Леди-Солнце

Глава 4 ЗЛОВЕЩИЕ ИГРЫ В ЗАМКЕ КОРФ

Изабелле некуда было скрыться от жутких теней, преследующих ее. Иногда ей казалось, что она сходит с ума. По-прежнему к ней во сне являлся убитый муж, он заверял, что остался в живых и не покинет ее больше никогда.

Видение приходило не только по ночам, когда она лежала на постели рядом с любовником, но и днем. Временами ей мерещилось его лицо в толпе на улице или за столом королевского совета.

Мортимер посмеивался над ее страхами. Он обладал сильным, решительным характером, ему было несвойственно богатое воображение и чужды угрызения совести — тем более в отношении человека, который чуть не сгноил его в тюрьме. Мортимер жил сегодняшним днем и не желал думать ни о прошлом, ни о том, что может с ним случиться в будущем.

Изабелла же думала и о том, и о другом. Она вспоминала любимцев мужа, Пирса Гавестона и Хью Диспенсера, принявших страшную, мучительную смерть, хотя и не идущую ни в какое сравнение с тем, что пришлось на долю их покровителя — короля. Она вспоминала, как упорно они не хотели видеть угрозу и, словно мотыльки на огонь, сами стремились к ужасному концу. Всем вокруг было ясно, чем может окончиться для них сомнительное положение любовников короля… Всем, кроме них самих… Никакого внимания не обращали они на всеобщую ненависть, которая кольцом стягивалась все туже и туже вокруг их гибких красивых тел.

Если она так охвачена страстью к Мортимеру, к его большому сильному телу, не следует ли и ей задуматься над его судьбой? И над своей тоже…

Он отметал все разговоры о возможных несчастьях и слышать не хотел о каких-то тучах, которые могли сгущаться над его головой. Зачем беспокоить себя мыслями о плохом? Особенно сейчас, когда согласно одному из условий перемирия с Шотландией Роберт Брюс должен уплатить Эдуарду двадцать тысяч фунтов. Эдуарду — значит, короне, а короне — значит, им с Изабеллой.

Первый взнос уже поступил, и Мортимер тут же наложил на него руку, а это означало, что деньги будут довольно быстро истрачены — Мортимер умел это делать. Он любил жить широко, ни в чем себе не отказывая. Да разве не заслужили они — Изабелла и он — права на такую жизнь после всего, что перенесли за последние годы? Он был узником Тауэра вместе с дядей, который умер там, в темнице, от голода… Его ожидала та же участь, если бы не молодость, богатырское здоровье и Изабелла… А она — разве не унижал ее муж, отвергавший ее как супругу и отдававший предпочтение любовникам? Разве не оскорбительно было для нее, что он приходил к ней в спальню лишь потому, что обязан был заботиться о наследнике трона, о продолжении королевского рода? И она покорялась, возненавидев его…

Теперь они вправе взять свое, получить то, чего были лишены. И они уже получили: он стал едва ли не самым богатым и могущественным человеком в Англии, а вместе они, по существу, правят страной. Эдуард по молодости лет воображает, что это делает он, — и пускай тешит себя подобными мыслями как можно дольше…

Изабелла не могла быть такой безмятежной, как Мортимер. Многое мешало этому — и не только страшные видения, часто посещавшие ее, но и то явное, что происходило вокруг: юная Филиппа начала вызывать у нее тревогу, чем она не замедлила поделиться с Мортимером.

— Что ты думаешь о ней? — начала она как-то разговор.

— Ничего не думаю, — отвечал он. — Кто она такая? Простая полудеревенская девчонка. Подружка нашего мальчика в его постельных играх, и больше никто. Он пожелал побаловаться семейной жизнью — что ж, пускай наслаждается ею, у него теперь есть хоть какое-то занятие.

Изабелле не понравился его легкомысленный тон.

— Тот случай на дороге, — сказала она, нахмурясь, — он говорит о многом. Она проявила настойчивость, и Эдуард поддержал ее.

— Да, девочка пожалела бедную женщину. Выказала милосердие. Ну и что?

— Только то, что мой сын дал понять: он не собирается ей ни в чем отказывать. Это может иметь серьезные последствия.

— Такое не будет продолжаться долго. Сейчас он охвачен первым чувством, незнакомым ему раньше. Оно быстро улетучится, и он увидит свою возлюбленную другими глазами. Поймет, что она всего лишь пухлая простушка из какого-то затерянного графства, а вокруг — множество куда более привлекательных женщин.

— Однако сейчас она в силах верховодить им, — настаивала королева.

— Как такое недалекое существо может верховодить Эдуардом? — возражал Мортимер.

— Он взрослеет, меняется. И нам все труднее будет удерживать власть над ним, — говорила она.

— Не надо беспокоиться, дорогая, когда еще и в помине нет причин для этого.

— Этот мир с Шотландией… — начала она.

— Я целиком его поддерживаю, — перебил он. Больше всего ему нравился пункт о выплате двадцати тысяч фунтов.

— Но многие в Лондоне недовольны, — закончила она свою мысль.

— Чума на их головы!

— Не говори так. Это может возмутить всю страну.

— Я не боюсь их возмущения!

— Ты прекрасно знаешь, народ может быть очень опасен. Многие считают, что нельзя отдавать Скунский камень, а также отправлять в эту варварскую Шотландию маленькую девочку, чтобы выдать там замуж за сына прокаженного.

— Эта девочка станет королевой.

— Народу не нравится… Мортимер, ты помнишь, как эти люди, на которых ты готов наслать чуму, поддерживали меня недавно? Как встречали на улицах?

— Они любили и любят свою королеву. Стоит тебе сейчас появиться перед ними, они снова завопят о преданности.

— Этого больше нет, Мортимер.

— Если и нет, то лишь временно, дорогая. Им не понравилось одно, не понравилось другое… Они слишком много возомнили о себе, эти лондонцы. Всюду суют свой нос!

— Вчера, когда я появилась на улице, кто-то крикнул мне: «Шлюха!»

— Ты видела того, кто посмел это сделать? Его следует повесить! Четвертовать!

— Он смотрел прямо на меня, а потом медленно пошел и скрылся в толпе. Ему помогли скрыться… Они отвернулись от меня, Мортимер… Отвернулись от нас!

— Наплевать на этот сброд!

— Иногда я думаю, Мортимер…

Он успокоил ее тем единственным безошибочным способом, каким действовал всегда, — и словами тоже: когда было необходимо, он находил нужные слова.

О, этот милый, прекрасный Мортимер! Могучий в любви, преданный ей до последнего вздоха!.. Ты, только ты истинная королева Англии, говорил он ей. Ослепительно красивая, умная, любвеобильная… Забудь, что здесь другая королева. Она значит не больше, чем ее мальчишка-супруг. Оба они — марионетки в наших руках, дорогая. А мы, Изабелла и Мортимер, были, есть и будем настоящими правителями страны. Были и будем…

Каждую ночь Джоанна засыпала в слезах. Напрасно ее уверяли, что она станет счастливой в Шотландии. Она знала, этого не будет. Никогда! Знала, что у нее есть там жених по имени Давид Брюс, пяти лет от роду, который ей уже заранее был противен… Ну его совсем!.. Она с ним не будет играть!

Она слышала, что королевских невест часто с самых ранних лет отправляют из родного дома к женихам, чтобы они привыкали в новой стране к новой жизни, но от этого ей не становилось легче. Да и не всех отправляли. Вот Элинор, ее родная сестра, намного старше, чем она, однако остается дома, с братьями, с их новой сестрицей Филиппой, такой простой и славной, которую она полюбила. Но что толку любить кого-то, если ее, Джоанну, отрывают от всех? Разве можно любить на таком расстоянии?..

Она слыхала от слуг историю о том, как Филиппа спасла какую-то девочку от виселицы и как доволен был король, а его мать и этот гадкий Мортимер не хотели помочь девочке и торопились продолжить путешествие.

Что, если она тоже попросит Филиппу заступиться за нее, поговорить с Эдуардом, чтобы ее не отправляли невесть куда совсем одну? Она ведь еще маленькая, ей страшно… и очень грустно. Говорят, что Эдуард ни в чем не отказывает Филиппе, — может, он и в этом послушает ее и тогда Джоанна останется с родными и будет спасена?..

О, в этом единственная ее надежда! Надо обязательно поговорить с Филиппой. Во что бы то ни стало!

Филиппа выслушала ее серьезно и внимательно. Такое бедное маленькое существо, хотя и настоящая принцесса!..

Да, ответила ей Филиппа, выслушав почти бессвязную просьбу. Не просьбу, а мольбу… Да, ответила она, люди говорят правду: Эдуард позволил ей спасти ту девочку от казни и был рад, что так получилось. Но ведь то было просто воровство, а не дело государственной важности. А будущий брак Джоанны с шотландским принцем, а может, и королем к тому времени, — это политика… Однако Филиппа не отказывается, она непременно поговорит с Эдуардом.

Она выполнила обещание. Ответ был таким, какого она и ожидала, — он очень сожалеет, но сделать ничего не может. Брак Джоанны — один из пунктов мирного договора и очень важен для обеих стран.

— Но Джоанна совсем ребенок, — попыталась в который уже раз возразить Филиппа. — Разве нельзя заключить сейчас брак по доверенности, чтобы закрепить его, а девочку оставить дома хотя бы еще на несколько лет?

Эдуард отвечал на все ее возражения одно: таково условие договора с Шотландией, и оно не может быть нарушено — шотландцы хотят воспитать будущую королеву в своих традициях.

Сам же он, Филиппа это видела, страдал от предстоящего расставания с Джоанной, потому что был привязан и к сестрам, и к брату.

Возможно, будь Эдуард постарше, он и решился бы на какой-нибудь шаг, чтобы помочь Джоанне, но, молодой и неопытный, да еще после бесславного похода в Шотландию, он не мог поступать по-своему и менять что-либо в столь важном договоре, заключение которого потребовало немалых усилий обеих сторон.

До сих пор не мог он без стыда вспоминать, как по-мальчишески безрассудно вел себя, когда преследовал ускользающих от него шотландцев, и как чуть не стал, к позору для себя и страны, их пленником.

Что ж, теперь следует получше обдумывать все и больше обращать внимания на советы опытных людей, не гнушаясь принимать от них даже слова осуждения.

Все же, не желая разочаровывать Филиппу, он обещал ей еще раз подумать над ее просьбой и попытаться сделать что-нибудь.

Это «что-нибудь» означало разговор с матерью.

Королеве Изабелле было приятно, что сын обратился к ней с просьбой о совете и помощи. Она сделала вид, что задумалась над тем, о чем он сказал ей, хотя ни минуты не сомневалась в верности принятого решения и в том, что Джоанне надлежит уехать немедленно туда, где ее ждет будущий король и его умирающий отец. Ведь нарушение этого условия договора могло привести к тому, что шотландцы потребуют обратно деньги, которые уже передали в английскую казну и которые осели в руках Мортимера.

Но с сыном она начала говорить о другом.

— Мы имеем дело с племенем варваров, мой дорогой, — сказала она. — Ты сам убедился в этом, когда гонялся за ними по лесам и болотам, а они вели с тобой нечестную игру — и выиграли.

Невольная краска выступила на лице Эдуарда. Однако он не мог не отметить, как мягко, с каким тактом мать напомнила ему о его военной неудаче.

Она продолжала:

— Трудно предположить, что может случиться, если мы нарушим условия договора. Вероятно, опять начнется война.

— Миледи, — сказал он, — мне известно, что жители Лондона против этого брака.

— Жители — это толпа, мой сын. А толпа всегда зависит от того, в какую сторону дует ветер.

— Королеву очень беспокоит судьба Джоанны, — пробормотал Эдуард. — Моя сестра совсем ребенок… и отрывать ее от дома… от родных…

Изабелла внутренне напряглась. «Королева»?! Так ее сын сказал не о ней, а об этой девчонке из Эно!.. Ничего, миледи Филиппа вскоре поймет, что приехала сюда не для того, чтобы управлять страной, у которой уже есть хозяйка…

— Наша милая Филиппа… — произнесла королева Изабелла. — Ах, у нее такое мягкое сердце. Я видела, как изумились люди, когда она позволила той грязной женщине взять над собой верх.

— Вы говорите о матери девочки, которую Филиппа спасла от веревки? Насколько мне известно, народ одобрил ее заступничество.

— Не весь народ, мой дорогой сын, а только преступники. Они смеялись и говорили между собой, что теперь будет не страшно и попасться на воровстве: их выручит добрая миледи Филиппа, стоит только ее хорошенько попросить…

— Но ведь то была маленькая девочка…

— Конечно. И наша дорогая Филиппа тоже еще очень молода. Но она повзрослеет. И многому научится, надеюсь. Ведь она такая прелестная. Я так рада за тебя, Эдуард…

Он расплылся в улыбке. Ему всегда было приятно слышать о восхищении Филиппой.

— Дорогой Эдуард, — продолжала мать, — ты знаешь, что все мои мысли только о тебе. Все, что я делаю, — лишь для твоей пользы. Впрочем, зачем я говорю? Ты и так это прекрасно чувствуешь… Твоя мать не ошибается, скажи?

Ее красивые глаза наполнились слезами. Она прильнула к нему. Он поцеловал ее в щеку.

Королева-мать продолжала чуть дрожащим голосом:

— У меня была нелегкая жизнь, сын мой. Порой, оглядываясь назад, я удивляюсь, как смогла все это вытерпеть. Меня так баловали и нежили в детстве при дворе французского короля, моего отца… Но когда я приехала в Англию… — Она содрогнулась. — Когда вспоминаю все, через что пришлось пройти… — Голос ее окреп. — Однако это стоило того, потому что теперь у меня есть ты. И если я увижу тебя твердо сидящим на троне… если ты станешь, я уверена в этом, великим королем… Тогда я уйду из этого мира счастливой.

— Дорогая миледи! — воскликнул он. — К чему говорить о смерти? Вы еще будете жить долго… очень долго.

— Я стану молиться об этом, сын мой, и, знай, я откажусь умереть, пока о тебе не скажут, что ты стал таким же великим, как твой дед. До тех пор я буду все время с тобой…

Кажется, она в достаточной степени сумела дать ему понять, что он еще очень молод и долгое время должен будет чувствовать зависимость от нее и необходимость в ее опеке…

Трудно сказать, думал ли он то же самое, но он понял, что в договоре с Шотландией нельзя менять ни одного пункта, иначе война, к которой они еще не готовы, придет в их дом.

Филиппе он сказал, что, к сожалению, в судьбе Джоанны изменить ничего нельзя, девочке придется вскоре отправиться ко двору шотландского короля. Филиппа поняла его и больше не заговаривала на эту тему.

В теплые июльские дни отряд из богато разодетых всадников и всадниц неспешно продвигался на север к Бервику. Во главе отряда ехала королева Изабелла, а рядом с ней — одна из самых несчастных маленьких девочек во всем королевстве, принцесса Джоанна.

Много раз приходила ей в голову полубезумная мысль — удрать от всех, скрыться где-нибудь в лесу и чтобы ее никогда-никогда не нашли. И, возможно, она бы осмелилась на этот отчаянный поступок, если бы рядом с ней не находился огромный мужчина с суровым лицом, которого она страшно боялась, даже больше, чем матери. Мужчину звали Мортимер, граф Марч.

В дороге королева Изабелла резким, непримиримым тоном внушала дочери, что та не смеет вести себя, как капризный ребенок, а должна понять и принять судьбу так, как и следует принцессе. Не она первая, не она последняя вынуждена покидать родной дом так рано. Зато в Шотландии ее примут со всеми почестями, какие положены, и пусть она не забывает ни на минуту, что, оставляя Англию принцессой, в Шотландии станет королевой. Разве она не хочет быть королевой?..

Однако Джоанну совсем не утешали слова матери.

Во время остановок в огромных спальнях различных дворцов и замков, лежа на кровати рядом с Элинор, Джоанна искала утешения в бесконечных разговорах с ней. Искала, но не находила — и все равно была рада, что та поехала ее проводить.

Элинор очень хотела успокоить сестру, но не знала, как это сделать, какие убедительные слова найти, тем более что к ней самой все чаще приходила мысль, что и ее рано или поздно ожидает та же печальная участь.

Впрочем, порой пример брата Эдуарда и их обретенной сестры Филиппы скрашивал грустные размышления, и она пыталась внушить Джоанне, что все не так безнадежно — ведь только погляди, как эти двое любят друг друга, как им хорошо! А Филиппу тоже ведь оторвали от дома, от семьи…

Говорили сестры и о том, что им обеим было бы не так страшно и тоскливо, если бы Филиппа и Эдуард поехали с ними. Но он ведь король, и на его плечах заботы обо всем королевстве.

У себя во дворце Эдуард не оставлял мысли о младшей сестре, так рано вырванной из семьи, и нередко испытывал угрызения совести оттого, что ничем не помог ей. Он злился, что еще молод и неопытен, что провалил шотландскую кампанию и приходится расплачиваться за это счастьем сестры. И в то же время понимал — или уверял самого себя, — что нельзя поступить иначе, а если бы можно было, он не посчитался бы ни с кем и сделал по-своему. Уж можете поверить!..

Королева Изабелла осталась недовольна отказом Эдуарда сопровождать ее к месту обручения дочери. Она всячески пыталась уговорить его, улучшить настроение сына. Велела устроить потешный турнир, в котором было много состязающихся, много шума и блеска. Обычно Эдуард любил такие представления и с удовольствием принимал в них участие, но в этот раз недолго побыл на нем и удалился. Он уже не мальчик, сказал он себе, чтобы его можно было отвлечь подобным зрелищем и заставить таким образом изменить свое решение. А он решил остаться в Лондоне в обществе любимой Филиппы, лишь она умела его по-настоящему успокоить.

Отряд королевы-матери достиг Бервика, где и состоялась церемония помолвки, на которой взору всех присутствующих предстала печальная маленькая невеста, сгибающаяся под тяжестью драгоценностей, украшающих ее наряд, и малолетний жених, который, казалось, — да так оно и было на самом деле, — не понимал, по какому случаю затеяли этот праздник.

Обряд обручения был необычайно пышным, и больше всех выделялся на нем великолепный Роджер де Мортимер, граф Марч, который привел с собой сто восемьдесят рыцарей и столько же оруженосцев, — все они блистали нарядами и доспехами.

За обручением последовали дни торжеств. Были турниры и всякие другие состязания, на которые маленькая невеста взирала с неослабевающим интересом. Ее страх немного улегся, когда она увидела, что жених и будущий супруг всего-навсего тщедушный маленький мальчик, да еще младше ее на целых огромных два года.

Подошло время расставания с матерью и соотечественниками. На прощание королева Изабелла обняла ее и преподнесла красивые драгоценные украшения, которые не вызвали у девочки никакой радости. Прощание с матерью не оказалось для нее грустным — слишком велик был всегдашний страх перед этой женщиной.

Изабелла и Мортимер ехали во главе великолепного отряда на юг Англии, а Джоанна, переданная под наблюдение и опеку самых благородных дворян Шотландии и их жен, совершала путешествие в столицу этой страны, Эдинбург. Там она предстала пред шотландским королем, старым-престарым мужчиной — таким он ей показался, — который был настолько слаб, что еле двигался. Однако глаза у него были на редкость живые и добрые, и в них таилась улыбка.

Это был сам Роберт Брюс, ее свекор. Он повелел, она сама слышала, чтобы с ней обращались с особым вниманием и заботой, не забывая, что она очень мала и находится на чужбине.

Она слышала, что он умирает от какой-то страшной болезни, вид у него и вправду был устрашающий, но, как ни странно, он не вселил в нее страха, какой она всегда испытывала перед матерью и Мортимером.

Однако по дому она тосковала. Как хотелось ей оказаться в детской в Виндзоре! Вновь увидеть рядом с собой милых наставниц, а также сестричку Элинор и братика Джона. Но больше всего хотелось увидеть Эдуарда и Филиппу.

Ребенок, она уже начинала понимать, что следует быть выдержанной и терпеливой. Ведь рано или поздно с ней все равно случилось бы то, что случилось. От этого никуда не уйти: все принцессы рождаются для этого — для того, чтобы останавливать войны и приносить согласие. Недаром, как она уже знала, ее стали называть здесь Джоанной, Дарительницей Мира.

События, происходящие тем временем во Франции, начали вызывать новые заботы у английской короны.

В жизни этой страны за последние несколько лет стали сбываться угрозы и проклятия, с которыми обрушились на нее тамплиеры [5]. Французский король Филипп IV Красивый, отец английской королевы Изабеллы, совершил, как считали многие, роковую ошибку — он подверг рыцарей этого ордена безжалостным преследованиям, чтобы воспользоваться принадлежавшими им богатствами. Завершающим актом этой трагедии явилось сожжение гроссмейстера ордена, великого магистра Жака де Молле, на парижской площади. Когда языки пламени уже лизали его обнаженное тело, несчастный воззвал к Богу с последней мольбой — не прощать содеянного королю и его наследникам и отомстить за мучения — свои и своих сподвижников. Эти слова были услышаны тысячами людей, пришедших поглазеть на казнь. И когда в течение года после этого умерли один за другим папа римский, приложивший руку к преследованию тамплиеров, и король Франции, многие поддались страху, ибо убедились, что проклятие де Молле оказалось действенным.

И в самом деле: у короля Филиппа IV было трое сыновей. Все они ненадолго становились французскими королями — Людовик X Сварливый, Филипп V, известный под прозвищем Длинный из-за несоразмерного роста, и Карл IV Красивый, — но никто из них не произвел наследника. Разве после этого могли у кого-либо остаться сомнения в том, что проклятия великого магистра достигли неба?

После смерти Карла Красивого взоры французов обратились от королевской династии Капетингов к представителю другого знатного рода — Валуа, к Филиппу, сыну младшего брата короля Филиппа IV.

Среди английских толкователей законов существовало другое мнение по поводу наследования французского престола. У покойного короля Филиппа IV помимо сыновей была дочь Изабелла, мать юного Эдуарда, ставшего недавно королем Англии. Да, во Франции действует Салический закон, согласно которому наследование не может происходить по женской линии, а если у этой женщины есть сын? Разве внук короля не является законным наследником престола?

Это стало рьяно обсуждаться в английском парламенте, и всех его членов воодушевила возможность расширить территорию страны, а также получить в казну — и в собственные карманы — новые богатства. Увлекся этими перспективами и молодой Эдуард. Он не сумел пока что покорить Шотландию, так почему не получить подарок в виде целой Франции?! Ведь он действительно имеет законное право на этот трон как внук французского короля!

Французы избрали королем Филиппа Валуа, который стал Филиппом VI.

В Англии горячие головы призывали немедленно двинуть армию на континент. Эдуарду также хотелось этого, он жаждал военной славы: если бы удалось завоевать французскую корону, он совершил бы то, чего не смог сделать даже его великий дед.

Но Мортимер и королева Изабелла были против такого похода.

— Не надо думать, — говорил Мортимер, — что победы можно добиться за несколько недель. Даже если она будет, начнется большая война: французы ни за что не согласятся, чтобы англичанин завладел их троном. Они станут яростно сопротивляться, и недели войны превратятся в месяцы, месяцы — в годы. Страна обнищает, и МЫ вместе с ней.

Изабелла соглашалась с этими словами и мягко внушала сыну:

— Время для этого еще не наступило, мой дорогой. Ты должен повзрослеть. У тебя мало военного опыта.

Эдуард залился краской и резко возразил:

— Если бы шотландцы приняли открытый бой…

Мать умиротворенно улыбнулась.

— Такова их военная тактика, сын мой. Каждый, кто вступает в бой, должен быть готов к различным ходам противника.

Наполовину искренне, наполовину нарочито — чтобы подольше поддерживать в сыне ощущение зависимости от нее и от Мортимера — она постоянно напоминала ему о молодости и неопытности.

Постепенно те, что торопились вступить на землю Франции, поостыли, и разговоры об этом почти прекратились.

Эдуард не оставил мечту о французской короне. Она должна стать моей, дал он себе клятву.

Вскоре после коронации Филипп VI призвал к себе вассалов, чтобы принять их присягу на верность. Среди них должен был находиться и английский король Эдуард III, имевший владения во Франции, а вернее — их остатки.

Когда до него дошел призыв французского короля, Эдуард созвал парламент, которому надлежало решить, пристойно ли для него откликаться на подобное приглашение, тем более что он был намерен вскоре предъявить претензии на французский трон.

Обсуждение было долгим и бурным, и в конце концов решили, что ехать во Францию надо, но ни в коем случае не следует оглашать там намерений в отношении французской короны. Визит должен быть обставлен как можно пышнее, чтобы у французов не было никаких сомнений в том, что английский король богат и могуч. И еще советники Эдуарда придумали один хитрый ход, который тот сделает уже во дворце, когда встретится лицом к лицу с французским королем.

Прощание с Филиппой было долгим и бурным. Впервые со дня их венчания они расставались, и Эдуард обещал вернуться как можно скорее.

Жарким днем Эдуард прибыл во дворец короля Франции, одетый богато и совсем не по-летнему. На нем была пурпурная бархатная мантия, вышитая золотом и отороченная мехом леопарда, сбоку повязан меч. На голове красовалась золотая корона, золотыми были и шпоры на королевских сапогах.

Король Франции тоже не ударил лицом в грязь: он восседал на троне в голубой бархатной мантии с золотыми лилиями и выглядел ничуть не хуже английского гостя.

Французского короля поразил не роскошный наряд Эдуарда, а та его часть, которую ему посоветовали надеть его придворные: это была корона.

Увидев ее на голове Эдуарда, король Филипп пробормотал оруженосцу, стоявшему возле трона, но так, чтобы слышали почти все, что, насколько он понимает, присяга в вассальной верности и корона не очень совместимы. Конечно, Эдуард тоже король, и все присутствующие здесь об этом знают, но ведь сейчас происходит не встреча двух королей, а нечто другое… Не так ли?.. И, значит, тот, кому позволили иметь владения во Франции и кто приносит присягу на верность королю, должен стоять при этом с непокрытой головой, а также без меча на поясе.

Эдуард услыхал эти слова — именно с такой целью они и были произнесены и ответил:

— Сир, я приношу присягу только из уважения к вам и в самых общих словах. Но при этом остаюсь королем Англии, в знак чего и ношу на голове эту корону.

В огромном зале послышался ропот. Король Филипп внимательно посмотрел на стоящего перед ним юношу, почти мальчика, и внезапно у него мелькнула уколовшая его мысль, что тот еще доставит ему немало неприятностей и что вести себя с ним следует со всей осторожностью.

— Я принимаю ваши слова, милорд, — произнес он, — при условии, что по возвращении в Англию вы поищете и найдете соответствующие бумаги, которыми закреплены наши отношения по части земель во Франции и где сказано, какие слова подтверждения требуются от вас. Найдете и в письменном виде выразите то, что не смогли сейчас облечь в приемлемые слова.

Король Филипп остался доволен своей витиеватой речью, с помощью которой, как он считал, поставил на место заносчивого мальчишку, не нарушив при этом ни правил вежливости, ни этикета.

Еще лучше он почувствовал себя, когда Эдуард ответил:

— Я согласен, сир.

— Принимаю ваше согласие как слово чести, — сказал Филипп.

Однако его хорошее настроение улетучилось и сменилось крайним негодованием, когда Эдуард вдруг заявил, что вообще-то пора уже все земли во Франции, принадлежавшие раньше Англии, вернуть в полное ее владение.

— С чего бы это?! — вскричал Филипп. — Они были завоеваны у вашего отца в честной борьбе.

Все, находившиеся в зале, притихли: они уже начали понимать, что имел в виду молодой английский король, так и не снявший короны. Уж не хочет ли он сказать, что имеет право на все французские земли?.. Нет, это чересчур безрассудно и попросту глупо! Но каков юнец! Впрочем, только в незрелую голову могут прийти подобные мысли!..

Возможно, именно тогда, стоя перед троном французского короля в окружении шушукающихся придворных, Эдуард твердо решил, что ему просто надо стать взрослее и опытнее, чтобы получить свое, потому что сомнений в своем праве на Францию у него не было, нет и никогда не будет…

А пока… что ж, пока он все-таки произнесет необходимые слова о вассальной верности французскому королю, имея в виду те немногие земли, что остались в его владении во Франции.

Так он и сделал, положив при этом руки, согласно обычаю, между ладонями короля Филиппа, а тот в ответ поцеловал его в губы.

Эдуард не стал задерживаться во Франции и почти сразу же после церемонии отправился в Англию, куда и прибыл благополучно, к огромной радости юной супруги, которая призналась, что не находила себе покоя в его отсутствие, рисуя самые мрачные картины шторма и прочих несчастий.

Он смеялся над ее страхами и рассказывал много и подробно о путешествии по Франции.

— Это изумительная страна, Филиппа. Когда я проезжал по ней, то все время твердил себе: «Она должна быть моей… Она будет моей…»

— Они никогда не согласятся на это, — отвечала она.

— Конечно, нет. Мне придется воевать за нее.

Лицо Филиппы вытянулось от огорчения, но Эдуард не понял ее чувств и с обидой спросил:

— Ты не веришь, что я смогу сделать так, как говорю?

— О нет. Ты сумеешь все! Но я не люблю сражения. Война заберет тебя от меня. Нам придется расстаться.

Он пообещал, что подарит Францию ей, но это не обрадовало Филиппу.

Через три дня пришло известие из небольшого замка Кардросс на реке Клайд, что там скончался шотландский король Роберт Брюс. Окончилась жизнь человека, проведшего большую ее часть на полях сражений, а последние годы — в неравной битве с проказой.

Филиппа была рядом с Эдуардом, когда он узнал об этом.

— Брюс умер, — проговорил он задумчиво. — Наша маленькая Джоанна будет теперь королевой Шотландии.

Изабелла становилась все беспокойнее: друзья покидали ее. Сэр Джон — верный друг, столько сделавший для ее благополучного возвращения в Англию и спокойного существования здесь в течение какого-то времени, беззаветно и безнадежно влюбленный в нее, — сэр Джон вернулся к себе на родину, в графство Эно. Большинство ее союзников отвернулись от нее.

Она поражалась, как много людей осудило ее за то, что она выдала Джоанну за наследника шотландского престола: они считали, что это жестоко с ее стороны — отправлять маленькую девочку в чужую страну, где такой варварский народ и такие суровые зимы. Подумать только, отдать семилетнюю крошку за пятилетнего несмышленыша, чей отец умирает от проказы!.. А если и она заразится этой ужасной болезнью?!

Но с такими взглядами можно было поспорить: обручение Джоанны — это политика, в которой далеко не все разбираются, хотя осмеливаются судить и рядить. Куда труднее было бы возразить тем, кто осуждал ее за связь с этим прохвостом, с этим проходимцем. Она хорошо знала, что именно такими словами недоброжелатели честили ее любовника.

Мортимер, этот сильный, великолепный мужчина, никого и ничего не боялся, но изощренным умом не блистал. Заглядывать вперед не хотел, да и не умел. Однако извлечь личную пользу, быстро обогатиться и столь же быстро возвыситься умел не хуже, если не лучше, чем фавориты покойного короля. Новые угодья, деньги, драгоценности, казалось, сами текли ему в руки.

Из-за всего этого среди знати и простого люда зрело недовольство его высокородной покровительницей. Ее жалели, осуждали, удивлялись и гадали, как этот проходимец мог околдовать ее. Иначе чем объяснить, что она совершенно не замечала его бесчисленных проступков?

Ответ был прост — страсть Изабеллы к нему, молодому и неутомимому в любви красавцу, затмевала все, она была столь же сильной и непреодолимой, как в первые дни знакомства.

Возможно, если бы они действовали менее открыто, их связь была бы принята обществом: многие в стране еще хорошо помнили, что претерпела королева из-за любовных прихотей супруга. Но такая открытая связь с Мортимером становилась все больше похожа на прямой вызов: они появлялись на людях только вместе; все их поведение свидетельствовало, что им совершенно безразлично, как на них посмотрят окружающие. Разве такое можно простить?..

Изабелла часто с удивлением вспоминала свои недавние действия, приведшие к успеху. Неужели это была она? Как ловко ей удалось тогда убедить своего супруга и его всемогущего советника и любовника Хью Диспенсера отпустить ее во Францию и отправить затем к ней их сына… Как быстро и без ненужной крови сумела она, вернувшись в Англию, заставить мужа отказаться от трона… С тех пор они с Мортимером правят всей страной… В общем, сбылось все, о чем они мечтали, будучи во Франции, а потом в графстве Эно… А возможно, еще и до этого — когда только познакомились и полюбили друг друга в замке Тауэр…

Так почему она не испытывает сейчас никакой радости, никакого удовлетворения от того, что сбылись их надежды? Счастливец Мортимер не перестает наслаждаться этим. Наверное, он все-таки мудрее, чем она. Во всяком случае, крепче стоит на ногах. Почему же, почему она не может быть такой, как он?!

Мортимер действительно был мудрым, если за мудрость принять его девиз: ни о чем и ни о ком не жалеть — что сделано, то сделано. Увы, она не могла всегда следовать этому девизу. Ее по-прежнему мучили видения: она слышала порой его дикие, нечеловеческие вопли, когда раскаленный железный прут входил в тело мужа, причиняя немыслимые страдания… в тело, незадолго до этого содрогавшееся от наслаждения, доставляемого молодыми фаворитами…

Но что с ней? — часто вопрошала она себя. С ней — с дочерью одного из самых жестоких королей ее времени, человека, который беспощадно разорял и казнил тысячи людей — в том числе рыцарей ордена тамплиеров?.. Ведь она — его дочь, почему же она страдает из-за убийства мужа? Может, проклятие лежит и на ней?..

Изабелла все чаще стала замечать, что даже близкие охладевают к ней. Вот хотя бы герцог Эдмунд Кент, сводный брат ее мужа, его мать была тоже француженкой, и он привязался к Изабелле со дня ее прибытия в Англию. Покоренный, как и многие, ее красотой, он остался верен ей, и когда она вернулась на остров во главе армии, чтобы свергнуть с трона мужа и возвести на него сына. Эдмунд Кент охотно поддерживал ее тогда…

Но вчера на конной прогулке, когда они ехали рядом, он проявил необыкновенную холодность, чтобы не сказать — суровость. И главное, подозрительность.

Внезапно он заговорил о сводном брате. Она запомнила их разговор почти слово в слово.

— Мне кажется, — вдруг изрек он, — в замке Беркли с ним обращались не лучшим образом.

От этих слов ее обуял страх, она почувствовала, что бледнеет, и не была уверена, что собеседник не заметил этого. Однако, быстро овладев собой, она ответила, как ей думалось, вполне спокойным тоном, хотя внутри у нее все дрожало:

— О, насколько мне известно, Томас Беркли вполне дружественно относился к нему.

— По-моему, он из людей Мортимера? — спросил Кент.

— Да… кажется… Родственник по жене. Той, что осталась в Уэльсе.

Наступило молчание. Эдмунд ехал, хмурясь и глубоко задумавшись. Она и Мортимер всегда считали его недалеким, простодушным человеком, не умевшим скрывать свои чувства. Он и сейчас их не скрывал — видно было, он не верит ей.

Изабелла попыталась заговорить о другом, но Эдмунд снова вернулся к тому же:

— В замке Кенилуорт у нашего кузена Ланкастера королю было хорошо. Это я твердо знаю. Но вот в Беркли…

«О Господи! — хотелось ей закричать. — Довольно! Остановись!.. И без того страшные видения не дают мне покоя…»

В отчаянном усилии заговорить о другом она произнесла с вымученной улыбкой:

— Скажу вам по секрету, у меня есть основания полагать, что наша юная королева беременна.

Эдмунд не удержался от вежливой ухмылки: ему были симпатичны племянник Эдуард и его жена.

Изабелла продолжала, не давая ему возможности вернуться к опасной теме:

— Да благословит их небо! Как будет доволен наш народ! Особенно если родится мальчик.

Эдмунд согласился с этим, и, к радостному облегчению Изабеллы, они какое-то время беседовали о родительском счастье и о детях. У Эдмунда было четверо детей, и он мог говорить о них бесконечно.

Изабелла успокоилась и поздравила себя с маленькой победой, но тут им повстречалась небольшая группа людей, которые вынуждены были посторониться, чтобы дать проехать всадникам. Никаких приветственных возгласов в свой адрес, как бывало прежде, королева не услыхала. Их не было. Правда, один возглас достиг ее слуха, и был он достаточно отчетлив:

— Шлюха!

Она сделала вид, что ничего не произошло, но, бросив искоса взгляд на Эдмунда, увидела, как лицо его залилось краской, губы крепко сжались, а в глазах появился недобрый блеск.

Возвратившись во дворец, она сразу же отыскала Мортимера. На него — и только на него! — уповала она, когда было тяжело. Он, и только он, мог всегда найти и находил слова утешения.

— Ну вот… — сказала она. — Я своими ушами услышала… и окончательно убедилась, что народ отвернулся от нас.

— К чему переживать из-за каких-то слов? — отвечал он.

— Дорогой Мортимер, дело не в словах… Как ты не понимаешь? Они поднимут против нас бунт.

— Хотел бы я это видеть! Пусть только посмеют!

Рядом с ним она не могла не верить его словам — он выглядел таким сильным, спокойным и уверенным в себе. Где бы ни появлялся он в последнее время — великолепно одетый, всегда в сопровождении немалого отряда вооруженных до зубов рыцарей, — весь его вид говорил о силе, богатстве и величии.

Изабелла поведала ему о кратком, но полном скрытого значения разговоре с графом Кентом.

— Я увидела в его глазах сомнения, недоверие… Если народ выступит против нас, они могут сделать его вождем. Его королевское происхождение…

— Кент! — фыркнул Мортимер, прервав ее. — Он никогда ничего не возглавит!

— Он может, — настойчиво повторила королева.

— Отъявленный глупец! Вот он кто…

— Но он сводный брат короля.

— Его никогда не любили.

— Но он ни у кого не вызывал и ненависти…

— Ни любви, ни ненависти, — подтвердил Мортимер, не принимая намека. — Он никто.

Изабелла не успокаивалась:

— Его вполне могут использовать желающие начать свою игру против нас… Мортимер, я очень боюсь… Его слова о короле, о том, что с ним плохо обращались… Он начнет разнюхивать, выяснять подробности…

Глаза Мортимера сузились. Он размышлял.

— Все, кто был там… — заговорил он, — кто действовал… Молтреверс, Герни, Огл… они сейчас не у нас в стране.

— Знаю. Но что, если их найдут и заставят говорить?

Снова Мортимер молчал некоторое время.

— Нужно преподать урок тем, — заговорил он медленно, — кто хочет заняться выяснением того, чего выяснять не следует.

— Урок? Кому? — недоуменно спросила она.

— Я бы начал с Кента, — сказал Мортимер. — Мой выбор падает на него.

— На Кента?! Он же брат короля! Дядя моего сына…

— Любовь моя, всегда лучше начинать с головы…

Эдмунду, герцогу Кентскому, было двадцать девять лет. Ему исполнилось шесть, когда его отец Эдуард I отошел в мир иной. Мальчик почти не знал отца — великого воина, большую часть жизни проводившего в походах и сражениях. Эдмунда и его брата Томаса, герцога Норфолкского, который был всего на год старше, воспитывала их нежная мать — француженка Маргерит. Когда Эдуард II женился на Изабелле, он представил жену мачехе, и Маргерит одобрила выбор пасынка.

Очень скоро многим стало ясно, какой плохой правитель их король, к тому же отдававший предпочтение в любви мужчинам. Когда Эдмунд повзрослел, он стал, как и другие, противником монарха. Позднее он присоединился к тем, кто поддерживал королеву Изабеллу, и лишь недавно засомневался в ней, что и заставило Мортимера вынести ему приговор.

Сам же Мортимер, хотел он это видеть или нет, становился все более невыносим, шепот и даже громкие разговоры о нем начали звучать повсюду. Его роль во дворце сравнивали с ролью Диспенсера и Гавестона при прежнем короле: так же, как они, он мнил себя чуть ли не правителем Англии, так же награждал себя титулами, поместьями, так же считал государственную казну своей. Но, кроме всего прочего, он уже был недалек от того — так думали очень многие, — чтобы в ближайшее время перелезть из постели Изабеллы на королевский трон…

Это необходимо было предотвратить.

Эдмунд Кент уже совещался по этому поводу со своим родным братом Томасом, а также с кузеном Ланкастером, и они пришли к единодушному мнению — дольше терпеть нельзя. Беспокоило их и то, что юный король пребывает под сильным влиянием матери, а это означало — под влиянием все того же Мортимера. Таким образом, положение становилось все более угрожающим — для страны и для них самих. Необходимо было действовать, не откладывая в долгий ящик.

Какой-то бродячий монах из нищенствующего ордена пришел в дом герцога Кента и попросил, чтобы сам хозяин принял его по очень важному делу.

Когда они остались вдвоем, монах заговорил:

— Милорд, то, что я скажу, может показаться невероятным, но я ручаюсь за достоверность. Король Эдуард Второй не умер, он до сих пор в этом мире.

Эдмунд Кент молчал, не зная, что ответить, и монах продолжил:

— Могу открыть вам, где он находится, милорд, — в замке Корф. Управитель замка хорошо мне знаком, и именно от него я узнал эту тайну. Он клянется, что это чистая правда, что короля держат там взаперти, дурно обращаются с ним, и он живет только одной надеждой — увидеть кого-то из тех, кого любит и кому может доверять. Управитель сказал, что король упоминал ваше имя.

— Я… я не могу в это поверить, святой отец, — с трудом выговорил наконец Кент. — Однако, если то, что вы говорите, правда, я должен немедленно увидеть короля.

— Простите, милорд, — отвечал монах, — но вам надлежит действовать с чрезвычайной оглядчивостью. Человек, сообщивший мне этот великий секрет, тут же пожалел о сказанном, ведь под угрозу поставлена и его жизнь, и жизнь пленника. Если вы отправитесь в замок Корф, необходимо принять все меры предосторожности.

— Разумеется! — вскричал Кент. — Я прекрасно понимаю… Но зачем они все это делают? — продолжал он. — Чего они хотят?

Монах подсказал ответ:

— Хотят, чтобы все думали, что король мертв, а они могли бы править через его сына.

Кент не стал уточнять, кто такие эти «они», — он понимал, о ком говорит монах и что он, как многие в стране, его единомышленник, — и все же счел нужным заметить:

— Но ведь король Эдуард добровольно передал трон сыну.

Монах усмехнулся.

— Видимо, так. Однако наследник не слишком-то хотел садиться на него, пока отец жив. Его заставили это сделать. И вы, милорд, знаете кто.

— Изабелла… и Мортимер.

Монах мрачно кивнул.

— Я отправлюсь в замок Корф как можно скорее! — сказал Кент.

— Я поеду с вами, милорд, если позволите. Без меня, боюсь, вы ничего там не добьетесь. Только, умоляю вас, пускай все будет сохранено в тайне.

Кент согласился с этим и никому, даже жене, не сказал, куда собирается ехать.

Он был действительно недалеким человеком, Эдмунд герцог Кентский, сын Эдуарда I и дядя Эдуарда III, — бесхитростным, легковерным и беспрерывно колебавшимся в своих воззрениях и симпатиях во время правления сводного брата, вернее, его фаворитов. Потому и решил Мортимер сделать именно Эдмунда, а не его старшего брата Томаса герцога Норфолкского козлом отпущения и жертвой в своей хитрой и жестокой игре, желая показать вероятным противникам его и королевы, что их ждет, если они осмелятся перейти от слов к враждебным действиям.

Итак, доверчивый Эдмунд Кент отправился в сопровождении бродячего монаха в тайную поездку, и ничто не вызвало подозрений в его честной и простоватой душе.

Управитель замка наотрез отказался впустить их, и Кент уже начал упрекать монаха за напрасную трату времени. Но затем им все же разрешили войти внутрь.

— Правда ли, что у вас находится мой брат? — напрямик спросил Кент.

Вместо ответа управитель принялся вертеть головой, глядя то в пол, то на балки потолка, то по сторонам и бормоча что-то бессвязное.

— Да, это так, милорд, — говорил за управителя монах. — Ответьте же милорду.

— Тогда проведите меня к королю! — требовал Кент. — Я не поверю, пока не увижу его сам.

— Милорд! — вскричал наконец управитель. — Я не смею… не могу… Мне приказано… Я не знаю, как…

— Говорите правду!

— Да, только правду, — поддакивал монах, который, как ни странно, чувствовал себя, казалось, вправе командовать управителем.

После долгих препирательств тот с трудом выговорил чуть ли не шепотом:

— Если хотите связаться с королем, напишите ему об этом в записке.

— Выходит, вы подтверждаете, что он здесь?

— Я только сказал, милорд, что, если вы напишете записку, она будет вручена тому, кому предназначена, и вам уже судить, кем является здешний пленник.

— Значит, вы признаете, что тут содержится пленник?

Управитель промолчал.

На какое-то мгновение Эдмунд засомневался: не слишком ли подозрительна вся эта таинственность? И кто эти люди? Если сторонники короля, то отчего не пускают к нему его брата? Если же противники — то с какой целью затеяли все то, что сейчас происходит?

Но подозрение мелькнуло и исчезло. Ему на смену вновь пришло желание скорее разгадать тайну, однако он отказался писать что-либо и вновь потребовал свидания с узником.

Управитель смиренно возразил:

— Милорд, я не смею выполнить ваше желание… Он… король… отказывается от встреч с кем-либо… боится, что все подосланы графом Марчем… его врагами…

Снова вмешался монах:

— Все так. Но разве это значит, что милорду не удастся хотя бы посмотреть на короля? Издали или из какого-нибудь укрытия?

Управитель задумался.

— Сделаю все, что будет возможно, — сказал он потом. — А пока отдыхайте, милорд…

Кенту было не до отдыха, его не оставляло беспокойство. Только когда наступили сумерки, к нему явился монах и сказал, что все подготовлено и милорд может посмотреть на короля в комнате, где тот находится.

— Но почему не встретиться с ним? — опять возмутился Кент.

— Милорд, — ответил монах, отводя глаза, — у короля, который давно находится в полном одиночестве, все чаще наступают моменты, когда он… когда в его разуме нет полной ясности. К встрече с вами и тем более к разговору о спасении его нужно готовить постепенно, очень осторожно… чтобы ненароком не навредить еще больше. Лучше всего сделать это с помощью письменного послания. Но сначала, конечно, вам надлежит самому убедиться, милорд, что в замке находится именно ваш брат.

Герцог Кентский не мог не согласиться с разумностью слов монаха и решил, что прежде всего он должен увидеть короля, а там уж можно будет размышлять, как действовать дальше.

— Ведите меня!

Монах повел его по крутым лестницам и извилистым коридорам и, отворив дверь, пригласил войти. В небольшой комнате в стене было просверлено крохотное отверстие. Кент смог увидеть простую кровать, такой же стол с единственным стулом, на котором сидел человек. В сумеречном свете можно было распознать, что у него довольно светлые волосы, тронутые сединой, и он высокого роста. Хотя сходство с королем все-таки было, Кент допускал, что его обманывают. С чувством сомнения он покинул на следующее утро замок Корф и вернулся в Лондон, чтобы поразмышлять обо всем, что слышал и видел.

Был ли королем тот человек, который сидел за столом в убогой комнате? Если нет, то кто он и зачем кому-то понадобилось обманывать его, Эдмунда Кента? С какой целью и для чьей выгоды?.. Этого он понять не мог, а потому решил, что ему сказали правду, а если так, то следует что-то предпринять.

Пока он размышлял о будущих действиях и о том, следует ли поведать то, о чем он узнал, Томасу, к нему вновь явился монах.

— Милорд, мне стало известно, что папа римский выразил желание, чтобы король был освобожден из заточения в замке Корф.

— Вы хотите сказать, его святейшество поверил этой истории?

— Насколько я знаю, милорд, не только поверил, но и назвал ваше имя как человека, способного вызволить короля из плена, в котором тот находится по велению Мортимера, графа Марча. И есть все основания полагать, что, если этого не сделать, жизни короля угрожает опасность. Мортимер давно намеревается покончить с ним. Папа римский опасается подобного исхода и потому просит не откладывать освобождение пленника.

Кент задумался.

— Хорошо, — согласился он наконец, — я напишу брату и буду ожидать ответа.

— Это разумно, — одобрил монах. — Поведайте ему, что вы его друг, а не только брат, и что готовы прийти на помощь, причем поднимете всех, кого можно, для его спасения, чтобы уничтожить врагов, кто бы они ни были, и восстановить его на троне. Ваше послание должно вдохнуть надежду в измученную душу короля, милорд. И тогда, как сказал папа римский, небеса возблагодарят вас. Аминь!..

Слова монаха и папы римского воодушевили Эдмунда Кента.

Да, решил он, я немедленно отправлю послание в замок Корф. Монах наверняка передаст его по назначению, иначе для чего он затеял все это, какая ему корысть?.. И управитель замка тоже, по всей видимости, не станет чинить препятствий… Когда же получу ответ, можно будет думать, что делать дальше.

Письмо Кента было написано откровенно, без хитростей и намеков. Он заверял, что предан брату и готов собрать армию и вступить в бой за него со всеми его врагами. А коли тот пожелает, то может снова занять трон, который скорее всего был вынужден оставить не по доброй воле.

Монах забрал послание, но отправился с ним не в замок Корф, а к себе домой, где скинул монашеское одеяние и превратился в того, кем был, — в верного мирского слугу Роджера де Мортимера, ловкого исполнителя злодейских планов хозяина, от которого надеялся получить немалое вознаграждение за службу.

У себя он задержался ненадолго и поспешил к Мортимеру, который был на заседании парламента, чтобы вручить ему письмо Эдмунда Кента.

Ох и посмеялись они над незадачливым герцогом! Кто мог предположить, что он с такой легкостью проглотит наживку: примет на веру, что седоватый высокий человек не кто иной, как сам король, и уж совсем на слово поверит в обращение к нему папы римского?..

Задуманный план сработал безотказно. Теперь у них в руках документ, свидетельствующий, что написавший его — изменник, враг государства и царствующего монарха.

Они хохотали, радуясь столь скорой победе.

— Славно сработано, «святой отец», — сказал Мортимер. — Глупец Кент написал такое, чего с лихвой хватит, чтобы веревка покрепче затянулась у него на шее.

— Он шагал в ловушку, милорд, словно это было единственным его желанием.

— Надеюсь, оно у него станет последним! — с яростью произнес Мортимер. — Я помогу ему в этом. А твое усердие будет вознаграждено, не сомневайся…

Когда исполнитель его плана ушел, Мортимер подумал, что лучше всего побеседовать с Кентом здесь, в Винчестере.

Молодые король и королева пребывали в эти дни во дворце Вудсток. Небо над ними безоблачно. Любовь друг к другу все так же крепка и сильна. Радости и счастья добавляло и то, что Филиппа была беременна.

Эдуард полагал, что в такое время жена должна ощущать особую его заботу, и, не доверяя никому столь драгоценное бремя, решил отойти от забот государственных, тем более что ими по-прежнему занимались мать и Роджер де Мортимер и окончательное решение было за ними.

Незадолго до того, как Эдуард и Филиппа уединились в Вудстоке, его супруга была коронована. Он не ожидал, что это вызовет у него такую гордость за нее. Как ему повезло в жизни! Много ли королей женятся на тех девушках, кого по-настоящему любят?.. Да разве можно не любить такую, как Филиппа? Нет, невозможно! Любящая, добрая, умная, понимающая его с полуслова… Ее достоинства оценил не только он, но и весь народ Англии! Ну, если не весь, то лишь потому, что не каждый подданный смог увидеть ее… А уж когда она подарит ему сына…

Правда, порой она огорчает его немного, говоря, что вполне может родиться и дочь, но разве он не примирится с этим? Он же так ее любит! Ладно, пускай сначала появится дочь, что тут поделаешь — все от Бога, зато потом уж непременно будет сын… Они еще так молоды, у них родится много детей и среди них — немало мальчиков… Он не сомневался в этом…

Коронация его любимой Филиппы прошла хорошо, но все же не с таким великолепием, как ему бы хотелось. Все упиралось в деньги, которых в казне становилось день ото дня меньше, — настолько, что даже он, король, начинал ощущать это почти на каждом шагу. Как он понял из осторожных объяснений тех, кто отвечал за доходы и расходы, причина нехватки денег и сокровищ была в том, что его мать и Мортимер слишком свободно пользовались и тем, и другим для целей, известных только им одним.

Необходимо было как следует разобраться в этом, и единственное, что его останавливало, — нежелание лишний раз ввергнуть мать в состояние беспокойства и тревоги. Последнее время он стал замечать, что она легко приходит в возбуждение и расстройство от малейших его попыток выразить хотя бы недоумение, не то что недовольство какими-либо ее действиями, а тем более действиями Мортимера. Она сразу начинала многословно и не всегда связно и последовательно защищать себя и фаворита, ссылаясь на юность и неопытность сына. А он чувствовал, что он уже не мальчик, что повзрослел в шотландском походе и многому научился от умных людей. Но возражать ей так и не решался.

Однако здесь, в Вудстоке, нужно на время забыть о делах и посвятить себя Филиппе, только ей: не волновать понапрасну, больше гулять с ней и с уверенностью и радостью говорить о том дне в июне, когда наконец появится на свет их долгожданное дитя.

Мирное существование короля было внезапно нарушено посланием из Винчестера. В нем сообщалось о раскрытии преступного заговора, во главе которого стоял его дядя, герцог Эдмунд Кент.

О, наверное, все не так страшно, как здесь написано. Не мог же дядя Эдмунд всерьез задумать предательство. На него совсем не похоже! Он ведь как большой ребенок — увлечется чем-нибудь и ничего не видит вокруг… Но плохого он совершить не может. Дурацкое дело с обвинением легкомысленного дяди вскоре наверняка закончится ничем.

Король решил не ехать в Винчестер, не оставлять Филиппу в одиночестве. Это первая ее беременность, и необходимо быть рядом с ней. Это — главная его обязанность.

Дни становились все теплее. Филиппа — все грузнее. Они с ней начали считать, сколько остается до родов, и казалось, что время, как нарочно, остановилось.

О послании из Винчестера Эдуард не вспоминал.

Герцогу Эдмунду Кенту предъявили письмо, написанное им к его брату, королю Эдуарду II.

— Ваша ли рука писала это?

Он ответил утвердительно. Он поверил, что Эдуард II жив: ему показали его в замке Корф. Разве это был не он?

Ему не ответили, не полюбопытствовали, как и почему он попал в замок Корф. Вместо этого спросили:

— Он сам говорил вам, что он и есть король?

— У меня не было с ним беседы, — отвечал герцог. — Я видел его через отверстие в стене.

— И этого оказалось достаточно, чтобы вы написали письмо, которое свидетельствует о вашей готовности воевать с нынешним королем и означает, что вы всегда были его противником и только ждали случая взяться за оружие? Разве это не предательство?.. Какой-то самозванец, а возможно, просто безумец, позвал вас, и вы уже предаете законного короля и предлагаете свои услуги преступнику!

Выходит, его обманули? Зачем?..

Он понимал, что все складывается не в его пользу. Что иначе как предательством это и в самом деле не назовешь.

Он также знал, какая кара ждет его…

Об этом же говорили Изабелла и Роджер де Мортимер, когда остались одни.

— Ты не можешь приговорить его к смерти, Мортимер, — сказала она. — Это безумие. Он — дядя короля.

— Могу и сделаю это! — вскричал Мортимер. — Он сам написал письмо и приговорил себя. Он не сможет оспорить приговор.

— Ты забываешь, что он королевского рода.

— Королевского или не королевского, но он взойдет на эшафот и будет обезглавлен! Никто не может вознестись так высоко, чтобы не быть повергнутым!

— Нужно уведомить короля о готовящейся казни!

— Любовь моя, ты хочешь разрушить наш собственный план? Хочешь, чтобы змея заговора против нас с тобой согревалась на нашей груди и выводила потомство? Ты ведь знаешь, как поступит твой Эдуард. Он простит дорогого дядюшку и, возможно, погубит этим не только нас, но и самого себя.

— Так что же делать, Мортимер? Неужели…

— Да. Смертная казнь. И как можно скорее.

Герцог Кент был приговорен к казни через отсечение головы, и исполнить приговор предписывалось немедленно. В зале суда приговор огласил королевский судья Роберт Хауэл. Герцог стоял перед ним, одетый лишь в рубаху, вокруг шеи у него была повязана веревка.

Он сказал, что просит пощады. Сказал, что хочет увидеть короля.

Те, кто его обвинял, холодно ответили ему, что теперь поздно говорить об этом — он предал своего владыку и должен понести наказание, хотя он и ближайший родственник короля. Ведь он намеревался собрать армию и выступить против этого самого короля, своего племянника, так или нет?.. Сомнений быть не может, он — изменник и заслуживает смерти. Его королевское происхождение только усиливает вину…

По распоряжению Мортимера на рассвете, пока не проснулись жители, его вывели в укромное место за стенами города, где должен был ожидать палач.

Но шло время, а заплечных дел мастер не появлялся. Вместо него пришел посланный от него человек и сказал, что тот отказывается обезглавить члена королевской семьи, ибо страшится последствий и не хочет, чтобы за ним числилось такое злодейство.

Мортимер, посчитавший необходимым для себя присутствовать при казни, пришел в бешенство.

— Трусливый негодяй! — завопил он. — Черт с ним! Пошлите за кем-нибудь еще! За кем угодно!.. У палача есть помощник, не так ли?

— Да, — ответили ему, — у него есть помощник. Но, услыхав, что хозяин отказывается, он сразу сказал, что тоже не желает брать на себя такое дело. Голова, а вернее, шея человека из королевского рода, — это не по нему.

Мортимер был вне себя от ярости. Что они, сговорились?! Получили чей-то приказ или почуяли, что эта казнь неугодна мальчишке-королю? Конечно, неугодна. Только кто будет его спрашивать? Во всяком случае, не он, Мортимер! Этого никто не дождется!

— Немедленно найти палача! — повелел он.

Его искали, но найти не смогли.

А время шло. Рыцари и оруженосцы, пришедшие вместе с Мортимером, стояли, опустив глаза: каждый боялся, что ему будет поручено взмахнуть топором. Но Мортимер понимал, что так поступать не следует, чтобы не сказали потом, будто герцог Кент был попросту убит приверженцем Мортимера.

Приближался полдень, а Кент был все еще жив. Он истово молился Богу, благодарил за чудесное вмешательство и просил, чтобы Тот не оставлял его и даровал ему жизнь.

Середина дня была уже позади, а человека на роль палача так и не нашли. И тут Мортимера осенило:

— Отправляйтесь в городскую тюрьму и разыщите там приговоренного к смертной казни. Обещайте ему свободу, если он выполнит дело палача.

Обещание жизни оказалось слишком большой наградой, чтобы от нее можно было отказаться.

В пять часов вечера этого мартовского дня Эдмунд герцог Кентский положил голову на деревянную колоду, и ударом топора преступника она была отделена от тела.

Король Эдуард все еще пребывал в замке Вудсток, когда до него дошло известие о казни дяди.

Он с трудом мог поверить в это. Его ближайшему родственнику отрубили голову! И это совершили, не сказав ни слова королю! Неслыханно!..

Впрочем, ему еще раньше, кажется, сообщали, что герцог оказался предателем, собирался поднять восстание против короля… И кто знает, чем все это могло окончиться?.. Надо разобраться…

Да, но казнь!.. Казнить сына его великого деда!..

Стоял конец марта, а Филиппа должна была разрешиться от бремени в июне. Пожалуй, он может оставить ее ненадолго и отправиться в Винчестер и на месте выяснить, что же все-таки произошло. Как они посмели?!

Филиппе не хотелось, чтобы он покидал ее, не хотел этого и он сам, однако решил немедленно ехать.

Зима была уже далеко позади, но дороги еще не просохли, что затрудняло передвижение. Филиппа готова была сопровождать его любым способом — верхом, в паланкине, — но Эдуард не позволил этого. Будет опасно для будущего ребенка, сказал он, и скрепя сердце любящая супруга признала, что он, как всегда, прав.

— Я очень обеспокоен, — повторял Эдуард, объясняя внезапный отъезд.

— Конечно, — соглашалась она. — Обнаружить предателя в собственной семье… Ужасно!

— Не хочу верить в это, — продолжал он. — Тут что-то кроется. Что-то, чего я не знаю… Не понимаю… Да, Кент был не очень умен, запальчив, но он не мог предать меня!..

В смятенных чувствах Эдуард уехал в Винчестер и по прибытии туда сразу же встретился с матерью и Мортимером.

— Мой дорогой сын! — вскричала королева, протягивая к нему руки. — Как я рада видеть тебя здесь!

— Не слишком радостное событие заставило меня предпринять эту поездку, — ответил он угрюмо. — Я прибыл, чтобы услышать побольше о моем дяде, герцоге Кенте.

Роджер де Мортимер снисходительно улыбнулся. Глядя на эту сцену, непосвященный вполне мог бы подумать, что король здесь Мортимер, такой спокойный и уверенный, а не этот взволнованный юноша.

— Милорд, — с достоинством произнес Мортимер, — те, кто всегда стояли и стоят на страже ваших интересов, не могли позволить никому поднять против вас вооруженный бунт.

— Я не верю, что мой дядя мог задумать такое!

— Тому есть неоспоримое доказательство — его собственноручное письмо. Кроме того, он признался во всем. — В чем?

С той же улыбкой, как бы снисходя до ответа неразумному ребенку, Мортимер разъяснил:

— Он придумал какую-то невероятную историю о том, что будто бы в замке Корф содержится ваш отец, который жив и которого нужно вернуть на трон. Под этим предлогом он и намеревался собрать армию и свергнуть вас, милорд.

Эдуард молча смотрел на говорившего и думал: отчего же кто-то мог поверить, что мой отец остался в живых, если он скончался, как меня уверяли, от обычной болезни? Что заставило дядю посчитать, что его брат не умер?.. Что-то здесь не так… Что же случилось с отцом на самом деле? Как он умер?..

Мать пристально вглядывалась все это время в лицо сына и затем нервно произнесла:

— Эдуард, ты не должен забывать, что Роджер де Мортимер твой верный слуга. Вспомни, что он сделал для тебя, для Англии.

— И для самого себя, миледи, — услыхала она ответ сына, заставивший ее вздрогнуть.

«Да, — подумала она со смешанным чувством тревоги и гордости, — он уже почти взрослый… Как стремительно летит время!»

— Дорогой сын, — снова заговорила она, — я слышала, что твой дед всегда был скор на расправу с изменниками, и это придавало ему силу. Нет ничего хорошего в том, чтобы оставлять преступников в живых, кто бы они ни были, — щадить их и тем самым ослаблять свою собственную власть…

— Мой дядя, может, не слишком умен, но он не был преступником! — возразил Эдуард.

— Действия глупцов и преступников зачастую бывают весьма схожи, — сказала королева. — О Эдуард, я знаю, какой это удар для тебя — то, что произошло! Но, поверь мне, это было необходимо. Поверь, прошу тебя.

У нее был такой расстроенный вид, такой молящий голос, что он не мог не пожалеть ее, не попытаться успокоить.

— Я знаю, вы желаете мне добра, миледи, — сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно.

— Разве я не любила тебя всегда? — продолжала она. — Разве ты не был для меня самым дорогим в жизни? Когда я так страдала в прежние годы, меня согревали и придавали силу лишь мысли о тебе!

— Знаю… знаю. — Он был явно растроган тем, что услышал. — Я ни в чем не обвиняю, миледи, ВАС…

Он так явно подчеркнул последнее слово, что Мортимер не мог этого не заметить, но лишь пожал плечами.

— Какой все-таки еще юнец, — сказал он Изабелле, когда они остались одни. — Однако шотландский поход, который он возглавил, как ты помнишь, не без нашего содействия, научил его кое-чему, надеюсь. Еще долго он будет помнить, что может случиться, когда он пытается действовать самостоятельно.

— А если он узнает о ловушке, которую ты расставил для Кента? Что тогда?

— Как это ему удастся? Разве он узнал правду о смерти отца?

— Пока еще нет.

— О моя любовь, зачем эти трагические нотки? Отчего ты так напугана все последние дни? Ведь ничего не изменилось.

— У меня плохие предчувствия, Мортимер… О Боже, не следовало убивать Эдмунда Кента… Это было слишком!

— Это было необходимо для нашего блага, дорогая. Пускай все поймут, что со мной шутки плохи. А что касается твоих предчувствий, забудь о них, пока я с тобой…

Он поднялся с кресла и встал перед ней во весь рост — могучий, красивый, уверенный в себе… Чересчур уверенный и даже страшный этой уверенностью, этой убежденностью в своей силе и неодолимости.

В самом деле, какой опасностью может грозить казнь Кента? Наоборот, она лишь усилит его, Мортимера, влияние на все, что происходит в Англии. И то, что он успел уже наложить руку на большую часть принадлежавших Кенту владений и имущества, тоже лишь увеличит его силу. Люди поймут, с кем имеют дело, и поостерегутся предпринимать что-либо ему наперекор.