Люби меня вечно

4

Спустя два часа герцог проскользнул обратно через потайную дверь. Эме так и сидела у камина, глядя на языки пламени. Она больше не плакала, только сильно побледнела.

Пожалуй, впервые в жизни герцогу было неловко смотреть в глаза женщине, и поэтому голос его прозвучал очень резко:

— Мы уезжаем немедленно!

Эме встала. Щеки ее окрасились легким румянцем.

— Мы можем уйти отсюда? Вы уверены?

— Похоже, мы в самом деле можем уйти. Сначала я заподозрил, что это ловушка, но мадемуазель Лавуль утверждает, что де Шартр не знает о существовании тайного хода.

— Тогда откуда мадемуазель Лавуль знает о нем?

— Полагаю, она крестница мадам де Монтессон, морганатической жены герцога Орлеанского, отца герцога де Шартра. Комнаты в старой части замка традиционно служили господскими апартаментами. Его жена или любовница занимала более роскошные покои на первом этаже. Тайный ход был при этом весьма полезен. Мадемуазель Лавуль сейчас несколько обижена на де Шартра. Почти год она была его фавориткой, а сейчас это место заняла мадам де Бюффон, актриса из «Комеди Франсез».

— Значит, мадемуазель поможет нам убежать?

Герцог покачал головой.

— Нет, моя дорогая. Настолько я ей не доверяю. Она все еще влюблена в нашего хозяина и просто отомстила мужчине за неверность. — Заметив удивленный взгляд Эме, он поспешил добавить: — Я не должен говорить вам столь циничные вещи. Вы все равно не поймете.

— Одно я поняла очень даже хорошо, — тихо ответила Эме. — Мадемуазель Лавуль увлечена вами.

— Женщин всегда интересуют мужчины, которым они неинтересны, — заметил герцог.

— Но теперь у нее есть основания считать, что это не так. Разве она не очаровательна?

Герцог, тяжело вздохнув, огляделся по сторонам в поисках плаща, положил кошелек и кое-какие ценные мелочи в карман вечернего сюртука. Вернувшись в гостиную, он застал Эме на том же месте, где ее оставил.

Герцог понимал ее состояние, но счел за лучшее не обращать сейчас на это внимания. Он еще раз окинул взглядом комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл, и, положив руку на плечо Эме, негромко сказал:

— Мы вынуждены принять правила этой игры. Тайный ход приведет нас в гостиную, куда выходит дверь спальни мадемуазель Лавуль. Думаю, сейчас она уже крепко спит, но мы должны пересечь гостиную очень тихо. Я отпер окно, которое выходит в сад. Оно находится на высоте около шести футов. Сначала я помогу спрыгнуть вам. Постарайтесь сделать это как можно тише. И ни слова: люди скорее улавливают голоса, чем шорохи и движение. Я спущусь следом, и мы через сад пойдем к лесу. Понятно?

Эме кивнула.

— В коридоре у гостиной стражи нет, — продолжал герцог. — Она в холле внизу. С лестницы ее не видно. Мы должны быть очень осторожны.

— А если нас схватят, что тогда?

Герцог плотно сжал губы.

— Это будет весьма унизительно. Хотя де Шартр и притворяется, что мы его желанные гости, на самом деле мы пленники. Но де Шартра хорошо принимали в Англии, и сам принц Уэльский почтил его своей дружбой. Между де Шартром и мной, гостем из Англии, не может быть открытой вражды.

В глазах Эме читался откровенный страх.

Герцог посмотрел ей в лицо и сказал:

— Когда мы выберемся отсюда, то забудем обо всем, что связано с этим замком.

По тому, как изменилось выражение лица девушки, герцог почувствовал, что она поняла то, что он пытался сказать ей. Его рука все еще лежала на ее плече. Эме вдруг поцеловала его запястье. Мелинкорт почувствовал нежное прикосновение губ и, испытывая стыд и неловкость, отвернулся.

В тайном коридоре было темно и тесно. Пыльные ступеньки немного приглушали звук шагов. Лестница кончилась, и они оказались перед дверью, которую герцог осторожно приоткрыл.

Гостиную окутывала темнота, но на одном из окон шторы были задернуты неплотно и лунный свет проникал сквозь щели.

Эме и герцог на цыпочках прошли через гостиную, где еще витал аромат духов мадемуазель Лавуль. Герцог молча взобрался на подоконник и подал руку Эме. Крепко держа девушку за руки, он спустил ее за окно, затем отпустил и услышал, как она упала на мягкую землю. Быстро поднявшись, девушка подождала, пока спустится герцог. Затем они вместе тихо двинулись через сад. Оказавшись в тени деревьев, Эме с облегчением вздохнула.

В лесу царила почти кромешная тьма. Лунный свет едва пробивался сквозь густые кроны деревьев. Слева виднелась узкая тропинка. Герцог и Эме быстро пошли по ней прочь от замка.

Через некоторое время Эме решилась заговорить:

— Как вы думаете, нас кто-нибудь видел?

— Если бы нас заметили, немедленно подняли бы тревогу либо просто пристрелили, — ответил герцог.

— Куда ведет эта тропинка? — немного запыхавшись, спросила Эме. Поспевать за герцогом ей было нелегко.

— Не имею ни малейшего представления, — отозвался герцог, — но надеюсь — в Париж.

— Но не можем же мы вот так пешком идти до самого Парижа!

— Если нас никто не подвезет, придется идти.

Они шли молча около получаса, и вот лес вдруг стал редеть. Небо посветлело. Мрак ночи уже не казался таким непроглядным.

Герцог все шел и шел вперед. Под ногами шуршали сухие листья, изредка потрескивали ветки, но чаще они ступали по песку или ковру из хвои. Начинали петь птицы. Над головой иногда раздавалось хлопанье крыльев, где-то вдалеке куковала кукушка. Эме устала и еле поспевала за Мелинкортом. Внезапно герцог остановился и стал напряженно прислушиваться. Эме тоже услышала чьи-то голоса, почувствовала запах дыма.

Держа Эме за руку, герцог сделал еще несколько осторожных шагов. Теперь сквозь деревья они увидели на большой поляне повозки с пестрыми палатками. Вокруг костра сидели цыгане, а в большом котелке варилось что-то ароматное.

Эме часто приходилось видеть цыган. Они приходили в монастырь просить милостыню или продать корзины, которые мастерски плели. Матушка-настоятельница всегда хорошо к ним относилась.

— Цыгане, — тихо произнес герцог.

— Они не причинят нам вреда, — шепотом ответила Эме. — Я немного говорю на их языке. Может, попросим у них помощи?

Герцог посмотрел на расписные кибитки, на лошадей, которые паслись неподалеку.

— Хорошо бы купить у них пару лошадей, — сказал он.

— Я спрошу, — предложила Эме.

— А я это сделать не могу?

— Они обычно говорят на смеси немецкого, латинского и венгерского. Когда-то я пыталась выучить их язык и записала много слов. Надеюсь, они меня поймут, а вас — вряд ли.

Пожалуй, эта пара, выходившая из леса в рассветных сумерках, производила странное впечатление: герцог — в темно-синем бархатном, расшитом серебром вечернем сюртуке и в дорожном плаще с сапфировой пряжкой, и Эме — в черном бархатном костюме с серебряными пуговицами.

Дюжина карих глаз уставилась на них, но никто не проронил ни слова. Даже дети затихли. Герцог подошел поближе к костру, снял шляпу и поклонился.

— Приветствую вас, друзья, — сказал он по-французски и оглянулся на Эме.

— Мой господин желает, чтобы я говорил за него, — негромко произнесла Эме. — Я немного знаю ваш язык.

В ответ она услышала одобрительное бормотание. На некоторых чумазых лицах появились улыбки.

Один человек в этой компании явно не был цыганом. Он сидел на почетном месте и был светлокож и светловолос, одет в красный камзол с медными пуговицами и дорогой, но вульгарный дорожный плащ, отделанный медвежьим мехом.

Эме, видимо, с трудом понимала главного в таборе, потому что некоторые слова повторялись по нескольку раз. Наконец она сказала:

— Он просит шесть тысяч франков за двух лошадей. Я ему сказала, что это слишком много, боюсь, он не сбавит цену.

— Мы заплатим столько, сколько он просит, — ответил герцог, — но пусть сперва покажет лошадей.

Эме перевела слова герцога, и цыган, весьма довольный сделкой, повел их к лошадям. Он знал всего несколько слов по-французски, а герцог — столько же по-немецки, но очень скоро мужчины уже прекрасно понимали друг друга.

— А благородный господин знает в лошадях толк, — рассмеялся цыган. — Он умен, очень умен. Его не переспоришь.

— Я возьму вот эту лошадь и ту, — через минуту заявил герцог, указывая на пегую кобылу и гнедого жеребца, который бил землю копытом, словно демонстрируя свое нетерпение умчаться прочь.

— О нет-нет! Месье должен понять: это мои лучшие лошади. Я не могу отдать их так дешево.

Герцог все понял раньше, чем цыган закончил фразу.

Торг начался.

— Девять тысяч.

— Шесть с половиной.

— Восемь тысяч.

— Семь тысяч.

Герцог сдался, достал из кармана кошелек, отсчитал нужную сумму и отдал золото цыгану. В этот момент со стороны костра донесся голос:

— Я бы хотел поговорить с вами, мой господин. — Судя по выговору, незнакомец был немцем.

— В чем дело? — спросил герцог, кладя кошелек в карман.

— Мальчик, который зовет вас господином, — кто он?

— Он мой паж, — коротко ответил герцог и отвернулся, чтобы посмотреть, как цыгане взнуздывают лошадей.

Немец пристально разглядывал Эме. Он был несколько помят и небрит. Вокруг глаз размазана тушь, на лбу — остатки кольдкрема, а на скулах — румян.

— Я Герман Глебер, великий Глебер. Вы слышали обо мне?

Эме отрицательно покачала головой.

— Вы не слышали обо мне? — словно не веря собственным ушам, переспросил Глебер. — Не слышали о лучшем жонглере в Европе? Я выступал перед императором Пруссии, перед русской царицей и императрицей Австрии, перед шведским королем Густавом. Все они мне аплодировали.

— Как интересно, — произнесла Эме.

Она, конечно, слышала о жонглерах, но никогда их не видела.

— Я очень известен, очень, — продолжал герр Глебер. — Вас, возможно, удивляет, что я здесь, но эти люди — мои друзья. Однажды цыгане помогли мне, и теперь, когда я богат, я не забываю о них. Да, у меня доброе сердце. Это вам скажет любой.

— А теперь взнуздайте другую, — обратился герцог к цыгану.

Гнедой уже был взнуздан и оседлан. Герцог направился к Эме, но перед ним неожиданно возник Глебер.

— Я покупаю вашего пажа, — заявил он.

Мелинкорт посмотрел на него, как на насекомое, присевшее на носок башмака.

— Мой паж не продается, — отрезал он.

— Вы не поняли! Вы думаете, я недостаточно богат и не могу заплатить, но, уверяю вас, это не так. У меня есть деньги, много денег, и я вам хорошо заплачу за пажа. Он как раз подходит, чтобы выносить шары, коробки, принимать мой плащ и шляпу. Да, он именно то, что мне нужно.

Его маленькие голубые глазки оценивающе смотрели на Эме. Девушка испугалась и подошла поближе к герцогу.

— Я уже сказал вам, мой паж не продается.

— Я слышал, но то, что вы сказали, не имеет значения. Когда я хочу что-то получить, я получаю. А я очень хочу получить вашего пажа.

Он приблизился к Эме, и девушка инстинктивно сжала кинжал, лежавший в кармане ее костюма. Герцог резко повернулся к Глеберу.

— Я дам вам двадцать тысяч франков за пажа, — не отступал немец.

— Вы ведете себя нелепо. Убедительно прошу: оставьте нас!

— Черт побери! Так разговаривать со мною, великим Глебером, которому рукоплескали великие мира сего! Либо вы продадите мне вашего пажа, либо я заберу его силой!

— Думаю, этого не случится, — спокойно ответил Мелинкорт.

Крики жонглера привлекли внимание цыган, сидевших у костра. Некоторые подошли поближе.

Перепуганная Эме тронула герцога за руку.

— Едем, — сказала она по-английски. — Едем как можно скорее.

Немец понял смысл ее слов и закричал:

— Думаете удрать отсюда? Не выйдет! Никто не смеет обращаться со мной, с великим Глебером, как с презренным попрошайкой или недостойной букашкой!

Его лицо побагровело от гнева, на лбу вздулись жилы. Он не мог спокойно стоять на месте.

Однако Герман Глебер не врал, он действительно был гением своего рода, и это сделало его богачом. Глебер начинал как акробат, затем недолго выступал как борец и только позже понял, в чем его призвание. Он очень ловко жонглировал с тремя шариками, а булавами владел так, что временами казалось, будто к ним привязана тонкая проволока или они двигаются под воздействием какой-то таинственной силы.

С годами уверенность Глебера в невероятной значимости собственной персоны росла. Он начал считать, что способен получить в этой жизни все, чего пожелает.

У него было богатое воображение. Оно и помогало ему придумывать изощренные трюки. И его воображение потрясло появление из леса герцога и Эме.

Когда заговорила Эме, он заинтересовался: мальчик, говорящий от имени своего господина? Глебер прислушался к негромкой внятной речи Эме, ему понравились движения ее маленьких рук, мягкая улыбка. И тут он решил, что это как раз то, что ему нужно: человек, умеющий красиво говорить, пока он, Великий мастер, с достоинством, величаво выходит на арену.

Глебер не сомневался, что продается все. Главное — предложить хорошую цену.

— Цена моего пажа так высока, что вы не сможете заплатить столько. Для этого не хватит всех сокровищ королевской короны.

Среди цыган послышался одобрительный ропот.

На секунду Герман Глебер даже растерялся, его безумные глаза сузились, мозг напряженно работал. Этот человек, видимо, не собирается продавать пажа. Значит, он не француз. Тогда кто же он? Вдруг его осенила догадка. Англичанин! А все англичане — охотники, для англичанина главное — спортивный интерес. Гневный румянец сошел с лица Германа Глебера. Теперь он улыбался.

— Так вы не продадите пажа? — переспросил он. — Тогда будем драться за него. На кулаках. Ведь так дерутся в Англии, да? На кулаках?

У Эме похолодело сердце, а душа ушла в пятки.

Цыгане подошли поближе, образовав круг. Герцог понимал, в какой опасности оказался. Герман Глебер бросил вызов, и им нельзя пренебречь. Теперь невозможно вскочить на лошадей и умчаться прочь. Даже если они попытаются, им не дадут уйти.

Мелинкорт не имел никакого желания драться с сумасшедшим немцем, но другого выхода не было. Выражение окружавших его лиц герцогу было знакомо: перед боем быков в Испании, перед охотой на медведя, на петушиных боях, во время охоты — оно всегда появлялось на лицах зрителей, когда они знали, что будет бой не на жизнь, а на смерть. Сейчас эти люди ждали, ждали, затаив дыхание, и герцог очень медленно снял шляпу, расстегнул пряжку на плаще.

— Будем драться! — Глебер издал вопль триумфа.

К нему подбежали двое цыган, чтобы помочь расстегнуть плащ. Герцог прекрасно понимал, что поставлено на кон. Глебер обучался ремеслу в цирке и дрался в своей жизни много раз.

— Что происходит? Зачем вы на это согласились? — взволнованно спрашивала Эме.

— Не бойтесь, — мягко ответил Мелинкорт, — но если вдруг я проиграю бой, немедленно берите одну из лошадей, что я купил, и возвращайтесь в монастырь. Вы поняли? Немедленно возвращайтесь в монастырь!

Эме посмотрела на него, и герцог увидел в ее глазах что-то такое, чего раньше не видел в глазах ни одной другой женщины. На минуту они оба будто перестали существовать в реальном мире. Люди, голоса, крики Германа Глебера — все пропало. Мелинкорт и Эме были одни. Только двое: он и она.

Эме первая нарушила очарование момента, не выдержав и всхлипнув. Герцог оглянулся. Герман Глебер уже был готов. Его кулаки, пожалуй, превосходили вдвое кулаки среднего человека.

— Вы не можете так поступать! Не можете! — как в горячке, твердила Эме. На ее лице отражался неподдельный ужас. Герцог посмотрел на девушку и нежно улыбнулся.

— А я полагал, вы твердо верите в меня!

— Ну конечно, я верю! Вы сможете сделать все что угодно, — попыталась улыбнуться она.

— Теперь я точно стану победителем, — улыбнулся герцог.

Эме рассмеялась, но по щекам ее текли слезы.

— Я такая глупая, правда? Как можно подумать, что какой-то сумасшедший победит вас? Но... но вдруг он поранит вас!

Герцог отдал плащ и сюртук Эме, а сам остался в тонкой батистовой рубашке, украшенной роскошными кружевами.

Мелинкорт был достаточно крепок и силен. Широкие плечи атлета и рельефные бицепсы вызвали гул одобрения среди цыган. Их главный вышел вперед и дал знак к началу боя.

Герман Глебер, как и предполагал Мелинкорт, решил произвести впечатление на публику: со зверской гримасой, с криком он бросился на противника и провел гениальный удар левой снизу, который мог бы свалить любого.

Но герцога тренировали настоящие мастера своего дела. Когда он был еще совсем мальчишкой, его учил лучший боксер Англии. Повзрослев, герцог по-настоящему полюбил бокс и даже был занесен в список первых учеников школы бокса Джексона на Бонд-стрит. Но со времени его последнего боя прошло десять лет. Он решил, что уже слишком стар для таких забав, а в жизни полно других развлечений.

Сейчас герцог сумел увернуться от удара, который, как надеялся Герман Глебер, выбьет из противника дух. Представление началось. Герцог сохранял хладнокровие и собранность. Он играл с противником, подпуская его так близко, что даже чувствовал его дыхание, но понимал, что у цыган не должно сложиться впечатление, будто он избегает прямого контакта. Крайне важно сохранить необъяснимую поддержку наблюдающей за боем толпы. Тот, кого поддерживают зрители, как правило, выигрывает.

Герман Глебер попытался нанести еще один смертоносный удар, но герцог успел увернуться, и кулак просвистел над ухом. Через секунду немец обхватил его мощными ручищами. Теперь они боролись, крепко обняв друг друга. С трудом дыша, герцог высвободился и слегка отступил. Герман Глебер двинулся на Мелинкорта, предвкушая триумф. Глаза его дико сверкали, а толстые губы кривились в ухмылке.

Вдруг герцог, неожиданно для Глебера, нанес ему серию сильных ударов по ребрам и по голове и ретировался. Удивленный и взбешенный, Глебер выругался. Теперь он действовал осторожнее, выжидая случая отомстить. Герцог умело избегал опасных выпадов, обходя Германа и ловя момент для ответного удара. Немец нанес прямой удар в плечо, но не совсем удачно рассчитал траекторию. Герцог тут же ударил Германа в нос. В этот миг один из цыган что-то сказал, и все громко рассмеялись. Этот смех взбесил Глебера.

Ослепленный яростью, он налетел на Мелинкорта, но герцог, не дав Герману применить ни один из его трюков, нанес ему сокрушительный удар правой в челюсть. Глебер замер на миг. Герцог нанес еще удар левой, и немец рухнул на землю. Зрители подались вперед, глядя на бездыханное тело. Глебер застонал и перевернулся на спину. Это была неоспоримая победа.

Послышались возгласы восхищения, но герцог уже шел к Эме. Она стояла зажмурившись и, похоже, беззвучно шептала молитву. Почувствовав присутствие герцога, девушка посмотрела ему прямо в глаза и тихо спросила:

— Вы победили?

Герцог кивнул.

— Всемилостивый Господь! Благодарю тебя! — произнесла Эме так тихо, что герцог едва расслышал.

— Вы молились за меня? — спросил он, застегивая ворот рубашки.

— Да. Больше я ничем не могла помочь.

Над Германом Глебером склонилась цыганка и чем-то поила его. Эме и Мелинкорт сели на лошадей. Главный показал им дорогу на Париж. Путь лежал через поля к лесу, который виднелся на горизонте.

— Удачи! — пожелали им цыгане.

«Еще один эпизод, который следует забыть», — вдруг подумал герцог. Из ссадин сочилась кровь, челюсть ныла, все тело начинало болеть, но тем не менее Мелинкорт был доволен собой.

Хотя бы потому, что не разрушил веру Эме в него.