Глава 33

Кейн отбросил полотенце и медленно повернул голову к постели. Он все еще был разгневан нелепым поведением Натали, но злость уже отчасти сменилась возбуждением. Он стоял неподвижно, предоставляя виновнице всей этой суматохи видеть, как твердеет его мужская плоть. Ей стоит на это посмотреть, думал он, потому что на этот раз она заслужила наказание — любое, какое ему вздумается выбрать.

Он отдал столько сил, чтобы спасти Натали жизнь, а она поступила как последняя идиотка. Она перепугала его. Когда, пробудившись от глубокого сна, не нашел ее в доме, он чуть не умер от страха. Те несколько минут, пока они не столкнулись посреди бурана, он успел нарисовать себе сотню леденящих кровь картин: холодный труп Натали в чащобе, Натали со сломанной шеей у подножия обрыва, Натали в смертельных объятиях лавины, под тоннами снега. Едва дыша, в ледяном поту, забыв одеться, он бросился на поиски. Он молился, чтобы не опоздать, и снова чуть не умер, уже от облегчения, когда обнаружил беглянку.

И вот она лежит в постели как ни в чем не бывало, безмозглое неблагодарное создание, и можно поклясться, что в ней нет и крупицы раскаяния. Да что там раскаяние! Зная Натали Валланс, можно биться об заклад, что она горда собой. Доказала, что способна на побег. Как удобно, когда под рукой болван, всегда готовый уберечь ее глупую шею!

Что ж, и самый большой болван не будет бесконечно надрываться задаром. Пора потребовать небольшое вознаграждение за труды. Пусть сопротивляется, если ей угодно и если хватит сил.

В конце концов, он ждал достаточно долго. Разве он не желал ее все это время, с того самого дня, когда она впервые выпала ему в объятия из изрешеченного пулями дилижанса, под жгучее солнце мексиканских равнин? И что это за желание! Примитивная, животная страсть сродни пламени, что сейчас обжигает спину. Страсть, от которой хочется наброситься и подмять под себя — неистово, беспощадно, не обращая внимания на мольбы и увещевания… а потом покоить в объятиях, лелеять и нежить, и покрывать легчайшими поцелуями благодарности за свершившееся чудо… обожать, боготворить, защищать…

Кейн опомнился и тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли. Вот это уже ни к чему! Огненноволосая распутница не заслуживает обожания, с ней можно только совокупляться, потому что это как раз то, чего она жаждет. Для того она и рождена на свет: пробуждать низменные страсти — и утолять их, обрекая несчастных на постыдное рабство. Пропади пропадом она и подобные ей! Он не из тех, кто будет таскаться следом, вымаливая крошки! Никакая страсть не заставит его опуститься до унижения. Это была бы ее полная и окончательная победа, свидетельство его слабости и ее могущества.

Это был бы позор. Пойти на все ради того, чтобы побывать там, где бывали другие, где кто только не бывал! Если представить себе, сколько мужчин целовало эти губы, груди и все остальное, становится тошно. Бог, должно быть, любит пошутить, если может дать ангельское обличье обыкновенной самке.

Кейн отвернулся, прошагал к дивану и рухнул на него, натянув покрывало на голову. Зажатая между сиденьем и животом, его плоть вздрагивала от спазмов желания. Это были мучительные минуты, и Кейн не догадывался, что совсем рядом Натали мучается не меньше, чем он.

Пока он стоял, очерченный светом пламени, так похожий на языческого бога, она не могла оторвать от него завороженного взгляда. По мере того как проходили минуты, в ней нарастало сладкое томление, напряжение, которое требовало разрядки. Между ног было так жарко, что, сама не замечая того, она инстинктивно их развела. Она была полна ожидания и тяготения. Кожа стала такой чувствительной, что гладкий лен простыни казался грубым.

Она была готова к близости, как и Кейн.

Но вот он отошел и лег, словно его столь очевидное возбуждение ничего не значило. Натали не могла поверить своим глазам. Она приподнялась, собираясь окликнуть Кейна, позвать его, но так и не вымолвила ни слова. Он не двигался, словно окаменел. Ничего не происходило. Наконец и она опустилась на подушку, борясь со слезами, и долго лежала в тисках неудовлетворенной потребности.

Время тянулось и тянулось. Мало-помалу страсть отхлынула, оставив только опустошение и ноющую боль во всех мышцах. Кейн спал, об этом говорило его ровное и глубокое дыхание. Теперь, когда безумие отступило, Натали была даже рада, что он не лег с ней в постель. Теперь она больше знала о нем. Он оказался сильнее, чем она думала. Он желал ее, но не поддался желанию, хотя и мог бы.

Все к лучшему.

Она никогда не поймет до конца этого странного человека. Но уважать его она будет.

* * *

Ее разбудил яркий свет. Натали села в постели, прикрываясь одеялом.

Все шторы были раздвинуты, и комнату освещало солнце. Буран закончился, побесновавшись пять дней. Небо расчистилось, это можно было видеть за окнами, что выходили на юг. За остальными виднелись деревья в тяжелых снежных шапках.

Оглядевшись, Натали увидела в ногах постели брюки, фланелевую рубашку, теплые носки и нижнее белье — полный комплект мужской одежды. Взгляд невольно обратился к дивану. Там было пусто. Еще раз оглядев комнату, теперь уже в поисках Кейна, Натали обнаружила его на кухне. Кейн был полностью одет и наливал из кофейника кофе. Он молча принес чашку к постели.

— Спасибо… — пролепетала Натали и засуетилась, стараясь принять чашку и удержать на груди одеяло.

— Пожалуйста.

Голос был ровным, без следа эмоций, лицо хранило бесстрастный вид, глаза упорно смотрели вниз. Казалось, Кейн внимательно изучает парок, поднимающийся от кофе. Когда чашка перекочевала к Натали, он неохотно поднял глаза.

— У меня накопилась уйма дел. Начну с лошадей. Если ты все еще настроена на отъезд, я отвезу тебя самое позднее через пару дней.

— Хорошо, Кейн.

Ничего больше не сказав, он пошел к двери. Потягивая кофе, Натали украдкой следила за тем, как он одевается. Сняв с колышка черный стетсон, он повертел его в руках и сказал:

— За стеллажом приготовлена ванна. Вода как раз остыла до нужной температуры. Можешь не торопиться — я вернусь не раньше полудня. Надень то, что на постели. Все чистое. Рукава и штанины завернешь.

— Хорошо, Кейн. — Натали помялась и решилась: — Насчет вчерашнего… понимаешь, я… мне очень жаль!

— Мне тоже, — ответил Кейн.

Натали поняла, что речь идет не только о ее попытке к бегству. Она залилась краской, вспомнив, как бесцеремонно его разглядывала и как реагировала на его наготу и возбуждение.

Кейн вышел. Что ж, подумала Натали, раз он не желает обсуждать вчерашнее, лучше выбросить все из головы. Есть проблемы поважнее ее животной страсти к Кейну Ковингтону. К примеру, Эшлин, бывший жених. В его глазах они все еще обручены. Или дневник. Пора подумать, как объяснить все Тахоме. Да и вообще нужно докопаться до сути всех этих странностей. К тому времени как Эшлин вернется из Денвера, она уже будет в Клауд-Уэсте. Он, конечно, не замедлит явиться с визитом, и она поставит его перед парой компрометирующих фактов.

Натали допила кофе, с удовольствием приняла ванну и обрядилась в брюки Кейна. Они, конечно, были ей длинны, что не помешало им оказаться почти столь же облегающими, как и ее собственные кожаные штаны. Самой тяжкой задачей оказалось продеть раненую руку в рукав рубашки. Добившись этого, застегнувшись и разгладив мягкую фланель на груди и плечах, Натали удовлетворенно вздохнула. Рубашка доходила чуть ли не до колен, и общий вид был довольно нелепый, зато наряд был очень подходящим для погоды. Осталось привести в порядок волосы.

Гребень Кейна обнаружился на верхней полке этажерки. Там же были расставлены другие предметы туалета: бритвенный прибор, одеколон, зубочистки. Были там мелкие деньги и несколько сложенных пополам банкнот, кучка табачных брикетов, от которой исходил едкий запах, серные спички, стопка бумаги в четверть листа, запонки с ониксом, золотые часы на цепочке, перочинный ножик с перламутровой рукояткой и тому подобное.

Это были личные вещи, по ним можно было составить портрет того, кому они принадлежат. Натали с интересом перебирала их: открыла и захлопнула крышку часов, пропустила между пальцами гладкую золотую цепочку, провела рукой по шелковистому на ощупь перламутру рукоятки ножика. Внимание Натали привлек шейный платок. Под ним как будто что-то лежало, и из чистого любопытства она решила посмотреть, что это. Глаза ее расширились, брови взлетели вверх.

Наконечник стрелы! Золотой наконечник! Откуда? Ну конечно, из Гранитного дворца! Там таких множество. Значит, Кейн знает про золото!

Натали схватила заостренный самородок и сжала так, что уколола пальцы.

Что же делать? Нельзя, чтобы Кейн продолжал выносить золото из дворца. Ни один белый не смеет остаться в живых, даже если он только взглядом коснулся священного золота. Если его застигнут, то убьют на месте. Надо его предупредить! Да-да, она это сделает, как только он вернется в дом. А если он просто отмахнется от предостережения? Надо убедить его, что золото должно оставаться в неприкосновенности.

С тяжелым вздохом Натали вернула наконечник на место и прикрыла платком. Расчесывая волосы, она мысленно репетировала разговор с Кейном, рассеянно скользя взглядом по корешкам книг. Ей попались “Большие надежды” Диккенса, “Рубайят” Омара Хайяма в переводе Фитцджеральда, “Отверженные” Гюго, двухтомник пьес Шекспира, Марк Твен и даже Толстой. Для лесного отшельника Кейн Ковингтон имел довольно богатую библиотеку.

Взгляд Натали упал на черный кожаный переплет без названия. Отложив гребень, она достала книгу. Как она и думала, это была Библия. В инстинктивной попытке найти утешение Натали полистала священную книгу в поисках абзацев, знакомых еще с детских лет.

Двадцать третий псалом…

Но прочесть не удалось. Как раз здесь между толстыми страницами лежал выцветший, захватанный дагерротип. С портрета улыбалось поистине ангельское лицо. Каскад черных как смоль локонов красиво обрамлял его совершенный овал.

Из больших ясных глаз смотрела, казалось, сама невинность. Точеная шея, плечи и грудь, подчеркнутые открытым вечерним платьем, довершали образ юной красавицы. В углу виднелась надпись: “Обожаемому Кейну с клятвой в вечной любви! Сюзанна”.

Натали перечитала надпись не менее дюжины раз, и столько же раз заглянула в лицо, дышавшее юной прелестью.

— Так вот ты какая, Сюзанна Гамильтон… — произнесла она вслух. — Насколько красива, настолько и глупа. Что может быть хуже, чем понять свою ошибку, когда ничего уже не исправишь; Увидишь, тебе это суждено… а может быть, и мне…

Раздраженная невинным взглядом черных глаз, Натали резко захлопнула Библию, намереваясь вернуть ее на полку, но от хлопка оттуда выпала другая драгоценная реликвия — локон. Он должен был быть черным, и, чтобы убедиться в этом, Натали подошла к окну. Но, приглядевшись, она увидела, что держит в руке прядь собственных рыжих волос.

С губ сорвался возглас удивления. Ее локон! Почему он лежит в Библии Кейна? И как там оказался? Когда он мог быть отрезан?

И вдруг с поразительной ясностью Натали вспомнила день в “Испанской вдове”, шальную пулю, срезавшую клок ее волос, и то, как он лежал на земляном полу, пламенея в солнечном луче. Локон, которого она лишилась по вине кровожадного индейца. Это был день, когда она встретила Кейна Ковингтона в образе бородатого преступника.

Когда передряга, в которую они попали, закончилась, она забыла о срезанных пулей волосах и не вспоминала до сегодняшнего дня. А Кейн не забыл. Каким-то образом он ухитрился прихватить локон с собой. Зачем? Чего ради?

Натали еще размышляла, а сердце, этот чуткий кусочек живой плоти, уже забилось чаще. В нем зародилась надежда.

Кейн хранил локон, потому что та жаркая бесстыдная ночь в “Испанской вдове” что-то для него значила, потому что она, Натали, ему небезразлична!

Откровения этого утра были столь важны, что она едва могла дождаться возвращения Кейна. Она попробовала скоротать время за чтением, но то и дело обращала взгляд к двери, теряя нужную строчку. В конце концов она отложила книгу, снова занялась волосами и водила по ним гребнем до тех пор, пока они не распушились и не вспыхнули, как расплавленное золото.

Когда ожидание стало уже совсем нестерпимым, снаружи послышался хруст шагов по мерзлой земле. Шаги быстро приближались. Пока Кейн отряхивал снег с сапог на низком заднем крылечке, Натали похлопала себя по щекам и покусала губы, чтобы не выглядеть слишком бледной, отбросила волосы за спину, кокетливо оставив одну прядь покоиться на груди, и приготовила приветливую улыбку.

Войдя, Кейн с порога нашел взглядом свою подопечную. Она была дивно хороша, сидя спиной к окну, так что волосы горели и переливались на солнце, как огненная грива. На щеках снова появился румянец, зеленые глаза светились теплом. Она улыбалась, приоткрыв яркие влажные губы. Даже в своей мешковатой одежде она казалась очень женственной.

Никогда еще Натали не выглядела столь милой и кроткой, и как раз это раздражало его больше всего.

Кейн намеренно провел первую половину дня вне дома. Вдали от этой женщины было легче напоминать себе, что это опытная, видавшая виды притворщица. Но вот она сидит с этим своим простодушным видом — воплощение кротости и благовоспитанности — и улыбается так, словно только что отложила куклу.

— Могла бы приготовить обед! — процедил Кейн, стянул стетсон и сердито бросил на стол.

— Сейчас приготовлю.

Улыбка Натали слегка померкла, но она с подозрительной готовностью вскочила с дивана. Кейн отмахнулся.

— Поздно, — буркнул он раздеваясь. — Теперь я и сам могу этим заняться.

Когда немного позже они уселись за стол, Натали сделала несколько попыток завязать разговор, но Кейн отвечал односложно и холодно, и она отступилась. В комнате повисла тишина. Как два малознакомых и не слишком приятных друг другу человека, они ели, не поднимая глаз. Кейн был настолько угрюм, что это нервировало Натали. Ей хотелось положить этому конец, но она не могла придумать, как это сделать: дать пощечину? Подойти и поцеловать, чтобы он вскочил и встряхнул ее как следует? Пусть будет все, что угодно, только бы не сидел напротив как посторонний. Но Натали не решилась на столь радикальный шаг. Последующие два дня прошли в той же обстановке. Напряжение нарастало, и когда Кейн объявил, что она может вернуться домой, у Натали вырвалось:

— Слава Богу!

Загрузка...