Люби меня вечно

12

Герцог поднял даму и положил на софу. Через некоторое время она открыла глаза. Казалось, ее душили рыдания. Эме поднесла к ее губам стакан бренди.

— Выпейте немного, мадам, — настойчиво предложила она.

Графиня повиновалась, и огненная живительная влага вернула ее лицу слабое подобие румянца. Она отвела в сторону руку девушки.

— Достаточно, спасибо. Прошу прощения за свою слабость.

В ее глазах, устремленных на Эме, застыло изумление и невыразимая нежность.

— Боюсь, мадам, что мое появление расстроило вас, — виновато сказала Эме.

— Это ваши волосы, — тихо ответила графиня. — У меня на обеде вы были с напудренными волосами, а сейчас я узнала...

— Узнали — что? — спросил герцог, чувствуя, что ответ ему известен.

Графиня сделала умоляющий жест:

— Поверьте, ваша светлость, я явилась в ваш дом, не подозревая ни в малейшей степени, кого здесь увижу. Я просто надеялась, что вы сможете мне помочь.

— Может быть, вы предпочитаете поговорить со мной наедине?

— Конечно, мадам, я оставлю вас вдвоем, — заверила Эме.

— Нет-нет! — воскликнула графиня. — Я хочу, чтобы вы услышали все, что я скажу.

Она протянула руку к Эме.

— Сядьте рядом со мной, дитя. Вы услышите очень странную историю. Умоляю, постарайтесь понять, что она значит для меня.

— Конечно, мадам, — вежливо ответила Эме, взглянув на герцога, и он понял, что девушка пока совсем не подозревает, в чем дело.

Графиня вынула из кармана крошечный батистовый платочек и прижала его к губам.

— Трудно начать, — вздохнула она. — Мне страшно представить, что вы оба можете подумать обо мне, но я знаю, что должна сказать правду.

— Вы можете полностью довериться монсеньеру, мадам. Он обязательно поможет вам, как помогает всем, кто в этом нуждается. Но если вам тяжело рассказывать, может быть, лучше просто сказать, как вам можно помочь?

В ответ на эту наивную мудрость графиня лишь улыбнулась.

— Я хочу, чтобы вы оба знали все, — ответила она. — Еще в юности я была обручена с младшим братом моего нынешнего супруга. Де Фремоны слыли значительной, богатой семьей, считалось, что мне необычайно повезло. Мои родители были бедны, но благородны. Мать моя с раннего детства дружила с графиней де Фремон, поэтому я и познакомилась с обоими ее сыновьями — Шарлем и Пьером. Я была обручена с Пьером, но за полгода до свадьбы он умер от чахотки.

Родители мои были в отчаянии, но по их понятиям произошло чудо: мне сделал предложение Шарль. Отец и мать понятия не имели, что Шарль влюбился в меня еще до смерти брата. Его чувство не раз ставило меня в неловкое положение, когда я приезжала навещать больного жениха.

Я боялась Шарля, он даже вызывал у меня антипатию. Он был старше меня, вдовец, его суровая, порой даже грубоватая манера общения смутила меня. К тому же я была влюблена в молодого англичанина, который гостил у соседей, поправляясь после ранения, полученного во время охоты на кабанов. Познакомились мы случайно, а потом встречались еще много раз втайне ото всех.

Обычно наши свидания происходили в лесу на границе поместий, где нас вряд ли могли увидеть. Безумное счастье выпало нам. Но с самого начала мы оба знали, что любовь наша обречена.

Как дети, мы тянулись друг к другу, зная, что каждая минута, каждая секунда драгоценна, что то счастье, которое мы испытывали в объятиях друг друга, очень скоро у нас отнимут. Когда родители объявили о моей помолвке с Шарлем де Фремоном, мы оба едва не сошли с ума от горя.

Я рассказала Генри Бьюмонту, так звали моего возлюбленного, что мне не нравится Шарль, что я боюсь его. С тем презрением к трусости, которое свойственно всем англичанам, он умолял меня сказать родителям правду, объяснить, что я не могу выйти замуж за Шарля, что я люблю его, Генри, и что мы должны пожениться.

Мой возлюбленный понятия не имел о тех установлениях, которые существуют во французском обществе. Он не представлял себе, почему я не могу сказать правду. Ему казалось непостижимым, что на мои слова, мои протесты никто не обратит ни малейшего внимания.

Я пыталась объяснить ему свое положение. Но в его присутствии думать о чем-то, кроме нашей любви, было просто невозможно. Наконец он все-таки понял, что я ни за что не откроюсь своим родителям. Но я умоляла и его не пытаться говорить с моим отцом, что он собирался сделать. Тогда Генри решительно заявил, что единственный возможный выход для нас — это бегство.

Он уже выздоровел и собирался возвращаться в Англию.

— Ты поедешь со мной, моя любимая, — сказал он мне. — Нас обвенчает первый же священник, которого мы встретим, и в Англию мы приедем уже мужем и женой. Я не богат, но род мой древний и достойный, а главное, я люблю тебя, люблю всем сердцем!

Глаза графини сияли, губы мечтательно улыбались. Мыслями она унеслась в счастливое время своей ранней юности.

— И вы убежали, мадам! — воскликнула Эме. — Как это романтично и как смело!

— Да, это было смело. Мой отец был тяжелый человек. Он всегда правил нами железной рукой, и я не испытывала к нему нежности — только страх. Мать моя тоже не имела в семье права голоса. Так что однажды ночью, когда все в доме спали, я осторожно спустилась вниз, через окно вылезла в сад и побежала к воротам, где меня ждал Генри.

Он нанял экипаж, и мы проехали пять или шесть миль до какой-то маленькой деревеньки, где была бедная сельская церковь. Генри договорился со священником, что тот нас обвенчает. Я до сих пор помню, как там было холодно и темно. Но мою руку держала рука Генри, и эта рука казалась теплой, сильной и надежной.

После венчания мы отправились в другую деревню, мили за три от первой, где и провели ночь. Эти часы по сей день остаются самыми счастливыми в моей жизни. Мы так и не заснули и до самой зари лежали, крепко обнявшись. А потом встали и оделись, собираясь пораньше отправиться в путь.

В то утро мы все время смеялись, полагая, что никто нас не найдет и не сможет задержать. Но днем отец догнал нас. Его чистокровные лошади были куда быстрее тех, что сумел нанять Генри. Я до сих пор не могу забыть свой ужас при виде отца, выходившего из экипажа.

Мой муж сдержанно и спокойно отвечал на упреки и оскорбления. Но потом отец выхватил шпагу, и я закричала. Однако ни один из них не обратил на меня внимания. Я опустилась на колени на краю дороги, умоляла их остановиться. Так мне было суждено увидеть, как мой возлюбленный погиб от руки моего отца.

Мне даже не позволили проститься с Генри, поцеловать его. Он лежал на траве с закрытыми глазами, кровь заливала рубашку, шпага выпала из руки. Отец силой втолкнул меня в карету и отвез домой.

Со мной случился буйный припадок, но отцу удалось удержать меня. Дальше я не помню ничего: спасительная темнота окутала мое сознание, так что на некоторое время я избавилась даже от собственных страданий. Болела я несколько месяцев, но прежде чем сознание вернулось ко мне, моя мать уже знала, что у меня будет ребенок.

Произнеся это, графиня попыталась гордо поднять голову, но все ее существо выражало лишь бесконечную печаль. Она продолжала, обращаясь уже непосредственно к Эме:

— Я не хочу, чтобы ты думала, что я стыдилась или не хотела иметь ребенка от Генри. Напротив, я гордилась и радовалась. Сознание приближающегося материнства спасло меня от безумия, вернуло душевное и физическое здоровье. Сознание, что ребенок Генри родится и будет жить, придало мне сил.

Однако мои родители решили, что никто не должен догадаться о том, что они называли моим «позором». Под предлогом болезни мать увезла меня в Италию. Там, у моря, в крошечной рыбацкой деревушке, родилась моя дочка. К счастью, у нее оказались такие же огненно-рыжие волосы и голубые глаза, как у отца. В его семье это считалось фамильной чертой.

Эме вскрикнула и прижала руки к сердцу, но через секунду затихла, не сводя глаз с графини.

— Я не в состоянии описать, что я испытывала, держа на руках этого ребенка. Я чувствовала, что вся наша любовь получила новую жизнь в этой малютке.

Но вскоре мать объявила мне, что меня ждет. Мой отец обо всем рассказал кардиналу де Роану, нашему дальнему родственнику.

Оказалось, что кардинал приветствовал предстоящее вступление своей родственницы в семью де Фремонов, которые играли столь значительную роль при дворе. Он обещал помочь. Родители же пообещали, что не допустят ни малейшего сопротивления с моей стороны.

Мне сказали, что ребенка поместят в монастырь де ла Круа в Сент-Бени. Этот монастырь, одно из самых богатых учреждений епархии, кардинал особенно ценил и хорошо знал мать-настоятельницу. Моя мать сухо заметила, что моему ребенку очень повезло. Только благодаря протекции самого кардинала девочку удалось поместить в столь аристократическое место. Я пыталась протестовать, доказывала, что должна сама растить дочку, но меня никто не слушал.

У меня были только две возможности: убить и ребенка, и себя или подчиниться кардиналу. Все было продумано до малейшей детали. О том, что кардинал лично заинтересован в воспитании этой девочки, знала только мать-настоятельница, но даже ей не открыли имена родителей ребенка.

Ребенка должны были оставить у ворот монастыря как подкидыша. В таких случаях младенца обычно передавали в какой-нибудь монастырь попроще. Но моей девочке предстояло остаться в де ла Круа.

Воспитанная в католической вере, я отвергала самоубийство. Мне оставалось лишь подчиниться. В Италии мы прожили еще почти месяц. Я нянчила дочку, и каждая минута, каждый час, проведенные с ней, казались столь же драгоценными, как время, проведенное с ее отцом. Мне даже не хотелось спать, чтобы не потерять ни крупицы этого счастливого времени.

Я провела со своей девочкой двадцать восемь дней — и это все, что осталось мне в жизни. А потом пришло время возвращаться во Францию. Так мы прибыли к монастырю де ла Круа.

В последний раз я поцеловала свою малышку. Тайком от матери я заранее написала маленькую записочку и спрятала ее в одеяльце. Потом я положила ребенка у ворот монастыря, дернула веревку большого колокола, оповещавшего монахинь о приходе посетителей, и уехала прочь.

В этот момент словно что-то умерло во мне. Я больше уже ничего не чувствовала. Не любила, не могла ненавидеть, не испытывала ни счастья, ни горя. Я просто жила в почти нереальном собственном мире, где прошлое казалось более живым, чем настоящее, а будущего не было вовсе.

Через месяц я вышла замуж за Шарля де Фремона. Он действительно любил меня, а я не могла понять, как он не видит, что я не живой человек. Возможно, ему и нужна была послушная, все принимающая жена, поскольку я ни разу не слышала от него жалоб. Родители радовались моей свадьбе, а о том, что ей предшествовало, словно забыли.

Проходили годы, я порой начинала думать, что сама сочинила то короткое счастье, которое выпало мне в жизни.

И вдруг, меньше двух недель назад меня навестил кардинал. Он нередкий гость в нашем доме, поскольку с мужем они обсуждают государственные дела, но на сей раз он спросил меня. Именно тогда он обвинил меня в том, что я прячу собственную дочь!

— Как я могу прятать ее, если она в монастыре? — спросила я.

— Дело в том, — ответил кардинал, — что девочка убежала, и мы никак не можем ее найти.

— Я ее не видела, — сказала я, — но молю Бога, чтобы он вернул ее мне. Вы же знаете, как я тоскую!

Он крайне взволновался и, взяв с меня клятву, что я не выдам себя неосторожным словом, ушел.

Во время того обеда, на котором вы оба присутствовали, он терзал меня, вынуждая делать вид, что я впервые слышу о побеге молодой послушницы. И все же я заметила, что реакция вашей светлости на его рассказ почему-то особенно занимает его.

Когда он сказал, что ваша карета останавливалась в ту самую ночь возле монастыря, я почувствовала, что он подозревает вас в похищении послушницы. Я ощущала настоятельную потребность поговорить с вами, но благоразумие, навязанное мне с детства, взяло верх.

А вчера вечером, когда пропала ваша воспитанница и кардинал сказал мне, что подозревает заговор с целью похищения молодых девушек, я уже забыла об осторожности. Неожиданно в моей душе проснулось мужество, которое я давно уже считала похороненным, как все остальные чувства. И вот... я нашла здесь... то, что искала.

Голос графини сорвался, но в глазах ее не было слез. Лицо казалось нежным и мягким, только дрожащие губы выдавали глубину сердечного волнения. Прошла секунда, а потом Эме порывисто протянула руки к графине.

— Мама! — воскликнула она. — Я никогда не надеялась, что смогу произнести это слово!

Слезы потекли по щекам графини и она — наконец-то — прижала к груди свою девочку. Герцог медленно поднялся и отошел к окну.

— Как я мечтала об этой минуте! — наконец смогла выговорить графиня. — Мечтала обнять тебя! По ночам мне так хотелось полететь к тебе, чтобы рассказать о своей любви, защитить от всякого зла!

— Мне кажется, иногда я чувствовала ваше незримое присутствие. Мне было очень хорошо в монастыре, но в моей комнате царил особенный покой и мир. Я думала, это ангелы прилетают, чтобы охранять меня, но на самом деле это были вы.

— Надеюсь, малышка, что и ангелы не оставляли тебя! Как ты похожа на отца! Подумать только! Позавчера ты была в моем доме, я держала тебя за руку — и не узнала!

— Это к лучшему, иначе кардинал мог бы что-то заподозрить, — сказала Эме.

Слова дочери, казалось, напомнили графине о тех опасностях, которые подстерегали их обеих. Она горестно закрыла лицо руками:

— Я должна идти. Никто не должен знать, что я приезжала сюда.

— Но почему же? — искренне изумилась Эме. — Я так хочу снова увидеть вас!

— Моя дорогая, моя малышка! — прошептала графиня, — я бы отдала все, что имею, за то, чтобы объявить всему миру, что ты моя дочь, и больше с тобой не расставаться! Но я не могу!

Ты же знаешь, ее величество почтила меня своей дружбой. Я провожу с королевой много времени, особенно когда она бывает в Малом Трианоне. Мне часто удается помочь ей преодолеть подводные камни придворной жизни. Но многие завидуют нашей дружбе. Они искренне обрадуются, если я или кто-то еще из друзей ее величества окажется замешанным в скандале. Это может обернуться против королевы.

— Герцог де Шартр! — воскликнула Эме.

— Тише! — предупредила графиня. — Упоминать его имя вовсе не безопасно! Он яростный враг королевы.

— Это знают все, — вступил в разговор герцог, вновь подходя к ним. — Вы абсолютно правы, графиня. Если герцог узнает, что Эме — ваша дочь, он получит новое оружие против трона.

— Я знала, что вы сумеете это понять, — произнесла графиня. — Дело еще в том, что правда разрушит и карьеру мужа!

— Конечно, мы будем осторожны, очень осторожны, но я так счастлива обрести мать! — горячо воскликнула девушка.

Графиня снова поцеловала Эме и повернулась к герцогу.

— Я уверена, что вы позаботитесь о моей дочери. Ведь вы уже рисковали ради нее.

— Мы еще не определили точно планы на будущее, но обещаю, мадам, держать вас в курсе. Постарайтесь только, чтобы кардинал продолжал ощущать ваше беспокойство об Эме.

— Конечно, конечно! И я должна поблагодарить вас, ваша светлость, поблагодарить от всего сердца!

— Никто не мог бы быть так добр и щедр ко мне, как монсеньер, — проговорила Эме.

— Уже поздно. Мне пора отправляться домой, — заторопилась графиня. — Береги себя, моя родная!

Она очень нежно поцеловала Эме, а потом герцог проводил ее к экипажу. Вернувшись в комнату, он застал Эме в глубокой задумчивости. Но стоило герцогу закрыть за собой дверь, как девушка подбежала к нему и крепко сжала его руку.

— Монсеньер, я уже больше не никто! — пылко воскликнула она. — Как чудесно сознавать, что у тебя есть мать, был и родной отец, что ты вовсе не низкого происхождения!

— Это так волновало вас? — удивленно, но с улыбкой спросил герцог, вглядываясь в аристократические черты ее лица и любуясь гордой посадкой головы.

— Нередко я просыпалась ночью и придумывала себе разные истории. Например, представляла себя дочерью принца или искателя приключений, который почему-то не может меня признать. Но иногда на меня нападал страх: а вдруг я дочь сапожника или кузнеца или моя несчастная мать пала так низко, что даже не знает имени своего соблазнителя?

Конечно, беспокоиться о таких вещах не по-христиански. Монахини всегда говорили, что все люди равны перед Богом, но почему-то мне очень хотелось оказаться благородного происхождения!

— Ну вот, теперь вы знаете что это так, и что же изменилось?

— Я больше не стыжусь идти рядом с вами! Иногда я боялась, что вы сочтете меня грубой и вульгарной и скажете мне, что я всего лишь простушка, которой не место в светском обществе.

Бросив взгляд из-под ресниц на своего покровителя, девушка добавила:

— Видите ли, монсеньер, когда очень сильно любишь кого-то, всегда боишься оказаться недостойным этого человека.

— Послушайте, дитя, — заговорил герцог, внезапно утратив обычную невозмутимость, — я ведь гораздо старше вас, я слишком стар!

— Слишком стары для того, чтобы я вас любила? Вы ошибаетесь. И вы забываете, монсеньер, что любовь приходит сама. Мы не властны над ней. Она просто внезапно нисходит на нас!

— Я слишком стар! И я жил жизнью, которая слишком отличается от той, какую представляете вы. Вы молоды, свежи, невинны и чисты. Придет время, вы отвернетесь от меня и пожалеете, что не остались в монастыре!

Герцог почувствовал, что Эме подошла к нему ближе. Он слышал тихий шелест ее платья и чувствовал слабый аромат духов. Очень тихо, почти шепотом, девушка спросила:

— Что вы хотите сказать мне, монсеньер?

Мелинкорт повернулся к ней.

— Я хочу сказать, что люблю вас. Люблю всей силой того, что осталось от моего сердца, моей души, если она существует, в чем до сих пор я очень сомневался. Я люблю вас, Эме, но я очень хорошо понимаю, что мое чувство не принесет вам ничего хорошего. Я вас не стою!

— Монсеньер, монсеньер! — Голос Эме звенел от радости. — Неужели вы не понимаете, что во всем мире для меня существует лишь один человек, что лишь одного мужчину я могу любить и лишь ему одному я могу доверить свою жизнь?

— Вы уверены? — произнес герцог, и голос его дрожал от волнения. — Нет, дитя, прежде чем я дотронусь до вас, позвольте мне сказать кое-что еще. За всю свою жизнь я никого не любил так, как вас. Если вы доверитесь мне, окажете мне честь стать моей женой, я уже никогда больше не отпущу вас. И если когда-нибудь, освоившись в светской жизни, вы встретите более молодого человека и почувствуете влечение к нему, я не отпущу вас.

— Ах, если вам кажется, что я захочу оставить вас, вы просто слепы, — несколько удивленно ответила девушка. — Моя любовь вечна и бесконечна, монсеньер!

Но и я должна кое-что сказать вам. Вы очень значительная персона, монсеньер! В вашей стране вы играете заметную роль. Я люблю вас с той самой минуты, как вы обнаружили меня на полу своей кареты. Все это время я хотела лишь быть рядом, обожать вас и, если возможно, служить вам. И хотя теперь я знаю, что родилась в законном браке, остается огромная пропасть между женщиной, которая не знает своих предков, не имеет ни семьи, ни состояния, ни положения в обществе, ни своего дома, и герцогом Мелинкортом, владельцем огромных поместий, обладающим властью, влиянием. Вам нет необходимости жениться на мне, монсеньер. Я буду совершенно счастлива просто быть с вами, быть вашей воспитанницей, вашим пажом, вашей рабыней, потому что я люблю вас всем сердцем, всей душой, всем своим существом.

— И вы думаете, что нужны мне как воспитанница, паж или рабыня? Моя дорогая! Я люблю вас как женщину и хочу, чтобы эта прекрасная женщина стала моей женой!

Щеки Эме очаровательно порозовели.

— Я впервые в жизни делаю предложение, — признался герцог. — Я не хочу кривить душой, Эме: в моей жизни было много женщин. Но вы совсем иная. Вы поистине священны для меня. Я никогда не думал, что смогу когда-нибудь сказать такие слова, и все же они искренни и идут из самого сердца. Вы святая, и я чувствую, что должен целовать землю, по которой ступали ваши ножки. Я боюсь даже обнять вас!

— Не бойтесь, монсеньер, — очень тихо попросила Эме. И он крепко прижал девушку к себе, а их губы слились в первом в ее жизни поцелуе.

Этот поцелуй сначала был нежен и трепетен, но скоро герцог ощутил, как ее молодое тело пылает ответным огнем, зажженным его страстью. Его поцелуй стал более требовательным и повелительным. И скоро горячая волна восторга любви захватила и понесла их.

— Я люблю тебя, — снова и снова шептал герцог, все крепче обнимая девушку. Казалось, что их тела унеслись в заоблачные дали, что некая высшая сила навеки соединила их.

Голова Эме откинулась назад, и он сверху смотрел на нее. Любовь преобразила девушку. Щеки ее пылали, глаза сияли, а приоткрывшиеся губы слегка дрожали, словно от счастья она задыхалась.

Герцог опустился на одно колено и поцеловал край платья Эме.