Люби меня вечно

10

Эме чувствовала, как лошади тащат экипаж вверх по склону холма. Потом послышалась хриплая команда, и они остановились.

— Произошел несчастный случай, мадемуазель, — прошептал ей на ухо незнакомец, когда она стояла возле храма любви а королева разговаривала с людьми, которые поддерживали огонь. — Его светлость герцог Мелинкорт просит, чтобы вы немедленно отправились со мной, — продолжал он.

Некоторое время Эме раздумывала, не следует ли перед уходом извиниться перед королевой. Но увидев, что ее величество занята, не колеблясь отправилась за неизвестным. Они быстро пошли сквозь заросли кустарника.

Спутник ее был молод, но с лицом совершенно невыразительным и незапоминающимся. К тому же сумерки уже настолько сгустились, что разглядеть что-нибудь не представлялось возможным. Тропинка, по которой они шли, извивалась среди кустов, где казалось особенно темно после ярко освещенных лужаек и аллей парка.

Эме успокаивала себя тем, что сам герцог не мог бы послать за ней, если бы что-то случилось с ним. Но при мысли о том, что несчастье произошло с Изабеллой или с Гуго, сердце девушки замирало от тревоги и неизвестности.

Деревья расступились, и она увидела дорогу, а на ней — потемневшую от времени, обшарпанную карету, запряженную двумя лошадьми.

В голове Эме зародилось сомнение. Эта убогая, грязная карета не могла иметь отношения к герцогу. Но именно в эту минуту ей на голову накинули плащ, причем так резко, что девушка едва удержалась на ногах. Она сопротивлялась и попыталась даже закричать, но тяжелые складки ткани заглушили ее голос, а через мгновение она почувствовала, как сильные руки подняли ее и положили на сиденье кареты.

— Ты знаешь, что нужно делать, — негромко сказал кому-то тот незнакомец. Щелкнул кнут, и карета тронулась.

Девушка отчаянно забилась, но в результате только выбилась из сил, а удар возницы сбросил ее на пол кареты, где она и осталась лежать.

И все-таки Эме не могла заподозрить в своем похищении кардинала. Она не зря провела за стенами монастыря всю свою жизнь. Церковь всегда оставалась убежищем обездоленных, приносящим утешение тем, кто пребывает в печали и боли. Девушка не имела повода усомниться в жертвенности, чести и достоинстве монахинь. А когда монахини и послушницы, встретив в коридорах монастыря мать-настоятельницу, преклоняли колени, чтобы получить ее благословение, они искренне признавали и прямоту ее характера, и аскетизм, и душевное благородство.

Даже опутанный сетями графа Калиостро, кардинал не мог опуститься до обмана и похищения. Чтобы вернуть беглянку в монастырь, ему было бы достаточно прислать к ней священников. По одному их слову она вернулась бы за стены монастыря.

Но тогда кто же?

Эме слышала тяжелое дыхание сидевших впереди людей, время от времени они прочищали горло, плевались, но ни разу не произнесли ни слова. Наконец лошади остановились.

— Ты держи ее, а я пока открою дверь, — тихо сказал кто-то.

— Еще чего! Чтобы половина улицы увидела, чем мы занимаемся?

Сильные руки подхватили ее, перекинули через плечо и вытащили из кареты. Лошади тут же тронулись снова.

Ее грубо швырнули на пол, она ударилась плечом о стену и невольно вскрикнула от боли.

— Убирайся отсюда, — проговорил мужской голос.

— Сначала деньги, — последовал ответ.

— Они здесь.

Послышался звон монет; прозвучало краткое прощание; шаги пересекли комнату и дверь закрылась. Этажом выше заплакал ребенок, и женский голос спросил:

— Франсуа, это ты?

Мужчина тихо выругался.

— Черт побери! А кого ты еще ожидаешь?

— Ты разбудил Жана, — пожаловалась женщина, — а он только что уснул, впервые за всю ночь!

— К черту этого горлопана! Если он и дальше будет так орать, нам и самим не сомкнуть глаз!

Эме слышала, что женщина тщетно пытается успокоить ребенка.

— Спускайся! — грубо приказал Франсуа. — Мне пора на работу, не мешало бы перекусить.

— Но в доме нет ничего, кроме кусочка хлеба, — со слезами в голосе ответила женщина.

Эме услышала, как скрипит деревянная лестница у нее под ногами.

— Иди посмотри, что я тебе принес, — произнес Франсуа не без грубого юмора.

Женщина вскрикнула.

— Кто это?

— Паршивая аристократка! Нам велено держать ее здесь до дальнейших распоряжений.

— Держать здесь? Ты что, спятил? Как мы можем держать кого-то? Пока она не умрет, что ли? Или она уже мертвая?

— Конечно, нет, — сердито ответил Франсуа. — По крайней мере еще несколько минут назад она была вполне живая. Нам приказано пока не давать ей умереть.

С этими словами мужчина пересек комнату и грубо сдернул плащ с головы Эме. Какое-то время девушка, не в силах подняться, только смотрела на склонившиеся над ней странные лица. В комнате было почти темно: только огарок свечи, воткнутый в бутылку, горел слабым, неверным, дрожащим от сквозняка огоньком.

Комната была маленькая и невероятно убогая. Посередине стояли стол и два сломанных стула; в буфете громоздились сковородки и кастрюли, а деревянная лестница вела, вероятно, в мансарду. Лица людей, которые рассматривали Эме, показались ей невероятно грязными и отвратительными.

Тот, кого женщина называла Франсуа, был небрит, с длинными, почти до плеч, грязными черными волосами и с огромным свежим шрамом во всю щеку. Рана придавала его лицу зловещее выражение. У него были толстые влажные губы и тяжелые набрякшие веки.

Его жена, истощенная, с редкими растрепанными волосами вокруг бледного, совершенно бескровного лица, на котором темные глаза казались горящими углями, с гнилыми кривыми зубами, показалась Эме еще не старой, хотя фигура женщины расплылась от частых беременностей и родов.

— Кто вы такие? — спросила Эме. — Зачем вы притащили меня сюда?

— Заткнись, — хрипло произнес Франсуа, сплюнув на пол, — все равно ответа не дождешься.

Эме с трудом поднялась на ноги и нетвердой походкой подошла к столу.

— Умоляю, скажите, зачем меня сюда привезли. Уверяю вас, мой покровитель, герцог Мелинкорт, заплатит за мою свободу любую сумму. Давайте я напишу письмо, и вы отнесете его к нему.

— Я же тебе велел не задавать вопросов, — грубо оборвал Франсуа пленницу. — Мне приказано привезти тебя сюда, и все тут! А никаких денег от твоего герцога мне не нужно! Долой тиранов!

— Тише! — остановила его женщина. — Неизвестно, кто может услышать!

Мужчина отхлебнул из горлышка бутылки и встал.

— Ты права, Рене. Пойду-ка я, пока не наговорил лишнего!

— А что прикажешь мне делать с этой? — Женщина заскорузлым пальцем ткнула в сторону Эме.

— Она тебе не помешает, — ответил Франсуа и достал что-то из шкафа. Эме в ужасе отшатнулась и попятилась, пока не уперлась спиной в стену. Ее мучитель рассмеялся. Дерзкие, жестокие глаза разглядывали испуганное лицо жертвы, ее растрепанные волосы, смятое и разорванное платье.

В руке Франсуа держал тяжелый острый кол, длинной цепью соединенный с коваными кандалами. Тяжелым кирпичом он забил кол в стену почти целиком. Потом он протянул руку и с силой схватил девушку за ногу. От грубого прикосновения его грязной руки ей едва не стало плохо. Она почувствовала сквозь тонкий кружевной чулок ледяной холод железа. Щелкнул ключ, и пленница оказалась на цепи.

— Ну вот, теперь она уж от тебя не сбежит, Рене!

— А что прикажешь делать, если придет кто-нибудь из соседей?

— Не впускай их. Ты знаешь, мы должны подчиняться без разговоров.

— А чем прикажешь ее кормить, если в доме пусто, а денег ты мне не давал с пятницы?

— Кормить ее? Да пусть голодает. Нам приказано держать ее здесь до получения дальнейших распоряжений. Вот и все!

Франсуа снял с гвоздя кепку, напялил ее и, добродушно помахав жене, вышел. Эме медленно сползла на пол и скорчилась у стены, впав в забытье.

Когда она вновь открыла глаза, женщина внимательно смотрела на нее, подперев рукой голову и не обращая внимания на крик ребенка.

— Ты была вечером на празднике? — наконец с любопытством спросила она, и теперь ее голос казался менее враждебным.

— Да, во дворце Трианон.

— На празднике у королевы?

— Да.

Женщина с яростью плюнула на пол, как только что делал ее муж.

Ее враждебность снова вернулась.

— Вся наша нищета — из-за королевы, — заговорила она через некоторое время. — Деньги из государственной казны идут на ее наряды и драгоценности, на украшение ее дворцов, на уход за ее садами. А мы, французы, голодаем! Наши дети умирают с голоду, а она только смеется и покупает все новые драгоценности и наряды. — Несчастная темная женщина словно зазубренный урок повторяла внушенные ей кем-то фразы.

— Ты разговаривала с королевой? — В голосе женщины вновь зазвучало любопытство.

— Да, вчера вечером я разговаривала с ее величеством. И уверяю, она вовсе не такая, как вам рассказали.

— Все знают, какова она, — со злостью отрезала женщина. — Спроси любого, только, конечно, не своих проклятых аристократов. Они тоже наживаются за счет бедных. Ты спроси тех, кто работает, как мой муж, спроси женщин, которые страдают, как я. Они скажут, кто виноват в наших бедах.

Эту минуту крик ребенка наверху стал таким пронзительным, что мать поднялась, вскарабкалась по лестнице и исчезла в темноте мансарды.

Эме заметила, что уже наступило утро. Вставало солнце, сквозь грязные разбитые окна сочился тусклый свет. При утреннем свете комната казалась еще более убогой. Стены потрескались, штукатурка обвалилась, повсюду проступала плесень. Потолок почернел от копоти. От запаха грязи и нечистот было трудно дышать.

Внезапно из темного угла выскочила крыса, подбежала к столу в поисках остатков пищи, а потом исчезла где-то за камином. От страха девушка вскрикнула. Хозяйка через минуту спустилась по лестнице с ребенком на руках.

— Бесполезно кричать, все равно никто тебе не поможет. А если будешь шуметь, то Франсуа, когда вернется, заткнет тебе рот! — грубо предупредила она.

— Но я просто испугалась крысы. Она спряталась вон там, за камином.

— Да, их здесь сотни, — ухмыльнулась хозяйка. — Одна несколько дней назад укусила Жана, когда он лежал возле огня. Может быть, потому он так и плачет. — Впервые на ее лице появилось выражение нежности.

Взглянув на мальчика, Эме увидела, что он очень некрасив, бледен и ужасающе худ. Маленькое личико казалось старческим, словно неживым.

— Сколько он уже болеет?

— Четыре дня. И все это время я никак не могу его накормить.

— Сколько ему?

— Три недели назад исполнился годик.

Для своего возраста ребенок был слишком мал. В монастыре Эме помогала ухаживать за детьми и прекрасно помнила, что большинство из них в год были гораздо крупнее и сильнее Жана. Малыш, не замолкая, кричал.

— Он голоден, — сказала мать. — Я бы сходила и купила ему молока, но должна торчать здесь и стеречь тебя.

— Дайте его мне, — предложила Эме, — я его подержу, пока вы сходите за молоком.

— Как же! Так я тебе и поверила! Только я за порог, ты тут же сбежишь. А Франсуа, вернувшись, задаст мне хорошую трепку!

— Но как же я смогу сбежать? Ваш муж унес ключ от этой цепи. И я дам вам честное слово, что, пока вас не будет, я даже не попытаюсь позвать на помощь.

— Ну ладно, — сурово согласилась Рене, — но учти, если ты сбежишь, Франсуа тебя все равно поймает и тогда уж наверняка убьет.

— Я же обещала. Если хотите, положите малыша в колыбель и поставьте рядом со мной.

Рене так и сделала. Но ребенок не желал лежать в грязных пеленках и кричал, что есть мочи. Мать, не обращая ни малейшего внимания на его протесты, подтащила колыбель поближе к Эме.

— Можешь покачать его, — снисходительно разрешила она, — но лучше не вынимай. Он может закапризничать еще сильнее.

Эме покорно протянула руку и стала покачивать колыбель. Рене накинула на голову темный платок.

— Я быстро, — предупредила она.

Ребенок все плакал, и Эме, вынув его из колыбели, завернула в потрепанное одеяло и начала качать на руках. Он был, что называется, «кожа да кости». Личико желтоватое, восковое, лысая головка и морщины. Беспомощные ручки с синими жилками беспорядочно двигались. У Эме сжалось сердце. Разве ребенок виноват в том, что его родители так бедны и невежественны?

Прижав ребенка к груди и качая его, Эме вспомнила длинные коридоры, чистые, натертые до зеркального блеска полы в монастыре, сытную и достаточно вкусную, хотя и не слишком изысканную пищу. Да, во многих отношениях ее жизнь в монастыре можно было назвать счастливой! Она не знала родительской любви, но монахини ласкали и баловали ее, находя в этом выход своим нереализованным материнским чувствам.

Глядя на несчастного малыша, Эме впервые задумалась, что в жизни может быть что-то еще худшее, чем сиротство. Жан погибал от холода, грязи и голода, а его невежественные родители находили выход своей ненависти и злобе, обвиняя королеву во всех тяготах жизни.

Эме вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беспомощной. Что она знает о жизни и о мире? Девушка вновь вспомнила монастырь с его не поддающейся описанию обстановкой отрешенности и покоя. Сам воздух в нем словно был пропитан ароматом духовности, а глубокая вера дарила счастье каждой из его обитательниц — от матери-настоятельницы до маленьких послушниц.

Потом она вспомнила дворец в Париже, в который привез ее герцог: огромные залы с хрустальными канделябрами, мягкие пушистые ковры; роскошная кровать с расшитым пологом, такая мягкая, что девушке казалось, будто она спит на облаке; ванная комната с золочеными кранами, цветущий сад, освещенная солнцем библиотека с дубовыми панелями, в которой работал по утрам Гуго, — все это было прекрасно, и неопытная девушка решила, что за стенами монастыря весь мир выглядит так. А сейчас ей открылась совсем другая сторона жизни, настолько неприглядная, что Эме была готова заплакать от жалости и разочарования.

— Ну тише, тише, мой бедный малыш, — шептала она по-французски.

Согревшись в объятиях новой терпеливой няньки, мальчик замолчал и устало закрыл глаза. Когда минут двадцать спустя Рене вернулась, и пленница, и младенец спали крепким сном. Она замерла на пороге и долго смотрела на аристократку в белом платье, которая сидела на грязном полу, прислонившись обнаженной спиной к холодной обшарпанной стене, склонив голову набок и крепко прижимая к себе уснувшего малыша.

Эме вздрогнула и проснулась, словно почувствовав взгляд Рене.

— Кажется, мы оба спали, — с улыбкой произнесла она. — Вы принесли молоко?

— Только полпинты, да и то плохое. Говорят, в этом году плохо с кормами, поэтому скот очень ослаб. На рынке мне сказали, что королева все корма отослала в Австрию.

— Уверена, что это ложь! А кто это говорил?

— Кажется, он работает в Пале-Рояле.

— Так это слуга герцога де Шартра! — воскликнула Эме. — Тогда можете не сомневаться: все, что он говорил, — это обман!

— Герцог де Шартр — прекрасный человек! — горячо воскликнула Рене. — Говорят, он может стать королем Франции. Вот тогда мы заживем по-другому!

— Герцог — очень плохой человек, — возразила Эме. — Я встречалась с ним и уверена в этом.

— Ты встречалась с герцогом де Шартром! — От изумления глаза Рене стали совсем круглыми. — Надо сказать об этом Франсуа. Он тоже встречался с ним и говорит, что тот — настоящий принц, за которым люди пойдут с готовностью.

Жан проснулся и снова громко заплакал.

— Дай мне его, я напою его молоком! — Рене выхватила ребенка из рук Эме.

Но ребенок сделал несколько глотков, и все вернулось обратно.

— Он болен, — заплакала Рене. Что я буду делать, если мой малыш умрет?

— Он ослаб от недоедания, — попыталась успокоить ее Эме, — но при хорошем уходе он поправится. Я немного разбираюсь в лекарствах. Надо приготовить отвар из липового цвета, цветков апельсина, вязового сиропа и еще двух трав, названия которых я напишу. От него ребенок уснул бы, а потом ему надо было бы дать бульону.

На лице Рене появилось выражение мрачного отчаяния.

— Святая дева! — воскликнула она, — откуда мне взять все это? Лекарства стоят денег, и в доме нет ничего, кроме черствого хлеба.

Эме на минуту задумалась. Украшений на ней не было, а платье вряд ли удалось бы продать в этом районе Парижа. Но тут она вспомнила о пряжках своих туфель. Они были сделаны из испанского хрусталя и у сапожника стоили бы несколько луидоров. Наклонившись, она дернула посильнее и оторвала их.

— Возьмите вот это. Вы сможете их продать и купить лекарства и курицу для бульона.

Рене жадно протянула руку, но тут же отдернула ее.

— А что скажет Франсуа?

— Франсуа совершенно не обязательно об этом знать. Если вы поспешите, то успеете вернуться до его прихода. Я даю их маленькому больному Жану.

— Это может спасти ему жизнь, — пробормотала хозяйка и поспешно, словно опасаясь, как бы девушка не передумала, схватила пряжки.

— Дайте мне какой-нибудь клочок бумаги, — попросила Эме, — я напишу названия трав.

Рене достала из шкафа лист бумаги. Эме с ужасом увидела, что это пасквиль на королеву. Вульгарный и оскорбительный, он был написан умно и напечатан так, что бросался в глаза.

— Откуда это? — спросила она.

— Франсуа зарабатывает тем, что разносит их, — ответила Рене.

— Так ваш Франсуа работает на герцога де Шартра? — спокойно, как бы между прочим, поинтересовалась девушка, закончив писать.

— К сожалению, не постоянно. Иногда он получает задания из Пале-Рояля, и за это ему неплохо платят. Но иногда нам приходится неделями жить на гроши.

— Позаботьтесь, чтобы аптекарь положил травы в разные пакеты, — сказала Эме, подавая ей листок.

Рене повертела листок в руках. Было ясно, что читать она не умеет. Потом, не говоря ни слова и крепко зажав в руке пряжки, она торопливо вышла.

Качая и уговаривая малыша, Эме обдумывала то, что только что случайно узнала. Итак, она похищена герцогом де Шартром! Возможно, в отместку за то, что герцог Мелинкорт сумел перехитрить его. Эме стало так страшно, как никогда еще в жизни. Если бы герцог знал, что с ней приключилось! Она рвалась к нему всей душой. Всегда он приходил ей на помощь. А сейчас она сидела здесь совсем одна.

Что ожидало ее в будущем? Не может не быть какого-то пути к спасению: можно попытаться убежать, а может, герцог все же сумеет найти ее и освободить.

В ее сердце продолжали жить вера в Бога, любовь к герцогу и надежда на счастье. Неужели сейчас они ее подведут?

Не в наказание ли за побег из монастыря судьба послала ей эти испытания? Но Эме тут же решила, что какие бы страдания ни выпали на ее долю, она все равно будет благодарна судьбе, которая свела ее с герцогом и позволила познать любовь. Любовь поистине чистую и святую, бескорыстную, не требующую награды. Эме хотела лишь боготворить человека, которому отдала свое сердце с первого мгновения их встречи.

— Спасибо, Господи, спасибо! Благодарю тебя... — шептала она в молитвенном экстазе, забыв, где находится, не слыша крика ребенка, не ощущая, как затекла закованная нога. Там, куда она воспарила душой, существовал лишь свет, мир и высшая любовь.

На землю Эме вернула Рене. Она влетела в комнату с пылающими от возбуждения щеками и горящими глазами.

— Двести франков! — срывающимся голосом произнесла она. — Мне дали за твои пряжки двести франков!

— Я очень рада, — ответила девушка. — Ты купила лекарство?

— Да, и лекарство, и курицу. Она не очень жирная, поэтому мне ее продали подешевле.

— Отлично. Поставь вариться курицу, а лекарства принеси мне. Мне нужен кипяток и две-три миски.

Оказалось не так просто объяснить Рене, что миски должны быть чистыми, а вода действительно кипеть. Однако Эме все-таки удалось это сделать, и, приготовив отвар, она потребовала чистую ложку и начала сама поить малыша, по капельке вливая душистую водичку в маленький ротик.

От цветков апельсина лекарство приобрело приятный сладковатый привкус, и ребенок с жадностью глотал его, уже после нескольких капель совсем успокоившись.

— Посмотри-ка, ему нравится! — радостно воскликнула Рене. — Он еще никогда такого не пробовал!

— Но это можно давать только тогда, когда ребенок болеет.

Жан уснул уже после дюжины ложек лекарства. Спал он долго, мирным и спокойным сном, а Рене не уставала твердить, что это не что иное, как истинное чудо.

— Когда он проснется, ему сразу нужно дать бульон, — распорядилась Эме и объяснила, как правильно варить курицу. Наверное, более трудной задачи она не выполняла еще ни разу в жизни: прикованная к стене девушка могла лишь давать инструкции, а Рене оказалась на редкость неаккуратной и неумелой. Но все же, покупая курицу, она не забыла луковицу, чеснок и несколько крохотных грибков.

— Ах, если бы мы всегда могли так питаться! — с тоской воскликнула женщина, согнувшись над очагом. — Но что можно купить на одно су, кроме хлеба?

— Вам надо сберечь оставшиеся деньги на еду для маленького Жана. Я не стану говорить вашему мужу, что у вас есть деньги.

Ребенок проснулся, попил немножко бульону и снова уснул. Жар у него явно спадал.

— Никогда бы не подумала, что аристократка вроде тебя умеет нянчить и лечить детей, — призналась Рене.

Франсуа вернулся домой, когда уже стемнело. Жан не просыпался, и мать отнесла его наверх и положила на соломенный матрас, на котором обычно спали они с мужем. Эме отказалась от еды и проглотила только" кусочек хлеба, запив его вином. Пить воду, которую приносили откуда-то с улицы, она побоялась.

Мужу на ужин Рене купила хлеба и кусок колбасы.

Франсуа, однако, явился домой явно сытым и не очень трезвым.

— Убери отсюда эту гадость, — скомандовал он, отшвыривая колбасу в сторону, — у меня есть срочная работа. Видишь, что я принес? Они умные, черти, правда?

Из кармана он вытащил пухлую пачку памфлетов и швырнул их на стол. Потом бросил один Эме. Стоило ей взглянуть на листок, как краска залила ее лицо, а сердце гулко застучало в груди.

В центре свежеотпечатанной листовки была она сама, завернутая в британский флаг. Вокруг в непристойном отвратительном виде были изображены королева, кардинал, герцог, король Швеции, граф Аксель Ферсен.

Девушка яростно скомкала листовку и швырнула на пол.

— Как только не стыдно печатать подобную ложь! — закричала она, вскакивая на ноги. — Все это просто отвратительно! Посмотрите на меня, разве можно поверить, что я на такое способна?

— Кому какое дело? — пожал плечами Франсуа.

— Вам должно быть стыдно заниматься такими делами! — возмущалась Эме. — Вы взрослый человек, у вас жена и ребенок, а вы разносите эту гнусную ложь! Неужели вам не стыдно зарабатывать деньги таким способом?

— Эти аристократы, — обратился к жене Франсуа, — сразу начинают кричать, стоит их задеть! Ну уж сегодня она покричит! Ей конец. Я получил приказ.

Эме словно оцепенела, ей стало очень страшно.

— Какой приказ? — спросила Рене.

— Такой. Она отправится в реку. И знаешь, что ей придется держать в руке?

— Ты что, хочешь сказать, что должен утопить ее?

— Я сказал, что должен кинуть ее в реку. Возможно, она окажется мертвой ещё раньше.

— Я не потерплю убийства, — угрюмо ответила Рене. — Однажды ты доиграешься и сам окажешься на гильотине.

— Сначала пусть меня поймают! Когда надо сделать что-то серьезное, всегда обращаются именно ко мне. Когда ее найдут, все будет выглядеть как самоубийство. И знаешь, из-за чего? Вот забавно! Она покончит с собой из-за этой карикатуры. «Бедная леди, — скажут все, — она так расстроилась, что бросилась в реку!» Ну не смешно ли?

Франсуа откинулся на спинку стула, и его грубый смех долго еще сотрясал стены комнаты.