Леди-Солнце

Глава 14 БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА ПРИ НЕВИЛЛ-КРОССЕ

Филиппа узнала подробности о победе при Креси из сообщений самого Эдуарда, который с гордостью писал о выдающейся храбрости сына и что, невзирая на его молодость, многие воины готовы уже сейчас считать юношу военачальником. Не утаил король и самого страшного — поведал об опасности, которой тот подвергся в бою. Читая эти строки, Филиппа содрогнулась от ужаса.

— О Боже, — молила она, — сделай так, чтобы война окончилась на этом! Пусть все они вернутся домой!..

Но она чувствовала, понимала — это далеко не конец, а только лишь начало новой, большой и кровопролитной войны и что еще не один раз дорогие ей люди будут лицом к лицу встречаться со смертью, которой не страшатся, но которая тем не менее может настичь их в любой момент. Конечно, она станет молить Господа, чтобы сохранил им жизнь, но всегда ли Он ответит на ее молитвы? И как же ей, жене и матери, перенести все страхи и тяготы?.. И эту страшную неизвестность?..

Ей не слишком долго пришлось вволю отдаваться горьким мыслям о том, что произошло и происходит сейчас во Франции, потому что события, разворачивающиеся в Англии, потребовали к себе ее внимания.

Началось с того, что к ней во дворец прибыл молодой граф Кент, весьма взволнованный и возбужденный.

Новости, которые он сообщил, были в самом деле тревожными.

— Шотландцы во главе с королем Давидом, — сказал он, — перешли границу и повели наступление в глубь страны!

— Значит, еще одна война! — воскликнула Филиппа. — Что же нам делать?

Она была временным правителем королевства при малолетнем сыне Лайонеле, а граф Кент — ее соправителем, поэтому решение принимать им обоим.

— Что же делать? — повторила она.

— Во всяком случае, не терять времени, — отвечал Кент. — Французский король после поражения при Креси наверняка обратит внимание и надежды на Шотландию и попытается атаковать нас ее руками. Тем более что король Давид пляшет под его дудку… Думаю, необходимо немедленно отправить столько солдат, сколько наберем, на север. Я возглавлю войско и буду сообщать вам, как идут дела.

— Не нужно мне ничего сообщать, — сказала Филиппа. — Я поеду с вами.

Граф Кент воззрился на нее в удивлении, но она продолжила:

— Когда король отправлялся в Шотландию, я бывала рядом с ним. Я знаю, что такое война, и ненавижу ее всей душой, но не боюсь… Увы, короля сейчас нет с нами, и, значит, я должна занять его место. Хотя бы быть вместе с его солдатами, с моими солдатами. О нет, я не питаю надежд, что смогу так же вдохновлять людей на бой, как он, но хочу думать, им не будет неприятно видеть меня рядом…

Граф Кент не мог не согласиться.

Когда король Давид услышал, что родственница его жены, королева Филиппа, собралась на войну, веселью его не было предела.

— Ох и забавно будет! — во всеуслышание потешался он. — Вот повеселимся! Приятно встретить эту вечно беременную леди на поле боя. — Потом он сделался серьезным. — Победить армию, во главе которой женщина, не стоит труда, — говорил он. — Ничто меня не остановит на моем пути к югу, пока я не упрусь в ворота Вестминстера!

Он предвкушал скорую и легкую победу. Считал, что наступил час расплаты за все, что причинил ему брат жены, король Эдуард: за то, что поддержал его врага — Бейлиола, за вынужденное долгое изгнание, за все унижения… За нелюбимую жену, наконец…

Интересно, что скажет Эдуард, когда шотландские войска войдут в Лондон? Хорошенькую новость узнает он, воюя во Франции за королевский трон! Не только французскую корону не получит, но и английскую потеряет!..

Король Давид был полон самых радужных мстительных надежд и с еще большим рвением отдавался любовным утехам с наперсницами, которые сопровождали его в походе.

А жена Джоанна, как и все эти годы, жила в тисках страхов и колебаний. Противоречивость чувств угнетала ее. Она по-прежнему любила брата, короля Англии, но не могла не видеть, как много плохого сделал тот для ее новой страны, для народа, который она успела полюбить. Эта двойственность была болезненней всего. Куда меньше трогали взаимоотношения с мужем: она не полюбила его с самого начала, и любовь к нему так и не пришла. Ее мало волновали его измены, которые он не только не скрывал, но явно бравировал ими, полагая, что таким образом мстит ее брату Эдуарду. Куда больше беспокоила ее война с Англией и этот затеянный Давидом поход на Лондон.

— Может быть, — говорил он ей, посмеиваясь, — я возьму и тебя с собой в ваш Лондон. Ты ведь давно там не была, не так ли? Вспомнишь детство, дорогого братца и мать, убившую твоего отца.

— Сначала тебе придется выиграть не одну битву, — отвечала она, стараясь сохранять хладнокровие, что ей, к счастью, удавалось.

— О, конечно! Воображаешь, даже надеешься, что кто-то остановит меня. Так вот что я скажу тебе: твой благородный брат увяз по уши во Франции, чей король мой друг. Всегда был другом. Еще когда мы так прекрасно жили в его замке Гейяр. Помнишь?

Она молча отвернулась от него и направилась к выходу. Он заорал ей вслед:

— Это конец твоему Эдуарду! И окончательное поражение Англии! Навсегда! Даже мой отец не сумел сделать того, что вскоре сделаю я! Час пробил, слышишь?.. Час пробил!

— Не будь так самоуверен, Давид, — бросила она через плечо и вышла.

— Проклятая англичанка! — пробормотал он.

Король Давид собрал трехтысячный отряд кавалерии и около тридцати тысяч пеших воинов, большинство из которых никогда не воевали. В распоряжении пехоты было некоторое количество крепких низкорослых лошадок, но всадниками этих людей нельзя было назвать.

Уильям Дуглас, один из его военачальников, предупредил Давида, что откладывать поход нельзя, коли он вообще задуман: лето на исходе, и, если дело затянется и наступит зима, воевать будет трудней.

— Обещаю тебе, Дуглас, — отвечал король, — наш поход не будет долгим. Еще до зимы я окажусь в Лондоне.

Тот покачал головой.

— Вы не ожидаете никакого сопротивления, милорд? У англичан еще есть кому воевать.

— Чепуха! Все они вместе с королем ведут безнадежную войну во Франции.

— Но вы слышали о битве при Креси?

— Дорогой Дуглас, если кто-нибудь еще хоть раз вспомнит при мне о Креси, ей-Богу, я велю отрубить ему голову!

Тот молча поклонился и ушел. Ему было чем заняться перед походом, который он не одобрял, так как не считал шотландскую армию достаточно подготовленной, но изменить ничего не мог: король так решил, и король был уже давно не мальчик. Как все-таки отличается сын от отца, с горечью думал Уильям Дуглас. Кто мог предположить, что у великого Роберта Брюса вырастет такой ничтожный сын — хвастун и распутник? Но — король, которому должно повиноваться…

Через неделю шотландская армия перешла границу с Англией и двинулась на юг, разоряя, грабя и сжигая все на пути. Дикие горцы не чтили даже храмов и монастырей, изгоняя оттуда священников и монахов, превращая постройки в руины. Напутствуемые проклятиями страждущих и обездоленных, они продолжали поход по Англии.

Некоторых шотландских воинов это угнетало и даже пугало, но король Давид только посмеивался над сыпавшимися на его войско проклятиями и предсказаниями всевозможных бед и разрешал солдатам делать все, что им заблагорассудится.

Мы — люди войны, говорил он, а не святые. Исход битвы должен быть в руках решительных и жестоких людей.

Филиппа, посоветовавшись с графом Кентом, решила послать навстречу наступающим шотландцам войско, которое было недавно набрано по повелению короля Эдуарда для отправки к нему во Францию, где тот вознамерился начать осаду города Кале. Эдуарду придется подождать: он воюет на чужой земле, а здесь появилась угроза земле собственной.

Английская армия двинулась навстречу Давиду.

В тех местах, по которым продолжали продвигаться шотландцы, сопротивление англичан становилось ожесточеннее с каждым днем. Владельцы северных графств, Невилл и Перси, быстро собрали ополчение, а когда подошла армия во главе с Филиппой, влились в ее ряды. Вместе они уже составили значительную силу, достаточно обученную и послушную военачальникам.

Шотландские же воины, не уступая англичанам в мужестве и упорстве, были расхлябаны, не привыкли, а вернее, давно отвыкли слушать приказы и выполнять их. И были наскоро, плохо обучены.

Когда армия достигла Дарема, Филиппа обратилась к воинам. Она сказала, что король мог бы только гордиться теми, кто собрался сейчас под его знаменами.

— …Сегодня я здесь, с вами, — говорила она. — Обращайтесь ко мне со всеми нуждами. Вскоре, быть может, завтра, вы пойдете в бой — за нашу землю, за короля. Против тех, что сжигает дома, забирает девушек и женщин. Вы не позволите, чтобы такое продолжалось. Я женщина и не могу идти в бой, но я, ваша королева, все равно с вами. И верю, вы с честью выполните свой долг!

Гул приветствий был ей ответом. Люди, к которым она обращалась, любили и почитали ее. Ведь это благодаря ей многие в стране стали жить лучше. Ткачи Норфолка процветают. Торговля оживилась. А какая она верная и преданная жена! Каких прекрасных детей родила королю — Черного Принца и остальных…

Да здравствует королева! Как благородно с ее стороны, что она прибыла с ними сюда, на север. Конечно, ей нечего делать на поле битвы, они не позволят ей подвергать себя опасности… Слава королеве!..

Филиппа осталась в Дареме, а войско продвинулось к Невилл-Кроссу, где и остановилось в ожидании противника.

Уильям Дуглас, получив донесение о большом английском войске, что расположилось возле Невилл-Кросса, сам проверил сведения разведчиков, с вершины холма оглядев лагерь англичан, после чего, не теряя времени, сообщил королю Давиду, что он увидел.

— Их очень много, милорд, — говорил он. — Куда больше, чем можно было предположить.

Но король не оценил серьезности положения.

— Чепуха! — вскричал он. — Настоящие английские солдаты почти все во Франции. А этот сброд, который ты видел с холма, состоит в основном из монахов, пастухов, портных и дубильщиков. Неужели мои воины их не одолеют?

— Не думаю, что это так, милорд, — отвечал Дуглас. — То, что предстало моим глазам, было похоже на настоящую армию.

— А я говорю, не может быть! Уж не трусишь ли ты перед англичанами? Так и скажи!

Это граничило с оскорблением, и Дуглас не стал продолжать разговор, коротко поклонился и без разрешения покинул шатер короля.

— Я никогда не любил этого человека, — заметил тот после его ухода. — Он считает себя чуть ли не равным королю.

Однако другой военачальник пришел к Давиду с теми же известиями. Но и его король не стал слушать.

— Пастухи пригнали стадо свиней! — крикнул он. — Это значит, у нас завтра на обед будет много мяса!

— Милорд, они отнюдь не пастухи, а настоящие воины, готовые к сражению. И прекрасно вооружены, — осмелился возразить пришедший.

— Вот что я тебе скажу, человек, — со злостью произнес король, — вам обоим с Дугласом привиделось невесть что. Уходите и постарайтесь протереть глаза. Мне надоели ваши бредни! Если ты и Дуглас боитесь, можете отправляться обратно в Шотландию. Я разрешаю. Мне не нужны в армии заячьи души!

Командир ушел и сказал Дугласу, что король ничего не хочет слушать.

— Что будем делать, Уильям? — спросил он.

— Будем драться как честные шотландцы, — отвечал тот, — и, быть может, чудом одержим победу. Перед нами не лучшие бойцы, те во Франции. Но все равно, они знают, за кого идут в бой. А за кого будем сражаться мы? За Давида Брюса? Кто бы мог подумать, что у такого отца родится такой сын?..

Тщетно напоминали окружавшие Давида о высоком мастерстве английских лучников, благодаря которым была одержана победа при Креси. Все впустую. Он никого не слушал… Да и с какой стати? Ведь он — король. И он не хочет больше слышать даже упоминания о Роберте Брюсе. Люди должны заговорить о его сыне, только о нем.

На рассвете следующего дня англичане внезапно атаковали шотландцев, и, застигнутый врасплох, король Давид понял, что зря не обратил внимания на предостережения придворных и военачальников.

Он не думал о том, чтобы руководить сражением, о каком-то плане боя — куда там! Охваченный яростью и вознамерившись показать и англичанам, и шотландцам, на что он способен, Давид велел подать ему коня и доспехи и, выхватив меч, ринулся в гущу боя, увлекая за собой других.

Да, в смелости ему трудно было отказать, но, к несчастью, она сочеталась с безрассудством. Напрасно советники пытались удержать его. Единственное, что было у него в мыслях, — убить, убить как можно больше врагов и тем прославить себя!

Но этого, увы, не случилось. Шотландцы терпели поражение.

Англичане, повинуясь приказу, сосредоточили усилия на том, чтобы взять шотландского короля в плен.

Давид был дважды ранен английскими стрелами, но не обращал на это внимания и продолжал сражаться. Чем яснее становилось, что его ждет поражение, тем отчаянней он дрался. И многие понимали: он ищет гибели. Предпочитает смерть поражению.

И вот лошадь его пала, он повержен на землю и не в силах подняться.

Это конец. Позорный конец. Как будут радоваться его враги! Но и те, кто был только что с ним, начнут перешептываться, да что перешептываться — кричать во все горло: «Мы же говорили! Разве можно его сравнить с отцом?..»

Тягостные мысли бередили воспаленную голову, нестерпимо болели раны.

Какой-то англичанин нагнулся над ним с мерзкой презрительной ухмылкой. Почти беспомощный, он в припадке ярости выбросил руку в латной рукавице ему в лицо. Тот вскрикнул, на губах показалась кровь.

И в этот момент подоспел Уильям Дуглас. Он неистово пытался отбить короля, но безуспешно. Дуглас тоже стал пленником англичан.

Лучше умереть, подумал Давид. Я хочу этого! Пускай меня убьют или я сам убью себя!

Человек с окровавленным ртом поднял его меч.

— Вы мой пленник, — сказал он.

С этого момента для Давида, короля Шотландии, начались долгие годы плена.

Разгром был полным и унизительным. Давид был на грани безумия. Подумать только, в руках англичан оказались и Дуглас, и графы Файф и Монтейс, и сэр Флеминг. А солдаты разбежались кто куда…

Его взял в плен какой-то простой землевладелец в звании оруженосца по имени Копленд. Джон Копленд. Он просто светился от счастья, хотя лицо было в крови. И никого не подпускал к своей добыче, охранял ее, как голодный пес.

Итак, он пленник английского короля, которого даже нет сейчас в Англии. И все равно победитель — Эдуард, будь он проклят!

Но что же будет дальше с ним, с Давидом, с его страной? Неужели судьба так никогда и не улыбнется ему? Не один год он провел в изгнании во Франции. Потом наконец вернулся домой и через несколько лет — снова чужбина, плен.

Однако он твердо уверен: не так легко будет им всем от него избавиться! Он еще покажет себя…

Мысли его путались. Он потерял сознание.

Филиппа, находившаяся по-прежнему в Дареме, была вне себя от радости: какая блестящая победа при Невилл-Кроссе! А она-то волновалась, как покажет себя войско без короля…

Ей сообщили, что человека, захватившего в плен короля Давида, зовут Джон Копленд, он землевладелец из Нортумберленда. Филиппа послала за пленником и велела привести его прямо к ней.

С удивлением она узнала, что Копленд, оказывается, держит короля Шотландии у себя в доме под усиленной охраной и никого к нему не подпускает, кроме своих домашних.

— Какой образцовый тюремщик, — заметила королева с улыбкой.

Но когда ей объяснили, что Копленд отказался отдать пленника, улыбка исчезла с ее лица.

— Тогда приведите ко мне Копленда, — сказала она.

И вот он стоит перед ней, простой человек, не обученный светским манерам.

— Поздравляю с подвигом, который вы совершили, — сказала ему Филиппа. — Думаю, король не оставит вас без награды. А пленника я возьму с собой в Лондон. Где же он? Вы привезли его?

Копленд покачал головой.

— Нет, миледи.

— Что вы хотите сказать этим «нет»? — спросила королева.

— Я хочу сказать, миледи, что взял в плен короля Шотландии, чтобы передать его в руки моему господину — английскому королю.

— Конечно, я понимаю вас. Доставьте его сюда, а я сразу отправлю послание моему супругу — королю с уведомлением, что его пленник у меня.

— Нет, миледи. Когда я сказал, что готов передать из рук в руки, я имел в виду именно то, что говорил. Мой хозяин — король, я присягал ему в верности и никому другому — ни герцогу, ни графу, ни какой-либо женщине. Только ему я могу передать пленника.

Филиппа и тут не потеряла терпения, хотя мысленно обозвала этого человека упрямым ослом.

— Вы должны знать, — сказала она спокойно, — что как временный правитель страны я действую от имени короля.

— В этом я мало чего понимаю, миледи, — отвечал Копленд. — Но знаю, кто мой главный хозяин — король и никто больше, — и ему я доставлю пленника в любой момент, когда он только пожелает и прикажет.

— Король может быть недоволен, что вы не выполнили моего распоряжения, — предупредила его Филиппа, все еще сохраняя спокойствие.

— Это уж как будет, миледи. Но пленника я отдам ему, и только ему.

Филиппа его отпустила, видя, что говорить с ним бесполезно.

Однако граф Кент был чрезвычайно разгневан.

— Миледи! — вскричал он. — Этот человек нанес вам оскорбление. Почему вы не велели арестовать его? Он ведет себя как изменник! Отказывается подчиниться вашим приказаниям. Король бы его немедленно повесил за такое! Позвольте мне расправиться с ним!

Королева покачала головой.

— Нет, мой друг. В нем есть что-то привлекательное, как трогательна его верность королю. Пускай все остается так, как есть. Я напишу королю и посмотрим, что он скажет.

— О, насколько я знаю его натуру, — отвечал Кент, — этому упрямому человеку несдобровать. Король будет в бешенстве.

— Надеюсь, что нет, — сказала Филиппа. — Потому что я постараюсь объяснить королю, как этот Копленд ему предан. Думаю, Эдуард меня поймет.

Граф ушел, оставаясь в недоумении: кто еще, кроме Филиппы, мог бы так сдержанно и хладнокровно отнестись к подобному упрямцу?..

Ответ короля Эдуарда, когда был наконец получен, тоже немало удивил графа.

Пускай Давид остается пока в доме Копленда под надежной охраной, писал король, а сам Копленд немедленно прибудет на континент и предстанет перед своим монархом.

Жена Копленда пришла в смятение, узнав о повелении короля.

— О, какой же ты глупец, Джон! — причитала она. — Что ты наделал? Нужно было сразу отдать этого шотландского короля кому нужно… Его хотела получить королева? Вот и отправил бы к ней… О Боже, что теперь будет?.. Ведь ты оскорбил саму королеву!

Копленду тоже было не по себе: все знали о крутом нраве короля и о том, как тот предан супруге и как считается с ее мнением.

Король в это время находился вместе с войском вблизи города Кале. Он задумал захватить этот важный порт и, зная, что осада будет долгой, повелел возвести на месте военного лагеря настоящее жилье для себя и воинов.

Когда прибыл Джон Копленд, его без промедления представили пред лицом короля, который и здесь, в полевых условиях, не забывал заботиться о внешнем виде, а потому выглядел, как всегда, гордо и величественно, что вселило в бедного Джона еще больший страх.

— Ну, сквайр Копленд, — сказал ему король, — я уже наслышан о твоей доблести.

— Милорд, — отвечал тот, падая на колени и не зная еще, как понимать слова короля, — я служил и готов служить вам всегда и везде. Видно, Господь был милостив ко мне, простому землевладельцу, что позволил взять в плен короля шотландцев. И я так понимаю, что мой долг передать пленника прямо в ваши руки, милорд. В руки моего властелина. Клянусь всем святым, я и в мыслях не имел проявить неучтивость к королеве, сохрани ее Бог. Но королева ведь не король, верно, милорд? И клятву верности я давал не ей, а только королю.

Эдуард рассмеялся. Естественность собственной натуры позволяла ему легче понимать простых людей. Этот упрямец из тех его подданных, что преданы монарху безоглядно, до последней капли крови, — и это главное в их натуре. Такие ему и нужны. Бедная Филиппа была, конечно, немножко унижена, но, судя по ее посланию, поняла, с кем имеет дело, и простила бесхитростную душу. Ему остается сделать то же.

— Поднимись с колен, Джон Копленд, — сказал король. — С этой минуты мы станем называть тебя сэр Джон Копленд. И возвращайся в Англию, где отныне к твоим землям прибавятся новые, цена которых будет равна пятистам фунтам.

— Милорд… — пробормотал огорошенный Джон.

Король поднял руку, останавливая поток благодарностей.

— Но, — сказал он с улыбкой, — необходимо ведь задобрить королеву, не так ли? Наверное, она была немного удивлена, когда ты отказался отдать ей пленника. Удиви ее еще раз и привези к ней короля Шотландии. Под хорошей охраной, разумеется.

— О благородный господин мой, я сделаю все, что вы повелите, и, если нужно, умру за вас!

— Кто знает, — отвечал король, — возможно, придет день, когда я попрошу именно об этом… А теперь отправляйся обратно, сэр Джон Копленд. Я хотел поглядеть на одного из моих самых преданных слуг и увидел его. А он увидел своего короля. Прощай…

Сэр Джон Копленд, чувствуя себя счастливейшим человеком на свете, вернулся домой и тут же доставил короля Давида в распоряжение королевы, сопроводив действо многократными извинениями и заверениями в преданности, которые были милостиво приняты.

Изнывая от унижения и глубоких ран, король Давид пребывал в небольшой комнате у Копленда. Для него было даже лучше, что он серьезно ранен, — телесные страдания отвлекали от страданий душевных. Жена Копленда ухаживала за ним, делала перевязки, и он был слишком слаб, чтобы протестовать.

К тому времени, когда Джон Копленд вернулся из Франции, обретя новый титул и земельные угодья, раны короля Давида начали уже затягиваться, а потому было решено немедленно везти его в Лондон. Поскольку он достаточно окреп и неплохо стоял на ногах, были приняты все меры предосторожности, чтобы король не мог удрать. Этого новоявленный сэр Копленд не перенес бы.

Сразу после въезда в Лондон Давиду пришлось перенести невыносимое публичное унижение: его, сына Роберта Брюса, провезли на черном коне по улицам огромного города, и все жители показывали на него пальцами и выкрикивали оскорбления.

Слава Богу, говорили многие, теперь-то уж воцарится истинный мир на границе с Шотландией, и никто больше не станет разорять и грабить наши города и деревни. После такого поражения эти неуправляемые горцы должны наконец-то успокоиться. Что им еще надо?..

Жалко, этого торжества не видят наши король и королева: он воюет во Франции, а она отбыла к нему по его велению.

И еще одному публичному унижению подвергли несчастного Давида. Он предстал перед членами королевского совета, который собрался в тронном зале того дворца, где рассчитывал расположиться сам Давид, но на троне сидел не он, а малолетний сын английского короля Лайонел, герцог Кларенс, и он, этот ребенок, наученный взрослыми, изрек, что приговаривает Давида к заключению в замке Тауэр.