной в них угрозой, и он ощутил, к своему ужасу, как его охватывает зловещий холод.

Он догадывался, что предвещает этот холод, но он, должно быть, ошибся. Он освободился от мстительного призрака своего брата, когда избавился от датчан, задумавших уничтожить его. Привидение оставило его в покое! Оно не может вернуться, чтобы снова его преследовать. Даже сам Бог не может быть так жесток!

Король попытался скрепить тело и душу перед охватывающим его паническим страхом, но нарастающий холод неумолимо сжимал его, словно в тисках, ледяными щупальцами проникая внутрь и обвивая его сердце. Свиток вывалился из его ладоней, взгляд его округлившихся глаз не отпускала клубящаяся и затягивающая в себя пустота. Свет в комнате померк, и на короля из темноты устремил гневный взор вздрагивающий, словно пламя на ветру, образ его брата, наполняя его душу ужасом.

Только на этот раз он не позволил цепенящему страху завладеть собой. В сердце его, подобно раздуваемому угольку, разгоралась ярость. Она побуждала его наброситься на жуткий лик, превращая свой страх и гнев в неистовую вспышку, которая, словно удар молнии, испепелит это исчадие ада, загоняя его назад в преисподнюю. Он силился разорвать невидимые путы, но чары не отступали, будто ледяным саркофагом сковывая его тело.

— Почему? — взвыл он, выдавливая это слово из глубин своего сердца. — Говори, черт тебя возьми! Чего ты от меня хочешь?

Ответа не последовало, и, сдавленно чертыхаясь, ценой неимоверного усилия воли Этельред размахнулся и швырнул кубок с вином в лицо своему брату. Призрак Эдварда остался там же, где и был, и лишь безмолвно взирал на него пустыми глазами, пока время, казалось, совсем остановило свое течение.

В эти бесконечные секунды Этельред ощутил, как на него наваливается невыносимая усталость, грудь сдавила холодная тяжесть, словно камень опустился на нее. Он снова попытался закрыть глаза, но не мог оторваться от окровавленного лика Эдварда, пока тень в конце концов не отступила, и спальня снова наполнилась теплом и светом.

Наконец, отпущенный призраком брата, Этельред повалился на кровать и зарыдал.

Замерев, Эмма переводила свой взгляд с плачущего супруга на красное пятно на стене, где разбился кубок, и обратно. Целая вечность, казалось, прошла, пока она так стояла, ошеломленная и объятая ужасом, глядя, как король борется с некоей невидимой угрозой, мгновенно ввергшей его в безумие.

Она выдохнула, осознав, что, какое бы наваждение не овладело им, теперь уже оно отступило, поскольку даже рыдания короля затихли. Тем не менее она не сделала навстречу ему ни шагу. Память о его мелочной жестокости была еще слишком свежа, и она не могла знать наверняка, не обернется ли его ярость против нее. Она так и стояла неподвижно, не зная, что делать дальше.

— Мне холодно, — прошептал он.

Прозвучавшая в словах королях мольба, которую она не могла оставить без внимания, вытолкнула ее из оцепенения. Подхватив свою мантию, она направилась к супругу и обернула его плечи шерстяной тканью с мехом.

— Милорд, боюсь, вы нездоровы, — сказала она.

Лицо его стало мертвенно-бледным, как размягченная солнечным теплом восковая свеча.

— Сожгите, — прошептал он.

Она нахмурилась. Что сжечь? Она взглянула на пергаментные свитки, разбросанные по кровати вокруг него.

— Письмо, — сказал он, указывая на что-то, лежащее на полу рядом с ним. — Сожгите!

Тогда она заметила клочок пергамента величиной с ладонь. Стал ли он причиной его безумия? Неужели такая мелочь могла помрачить рассудок короля? Она подняла пергамент с пола, едва сдерживаясь, чтобы не развернуть его и прочесть, но Этельред пристально следил за ней острым, как стальной клинок, взглядом. Она послушно сунула письмо в пламя лампы.

— Что это? — спросила она.

— Не ваше дело. Просто делайте, что вам велено, черт возьми, — сказал он заплетающимся от вина языком.

Эмма наблюдала за горящим пергаментом, понимая, что он, возможно, содержит ключ к пониманию того, чем является Этельред, король Англии, и она с горечью уронила последний кусочек в лампу, глядя, как он превращается в золу.

Она услышала вздох короля и обернулась, чтобы взглянуть на него. Краски вернулись к его лицу, но печать усталости по-прежнему лежала на нем. У него был нездоровый, изможденный вид, под глазами чернели круги. Эмма знала, что ему мало доводилось спать, и она не в первый раз задавалась вопросом, что за кошмары тревожат его по ночам. Сбросив ее мантию, он медленно поднялся, как будто его все еще обременял непосильный груз.

— Завтра, — произнес он вяло, — вы передадите мне письмо вашему брату и начнете готовиться к поездке в Эксетер.

После этого, медленно и тяжело ступая, он оставил ее, а она продолжала стоять, прислушиваясь к звуку его удаляющихся шагов.

Удостоверившись, что король ушел, она, дрожа, прошла к стулу, села и, сложив перед собой ладони, стала размышлять о том, чему стала свидетелем. Она мало что знала о мужчинах, поскольку всю жизнь прожила в мире женщин. Но постепенно она начинала понимать этого жесткого и грубого человека, которым был ее супруг и король. И чем лучше она его узнавала, тем больше она его боялась.

Правда, ее страх, несомненно, ничто по сравнению с его ужасом. Этельред, казалось, боялся каждого. То, что он не доверял ей, Эмму не удивляло. Она была чужестранкой, и, несмотря на данные ею клятвы, он не мог быть уверенным в ее лояльности до тех пор, пока она не родит ему сына, а возможно, даже и после этого. Но Этельред боялся своих советников и своих собственных сыновей. В частности, Этельстана он воспринимал как грозного и опасного соперника. Может, в том послании, которое она сожгла, было какое-то предостережение касательно Этельстана? Ей в это трудно было поверить. У Этельстана чистые помыслы, и, несомненно, у короля есть множество врагов, которые могли бы представлять для него опасность.

Должен ли каждый правитель держаться на расстоянии от тех, кто его окружает, даже от тех, кому ему следовало бы доверять? Или, возможно, есть что-то в самом Этельреде, заставляющее его сохранять обособленное положение? Ей казалось, что существует какой-то разлом в душе этого короля, от которого исходит, подобно зловещему облаку, его подозрительность, словно ядом отравляя его сознание, а ведь общеизвестно, что, когда король нездоров, страдает все королевство.

Подобно холодному туману, в сознание Эммы непрошенными вползали рассказы о смерти брата Этельреда. Короля убили, и со дня его гибели на Англию пало проклятие, выразившееся в череде бед. Если Этельред нес на себе вину, вольно или невольно, за смерть своего предшественника и, следовательно, за те несчастья, которые нависли угрозой над государством, то сколько же у него должно быть врагов! А поскольку она была с ним связана душой и телом и ее судьба неразрывна с его судьбой, то они были и ее врагами также на всю оставшуюся жизнь.

Она закрыла лицо ладонями, и ей казалось, что страх короля все еще витает в комнате, окутывая ее подобно удушающему туману.

Все последние приготовления для переселения королевы в Эксетер были совершены. Утром предшествовавшего отъезду королевы дня придворные дамы Эммы в дикой спешке перебирали ее гардероб, споря между собой, что может понадобиться в дороге. Сидящая рядом за рабочим столом Эмма погрузилась в изучение карты, которую для нее отыскал отец Мартин, положив ладони на ее гладкую поверхность. Карта была составлена по заказу короля Альфреда более ста лет назад, чтобы отобразить королевские владения в Уэссексе. Указательным пальцем она вела линию от Винчестера в Эксетер, раздумывая о расстоянии, которое она должна будет преодолеть в следующие недели. Однако, заметив королевское поместье Корф, обозначенное близ южного побережья, где брат Этельреда, король Эдвард, нашел свою смерть, Эмма прервала продвижение по карте.

Она уставилась на красный кружок. Что в действительности произошло в ночь, когда был убит Эдвард? Никого не покарали, не была выплачена вира за жизнь короля-помазанника. А теперь шептались, что у новой гробницы Эдварда в Шафтсбери начали твориться чудеса: хромой мальчик пошел, слепая женщина прозрела. Появились рассказы о том, что святой мученик Эдвард является во снах тем, кто его знал при жизни, предупреждая, что виновные в его смерти должны понести расплату, чтобы Англия избегла нависшего над ней рока.

Епископ Винчестера накануне читал проповедь, в которой призывал всех каяться и раздавать милостыню во искупление своих грехов, какими бы незначительными они ни были. Она наблюдала за тем, как с каменным лицом король слушал голос, исходящий с кафедры. Он ни разу не моргнул, ни один мускул на его лице не сказал о том, что сердце его было тронуто. Но после он попросил ее сделать по пути остановку в Шафтсбери и помолиться у гробницы Эдварда. Он выдал ей кошель золота, чтобы она пожертвовала его монастырю от имени короля и его покойной матери, королевы Эльфрит.

Это заставило Эмму вновь задуматься, не причастен ли король к смерти своего брата. Если верить тому, что говорили в народе, именно королева Эльфрит подстроила убийство Эдварда с тем, чтобы на трон взошел ее собственный сын. Но Этельред тогда был ребенком, всего десяти или одиннадцати лет от роду. Безусловно, он не мог участвовать в этом ужасном заговоре.

И все же что-то, некий неназываемый ужас терзал короля. Она не могла забыть мучительный вопль короля, когда он стоял в ее спальне, обездвиженный какой-то враждебной силой, невидимой ей. Она не осмелилась спрашивать о ней ни тогда, ни после. Каждую ночь, когда он приходил к ней в постель, король казался даже более расстроенным, более молчаливым и более угрюмым, чем раньше. Эмма делала то, что от нее требовалось, а затем он уходил, но воспоминание об этом странном, жутком случае висело между ними подобно кинжалу с блестящим клинком, чье острие был нацелено в ее горло.

Ей не терпелось уехать из Винчестера, от короля со всеми его тайнами, от всей горечи их взаимоотношений. Скорее бы наступило завтра.

Когда вошел слуга и объявил, что лорд Этельстан желает получить аудиенцию, ее сердце исполнилось радости. Он не приехал вместе с королем из Лондона, и она отчаянно желала повидаться с ним до отъезда. «Не введи меня во искушение», — молилась она про себя, изображая на лице вежливость и протягивая ему руку.

— Добро пожаловать, милорд, — промолвила она.

Он склонился, чтобы поцеловать массивное золотое кольцо, свидетельствующее о том, что она — собственность короля, но, несмотря на приветственную улыбку на устах, его взгляд оставался суровым. Эмма тут же поняла: что-то случилось. Она указала ему на стул и обвела комнату взглядом. Эльгива, которая, стоя на коленях на полу, укладывала платья в сундук, быстро отвернулась, будто бы для того, чтобы не мешать королеве и Этельстану. Но Эмма знала, что Эльгива запоминает каждое слово, произнесенное в этих комнатах, и подозревала ее в том, что она доносит обо всем королю. Кто бы еще мог проявлять столь живой интерес ко всему, что происходит в покоях королевы?

Но она не осмелилась нарушить дворцовый этикет и отослать свою свиту, чтобы поговорить с Этельстаном наедине. Как бы сильно ей этого ни хотелось, это возбудило бы подозрения, которые ей ни к чему. Она выбросила Эльгиву из головы и сосредоточила все свое внимание на Этельстане.

Он не стал присаживаться, пальцами поглаживая карту, разложенную на столе. Кивком головы он указал на нее. Улыбка сошла с его лица.

— Вы не можете ехать в Эксетер, — сказал он резко, словно отдавая ей приказ.

Эмма смущенно на него взглянула.

— Это распоряжение короля? — спросила она.

— Нет, это совет друга. Вы должны отказаться от этой идеи, миледи. Это слишком опасное для вас путешествие, лучше даже не думать о нем.

Она ощутила сильное волнение в этих словах, видела его в глазах Этельстана, но не в состоянии была его понять.

— Благодарю вас за участие, милорд, — возразила она, — но, вне всякого сомнения, путешествие, которое я намереваюсь совершить, не таит в себе серьезной опасности. Король лично уверил меня в том, что…

— Я знаю, что говорит король, — резко оборвал он ее. — Я только что от него. Он либо слеп и не видит опасности, либо ему все равно, не знаю, что именно. Поэтому вы должны меня послушать! Миледи, датчане нанесут удар этим летом. Свен Вилобородый жаждет отомстить за резню на день святого Брайса, и с каждым часом вероятность того, что следующий прилив принесет к нашим берегам корабли-драконы, возрастает.

Сердце Эммы объял холод при упоминании дня святого Брайса. Весть о расправе Этельреда над датчанами разошлась по Европе, вызвав возмущение даже у Папы Римского. Ее брат, архиепископ Роберт, прислал королю ноту протеста, а в письме к ней вопрошал, почему она не употребила все свое влияние на Этельреда, чтобы предотвратить столь омерзительное деяние. Ее мать проявила больше осмотрительности. В ее послании, спрятанном в узком кожаном чехле Псалтыря, говорилось: «Какой же христианин станет жечь невинных женщин и детей?» Эмма не могла оправдать короля и даже не пыталась оправдать саму себя. Ей следовало бы знать о его намерениях, следовало посоветоваться с ним, образумить его. И в этом заключалось ее поражение, пятно на ее совести.

Как и все остальные в Англии, она ожидала мести со стороны короля датчан. С тех пор, как с приходом весны открылся навигационный сезон, они все ждали удара молота возмездия. До сих пор оно их не настигло, а поскольку люди не могут жить в постоянном ожидании кары, они отогнали от себя страх перед Свеном, отмахнувшись от него, как не вспоминают о зимнем плаще в знойные летние дни. Король утверждал, что своим нападением в день святого Брайса он избавил Англию от внутренней опоры Свена, и на то, чтобы подготовить свой ответный удар, ему понадобятся годы. Тем не менее Этельстан явно придерживался иной точки зрения.

— Откуда вы знаете, что Свен придет? — спросила она. — Вы получили какие-либо предсказания на этот счет?

— Нет, у меня нет доказательств!

Он в отчаянии хлопнул ладонью по столу.

— Но я чувствую это, ощущаю всем телом. Не знаю, как это объяснить. Могу лишь сказать, что знаю об этом. Свен придет.

Взглянув ему в лицо, она прочла на нем страх и тревогу. На ее затылке забегали мурашки. Глупо было уповать на то, что Англия избежит мщения Свена. У ее брата были веские причины бояться противодействия свирепому вождю викингов. Несомненно, Свен придет.

— Но даже если я поверю в вашу правоту, — возразила она, — из этого не следует, что Свен нападет на Эксетер. Несомненно, побережье близ Эксетера будет самым безопасным местом. Город хорошо защищен, а земли округа были разграблены только два года назад. У ее несчастных жителей мало что осталось.

— Свен думает не только о добыче, разве вы не понимаете? У него счеты с моим отцом. Нет возможности знать наверняка, куда придется его удар, но удар будет. Ваш брат Ричард сообщал вам хоть что-нибудь, что можно расценить как предупреждение?

Она удивленно взглянула на него.

— Нет, милорд. Он мне ничего не написал. Я получила послание только от матери, в котором она сообщает, что свадьба моей сестры с графом Блуа состоится после Иванова дня.

Нахмурив лоб, она попыталась припомнить все, что ей написала мать.

— В конце июня оба моих брата сопроводят молодоженов в герцогство Блуа, граничащее с Нормандией на юге.

Взгляд Этельстана стал жестким после этих слов.

— Значит, герцога Ричарда и архиепископа не будет на побережье несколько недель после Иванова дня, — произнес он задумчиво. — На месте Свена, если бы я хотел напасть на южные берега Англии, я сделал бы это именно тогда.

— Но зачем атаковать южное побережье? Почему не ударить по восточным графствам, обращенным к Северному морю?

Эмма опустила взгляд на карту перед собой, показывая пальцем на пустое место над Уэссексом, на котором значилось «Восточная Англия».

— Болотный край, вы хотите сказать? — Подумав, Этельстан отрицательно покачал головой. — Свен жаждет мести. Он направит свой удар на Уэссекс, миледи, поскольку Уэссекс — сердце государства Этельреда. Он нападет на наш южный берег, — сказал он и, склонившись над картой, провел пальцем по ее нижнему краю. — Здесь, возможно, неподалеку от Певенси. — Он ткнул пальцем возле королевской резиденции в Беддингеме. — Или здесь, в Эксетере. — Его палец скользнул к крепости, которая служила конечным пунктом ее путешествия. — Свен поведет свои корабли к южному берегу Дании, вдоль побережья Фрисландии и оттуда в Нормандию. Когда ветер станет попутным, он направит свои драккары через Ла-Манш. — Этельстан поднял на нее глаза. — Если ваши братья в это время будут далеко на юге своей страны, как они смогут помешать флоту Свена затаиться в северных гаванях Нормандии?

Эмма задумалась над его словами, пытаясь точно припомнить, что ей писала мать в своем последнем письме. Может ли быть так, что сообщение о свадьбе Матильды и решении брата посетить Блуа было скрытым предупреждением? Вдруг ее осенила леденящая душу мысль. Не является ли намерение ее братьев ехать в Блуа умышленным, чтобы потом утверждать, будто они не ведали о действиях Свена? Чтобы закрыть глаза на то, что пираты воспользуются нормандскими гаванями? Безусловно, решение Ричарда сопровождать пару в поездке на юг не содержало в себе ничего иного, кроме желания укрепить союз, к которому он давно стремился. К тому же Ричард знал, что она будет в Эксетере. Она писала ему, что отправится в свои личные землевладения, зная, что он одобрит ее решение взять на себя ответственность за свою собственность.

Нет. Этельстан, должно быть, ошибся насчет места, куда будет направлен удар Свена. Он гадает, как те священники, которые предсказывали конец света в последние годы предыдущего тысячелетия. Они предрекали, что море вскипит, земля начнет трескаться, а горы рухнут. Однако ничего подобного не произошло. Жизнь текла так, как и прежде.

— Вы не можете знать этого наверняка, милорд, — сказала она негромко. — Это не более, чем предположение. Что же мы должны делать — спрятаться за стенами городов на следующие два месяца в страхе перед датчанами?

— Нет, миледи, — ответил он ей. — Но если вы видите на горизонте тучи и вспышки молнии, вы не станете взбираться на самое высокое дерево, которое окажется поблизости, чтобы наблюдать за приближающейся бурей! Вы не должны ехать в Эксетер или любой другой город, доступный для атаки датской армии!

Она вздохнула, негодуя на его настырность.

— Я уже сделала все приготовления, милорд, и я поеду в Эксетер. Мои обязанности требуют от меня этого. — Эмма улыбнулась, стремясь разрядить тяжелую атмосферу. — Если вам от этого станет легче, я пообещаю вам не влезать на деревья во время грозы.

Этельстан метнул на нее сердитый взгляд.

— А что, если я прав, миледи, а вы ошибаетесь?

— Как только замечу драккар, я вскочу на лошадь и брошусь наутек. Это вас устроит?

— А если корабли придут ночью, что тогда?

— Несомненно, будут дозоры. Элдормен Эльфрик об этом позаботится.

Неожиданно Этельстан оттолкнулся от стола в бессильном волнении. Но что она могла поделать? Она не могла уступить его мольбе после того, как король приказал ей ехать. И, Бог свидетель, она нестерпимо желала уехать отсюда, как бы велик ни был риск.

Он снова положил ладони на стол, разделяющий их, и склонился так, что его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом.

— Если вы должны ехать в Эксетер, тогда я буду просить короля, чтобы он послал меня с вами. — Понизив голос до шепота, Этельстан продолжил: — Я никому не доверю вашу жизнь. Вы меня понимаете?

Она его прекрасно поняла. Она также достаточно хорошо понимала свое собственное сердце, чтобы знать: если они окажутся вдвоем, вдали от глаз и ушей двора, Этельстан будет представлять для нее опасность значительно большую, чем Свен Вилобородый.

— Благодарю вас, милорд, — сказала она мягко, — но я запрещаю вам это делать. Пообещайте мне, что не нарушите мой запрет.

Голос Эммы дрогнул, ей очень хотелось дотронуться до него, положить на его ладонь свою руку, чтобы смягчить свои слова. Но она не могла.

— Ваш отец — человек подозрительный, милорд. Он кругом видит врагов. Он и так уже не доверяет мне. Кто знает, какой злой умысел он может узреть в вашей просьбе? — Она выпрямилась. — Благодарю вас, милорд Этельстан, что сообщили мне о своих опасениях, — сказала она громко. — Можете не сомневаться, я обдумаю их должным образом.

Эмма взглянула на него с ободряющей улыбкой, глазами моля его уйти.

После секундного замешательства он поклонился и удалился из комнаты. Она смотрела ему вослед, ожидая, когда успокоится сердцебиение. В комнате снова зашумели голоса, и она была рада этому негромкому гомону, подобному шуму омывающего берег прибоя. Она дрожала, будто шла вдоль жуткого обрыва, остро осознавая, что один неверный шаг отправит ее в бездну.

Она заметила, что Эльгива устремила на нее взгляд, полный любопытства. Что она слышала? О чем догадывалась? Вздохнув, Эмма снова обратилась к карте, но в ту же минуту появилась ее служанка, что-то сжимавшая в руках.

— Лорд Этельстан велел мне передать это вам, — сказала девушка. — Он сказал, что вы должны заботиться о его остроте и всегда держать при себе.

Это был вложенный в ножны скрамасакс^[14] с рукоятью, сделанной из гладкой выбеленной кости. Взяв его в руки, Эмма выдвинула лезвие из ножен. В отличие от изящного ножа, которым она пользовалась за столом, этот клинок был настоящим оружием, хоть и лишенный украшений, но все равно прекрасный в своей грубой простоте. Широкое тяжелое лезвие, заточенное с одной стороны, сходилось к смертоносному острию. На ножнах не было петли, чтобы привесить его к ремню, и Эмма поняла, что это оружие нужно прятать где-то на себе — засовывать в гетры или вкладывать в голенище сапога.

Она была уверена, что ей он не понадобится. Но она сделает то, о чем ее просил Этельстан, хотя бы только для того, чтобы всегда носить с собой то, что принадлежало ему. «По крайней мере, — невесело подумала она, — никто не сочтет его любовным талисманом».