Люблю только тебя

ЛУИЗА МАКЛЕРОЙ ВЫХОДИТ НА ТРОПУ МЕСТИ

Луиза Маклерой не находила себе места с тех самых пор, как эта мерзавка Сьюзен Тэлбот обвела их вокруг пальца, сумев повернуть все таким образом, что Синтия при разводе осталась ни с чем. Вдобавок ко всему пресса вылила на их семью целые бочки грязи и только на ее бедную малышку взвалила вину за то, что ребенок родился неполноценным.

И она, Луиза, ничего не могла поделать – ведь ее собственный сын Мейсон был замешан в этом грязном деле со смертью Гарнье. Этот дебил Хью Крауфорд от страха намочил штаны и показал на суде, что Синтия Маклерой, в замужестве Конуэй, была в течение месяца с лишним любовницей Арчибальда Гарнье. И даже сумел назвать даты их свиданий.

Все сошлось одно к одному. Врачи свидетельствовали, что ребенок родился вполне доношенным. Более того, его группа крови и все остальные показатели совпали с показателями Арчибальда Гарнье.

Луиза не могла забыть улыбку Сьюзен Тэлбот, которая подошла к ней после вынесения вердикта, полностью лишавшего Синтию каких-либо притязаний на деньги Конуэев.

– Поздравляю тебя с внуком, Луиза, – во всеуслышание заявила она и, кивнув в сторону Бернарда, добавила: – А этот тип оказался никудышним отцом – не смог починить бракованное изделие Гарнье.

Сьюзен взяла Бернарда под руку и победоносно проследовала к выходу.

Синтию пришлось поместить в частную клинику в Австрии – после рождения ребенка она стала пить и колоться, в результате чего опустилась до такой степени, что могла по нескольку дней не мыться, не менять нижнего белья и не чистить зубы.

И вообще фортуна повернулась к Маклероям своим отнюдь не самым симпатичным местом с тех пор, как за них взялась эта стерва. Начать с того, что акции нефтяной компании в Техасе, в которые муж вбухал чуть ли не весь свободный капитал, резко упали в цене, и компания прекратила свое существование. В тот же злополучный год Мейсон, возвращаясь здорово навеселе с какой-то вечеринки, сбил старика-негра, переходившего дорогу в неположенном месте. Старик умер от страха – травмы, полученные при падении, оказались незначительными. Однако процент алкоголя в крови Мейсона превысил все допустимые для штата Джорджия нормы, и суд оштрафовал его на кругленькую сумму в сто тысяч долларов. К тому же пришлось выплатить компенсацию семейству старика.

Но и это еще не все. Если бы не эта гадина Сьюзен, Луиза ни за что бы не связалась с Алленом Хилпатриком, этим юристом-дилетантом, зато большим профессионалом по части секса. Он вел на начальной стадии это и без того крайне запутанное дело и запутал все еще больше, решив съездить в Нью-Орлеан к родителям этого Гарнье. Луиза, разумеется, вызвалась сопровождать. Она вымоталась за последние месяцы и вообще чувствовала себя не в форме, а этот молодой – на два года старше Мейсона – красавец-юрист всегда говорил ей столько комплиментов и так выразительно жал локоть… Они стали любовниками, превратив деловую поездку в своеобразный медовый месяц. Луиза потом долго краснела, вспоминая, что они вытворяли в том бунгало на берегу Мексиканского залива. Она вновь ощутила себя молодой, красивой, желанной. Недолгие праздники сменились суровыми буднями. Всего через каких-нибудь три месяца после этой сексуальной идиллии в бунгало окнами на посеребренный лунным светом залив в крови Луизы Маклерой обнаружили вирус этого страшного заболевания – AIDS.

Врачи утешали как могли. Они говорили ей, что вероятность заболеть этой вульгарной болезнью ничтожно мала, что она вполне может умереть естественной смертью лет в 85–90. Хотя, конечно, вероятность того, что… не исключена. Словом, она поняла, сами врачи ничего толком не знают.

Луиза позвонила в Атланту Аллену и набросилась на него с угрозами, обильно орошенными слезами отчаяния. В ответ получила столь звонкую оплеуху по своему самолюбию, что едва не лишилась рассудка.

Этот подонок обозвал ее дохлой клячей и сказал, что она должна быть на седьмом небе от счастья, что его (следовало нецензурное слово) встал на ее драную (снова нецензурное слово) и что таким старым обезьянам, как она, давно бы пора сыграть в ящик. Ну, и в подобном духе.

А ведь Луиза истратила на этого Аллена Хилпатрика целое состояние.

Она впала в уныние. Потом ударилась в благотворительность, создав в Атланте фонд для борьбы с AIDS. Но туда обращались главным образом черные.

Луиза с детства презирала их и прочих цветных, а потому ее благие порывы быстро угасли.

Она навестила дочь. Синтия жаловалась на врачей.

– Они все до одного импотенты, – говорила она матери. – Я все время хожу голая – здесь такая жарища стоит, к тому же вся одежда трет и колется. Знаешь, мамочка, я поняла, одежду придумали для того, чтобы скрывать дефекты фигуры. У меня исключительная фигура. Эта красотка Линда в сравнении со мной кривая палка с сучками, хоть и считается первой моделью в мире. Уверена, у нее куча сексуальных проблем – вижу это по ее вертлявой походке. У меня сроду не было сексуальных проблем, правда, мамочка? Но бедняжка Линда выросла в Европе, а я в Америке. Если бы я выросла в Европе, где все мужчины такие хлюпики, у меня бы у самой наверняка была масса сексуальных проблем. Мамочка, ну хоть ты скажи этим кретинам, какая я сексуальная девочка. Скажи, ладно?

Луиза кивала, думая, разумеется, о собственных невзгодах. Она уже успела поговорить с врачами. Диагноз оказался на редкость единодушным – Синтия страдает нарциссоманией, осложненной маниакальным психозом, возникшим на почве сексуальной неудовлетворенности. Она не опасна для окружающих, и ее в любой момент можно выписать из клиники. Разумеется, ей требуется неусыпное внимание.

Подумав немного, Луиза сказала, что ее дочь останется в клинике, и выписала чек на сумму, покрывающую расходы за трехмесячное пребывание.

Она не желала взваливать на свои плечи лишнюю обузу.

Луиза прожила неделю в роскошном отеле в австрийских Альпах. Она готова была согласиться с дочерью, что мужчины в Европе, по крайней мере в той ее части, где она находилась, настоящие импотенты – за все это время к ней не проявило интереса ни одно из этих двуногих млекопитающих.

Она вернулась в Штаты и поселилась на своем семейном ранчо. Муж, с которым она с незапамятных времен прекратила супружеские отношения и который имел на стороне женщин, вдруг показался ей вполне сносным в сексуальном плане мужчиной. Разумеется, он не догадывался, что в крови жены обнаружили этот ужасный вирус… Луиза в итоге получила двойное удовольствие – оргазм плюс небезосновательную надежду, что Теренс заразит своих шлюх.

Она почитывала газеты, время от времени наталкиваясь в колонках светской хроники на сообщения о том, что техасского бизнесмена и мультимиллионера Бернарда Конуэя часто сопровождает в деловых поездках внучка издательского магната Энтони Тэлбота Сьюзен. Луиза вырезала эти заметки и приклеивала их на листы блокнота. С какой целью – она не знала сама.

Однажды ночью раздался телефонный звонок. Трубку взял приехавший на уик-энд Теренс.

Звонили из клиники врожденной патологии в Атланте. Ребенок, Джей Би Маклерой, скончался от острой сердечной недостаточности. Далее следовал пышный букет его прижизненных диагнозов. Луиза мысленно перекрестилась.

Похороны были богатыми и многолюдными. Синтии очень шел траур, и на следующий день ее фотографии появились на страницах газет. Ясное дело, никто из репортеров не знал, каких трудов стоило Луизе убедить дочь не раздеваться на кладбище. Мать с дочерью заключили своеобразную сделку: за то, что Синтия иногда будет появляться одетой на людях, Луиза разрешит ей ходить совершенно голой дома. Да еще поможет находить на каждую ночь любовника.

Синтия разболтала это по телефону всем бывшим подружкам. А поскольку на Юге все еще пышно цвела консервативно-ханжеская мораль времен гражданской войны, пришлось в спешном порядке сматываться в северо-западном направлении.

Но в Беверли-Хиллз Синтия внезапно захандрила и совершенно отбилась от рук. Плюс ко всему там, как и в Нью-Йорке, царили богемно-космополитические нравы, примириться с которыми Луиза никак не могла и не хотела. Когда Синтия угнала «роллс-ройс» известного итальянского режиссера, снимавшего в Голливуде свой очередной шедевр, и вылезла из машины на бульваре Сансет совершенно голая в сопровождении негра в набедренной повязке, которую сдернула с него на виду у всех, пришлось в очередной раз поменять место жительства.

В Европу Синтия отказалась ехать наотрез. Африка отпадала сама собой – там слишком много черных. Что касается Австралии с Океанией и Южной Америки, тут Луиза проявила непреклонность: москиты, лихорадка, туземцы, тайфуны и так далее. Синтия предложила поехать в Россию.

Неожиданно для себя Луиза согласилась.

…В Москве стояли трескучие морозы. В их отеле, на счастье, было более чем прохладно, и Синтия ходила в ресторан в короткой шубе из черно-бурой лисицы, которую надевала прямо на голое тело, и в высоких замшевых сапогах. На нее обращали восхищенное внимание русские – обслуга отеля, официанты ресторана, молоденькие смазливые девушки, вечно кого-то ждавшие в вестибюле. Через несколько дней, к изумлению Луизы, появились «двойники» – девушки в лисьих жакетах и высоких замшевых сапогах. В отличие от Синтии они носили прозрачные колготки и длинные свитера телесного цвета с декольте чуть ли не до пупка.

Луизе очень понравилась восприимчивость русских к веяниям американской моды вкупе с их находчивостью.

Морозы как будто остудили сексуальные порывы Синтии, и Луиза позволила себе перевести дух. Тем более, эти странные русские были так гостеприимны и так снисходительны к иностранцам.

В буфете Большого театра, который Луиза решила почтить своим присутствием, к ним за столик подсел немолодой мужчина. Он довольно бойко говорил по-английски, но его «прононс» коробил чуткое Луизино ухо. Он представился как великий русский поэт, сказал, что его стихи читают во всем мире (Луиза их, разумеется, не читала), что он неоднократно выступал в Америке и даже был приглашен в Белый дом (Луиза этому не поверила), что…

Поэт говорил и говорил, переводя свои тускло-желтые глаза с одной женщины на другую. Наконец обратился к отрешенно сидящей Синтии:

– Вы напоминаете мне молодую Ахматову. Это наша великая поэтесса, гордость нации. Она была, как и вы, неприступна и всегда погружена в себя. Я и раньше считал, что русские и американцы родственные народы. После спектакля приглашаю вас к себе на дачу.

На поэте был довольно приличный костюм современного покроя и отличные ботинки из натуральной кожи. Луиза кивнула в знак согласия. Синтия зарылась подбородком в воротник своего неизменного мехового жакета.

У поэта было трудновыговариваемое имя, и Луиза сказала, что будет звать его Бобом. Они долго ехали в его машине среди снегов и тусклого мерцания фонарей. В небольшом, но довольно уютном и вполне современно обставленном доме Боба было жарко, и Луиза поначалу испугалась, что Синтия разденется. Но дочь все с таким же отрешенно-загадочным видом куталась в свой меховой жакет и не отрываясь глядела в расписанное морозом окно.

Потом они – Луиза и Боб – пили «са-мо-гон», закусывая шоколадными конфетами и пряниками. Дальше у нее в голове все сместилось, и она, протрезвев, так и не могла восстановить последовательность событий. Всему виной, разумеется, был этот экзотический напиток. Как справедливо заметил Боб, его действие на организм человека непредсказуемо, а поскольку русские этот напиток обожают, их поступки тоже непредсказуемы с точки зрения цивилизованного, то есть западного, человека.

Короче, Луиза помнит, как они с Бобом бегали друг за другом нагишом по дому и даже выскакивали во двор, где был маленький бревенчатый домик. Там Боб стегал Луизу по спине и заднице большим веником. Она тоже его стегала, но он предпочитал лежать в это время на спине и все просил ее бить по низу живота к гениталиям. Потом (а возможно, это было сначала) Боб сидел голый в кресле у камина и читал свои стихи, обращаясь к Синтии, все так же укутанной в меховой жакет. Еще Луиза помнит, что пыталась сорвать с дочери этот жакет и похвалиться перед Бобом ее роскошным телом, но Синтия молча отпихнула ее, больно ударив в живот сапогом.

Нет, они не занимались с Бобом любовью – уж что-что, а это Луиза бы точно запомнила: у нее уже несколько месяцев никого не было, если не считать, разумеется, Теренса с его членом, напоминающим детскую соску. (Это сравнение, помнится, очень понравилось Бобу, и он сказал, что непременно использует его в своей новой – автобиографической – книге.) Боб сказал, что у него кончились презервативы, а без них он остерегается иметь «сексуальный контакт» с американками, ибо считает Америку родиной СПИДа. Девочек для траханья, сказал Боб, навалом и в России.

Луиза попыталась его изнасиловать, но из этой затеи ничего не вышло – он взобрался на массивный шкаф и читал оттуда свои стихи, которые построчно переводил на английский.

Они уехали в Москву лишь к вечеру следующего дня. Луизе с большим трудом удалось уговорить дочь сесть в машину – последние пять часов Синтия стояла на коленях на полу холодной веранды, задумчиво положив подбородок на подоконник, и соскребала ногтями лед со стекол.

– Я посвящу вам стихи, – пообещал Боб Синтии, которая полулежала на переднем сиденье его «волги»-пикапа и не отрываясь смотрела вперед. – Я их уже написал сегодня утром. – Когда Боб мог это сделать, Луиза так и не поняла – насколько она помнила, они до полудня спали валетом на неудобной узкой кровати с низкими деревянными спинками, и у Боба дурно пахло от ног. – Осталось только отвезти в редакцию газеты. Я посвящаю их всем американкам, ибо вижу вас квинтэссенцию женского начала, от библейской Евы и до современниц. Вы – американская Татьяна Ларина, увиденная глазами русского поэта-космополита, обретшего второе дыхание благодаря перестройке и гласности. Я назову его «Девушка из страны Вирджиния».[20] Просто до гениальности. – Он обернулся к Луизе. – Если бы я не был женат, я стоял бы сейчас на коленях в снегу и просил у вас руки вашей… младшей сестры.

Вечером Боб повез Луизу на какой-то фуршет. Синтия осталась в отеле: Боб договорился с неизвестным фотокорреспондентом, чтобы тот поснимал ее для какого-то журнала.

Луиза валилась с ног от усталости, но держалась. Она была потрясена вниманием, оказанным ей на приеме в честь одного из самых известных русских модельеров. Подчас ей казалось, будто прием устроен ради нее – глаза слепили магниевые вспышки, бокалы с шампанским многократно позвякивали в честь ее красоты и благополучия. Боб то и дело хлопал Луизу по плечу и называл «my fair lady».[21] Он повторил несколько раз, что, несмотря на свою напряженную творческую работу и политическую деятельность на благо перестройки, он готов найти время и проведать своих лучших друзей, даже если они живут за океаном.

– Только пришли мне билет. Заказным письмом, – повторял он, склонившись к уху Луизы. – У нас большие проблемы с авиабилетами. Ты присылаешь мне вызов и авиабилет…

Когда Синтия заявила, что выходит замуж, Луиза чуть не упала в обморок. С одной стороны, это означало, что она наконец будет свободна. Но с другой…

Уж больно эти русские загадочные.

Фотограф Миша снимал ее дочь сначала в номере отеля. Он балдел от находки, подсказанной ему самой Синтией, – роскошный мех, обнаженное тело, длинные волосы, ноги в сапогах выше колен, пушистый темный треугольник волос под мраморной белизной живота…

Синтия оказалась прирожденной фотомоделью, страстно отдающейся объективу. Миша свозил ее к знакомому модельеру в меховое ателье. Они не спали целые сутки. Вернувшись на рассвете в отель, Синтия сообщила Луизе свою новость, стоя на пороге их люкса, – босая, в белоснежной песцовой шубе до пят.

– И я остаюсь в России, – добавила она. – Это страна будущего. Мне осточертело жить на кладбище.

Луиза безуспешно пыталась дозвониться мужу – в западном полушарии уже наступил вечер, и Теренс, по-видимому, расслаблялся в объятиях шлюх. Она позвонила одному из секретарей американского посольства, с которым ее познакомили на приеме, и тот чуть ли не слово в слово повторил высказывание дочери о России и, соответственно, о Западе.

– Я поступлю, как Понтий Пилат, – говорила Луиза Мейсону, сонному (в Атланте было всего девять вечера) и по обыкновению угрюмому. – Соберу чемоданы и уеду… Нет, только не домой. Что ты, я вовсе не собираюсь мешать счастью собственной дочери, нарушать гармонию двух любящих сердец… Да, конечно, я оставлю ей несколько тысяч наличными… Нет-нет, кредитной карточкой она пользоваться не может… Ты полагаешь, этот Миша захочет переехать в Штаты? Гм… В таком случае нужно будет продумать условия брачного контракта… Да, мне здесь тоже нравится, но я говорю, что не хочу мешать им своим присутствием.

На следующий день она улетела в Штаты, ибо в России, как и в Европе, ей не повезло с сексом. Зеркальце косметички, в которое она часто смотрелась во время полета, сказало ей о том, что пора всерьез заняться своей внешностью. Что Луиза и сделала, едва ступив на родную землю. Два месяца, проведенных в клинике профессора Гопкинса, вернули ей ощущение молодости. Отныне все зеркала кричали в один голос, что она хороша собой. Луиза изменила прическу, цвет волос, макияж и, разумеется, стиль одежды: слишком рано, это ясно, обрекла она себя на элегантные туалеты для дам забальзаковского возраста. Современные кутюрье предлагали столько моделей, чтобы женщина выглядела молодо и привлекательно. Еще почти месяц Луиза провела в Беверли-Хиллз, усердно посещая заведения, где при помощи особой гимнастики обычных женщин превращали в секс-бомб.

Она была неутомима… Как вдруг ей все наскучило, и она пустилась в загул.

…Дней через десять, глянув на себя в зеркало, Луиза ахнула, прикинув, сколько денег и усилий брошено на ветер. На нее смотрела пожилая дама с желтоватыми припухлостями под все еще красивыми глазами и дряблой шеей.

Она достала из шкафа бутылку виски, но в последний момент передумала пить. Через пять минут она уже звонила в Нью-Орлеан – там жила ее единственная школьная подруга, с которой Луиза умудрилась сохранить хорошие отношения.

Ей захотелось выплакаться у нее на груди, в тишине и покое зализать все еще саднящие раны.

– Героиня моей новеллы, за которую я получила премию журнала «Woman's World»,[22] говорит в одном из телевизионных шоу: «Такой болезни, как AIDS, не существует в природе. Она – выдумка мужчин-импотентов в ответ на сексуальную революцию шестидесятых годов, их жалкая, немощная, как и их усохшие члены, месть».

Движением руки Стефани откинула со лба свои прямые темно-каштановые волосы и улыбнулась сидящей напротив Луизе. Они завтракали на веранде большого деревянного дома, доставшегося Стефани в наследство от бабушки по материнской линии. Вокруг был сельский простор, хоть дом давно оказался в черте разросшегося города. В придачу к дому Стефани получила несколько акров земли, с которой не пожелала расстаться ни за какие деньги.

– Ты на самом деле так считаешь? – с робкой надеждой спросила Луиза подругу. – Но ведь они сумели выделить этот проклятый вирус и утверждают, что он якобы передается…

– Я все это слышала! – воскликнула Стефани. – А что им еще остается делать, спрашивается? Государство развалится как карточный домик, если люди вдруг почувствуют себя свободными и от обязанности обзаводиться семьями тоже. Из чего я сделала вывод, что политики наверняка финансируют эту новую антисексуальную кампанию.

– Какое счастье, что я вспомнила про тебя! – Луиза вдруг заметила, что на дворе чудесное утро, что светит солнце, щебечут птицы, что волшебно пахнут цветы и травы. Это было болезненно-радостное осознание, и на глазах у нее выступили слезы. – Ты удивительная женщина, Стефани, – сказала она, промокая уголком платка глаза. – Такое впечатление, что годы не только не сломили тебя, а сделали сильнее.

– Ломают не годы, а мужчины, которых мы подпускаем слишком близко к сердцу, а то и в самое сердце впускаем. – Стефани невесело усмехнулась. – Я постигла это каким-то десятым чувством еще в детстве. Ну да, передо мной был трагический, хотя нет, скорее трагикомический пример моих родителей. Илона Лукач изо всех сил пыталась сохранить свой брак с Эриком Голдстейном, искренне думая, что делает это ради меня. Плюс ко всему прочему бедняжка была непоколебимо уверена, что Эрик скатится в болото, стоит ей бросить его. Что ж, они оказались там оба.

– Твои родители еще живы?

– О да. Люди подобного склада, как правило, доживают до глубокой маразматической старости. Илону я отвезла к сестре в Линкольн, штат Небраска, Эрик в пятьдесят два женился наконец на одной из своих многочисленных подружек. Через год с небольшим его парализовало. Сейчас он находится в приюте для престарелых в Джеймстауне, Северная Дакота. Никого не узнает, кроме моей матери. Правда, к нему, кроме нее, никто и не ездит. Я никогда не любила отца. Я всегда знала, как он относится к женщинам – взять, взять, еще раз взять и ничего не дать взамен. Увы, мать поняла это слишком поздно, когда жизнь уже прошла. А ведь все могло сложиться по-другому: у нее был такой замечательный голос… Нет, я не люблю своих родителей – отца за то, что он такой, какой есть, ну, а мать за ее слабость, из-за которой она не стала тем, кем вполне могла стать. И я не притворяюсь – лицемерие, быть может, самый опасный человеческий порок.

– Ты можешь себе позволить рассуждать подобным образом, ведь ты – настоящая знаменитость. Я видела тебя несколько раз по телевизору. По твоему роману сняли фильм.

– Черт, да они все испортили! – воскликнула Стефани. – Киношники непременно должны сгладить острые углы и втиснуть любой сюжет в опробованную схему. Ну да, они уверены в том, что их стряпню смотрят миллионы, девяносто девять процентов из которых они привыкли считать дебилами. Увы, иной раз приходится идти на сознательный компромисс со своим «я». Ведь кино – прекрасное паблисити. Главное – не тешить себя иллюзиями и не пытаться оправдываться перед прессой и самим собой.

– Это правда, что… – Луиза замялась, не осмеливаясь задать подруге вопрос, который с момента их встречи вертелся у нее на языке. – Понимаешь, я читала в какой-то газете, что ты…

Стефани откинулась на спинку стула и весело рассмеялась.

– Ну да, они писали, что я лесбиянка. Они уверены в этом. И знаешь почему? Потому что я никогда не была замужем, не появлялась нигде в общественных местах с мужчиной, а главное, они считают, что я нападаю в своих произведениях на мужчин, хотя я всего лишь говорю о них правду. Но лесбиянкой меня считают только мужчины. Что касается женщин, они теряются в догадках, и кое-кто последнее время высказывает предположение о том, что моя сексуальность вообще на нуле. Сознание многих устроено довольно примитивно: в порок верят с готовностью, сведения же противоположного характера воспринимаются с большой неохотой и подозрением. Я все время пытаюсь понять, в чем причина этого. Идею первородного греха я, признаться, не воспринимаю всерьез. Скажи честно, а ты могла бы поверить в то, что женщина может находить в себе и своем творчестве все, что ей необходимо для вполне нормальной и даже счастливой жизни?

– Как тебе сказать… – Луиза была в нерешительности. – Дело в том, что, как ты помнишь, я влюбилась в первый раз в десятилетнем возрасте. С тех пор в моей жизни, похоже, не было свободного от любви времени. Разве что сейчас. Правда, я все еще не потеряла надежду встретить…

– Обыкновенное млекопитающее, к которому тебя потянет лишь в силу того, что у него в крови преобладает тестостерон,[23] в то время как у тебя эстрон[24] и его производные. Разумеется, тебе бы и в голову не пришло, что для нормального функционирования в этой жизни женщине необходим самец, если бы нам не внушали это с детства. Согласись, редко кто из нас выходит замуж за того мужчину, С кем хорошо и в постели, и вообще. Обычно в семейные партнеры подбирают человека, занимающего определенную ступень на лестнице социального и материального благополучия. Я отказалась следовать этим законам. В отместку мне приписали массу пороков.

– Так ты… неужели ты на самом деле старая дева? – со жгучим любопытством в глазах спросила Луиза. – Вот уж сроду бы в голову не пришло, что такая красивая современная…

Стефани опять расхохоталась. Лежавшая возле ее ног колли Нана вскочила и звонко залаяла.

– Успокойся, моя девочка. – Стефани потрепала собаку по лохматой холке. – Ты прелесть, Луиза, хотя уверена, не прочитала ни одной из моих книжек. Мне задали этот вопрос во время одного телешоу. Угадай, что я ответила?

Луиза пожала плечами.

– Что я не понимаю значения этого слова и попросила задававшего его – кстати, им оказался молодой и довольно интересный мужчина из породы самоуверенных самцов – объяснить мне его значение. Он что-то такое мямлил, а публика вволю над ним потешалась. Потом газеты написали, что я Дон-Жуан в юбке, ловко скрывающий свою личную жизнь от посторонних.

– Но ты так и не ответила на мой вопрос, – напомнила Луиза. – Поверь: я умею хранить тайну, а тем более своей единственной подруги.

– А здесь нет никакой тайны, – сказала Стефани, закуривая сигарету. – Ты видишь то, что я из себя в данный момент представляю. Повторяю, я не умела и не умею притворяться. Это знала еще моя бабушка, жившая в этом доме. Меня много, понимаешь? И все они – это я. – Она вдруг прищурила свои большие светло-карие глаза и спросила: – Хочешь стать участницей невероятных приключений?

– Да, – ни секунды не колеблясь, ответила Луиза. – Но при условии, что это будут сексуальные приключения.