Ледяной Ирис [СИ]

Глава IV: Ответ

Никогда бы не подумал Сибори, что с каждой минутой всё ярче, чётче станет вырисовываться в сознании то, что ему придётся сделать, чтобы освободиться. Нет, и раньше хотелось ему покинуть места эти, но сейчас желание уйти прочь, не оглядываясь, находилось на грани безумия. Омерзительным казался и привычный вроде бы запах, и бедная обстановка дома, и даже Шигэру, что так кротко смотрел на больного, накладывая ему новую повязку.

Мужчина жив, но его глаза потухли. Может, и будет его жизнь счастливой, но нынче он похож на сломанную игрушку, выброшенную ребёнком. Ведь ещё вчера не был он таким. И что же так искалечило его: война — или же собственная трусость, неготовность заплатить достойную цену за жизнь?

На террасе показалась его супруга, видимо, желавшая как можно скорее своего мужа подальше от «оборотня» увести. Именно это, во всяком случае, виделось в глазах её: презрение, со страхом смешанное. Тёмно-карие, почти чёрные глаза глупой женщины, не понимающей, что не во всём мире все так же черноволосы и темноглазы, как она и прочие жители островов. Самое омерзительное, что только может в мире существовать: человеческая глупость.

— Вы пришли к своему мужу? — точно со стороны, слышал Сибори свой голос, звучащий на удивление глухо. Точно и не он говорил, а некто другой, засевший глубоко в груди его; и не уверен был Сибори, что этот кто-то доброжелателен по отношению к нему самому.

Женщина демонстративно проходит мимо, словно нарочно отводя взгляд: она не выдерживает взора того, кого считает монстром, напрямую, глаза в глаза. Ненависть душит, и в висках стучит кровь: даже эта глупая, некрасивая женщина с отвисшими грудями, которые не может скрыть даже серая ткань её одежды, презирает его. Даже такая мразь находит в себе силы, чтобы плюнуть вслед тому, кто стократ лучше неё…

— Здравствуйте. Вы вовремя, — голос Шигэру доносится будто сквозь толщу тяжёлых, давящих вод. Он улыбается этой женщине, и с нею он приветлив и добр.

Неожиданно всплывает в воспалённом уме странное осознание: а ведь Шигэру считает его таким же уродливым, как и все эти люди. Быть может, вовсе не из светлых чувств к нему он согласился приютить Сибори, а лишь из желания приручить существо, которое считается опасным, из желания обладать им, точно каким-то диковинным зверем? Ведь не может он, в самом деле, считать красивым того, кто столь сильно отличается от него.

Он… так же глуп, как и местные люди, и даже его познания в медицине не способны этого изменить. Сибори поспешно отвернулся, не желая видеть, как станет Шигэру разъяснять женщине, как правильно перевязывать рану и как часто повязку менять, чтобы предотвратить повторное заражение. Уйти, уйти. Просто потому, что слишком легко сейчас становится думать о странной мысли, никогда ранее не смевшей возникнуть в голове:

«Убей его, убей, — шептал неведомый голос, — Чего стоит чужая жизнь, если он держит тебя при себе, словно ты его вещь?! Ты не принадлежишь никому, и ты достоин большего, чем прозябать в глуши. Думаешь, со временем смирится он с тем, что ты желаешь уйти? Убей, убей, ведь это же просто. Ты ведь знаешь, как жизнь хрупка; ты ведь знаешь, как её спасти, и как разрушить».

Сибори зажмурился, словно бы надеясь, что пропадут безумные мысли, но нет, сквозь стук крови в голове всё яснее и отчётливее звучал словно рвущийся из самых глубин души голос.

«Я дам ему шанс. Пока ещё могу», — так решил Сибори, торопливо поднимаясь; не укрылось то, что он к выходу из дома направился, от Шигэру:

— Куда это ты собрался? — встревоженный голос раздражает отчего-то, и хочется послушаться странного голоса, ударить, убить…

Даже сейчас останавливает. Не даёт уйти. Не даёт освободиться. И никакие попытки успокоиться не имеют ни малейшего эффекта: кажется, словно нечто в груди сдавливает, ворочается, не позволяя даже вдох сделать.

Но Сибори промолчал, хотя и понимал, что вряд ли сумеет противостоять безумному, мрачному желанию: желанию избавиться от тех, кто не верит в него, считает хуже себя.

«Ты не хуже, нет, — шепчет голос, — Ты лучше, во многие разы лучше них. Разве они знают хотя бы малую долю того, что знаешь ты? Даже Шигэру не так хорош, как ты: быть может, он и неплох на своём месте, но разве хоть раз в жизни держал он в руках клинок? Нет, никогда не происходило ничего подобного. Он слаб, и так же, как и окружающие люди, верит в предрассудки; зачем он тебе?»

Вот, наконец, Шигэру проводил женщину и её супруга, оглядываясь на Сибори. В его взгляде — усталое тепло. Так не смотрят на равного; более вероятно, что подобным взглядом смеряют родители глупых и непослушных детей, не желающих волю их исполнять.

— Что с лицом твоим? Ты злишься?

Знал бы Шигэру сейчас, что нашептывал неясный голос! Столь отчётливо видел Сибори то, что должен сделать, чтобы избавиться от цепи, его сковывающей, что страшно становилось. Ведь нельзя же столь чётко видеть то, что не свершилось ещё; быть может, такова судьба, если столь настойчиво внутренний взор демонстрирует мёртвого Шигэру, лежащего у порога дома, на том самом месте, где стоит он сейчас?

— Сибори, ответь мне.

Стук крови всё громче и громче — и рыжеволосый юноша резко поднял голову, с трудом раздражение скрывая:

— Негоже псу, которого держат на цепи, с хозяином говорить.

— Что за ерунду ты говоришь?! — кажется, до глубины души поразился Шигэру подобным словам, — Почему не можешь понять, что я всего лишь беспокоюсь за твою жизнь?

— Я и сам могу беспокоиться за собственную жизнь. Она принадлежит лишь мне, и, если я пожелал бы, то мог бы и сегодня же отравиться насмерть, — Сибори изо всех сил старался не закричать, понимая, что если сорвётся, то окончательно заклеймит его Шигэру несмышлёным ребёнком. Мужчина же лишь устало вздохнул:

— Да, принадлежит твоя жизнь тебе, и я не собираюсь владеть тобой, точно рабом. Но пойми: более всего в жизни этой я хочу, чтобы ты жил. Жил — и был счастлив.

Шаг вперёд — и Шигэру крепко обнял рыжеволосого юношу, убаюкивая, точно дитя. Он зажмурился, закрыв свои тёмные глаза. Пахнет от его тела чужой кровью: слишком часто приходится ему работать с открытыми ранами, так же, как и сегодня. И почему-то лишь запах крови успокаивает, заставляет нежно улыбнуться. Увидевший эту улыбку Шигэру облегчённо вздохнул: видимо, решил он, что Сибори наконец-то сообразил, что не стоит ему уходить.

— Обещаю, любимый, — шёпот возле самого уха прерывается на пару мгновений лёгким прикосновением сухих губ к виску, — как-нибудь я постараюсь накопить достаточно денег, чтобы мы с тобой вместе могли на пару дней отправиться в столицу. Думаю, ты просто устал. Я тоже устал от чужой боли, поверь мне, родной: ты знаешь, что тяжело это.

Сибори молчал, скорее по привычке, нежели из действительного желания обнимая своего возлюбленного. Обыкновенно подобные объятия заставляли всё тело замереть в сладком ожидании чего-то большего, чем простые ласки, заставляли разлиться по всему телу нежное тепло, словно передаваемое от одного тела другому. Но сейчас ничего не хотелось: единственным желанием было вырваться из объятий, сбежать как можно дальше, уйти, уйти…

— Я люблю тебя, родной, — ещё один поцелуй, на сей раз в щеку, ближе к чуть приоткрытым губам. Машинально отвечал на ласки Сибори, впервые не пытаясь прервать возлюбленного: ведь обычно днём они, боясь того, что увидят их пациенты, не касались друг друга…

— Прошу тебя, не молчи, — нежный шёпот вновь заставляет вздрогнуть, и с тихим шелестом соскальзывает с плеч лёгкая ткань. Шигэру всегда пытался подарить Сибори хоть немного тепла, тепла, которого более никто не мог бы ему дать. Он улыбнулся — кажется, он словно извиняется за подобное поведение, спрашивает разрешения. Рассеянный кивок рыжеволосого юноши — и он снова заключен в тёплые объятия, объятия, что крепче самой тяжёлой цепи.

Сейчас, когда страшное решение уже принято, отзываться на чужие ласки почему-то не стало труднее…