Дерек
Бабушка, мелькавшая вокруг словно бабочка, игнорирует меня. Я уже три раза пытался привлечь ее внимание с тех пор, как оставил ее в библиотеке вместе с Эштин. Я знаю, что Эштин не ушла, потому что все время не свожу глаз с входной двери.
В конце концов, я нагоняю бабушку, когда она огибает угол на пути в столовую.
— Где она? — спрашиваю я.
Бабушка кладет свою руку мне на грудь.
— Ты напугал меня. Не стоит так подкрадываться к пожилым леди. Ты мог стать причиной сердечного приступа.
— У тебя отличное сердце. Где Эштин?
— Ты имеешь в виду ту несчастную девушку, которая одета как мальчишка?
Я киваю.
— Угу.
— Ту, которую ты называл Лапулей?
— Лапочкой.
— Ох, ведь правда, — она смахивает воображаемую пушинку с моего пиджака и вновь застегивает все пуговицы на рубашке. — Ты... Дерек. Прямо как твоя мама в этом возрасте.
— Если ты думаешь то, о чем думаю я, то ты ошибаешься.
— Тогда ты не будешь возражать, что я предложила Лапочке остаться на ночь.
Я не хочу, чтобы Эштин находилась рядом с бабушкой. Она что-то замышляет. Эта женщина рассчитывает и продумывает каждый свой шаг. Она неспроста была столь любезна к Эштин, что пригласила ее остаться на ночь. Я могу сказать по блеску в ее глазах, что она хочет получить от Эштин информацию — информацию о нас. Это так же опасно, как и разбалтывать секреты врагу.
— Я отвезу ее назад в общежитие, — говорю я ей.
Она взмахивает рукой.
— Не говори ерунды. Было бы дурным тоном отправить несчастную девушку в комнату общежития с сомнительными удобствами, когда здесь у нас более чем достаточно места.
Вот, черт! Это бесполезно обсуждать, поскольку совершенно очевидно, что мне не победить в этом споре.
— Где она?
— В одной из гостевых комнат. Я предоставила ей платье, чтобы она его одела. Она не может присутствовать ни на одной из моих вечеринок одетая в грязный свитер и шорты. Благослови господь ее сердце.
Ох, нет. Ей снова надо было говорить «благослови господь ее сердце»? Эти слова в Техасе подобны заряженному ружью — фраза может быть оскорблением или ласковым обращением, в зависимости от тона и цели.
— Не лезь в мои дела, бабуля.
— Что это за дела такие, Дерек? — когда я не отвечаю, она похлопывает меня по груди в покровительственной манере. — Не называй меня больше бабулей. Просто помни, что ты джентльмен, коим и должен быть хозяин Уортингтона.
— Я — Фицпатрик.
Она приподнимает брови, уходя.
— Благослови господь твое сердце.
Я поднимаю глаза вверх, интересно, мама сейчас радуется своим стараниям или проклинает тот день, когда написала письмо бабушке.
Я начинаю болтать с кучкой парней, одновременно осматриваясь, интересно, скоро ли появится Эштин. Мне известно только, что она заперлась наверху и не спускается. Тут, безусловно, не ее место — девушки здесь расфуфырены и любят все преувеличивать, а парни надели улыбки и костюмы. Если бы это была борьба в грязи, она, вероятно, запрыгнула на ринг прямо сейчас.
Мой взгляд цепляется за что-то белое на лестнице.
Стоп.
Это Эштин в коротком белом платье, которое плотно облегает ее фигуру, и в ярко-красных туфлях на шпильке, которые демонстрируют ее длинные ноги. Я застываю на месте и не могу отвести от нее глаз. Она привлекает внимание моей бабушки, которая кивает ей.
— Кто это? — спрашивает один из парней.
— Никогда раньше ее не видел, — отвечает другой.
Парень, который представился мне, как Орен, тихо присвистывает.
— Черт, она горяча. Я требую приоритетное право выбора.
Никто не заявит никакие права на Эштин, если мне есть что сказать. Без колебаний я подхожу к ней. Верх ее сливочно-белой груди вытолкнут платьем, соблазняя каждого парня в этом помещении, а секси-туфли открывают огромный простор для фантазии.
— Что на тебе надето? — спрашиваю я более жестким тоном, чем собирался.
— Тебе нравится? — она медленно поворачивается кругом, давая мне и всем наблюдающим парням полный обзор. Она почти спотыкается на своих каблуках и хватает меня за руку, чтобы не упасть. — Твоя бабушка позволила мне позаимствовать его. И туфли тоже. Разве не круто?
— Мне ты больше нравилась в футбольном свитере, — бормочу я.
— Почему?
— Потому что это ты.
— Может, это тоже я, — она кивает в сторону буфета. — Я проголодалась. Как ты знаешь, тренироваться весь день — это тяжкий труд.
— Да, я знаю. Тебе не хотелось бы вернуться обратно в общежитие?
— Пытаешься избавиться от меня? — она рассеяно берет печенье и начинает его есть.
— Нет. Я пытаюсь уберечь тебя от посягательств местных парней.
— Зачем ты это делаешь? — она кусает печенье. И еще. И еще. Затем облизывает глазурь с губ. Если ее цель свести меня с ума, то это ей чертовски удается.
— Потому что я... забочусь о тебе, — говорю ей я.
— О, пожалуйста. Это пустые слова. Я их слышала от мамы, сестры, отца и даже от Лендона. Они ничего не значат для меня.
Они что-то значат для меня.
— Ты думаешь, что я вру тебе?
— Да. Я видела тебя сегодня с той девушкой в желтом платье. Ты ей тоже говорил, что заботишься о ней? — она взвинчена, при этом продолжает жевать печенье, как будто оно — последнее, что она собирается съесть. Доев, она потирает ладони друг о друга, смахивая крошки. — Думаю, я пойду к лестнице знакомиться с новыми перспективными парнями. Они кажутся приятными, честными мальчишками.
Ее слова врезаются в меня, словно нож.
— Не позволяй костюмам одурачить тебя, — говорю ей.
— Так же, как ты одурачил меня, умолчав о своем футбольном прошлом?
Прежде чем я успеваю сказать ей, что не отвечу на ее просьбу, касающуюся нового квотербека для Фримонта, Эштин расправляет плечи. Понимает ли она, что только что еще больше выдвинула свою грудь? Все здесь хотят получить больше, чем просто полюбоваться ею. Она поворачивается спиной ко мне и уходит к парням, с интересом разглядывающим ее. Я иду следом, не потому что думаю, что она нуждается в защите...
А потому что чувствую, что она совершить что-то очень, очень глупое.