Ледяной Ирис [СИ]

Глава XXVIII: Правда и ложь

Лис молчал, не двигаясь и даже не пытаясь бежать; молчал и владыка Востока, чуть склонивший голову и будто размышляющий о чём-то. Уже дважды он открывал рот, намереваясь спросить что-то, и тотчас же обрывал слова, уже почти успевшие вылететь на свободу из плена. Где-то снаружи мерно шелестели цикады, и лишь этот звук нарушал тишину комнаты; прислушаешься — и, кажется, сумеешь расслышать, как догорает масло в лампе.

— Кто ты такой?

Любого вопроса ожидал Сибори — но не этого. Памятуя, что не следует пока ещё выходить за рамки своей роли, мнимый колдун заговорил. Сейчас он не улыбался, понимая: жизни может стоить даже тень улыбки.

— Я был рождён духом этой земли многие года назад; не так давно я получил возможность обернуться человеком, и решил использовать эту способность…

Договорить лису не позволили: прежде, чем он закончил фразу, по лицу размашисто прошёлся кулак. Еле удержавшись на ногах, Сибори покачнулся. Снова они замерли, точно два хищника, примеряющихся друг к другу и выжидающих тот миг, когда можно будет наброситься на противника снова. Лис и раненый тигр.

— Последний раз спрашиваю, и больше не потерплю лжи. Отвечай: кто ты такой, и каким образом ты связался с семьёй Шинджу?!

Лис вдохнул и выдохнул, стараясь не замечать того привкуса металла, что возник во рту: из разбитой губы текла кровь, и этот вкус на языке отнюдь не способствовал спокойствию и гармонии. Скрестив руки на груди, он горько усмехнулся:

— В чём-то ты прав, но во многом и ошибаешься.

— Вот как? — нахмурился Сабуро Кадани, и его лицо ещё сильнее стало напоминать статую, высеченную из мёртвого камня: такое же холодное и безразличное ко всему. Сибори знал, что этому человеку ничего не стоит зарубить его прямо сейчас. Но постепенно возвращался прежний азарт, желание обмануть, обвести вокруг пальца этого сильного и умного мужчину. Ведь разве может принести сладость победа над дураком, коим был повелитель южных земель? Одолеть тигра — вот истинная сладость.

— Я родился в землях, что тогда были подвластны Курокаве, в семье лекаря. Говорят, что мать моя явилась к людям из леса, но я не знаю, кем она была: я почти и не успел узнать её, когда жители деревни, решив «спасти» отца от околдовавшей его лисицы, ворвались в наш дом. Отец и я тогда сумели бежать; мать осталась, чтобы остановить жителей. Больше я не видел ни нашего дома, ни мою мать: толпа забила её насмерть камнями, как дикого зверя.

Кажется, тигр успокаивался: он вслушивался в речь Сибори, и лишь изредка позволял себе пошевелиться. Понимая, что ему удалось завладеть вниманием Кадани, решившего, что сейчас испуганный лис откроет ему всю правду, мнимый колдун продолжал:

— Мы нашли приют на самой границе владений Курокавы, не думая, что когда-либо ещё нам придётся бежать. Но вскоре снова начались войны, и наша деревня пала одной из первых. Что сделал Курокава, чтобы защитить нас? Ничего!

Сейчас следовало играть свою новую роль без фальши: учуяв хотя бы тень лжи, господин Кадани легко лишит жизни посмевшего снова обманывать его лиса. Вдохнув глубже, Сибори завершил свою речь такими словами:

— И тогда я решил: правитель, которому нет дела до его подданных, должен умереть. Я много времени потратил на то, чтобы добраться до него, чтобы найти способ оказаться в его окружении. Я лишь хотел избавиться от него; увы, тот яд, что я приготовил для господина Курокавы, попал не к нему. Госпожа Юмихимэ тоже погибла, но её смерти я не желал. Как не желал и смерти Йошимару: я мстил отцу, не детям.

Вновь воцарилась в пустынной комнате тишина. Сжимая руки в кулаки и опуская голову, Сибори прикидывал: не зря ли рассказал, что отравил ни в чём не повинную девушку. Но после пришёл к выводу, что не зря: в конце концов, нет лучше той лжи, чем та, что следует рука об руку с правдой.

— Значит, ты хотел лишь убить Курокаву, и пытаешься убедить меня, будто в остальном нет твоей вины?

— Может, и есть, но отнюдь не потому, что я этого желал, — вскинул голову Сибори. — Но я… я могу тебя понять.

Отвращение на лице владыки востока становилось угрожающим: ещё немного, и тигр пожелает раздавить собеседника, как какого-нибудь наглого жука. Но новая мысль пришла в голову быстро, и лис воскликнул:

— Меня вела моя боль — так же, как сейчас твоя ведёт тебя. Ты хочешь найти кого-то, на ком сможешь выместить ярость, но знаешь что? Я убил того, кого ненавидел, и моя боль не стала меньше. Я потерял не только мать и отца, но и… человека, который был мне очень дорог.

Занесённая для удара рука повелителя восточных земель дрогнула: даже самый бесчувственный человек не сумел бы не заметить те искренние страдания, что прозвучали в последней части фразы. Сейчас Сибори и в самом деле не лгал, снова и снова торопливо рассказывая о Шигэру, о том, как тот погиб, умолчав лишь о том, что сам и лишил его жизни.

Сибори уже не подбирал слова: не мог. Его речь становилась несвязной, слова путались и застревали в горле, не желая выбираться наружу. Кажется, по лицу текла уже не только кровь из разбитой губы, но и слёзы. Искренние слёзы, подделать которые не сумел бы даже самый великолепный актёр.

Сабуро Кадани молчал, глядя на лиса. Пусть он по-прежнему не верил мнимому колдуну до конца, но легко можно было понять: из его лица ушло прежнее напряжение, ушла ярость. Может, всему он и не верил — но слезам поверить смог.

— Хотел бы я понять, правду ли ты говоришь на этот раз. Побудь пока здесь; тебе принесут пищу и воду, так что не умрёшь. Завтра расскажешь мне подробнее о том, как именно вышло, что от твоего яда погибла Юмихимэ, а не её отец, и какую роль ты сыграл в смерти самого Такео.

Пусть сейчас лис плакал, но в глубине души он усмехался. Обычно слёзы считают женским оружием, но тем сильнее удар, когда таким орудием пользуется мужчина. И пусть уходит владыка Востока: у Сибори как раз будет время хорошенько продумать, что он скажет завтра…