Люблю только тебя

НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ СУДЬБЫ

– Вы говорите о женщине, которая взяла мальчика Юстины Ковальски? Ее звали Жанна. Жанна Милосердова. Она работала в нашей больнице медсестрой. Она не погибла. Кажется, за ней приехала мать и увезла на свой хутор. Правда, все это случилось давно и я могу что-то забыть. Думаю, вам стоит поговорить с моей сестрой – она работала в той же больнице. Когда Юстину Ковальски угнали в Германию, ее маленький сын какое-то время жил в больнице. Очень славный мальчик. Мы все его жалели.

Вильма Николаевна смотрела на Машу через толстые линзы очков. Она была очень стара, но выглядела довольно бодро.

– Ваша сестра тоже живет в Вильнюсе? – спросила Маша.

– Да. Инесса моложе меня на семь лет. Она все еще работает в той же самой больнице, но только в раздевалке. Неутомимая женщина. Да, я могу показать вам фотографии. До войны мы часто фотографировались. Главврач… забыла его фамилию, увлекался фотографией.

Женщина достала из ящика комода альбом.

На первой же фотографии Маша узнала Юстину. Она стояла в обнимку с молодой невысокого роста толстушкой и улыбалась.

– Июнь тридцать восьмого года. Это еще до того, как Юстина вышла замуж в первый раз. Она жила тогда у священника, его очень уважали в нашем городе, – вела хозяйство. Юстина влюбилась в красивого молодого… Как же его звали? Отец Антоний, кажется, но могу и ошибиться. Он часто бывал в доме священника, у которого жила Юстина. Вам, наверное, известно, что католические священники дают обет безбрачия. Мне кажется, это напрасно так постановили, а там Бог его знает. Словом, они уехали в Варшаву и там обвенчались. – Женщина рассказывала, листая альбом. – Мы об этом ничего не знали – Юстина была скрытной девушкой. Она сказала, будто у нее заболела тетка. Через какое-то время вернулась к… Да, вспомнила, того священника, в доме которого она жила, звали отцом Юлианом. Она рассказала Жанне, что ее муж застрелился, но как это случилось, не сказала.

Она очень переживала его смерть. Но когда появился этот молодой Ковальски, Юстина ожила.

Почти на каждой странице альбома Маша узнавала Юстину. Но эта молодая серьезная девушка с гладкими темными волосами была совсем не той Юстиной, которую она помнила. Эта Юстина нравилась ей все больше и больше. Особенно с того момента, как она встретила Анджея Ковальски.

– Влюбилась в него как сумасшедшая и подняла из мертвых. – Вильма Николаевна восхищенно улыбнулась. – Представляете, мы все были уверены, что он умрет. Еще бы, двустороннее воспаление легких, причем запущенное… А, вот и он. Главврач сфотографировал Анджея в день выписки из больницы.

Маша не могла оторвать глаз от выцветшей любительской фотографии. Ей вдруг сделалось душно. Перед ней был ее отец, Анджей Ковальски, примерно в том возрасте, в каком был Ян, когда она увидела его в первый раз. Они были совсем не схожи между собой, но Анджей смотрел на нее с фотографии так же, как когда-то смотрел Ян.

– Простите, а вы что, приходитесь родственницей Юстине Ковальски? – осторожно спросила женщина.

– Я ее дочь, – ответила Маша.

– Вот как? Выходит, она вышла замуж в третий раз? Мне рассказывали, она вернулась в сорок пятом из Германии и пыталась навести справки о сыне и муже. Мы с сестрой тогда жили у родственников под Каунасом, в наш дом попала бомба. Потом Юстина куда-то уехала и больше сюда не вернулась. Надеюсь, она жива?

– Мама умерла. Почти четверть века назад.

– Вот оно что… – Вильма Николаевна опустила голову и стала собирать выпавшие на стол фотографии. – Царство ей небесное. А вы не знаете, что случилось с Анджеем Ковальски? Я слышала только, что он воевал в партизанском отряде, был ранен, а потом тоже куда-то пропал. Юстина рассказывала вам о нем?

– Он мой отец, – сказала Маша, все еще разглядывая фотографию Анджея. – Он сейчас живет в Америке.

– Боже мой! – Вильма Николаевна всплеснула руками. – Вот ведь оно как случается! Надо же, я совсем старая стала – ведь до меня только сейчас дошло, что вы родная сестра этого самого мальчика… Постойте, как же его звали?..

– Ян, – тихо ответила Маша. – Я бы очень хотела узнать, что с ним случилось.

Женщина быстро встала и подошла к стоявшему на подоконнике телефону.

– Инесса, – сказала она в трубку, – здесь у меня дочь Юстины и Анджея Ковальских. Приходи. И купи, пожалуйста, по дороге чего-нибудь сладкого. Я сейчас поставлю чайник.

Я встретила Жанну года полтора назад на троллейбусной остановке, – начала рассказ Инесса Николаевна, когда они сели пить чай. – Она почти безвыездно живет на своем хуторе, ухаживает за старушкой-матерью и выращивает цветы. Она приглашала меня к себе, но я так и не выбралась.

– Мама говорила, Жанна погибла, когда в дом попала бомба. А… брат остался жив – взрывной волной его выбросило в окно. – По крайней мере, так ей рассказали, когда она вернулась из Германии. Что было с Яном потом, никто толком не знал.

– Жанна тоже осталась жива. Она была тяжело ранена и ее оперировали в военном госпитале. Там лежали главным образом немцы, но вскоре город освободили советские солдаты и госпиталь перешел в руки наших. – Инесса Николаевна грустно усмехнулась. – Правда, кое-кто теперь поговаривает, что русские не освободили, а оккупировали Вильнюс. Жанна, придя в сознание, написала письмо на хутор, и мать вскоре приехала за ней на подводе. А мальчика, кажется, отдали в приют. Но в том же доме погибла еще одна молодая женщина, маленький сын которой тоже остался жив. Он был ровесником вашего брата. Того мальчика забрали в приют, но года через два за ним приехали родственники из Львова. Как его звали, я не помню.

– Они были в одном приюте? – Маша с надеждой и испугом смотрела на Инессу Николаевну.

– Разумеется. Наш город в ту пору был, можно сказать, большой деревней. Моя подруга как раз работала в том приюте воспитательницей. Это здесь недалеко. Попьем чаю и поедем.

– Они оба не отвечали на вопрос, как их зовут, хоть им было года по три с половиной-четыре. Видимо сильно напугались. Да и контузить могло. – Маше повезло: эта полная седая женщина помнила все в деталях. – Назвался Яном, а другой, перестав плакать, тоже заявил, что он Ян. Так и записали. Одного вскоре забрала молодая пара – военный с женой, она такая черненькая маленького роста. – Женщина порылась в бумагах и достала пожелтевший листок. – Их фамилия Лемешевы.

– Я знаю их, – прошептала Маша. – А что… что случилось с другим мальчиком, с тем другим Яном, потом? Вы случайно не знаете?

– Могу вам дать его адрес. – Женщина выдвинула ящик стола и достала какой-то конверт. – Его зовут Анджей Мечислав Ясенский. Так по крайней мере утверждает та женщина из Львова, которая его забрала. Она приходится ему родной тетей. Правда, она видела его еще грудным младенцем…

– Ты на самом деле думаешь, что ты моя сестренка? Или тебе пришло в голову стать ею, потому что я знаменит и богат? А где ты была, когда я жил в гнилом подвале с окном на мусорные баки и питался в столовке на сорок копеек в день? – Высокий мужчина в ковбойке и джинсах расхаживал по огромной мастерской, завешенной и заставленной картинами, иконами, букетами живых цветов в больших напольных вазах, предметами антиквариата. Беспрестанно звонил телефон, пока мужчина со злостью не выдернул из розетки шнур. Маша сидела на низкой кушетке перед журнальным столиком с вином и фруктами и наблюдала за ним. Наконец он остановился перед ней и сказал, нервным движением руки отбросив со лба волосы. – Ты меня раздражаешь. Я не знаю, что тебе от меня нужно. Обычно я знаю, что хочет от меня женщина.

– Очень жаль. Но я рассказала вам все, как есть. Если вы на самом деле мой брат…

– Что от этого изменится? – прервал ее мужчина, не грубо, но довольно бесцеремонно. – Сестрой больше, сестрой меньше. У меня их целых три. Правда, все двоюродные. От родственников нет никакого проку. Только зависть. Лютая черная зависть. Я объехал полмира. Их это бесит. Они помешаны на тряпках и всякой чепухе. Они поражают меня своей тупостью и алчностью. Они уверены, все это мне упало с неба. Им не понять, что такое творчество. Моя бывшая жена считала меня чудовищем. Я и есть чудовище, если смотреть на меня их глазами. Мне скучно, скучно есть и спать, ходить по земле, скучно любить женщин. Все на меня нагоняет тоску. И если б не работа…

Похоже, мужчина выдохся. Он налил в бокал вина и выпил.

– Почему вы не пьете? – спросил он, садясь рядом с Машей на кушетку и подавая ей бокал с вином. – Давайте все-таки выпьем за нашу встречу. Признаю, я был груб. Я не имел никакого права вести себя подобным образом с милой и интеллигентной женщиной. Простите. Прошу от чистого сердца.

Он наклонил голову. Маша невольно обратила внимание на его густые темно-русые волосы. Ей вдруг пришли на память слова Юстины о том, что у всех Ковальских необыкновенно густые волосы.

– Я не сержусь на вас, – сказала она. – Сама виновата. Но дело в том… – Она отпила из бокала вина и поставила его на столик. – Дело в том, что мне необходимо знать, кто на самом деле мой родной брат – вы или Ян.

– Кажется, я все понял. Думаю, все-таки Ян. Знаете, почему? – Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. – Вы мне нравитесь. Как женщина, а не как родственница, хоть до меня это не сразу дошло. Вы уж извините, но мне что-то не хочется быть вашим братиком. Пускай им останется этот бедняга Ян.

Маша слегка отодвинулась, и это не ускользнуло от его внимания. Он улыбнулся и похлопал ее по плечу.

– Недотрога. Ладно, согласен поиграть какое-то время в милых родственничков. Итак, любезная сестра, ты спрашиваешь меня, помню ли я хоть что-нибудь из моего детства. Отвечаю: не помню ничего. Тетка показывала мне фотографии матери и отца. Я их не помню, хотя сказал ей, что узнал. Я был хитрющим ребенком. Таким и остался. Советую держать со мной ухо востро. Ну-ка покажи свои картинки…

Маша протянула ему фотографии отца и Юстины, которые подарила ей Вильма Николаевна. Мужчина взглянул на них мельком и уже собрался было вернуть Маше, но посмотрел еще раз, внимательней.

– Хорошая парочка. Но в родители не годятся. Он еще тот повеса. Вроде меня. Мужик, которого они считают моим батей, посолидней и поскучней. А вы не похожи ни на него, ни тем более на нее. Она совсем другой тип. Неужели она ваша родная мать?

– Нет. Она воспитала меня. Я люблю ее как родную мать. Может, даже больше.

– Отец, как я понимаю, вас бросил. Сначала эту женщину, потом вашу мать тоже. – Мужчина закурил. – Как могло случиться, что вас воспитала его первая жена? Или он жил с ними двумя одновременно?

– Да. – Маша опустила голову. – Юстина нашла его после войны, и моя родная мама очень ее полюбила. Думаю, она даже догадывалась, что отец изменял ей с Юстиной, но это всего лишь мое предположение. Юстина тоже любила мою маму.

– Давайте выпьем за их память. Кто знает, может, эта женщина на самом деле была моей матерью. Уж больно нетрадиционный сюжет взаимоотношений. На такое способны лишь незаурядные личности. А мои родители должны быть необычными людьми.

Они выпили, не чокаясь, и Маша вдруг почувствовала симпатию к этому Анджею. Он был искренен и импульсивен. Эти человеческие качества ей всегда импонировали.

– Ваш… отец тоже был художником? – спросила Маша.

– Ни боже мой. Коммивояжер. По-нашему торгаш и спекулянт. Правда, тетка уверяет, он хорошо пел. У матери лицо типичной домохозяйки. Они с теткой похожи как две капли воды. Я не люблю свою тетку. Возможно, потому и ухватился за вашу идею как за соломинку. А вот Юстина мне нравится. Страстная натура. Страсть ценю превыше всего на свете. И в жизни, и в искусстве.

– Отец жив, – сказала Маша. – По крайней мере пять лет назад он был жив-здоров. Потом наши контакты оборвались.

– Что, слинял за границу?

– Нет. Я попала в Россию. Вместо того, чтобы попасть на тот свет.

Анджей весело расхохотался, обнял Машу за плечи и привлек к себе.

– Веселая у меня сестричка. Не то что эти толстожопые кузины. Собираешься вернуться на родину?

– Сперва я должна найти его, брат он мне или не брат.

– Ладно уж, согласен побыть твоим братиком. Даже согласен вспомнить кое-что из далекого детства. – Анджей усмехнулся, откашлялся. – Мы жили в большом доме на окраине Вильно. Папочка каждый вечер ходил к девочкам, хотя мамочка была уверена, что он ходит по каким-то таинственным делам. Мамочка рассказывала мне сказки про… гусей-лебедей, Красную Шапочку, злого людоеда и… – Анджей затянулся сигаретой, – поила какой-то горькой травой. Она поила меня травой от всех болезней: кори, коклюша, простуды и так далее. Черт, но ведь это я не выдумал – мама на самом деле поила меня травой… – Андрей растерянно глядел перед собой, роняя пепел на пол. – Моя тетка поила меня всякими таблетками и порошками, траву она до сих пор называет «мертвому припарка». Разумеется, моя мамочка – я имею ввиду ту, с лицом домохозяйки – могла иметь иные взгляды на медицину и пользу трав, хоть это и маловероятно: они же похожи с сестрой как две капли воды. А, ладно, это все мое воображение. Ты даже представить себе не можешь, как разыгрывается мое воображение за бокалом вина и в обществе красивой женщины, хоть она почему-то жаждет стать моей сестрой. Неужели тот кандидат в братья представляет больший интерес как мужчина, чем я? Ей-Богу, в такое невозможно поверить. У тебя есть его фотография?

– Нет. – Маша вздохнула. – Ян не любил сниматься. Да и мы с ним расстались так внезапно.

– О, это обнадеживает. – Анджей снова наполнил бокалы, очистил апельсин и, разломив на дольки, протянул на салфетке Маше. – Кушай, милая сестричка. Признаться, впервые в жизни я чувствую себя с женщиной так легко и раскованно. И, кажется, впервые женщине от меня ничего не нужно, кроме воспоминаний о детстве. Или ты постарел, Анджей Мечислав Ясенский, или… Послушай, сестричка, а что если нам провести сегодняшний вечер вместе? Как говорится, по-родственному? Не бойся – я не собираюсь склонять тебя к инцесту. Нам не мешало бы кое-что обсудить серьезно. Обещаю припомнить кое-что еще из своего далекого детства. Общество тетки и кузин к воспоминаниям подобного рода не располагает. Согласна остаться у меня?

– Я сама собиралась напроситься к тебе в гости, – ответила Маша.

– Я мог бы сказать, что ты помогла мне все вспомнить. Что я узнал на фотографии отца с матерью, могу показать дом отца Юлиана, в котором мы жили, когда я был ребенком. Говоришь, там теперь офицерский клуб? Но ведь я на самом деле что-то такое помню… – Он морщился, закуривал сигарету, делал глоток вина из бокала. – Проклятое воображение. Ты его так распалила. Господи, да я вижу этот дом и сад, отца Юлиана на веранде… Я ведь свободно говорю по-польски, знаешь? У меня вообще талант к языкам, и я в любой европейской стране чувствую себя как рыба в воде. А тот… Ян… он знает языки?

– Да. Но польский забыл – мне рассказывали об этом его приемные родители. Он говорил свободно на английском и немецком. Любил музыку. А вы… ты любишь музыку?

– Только ту, что была до Бетховена. Этот чертов глухарь смешал в одну кучу землю и небо и тем, кто шел следом за ним, это понравилось. Правда, я делаю исключение для Шопена – наверное, всему виной голос крови. Но я не играю ни на чем, кроме гитары.

– Ты чем-то похож на Яна, – удивленно говорила Маша. – Да, да, ты на самом деле на него похож, хотя это противоречит всякой логике.

– Ты хочешь сказать, что и ко мне испытываешь не только сестринские чувства? Что ж, я не возражаю. Только мы об этом никому не скажем – провинция есть провинция.

– Нет, ты меня не так понял. Дело в том… Дело в том, что я совсем не помню Яна. Потому что я его выдумала. Как до этого выдумала Толю. Я тоже большая фантазерка, понимаешь?

…Она проснулась среди ночи в широкой кровати. Рядом спал мужчина. Она не сразу вспомнила, кто он, а вспомнив, заплакала.

– Ты что? – Мужчина поднял голову и протянул к ней руку. – Ну, ну, моя девочка, ты такая замечательная женщина, хоть и была здорово под кайфом. Мне очень жаль этого беднягу Яна.

– Мы… занимались любовью? – тихо спросила Маша.

– Да. И обоим было очень хорошо. Мне давно не было так хорошо с женщиной. Ты изумительно отдаешься. Наверное, вместо меня ты представляла этого Яна. – Анджей усмехнулся. – Брат он или не брат – вы оба жертвы предрассудков. А вот во мне их нет. Я готов любить тебя и как сестричку тоже. Не хлюпай носом. Я никому ничего не скажу. Я не из тех, кто хвалится победами в постели.

– Теперь уже поздно, поздно… Я тогда его потеряла и сейчас опять… Что мне теперь делать? – Она зарыдала.

– Что делать? Да взять и выйти за меня замуж. Мои родственнички лопнут от зависти – еще бы, оторвал себе американскую женушку, к тому же красотку. Но клянусь, я их и близко к нашей вилле не подпущу. Ведь у тебя есть вилла?

– Ничего у меня нет. Все принадлежит моей сестре Сью. Правда, она очень добрая. Но дело в том, что я… – Маша всхлипнула, – я все еще не разведена с первым мужем и меня из этой страны не выпустят. Они за мной следят.

– Кагэбэшники, что ли? Ну, этих дебилов мы обдурим за милую душу. Здесь у нас их не больно жалуют, да и польская граница рядом. Доберемся до Варшавы, а там обратимся в американское посольство. Ведь ты гражданка США. Я всегда мечтал слинять в эту страну. Если хочешь, наш брак может быть фиктивным, но я не думаю, что ты этого захочешь. – Он просунул руку под Машину спину и привлек ее к себе. – Ты меня сильно возбуждаешь. Да и вообще мне пора обзавестись наконец настоящей семьей.

– А если ты мне на самом деле брат…

– Снова здорово. Ну и что? Все люди братья, сказано в Библии. Одной тебе будет скучно. А я не позволю скучать такой чудесной девочке.

Он попытался снова заняться с ней любовью, но Маша резко отодвинулась.

С ней вдруг случилась настоящая истерика, и Анджей не на шутку испугался. Он подхватил Машу на руки и стал ходить с ней по комнате, бормоча слова утешения.

– Сломалась… Предала… Почему я не утонула тогда? – твердила Маша. – Шлюха… Грязная шлюха… Я так его любила… Я все бросила. Я не могла даже петь… А он, Берни… Ради карьеры…

– А это еще кто такой? – Анджей бросил Машу на кровать. – Ты не рассказывала мне про Берни. Он что, тоже имеет на тебя какие-то виды?

– Уже нет. Он давно меня забыл. Мне кажется, Берни был единственным мужчиной, с которым я могла быть счастливой. Но я тогда не понимала этого. Я была такой наивной и глупой…

В Варшаве их встречали друзья-художники, устроив в зале для VIP[64] небольшой прием в честь благополучного приземления коллеги. Компания состояла из подвыпивших мужчин, которые громко разговаривали на малознакомом Маше языке, обсуждая сугубо цеховые проблемы. Ей стало скучно. Никем не замеченная, она вышла в коридор и направилась в сторону балкона с видом на летное поле, по пути доставая из сумочки сигарету.

Can I give you a fire?[65] – услышала она знакомый голос и, вздрогнув, застыла на месте.

Через секунду она увидела Бернарда Конуэя, идущего ей навстречу.