Костер на снегу

Глава 16

Следующее утро выдалось сумрачным и унылым, сквозь свинцовые тучи лишь изредка проглядывало серое небо. Поднялся ветер и принес с собой ледяной холод. На высоте девяти с лишним тысяч футов тучи ползли брюхом по каменистой почве, цеплялись за скалы.

Непогода быстро набирала силу. Уже в полдень на исхлестанную ветром долину обрушился холодный дождь. Горы скрылись за тучами, тьма сгустилась, рассеиваемая лишь вспышками молний. От грома сотрясались даже солидные постройки на ранчо Клауд-Уэст.

Переменчивая натура Натали легко поддавалась влиянию погоды. В этот день настроение у нее было под стать ревущей буре, мысли непрестанно возвращались к Кейну Ковингтону. Само это имя засело в голове как заноза.

Натали был противен откровенный цинизм южанина, его снисходительные манеры, его заносчивость. Он настроился изводить ее, и, надо сказать, ему это прекрасно удавалось. Вспоминая его оскорбительные замечания, Натали вскипала от гнева и мерила шагами гостиную, проклиная тот день, когда Кейн Ковингтон встретился на ее пути.

Но хуже всего было то, что ярость незаметно переходила в желание и Натали ловила себя на горячих, непристойных мыслях. Ей вспоминался бал во время Дня Эльдорадо и вальс, который она танцевала с Кейном. Невольно думалось, что светские матроны, когда-то косо смотревшие на этот танец, были абсолютно правы. Он чересчур сближал, он маскировал вольности под танцевальные па и для многих женщин стал решающим шагом к падению. Даже сейчас ей легко было вообразить себе жар мужского тела, силу объятий (не менее греховных оттого, что они дозволены), вообразить даже то, чего не было: вкрадчивый голос над ухом, шепчущий: “Я хочу тебя, хочу тебя… и ты тоже меня хочешь!..” — легкие прикосновения губ, от которых мурашки бегут по коже и закипает кровь.

Неожиданный страх заставил сердце Натали болезненно сжаться.

Кейн сказал, что хочет обследовать свою часть горы. Гранитный дворец под угрозой! Золото под угрозой!

Расхаживая мимо окон, за которыми бушевала буря, Натали ощущала все большую уверенность в том, что ей самой, ни доверенному ей кладу никогда уже не быть в безопасности. Наконец, измученная тревогой, она заставила себя вернуться к яростному, всепоглощающему гневу — наиболее сильному чувству в широком спектре ее эмоций по отношению к Кейну Ковингтону. Гнев пожирал и сжигал Натали, ей казалось, что она начинает сживаться с ним, как с неизлечимой болезнью.

Промозглым мрачным вечером она все еще вышагивала на подгибающихся от усталости ногах, когда на ранчо появился Тахома. Старый шаман был не из тех, кого можно испугать плохой погодой. Он спустился в Клауд-Уэст с обложенных тучами гор, насквозь промокший, но нисколько этим не удрученный.

— Что-то случилось. Костер На Снегу, — сказал он без предисловий. — Расскажи, что тебя гнетет!

Натали не удивилась. Старый индеец всегда очень чутко угадывал ее настроение, как если бы они жили, думали и чувствовали в едином ритме. Задав свой вопрос, он замолчал, терпеливо ожидая ответа. Узловатые пальцы играли лапой барса.

Разумеется, рассказать все было просто невозможно, а едва начав, уже нельзя было бы остановиться, поэтому Натали заверила старика, что случившееся — ее личная проблема и что ему совершенно не о чем беспокоиться. В эти заверения она вложила весь свой артистический талант, так жестоко высмеянный Кейном, а затем перевела разговор на погоду.

Тахома нахмурился, тряхнул седыми патлами и мрачно провозгласил, что духи зимы вырвались на свободу из своего снежного заточения. Рано или поздно они снова будут туда изгнаны, но до той поры многое успеет случиться — и хорошее, и плохое.

Шаман оставался на ранчо до темноты, потом попрощался и исчез, словно растаял во мраке, еще более густом из-за снега с дождем. Натали снова осталась одна, перебирая в памяти некоторые моменты его визита.

Пока она рассказывала о Дне Эльдорадо, старик кивал и улыбался, однако улыбка исчезла, стоило только ей упомянуть, что к ужину она ждет Эшлина. Натали попыталась исправить дело, пригласив Тахому разделить с ними трапезу, но уродливое лицо окаменело, черные глаза утратили всякое выражение и в ответе прозвучало категорическое “нет”.

Старый шаман не выносил лорда Блэкмора и даже не пытался этого скрывать. Когда эти двое впервые встретились — Натали попыталась подружить двух близких ей людей, — между ними сразу словно разверзлась пропасть, заполненная таким холодом, что Натали просто физически ощущала его. Антипатия была взаимной, хотя Эшлин это всячески отрицал. Тахома же почему-то несколько раз спрашивал у нее, есть ли у графа брат. Когда Натали поинтересовалась об этом у Эшлина, тот заключил ее в объятия, нежно поцеловал и ответил: “Конечно, нет! Я единственный представитель рода!”

Натали долго стояла у окна в глубокой задумчивости. Ее огорчала откровенная неприязнь старого шамана к Эшлину, особенно потому, что, как правило, он был снисходителен к человеческим слабостям. Тахома хорошо разбирался в людях, и то, что он чуждался графа, наводило на мысль, что он усмотрел в Эшлине Блэкморе нечто отвратительное, что укрылось от самой Натали. При упоминании этого имени он уходил в себя и отказывался поддерживать разговор.

А вот Кейн ему бы понравился!

Мысль эта явилась незваной, словно подсказанная кем-то со стороны, и по спине у Натали прошел холодок. Если ее подсказал Тахома, подумала она, значит, не такой уж он знаток человеческой натуры! Ведь Кейн Ковингтон — настоящее исчадие ада!

А примерно в миле от того места, где Натали стояла у окна, вглядываясь во тьму, через дождь и снег “исчадие ада” неслось на своем верном жеребце. Низко надвинув шляпу, а ворот подняв как можно выше, Кейн то и дело понукал Дьявола. После изнурительного дня на Промонтори-Пойнт он возвращался в Клаудкасл.

Потребность видеть Натали Валланс, держать ее в объятиях постепенно становилась для него чем-то вроде наваждения, и в этот день Кейн вознамерился дать выход вожделению у девочек Молли Мэдисон. Это был бордель с самой солидной репутацией в городке, с самыми привлекательными, воспитанными, жизнерадостными и здоровыми проститутками — именно то, что ему и требовалось.

Кейн уже подъезжал к Клаудкаслу, когда резко похолодало. Дождинки, замерзая на лету, достигали земли колючими ледяными иглами. Щеки жгло от их уколов, руки коченели даже в перчатках. У красивого трехэтажного здания Кейн торопливо спешился, предоставил Дьявола заботам слуги и направился к ярко освещенному порталу.

На стук молоточка появилась сама мадам. При виде Кейна дежурная улыбка на ее лице потеплела. Такого рода клиент был куда предпочтительнее старателей, неряшливых и грубых даже тогда, когда у них водились деньги.

— Мистер Ковингтон, не так ли? Входите же, на улице такой холод!

Другой слуга принял у Кейна верхнюю одежду и повесил ее, предварительно хорошенько встряхнув.

— Ах, сэр, — сказала мадам, игриво постучав по груди гостя сложенным веером, — девочки только и говорят о том, когда же вы наконец уделите им внимание! Воображаю, как они обрадуются!

Она поманила Кейна за собой в неярко освещенное помещение с пышной отделкой и тяжелыми пурпурными драпировками. В углу тапер наигрывал на пианино приятную мелодию, в которую самым естественным образом вплетались женский смех, перезвон бокалов, дразнящий шепот.

Здесь клиенты настраивались на то, ради чего пришли, но Кейну не требовался дополнительный настрой. Он обежал комнату взглядом и остановил его на брюнетке, столь же жгучей, как и он сам, но с глазами цвета подогретого шерри.

— Мистер Ковингтон, у вас отличный вкус! — просияла Молли Мэдисон. — Катрина — моя лучшая девочка, самого высокого класса. Именно потому она так дорога… — Мадам заглянула Кейну в лицо, нашла его бесстрастным и осторожно продолжала: — Катрина берет только одного клиента, поэтому, если хотите, можете остаться с ней на всю ночь.

Это означало не почасовую, а суточную оплату, но Кейн и глазом не моргнул.

— Я так и сделаю.

Когда он приблизился, Катрина поднялась. На губах ее играла улыбка. Кейн обнял ее затянутый корсетом стан и повлек к лестнице, ведущей в номера.

Мадам была права: бордель гудел от пересудов о том, когда же южанин явится туда и с кем в первый раз поднимется наверх, поэтому Катрина, гордая его выбором, готовилась явить все свое искусство. Когда Кейн, чистый и совершенно голый, вышел из примыкавшей к комнате ванной, она с непрофессиональным волнением оглядела его смуглое тело. В такую удачу ей с трудом верилось.

Кейн осмотрелся. Комната освещалась только пламенем камина и свечой на столе. Большую часть ее занимала кровать под пурпурным пологом с золотистой бахромой. На полу у изголовья в ведерке со льдом охлаждалось шампанское, рядом ждали своего часа два высоких бокала. Все это вместе взятое нашло отклик в усталом теле. Снаружи завывала непогода, а здесь было тепло и уютно, и в постели ожидала красивая и податливая женщина.

Катрина успела сбросить одежду и полулежала среди мягких подушек под покрывалом цвета ее глаз, которое лишь подчеркивало чувственность позы и соблазнительные изгибы тела. Она вынула из прически шпильки, и волосы свободно рассыпались по ее смуглым плечам. Грудь девушки была полуоткрыта, одна нога красиво лежала поверх покрывала, взгляд обещал все радости рая.

Большего невозможно было и желать.

Уронив полотенце на ковер, Кейн приблизился, присел на край постели и провел кончиками пальцев по краю покрывала, под которым вздымались округлости грудей.

— Что скажешь, Катрина? Готова ты радовать меня всю ночь напролет?

— Готова ли я? — Она глубоко вздохнула, так что покрывало сдвинулось, открыв соски. — Да я просто умираю от нетерпения!

— Правда?

Кейн захватил двумя пальцами край покрывала, потянул на себя и не отпускал до тех пор, пока оно целиком не соскользнуло на пол. С минуту он стоял, отдавая молчаливую дань восхищения своей избраннице на одну ночь, а когда Катрина просияла от удовольствия, наклонился к ней.

* * *

Получасом позже Кейн застегивал брюки, а красивая, дорогая проститутка с упреком смотрела на него со смятых простыней.

— Ты же хотел, чтобы я радовала тебя всю ночь напролет!

— Ты уже меня порадовала, милая.

— Но ведь мы только начали! — Она с досадой стукнула кулачком по подушке. — Я могу насытить тебя так, что…

— Я уже сыт.

И Кейн покинул комнату, галантно раскланявшись, а вскоре уже снова был раздет и лежал на других простынях, холодных и чуть сыроватых — в пансионе Мардж Бейкер. Тяжелый вздох вырвался из его груди. Физически он насытился, это верно. Опытная Катрина достаточно долго держала его в напряжении, чтобы потом он ощутил сокрушительную разрядку и облегчение сродни полнейшему опустошению. Да и к самому акту у Кейна не было никаких претензий.

Однако чисто психологически он был столь же голоден, как и до визита в бордель. В темноте маленькой комнаты перед ним плыло и таяло прекрасное лицо Натали Валланс, порой почти реальное, порой размытое, как греза. Руки дрожали от потребности сжать ее в объятиях, в паху ощущались спазмы болезненного, мучительного желания. Комкая подушку, Кейн проклинал себя за то, что какая-то часть его не желала слушать доводов рассудка и жаждала того единственного, что могло утолить ее потребность. Он ворочался с боку на бок, прижимался животом к матрацу, терся об него, пытаясь заглушить вожделение, и ненавидел себя за то, что не способен с ним совладать.

В надежде заглушить желание ревностью, Кейн рисовал себе Натали обнаженной в объятиях Эшлина Блэкмора, и мало-помалу это сработало. Тело его наконец успокоилось.

Но тяготение не ушло.