Ледяной Ирис [СИ]

Глава I: Усталость

В ночном воздухе пахнет океаном. Странно — вроде бы так далеко от этой деревни раскинулась гладь Отражённых Небес, но сегодня ветер принёс из туманной дали, окутанной тихими шорохами летней ночи, именно этот до боли знакомый запах.

На маленькой террасе еле-еле светит масляная лампа: давно бы пора уже погасить её и отойти ко сну. Так и сделал бы Сибори, если бы не послышались совсем рядом шаги.

«Неужто снова пациент явился?» — даже с неким раздражением подумал молодой мужчина, намереваясь проигнорировать нежданного гостя. Однако ему не позволили сделать ничего подобного: встревоженный голос врезался в сознание, точно острейшее лезвие.

— Спасите моего мужа, умоляю! Он только сегодня в деревню вернулся, до того не мог до лекаря добраться!

Женские крики и слёзы — единственное, что невозможно терпеть. Да и мстительны эти коварные существа, именуемые женщинами: откажется нынче местный лекарь принять её супруга, так она и разнесёт по всей деревне и за пределами весть, что живёт на окраине не лекарь вовсе, а колдун. Однажды именно из-за таких обвинений лишился Сибори матери, и не собирался повторять её судьбу.

— Что произошло? — не сумел всё же скрыть своего раздражения мужчина. Вот и показалась на террасе женщина: одного взгляда на мужчину хватило Сибори, чтобы понять, кто перед ним. Ещё один дезертир, из тех, что бежали с полей многочисленных сражений, что уж как должное воспринимаются теми, кто обитает на этой земле. Сколько лет уж раздирает эти места война? Девять? Десять?..

Первое время с трудом привыкал Сибори к тому, что здесь постоянно идёт война: всего пара лет, как вернулся он с соседнего континента, куда некогда отправился вместе со своим отцом. Отец тогда пожелал учиться у заморских врачей, владеющих многими секретами медицины. Не оставил он сына, и, казалось бы, стоило б Сибори боготворить отца за это: ведь не в законном браке он появился на свет. Однако же отец отобрал у своего сына нечто большее, чем право на жизнь: отобрал у него право выбрать в жизни этой собственный путь. Да и кем бы мог стать тот, кто с рождения самого следовал за отцом, что когда-то обучался у умнейших мужей соседней страны тяжкой науке хирургии?

Разглядывая приведённого встревоженной супругой пациента, старался Сибори сосредоточиться, припоминая всё, что некогда говорил ему отец. Главное — не допустить заражения, а если произошло оно, то не дать распространиться болезни. А у этого, похоже, всё запущено: рука распухла, точно у мёртвого давно, кожа потемнела и слегка отливает зеленью, и даже на расстоянии можно ощутить слабый, но отчётливый запах гнили… Тошнит от подобной мерзости.

— Умоляю вас, только не режьте! — взмолился мужчина, и в который раз Сибори еле удержался, чтобы не ударить капризного пациента. С трупами работать явно проще: они молчат и не пытаются научить тебя, как и что делать с ними. Если, конечно, не применяешь некую таинственную магию: говорят, иные жрецы умеют с мёртвыми говорить…

— Если руку сохранить — постепенно зараза и кровь отравит, и до сердца дойдёт. И тогда уже и резать не нужно будет: мёртвому всё равно не помочь.

Изо всех сил старался Сибори оставаться хотя бы просто равнодушным: нет, не из тех он людей, что станут утешать больных и сочувственно хлопать по плечу жён и детей их. Вскрикнула супруга мужчины:

— Вы бессердечный человек! Верно о вас говорят, что…

— Если желаете вы смерти, то можно и не резать. Однако сохранить руку и остаться в живых с таким заболеванием невозможно, — игнорируя женщину, посмотрел Сибори в глаза мужчины. Тот вздрогнул, видимо, за некое порождение иных миров лекаря почитая: наверное, смутили его огненно-рыжие волосы и светлые глаза, столь нетипичные для этой страны.

Женщина всхлипнула, а её супруг обречённо опустил голову, не желая взглядом встречаться с лекарем. А Сибори уж не мог остановиться:

— Чего ждали вы? Не маг я и не жрец, чтобы просто так столь сильную болезнь изгнать. Если не желаете вы, я…

— Режьте, — голос мужчины дрожал, а глаза были закрыты, точно он какое-то напуганное дитя. Собиралась что-то сказать его жена, но тотчас умолкла. Сибори устало вздохнул, понимая, что не выйдет у него уснуть в эту ночь.

С шелестом отодвинулась перегородка, и показался на пороге другой человек, при виде которого разом успокоились и женщина, и муж её. Похоже, следовало бы всегда встречать пациентов не рыжему Сибори, а Шигэру: он, по крайней мере, не пугает людей чуждостью своей внешности. Разве заподозрит кто злого колдуна или нечистого оборотня-лиса в темноволосом, мужчине, не так давно достигшем двадцати восьми лет? Привычен и знаком местным жителям подобный облик…

— Позволь мне провести операцию. Ты и так не спал всю предыдущую ночь, — голос Шигэру звучал так мягко и спокойно, что Сибори сумел выдавить из себя улыбку:

— Хорошо. Я подержу лампу: думается мне, что женщине лучше этого не видеть.

И вот женщина в ожидании сгорбилась за перегородкой: в свете лампы виден её преисполненный страха и тоски силуэт. Мужчина, похоже, не так плох, как подумал прежде Сибори: по крайней мере, достаёт ему сил на то, чтобы стискивать зубами кляп во рту, но не кричать. Хорошо, что держится: хоть что-то у этого беглеца, что оставил своего неизвестного господина, осталось от воина.

От усталости руки дрожат: только Сибори знает, что и в прошлую ночь не мог уснуть Шигэру, вынужденный принимать роды у одной из деревенских женщин. Дитя родилось на свет мёртвым — и долго выслушивал лекарь в свой адрес проклятия его матери и прочей родни. Всеми силами тогда пытался младший юноша утешить возлюбленного, который вроде бы с юных лет трудится в своей деревне, но никак не привыкнет проводить черту: здесь — человек, а здесь — пациент. Пациент — лишь тело, которое следует спасти от гибели. Если останется он в живых, то можно счесть его и за человека; если же нет, то не стоит думать об этом.

Как не стоит думать и о криках и стонах больных и умирающих, и о всей той крови и грязи, что всегда шла рука об руку с незавидной долей медика. По крайней мере, если бы с детства не научил Сибори думать именно так его отец, не сумел бы он выдержать подобного и пары недель.

Но и сейчас омерзение поднималось со дна души: хотелось сбежать, скрыться от душного запаха чужих болезней, крови и гноя, лишь бы не видеть и не ощущать. Впрочем, Шигэру сейчас в разы хуже…

Вот, наконец, завершена операция: Шигэру, точно маленького ребёнка, кутает отрезанную конечность в кусок мешковины, чтобы после сжечь её и закопать в стороне от селения. Конечно, зараза вряд ли из-под земли выберется, но он всегда так поступает. Наложена повязка, и усталый мужчина в беспамятстве засыпает. За тонкой перегородкой плачет его жена: видимо, уже поняла она, что кормить семью отныне придётся ей. Ведь вряд ли сможет её супруг сражаться или работать в полях… Шигэру, отодвинув перегородку, ободряюще посмотрел на женщину:

— Не плачьте, прошу. Думаю, вам лучше пойти домой: в нашем доме мало места, и вам, боюсь, негде будет заночевать. Приходите завтра утром: вашему мужу следует поспать. Просто поспать, а после он очнётся почти совсем здоровым, поверьте.

Тёмные круги под глазами, усталый взгляд. Как может Шигэру быть таким, как может он находить в себе силы, чтобы утешать каждую плачущую жену, коих множество повидал за долгие годы этот маленький дом? Масляная лампа почему-то вдруг показалась невероятно тяжёлой, и с таким облегчением Сибори поставил её на пол. Вроде бы и не он проводил ампутацию, а всё равно руки дрожат.

Покорившись, женщина ушла. Сибори с тяжёлым вздохом посмотрел куда-то вдаль, что не укрылось от взгляда любимого:

— Нам обоим нужно просто немного поспать. Уверен, у тебя тоже силы на исходе.

— Почему я должен оставаться здесь? — этот вопрос Сибори едва ли не впервые озвучил вслух, поворачиваясь к Шигэру, — Ведь почти наверняка найдётся место мне и в другом месте.

— Кто бы спорил, ты умён, — Шигэру идёт мягкая и спокойная улыбка, — Но пойми правильно: я не желаю тебя терять. Ты ведь понимаешь: я не справлюсь здесь один. Да и в прочих местах ты вряд ли найдёшь приют…

Мягкое прикосновение к огненно-рыжим волосам говорит лучше всяческих слов: даже Шигэру поначалу пугался внешности того, кого позднее полюбил. И это он, самый образованный среди своих сограждан: чего уж ждать от черни, которая не способна ни читать, ни писать, ни даже думать своими головами, а не слепо следовать суевериям предков.

— Если бы мы вместе… — начал было Сибори, но Шигэру оборвал возлюбленного на полуслове:

— Не покину я тех, кто надеется на меня. Жители этой деревни нуждаются в нашей с тобой помощи, и разве справедливо будет нам обоим оставлять их?

Сибори фыркнул:

— Почему же тогда не желаешь ты, чтобы я отправился в столицу один?

— Ты, никак, ума лишился? Может, заразился чем? — обеспокоенно протянул Шигэру, и его рука, до того теребившая прядь огненных волос, скользнула на лоб любимого, — Чего не хватает тебе здесь? Если покинешь ты эти места, то рискуешь лишиться и того немногого, что есть у нас. У нас с тобой.

Обычно успокаивала Сибори чужая близость, но сейчас почему-то никаких чувств не вызывали прикосновения жёсткой ладони. Шигэру усмехнулся, чуть приобнимая рыжеволосого за плечи:

— Ты моложе меня — верно, поэтому всё время куда-то стремишься. Помнится, и я в твои девятнадцать желал уйти из дома, куда глаза глядят, лишь бы не на одном месте находиться. Обещаю, что если выдастся спокойное время, мы вместе отправимся на день-другой в столицу: думаю, ты просто скучаешь здесь.

Скука? Нет, отказывался верить Сибори, что лишь из-за скуки не хотелось ему оставаться в деревне, что стала ему домом. Просто слишком о многом в этом мире он узнал в детстве, когда отец, тратя всё, что удавалось ему заработать, покупал книги, повествующие о былых временах и о том, что известно ныне. Прошло детство юноши среди древних свитков и заморских книг в деревянных переплётах, с кожаными страницами и странными закорючками чужеземных букв, испещрявших страницы эти. Отец многому учил его, и Сибори впитывал его знания с жадностью путника, нашедшего в пустыне чистый родник. Тогда казалось юноше, что уготована ему судьба столь же поразительная, как и судьба тех, что жили за века до рождения его, но сумели, обладая недюжинным умом, проложить себе дорогу в жизни. Средь них даже были представительницы женского пола — и не понимал Сибори: неужто он хуже какой-нибудь, пусть даже самой исключительной, женщины? Если и умная женщина могла у императорского трона место обрести, причём не в качестве наложницы или жены, то отчего не сумеет и он? Да, о таком он мечтал в детстве…

А сейчас судьба его — оставаться здесь, в этой забытой всеми богами деревне, и зашивать порой раны деревенских неудачников, распоровших случайно себе руку во время тренировки с мечом. Да, многие сейчас вздумали овладеть боевыми искусствами: что ни говори, а на непрекращающейся войне нужны воины. Но даже воевать пойти не дозволено было Сибори. Пусть и умел он держать в руках оружие, но ни в жизнь не отпустил бы его Шигэру на эту бесконечную войну.

— И снова думаешь о чём-то. Ведь мне не скажешь, о чём? — Обыкновенно хотелось, услышав этот мягкий смех, склонить голову на плечо возлюбленного, однако сейчас Сибори скорее по привычке повторил всегдашнее действо: раздражало по неведомой причине нынешнее положение дел сильнее обычного.

— Ты наверняка устал, Шигэру. Отдохни. Я скоро приду, только побуду здесь, снаружи, ещё немного.

Покорно кивнул Шигэру: он всегда предпочитал соглашаться со своим молодым любовником. Но усталость словно испарилась куда-то: и Сибори, убедившись в том, что уже лёг возлюбленный, торопливым шагом направился в лес. Не знал он, что жаждет там отыскать, и уж тем более, не думал уходить из дома: просто отчего-то захотелось оказаться подальше от слишком хорошо знакомого порога маленького домишки, всего пропахшего чужими болезнями.