Люблю только тебя

ЛАС-ВЕГАС

– Зачем ты свернул с автострады? Мы только что проехали указатель, где было написано, что в Лас-Вегас нужно ехать прямо. Черт, куда ты меня везёшь? Здесь так темно и страшно. Анджей усмехнулся.

– Здесь не может быть страшно – здесь нет этих двуногих тварей, которые тянутся друг к другу и к свету. – Он уверенно крутил баранку. Свет фар выхватывал узкую заброшенную дорогу с остатками вдавленной в грунт щебенки. – Мне известен самый короткий путь. Зачем ехать в объезд, если можно прямо?

– Но почему другие едут по автостраде? – не унималась девица. – Они глупее тебя, что ли?

– Этого я не знаю. Зато я знаю, что они наивнее меня. Правда, глупость и наивность суть синонимы, разделенные между собой временем. Но в наш век фактор времени особой роли не играет.

– Снова ты за старое, папуля. – Девица откинулась на спинку сиденья. – Ладно, черт с тобой. Если бы ты хотел меня кокнуть, ты бы сделал это еще до ужина, потому что глупо кормить и поить того, кого собираешься отправить на тот свет. Трахать ты меня, судя по всему, не намерен. Значит, я могу спокойно поспать.

– Мудро. – Анджей включил приемник и, пошарив по шкале настройки, набрел на станцию, транслирующую классическую музыку. Передавали Шестую симфонию Чайковского. Ту самую, в которой романтический герой, с детства бросивший вызов судьбе, отдавался наконец в ее цепкие руки.

– Давно пора было это сделать, – говорил Анджей, обращаясь к музыке. – Поиски идеала обычно приводят тебя в самое грязное место, то есть в нужник с отходами духовной и интеллектуальной деятельности. Он расположен на неприступной заоблачной вершине, и путь к нему тернист. Одолевая его, ты оставляешь на колючках лохмотья своей души, но ты чувствуешь себя счастливым оттого, что впереди сияет вершина и ее свет становится все ближе и ближе.

Анджей замолчал, вслушиваясь в обманчиво прекрасные звуки «темы мечты» из первой части симфонии. Он горько усмехнулся тому, что его истерзанная в клочья душа все еще готова откликнуться на ее безумный зов.

– Но сил уже нет, – сказал он вслух, когда «тему мечты» заглушило злобное ворчание контрабасов и валторн. – И слава Богу. Тем более, высота взята, вершина покорена, и взору героя открылись прекрасные заоблачные дали.

Свет фар выхватил из темноты застывший посреди дороги красный «феррари». Дальше начиналось частное владение, о чем уведомлял указатель с табличкой. Анджей резко нажал на педаль тормоза. Девица сонно ругнулась.

– Милости прошу в Лас-Вегас. – Анджей открыл дверцу и подал девице руку. – Видишь, их без нас не пустили. – Он махнул рукой в сторону «феррари». – Ступай и пригласи их в этот сверкающий мир игры, надежд и воображения. Знаки препинания расставишь сама – я не слишком силен в пунктуации.

Девица заглянула в «феррари», охнула и бросилась к Анджею, спотыкаясь в темноте о кочки.

– Они… давай смываться отсюда. – Она с трудом перевела дыхание. – Они покойнички. Их кто-то укокал, а потом раздел. Проклятье, ну и вляпалась же я!

Анджей расхохотался и, схватив девицу в охапку, звонко поцеловал в обе щеки.

– Покойнички, говоришь? Ну-ка, давай поглядим. Черт, мне с каждой минутой становится все интересней жить, хоть я уже, считай, достиг этого нужника в заоблачных высотах.

Молодая красивая женщина лежала на груди у мускулистого загорелого парня, голова которого упиралась в боковое стекло.

– Они словили славный кайф, – констатировал Анджей. – Счастливчики. И почему, спрашивается, мне никогда не приходило в голову выбрать этот беспроигрышный вариант вместо того, чтобы с ослиным упрямством лезть в гору? Как жаль, что у меня в юности не оказалось такой подружки, как ты, мадемуазель Хапай Что Дают.

– Так ты думаешь, они под балдой? – разочарованно протянула девица. – А я-то думала… Но зачем богатым людям ездить по таким плохим дорогам? Папуля, как ты думаешь, что им здесь нужно?

– То же, что и нам, – сказал Анджей. – Ищут забвения. Каждый своего, хоть они и вдвоем. Идеальная парочка одиноких особей.

– И что мы будем с ними делать? Эй, может, у них осталась травка? Папуля, давай поглядим. И тогда мы с тобой…

– Отменяется, – перебил ее Анджей. – Взбираться всю жизнь на эту проклятую гору только для того, чтобы поспать на пороге нужника и с рассветом двинуться в обратный путь? Нет уж, поищи другого идиота. Коль я все-таки очутился здесь, я не хочу пропустить самое интересное. И тебе советую глядеть в оба. А этих голубков мы растормошим.

Он открыл дверцу с той стороны, где была женщина, и осторожно поднял ее на руки.

– Мальчишку можешь взять себе, – бросил Анджей девице. – Когда он снова очутится на земле, будешь первой, кого увидят его глаза. Не упусти свой шанс.

Он пошел со своей ношей в сторону темневшего неподалеку дома. Длинные волосы женщины цеплялись за высокую давно не кошенную траву лужайки. Анджей смотрел на ее лицо, освещенное скудным светом полумесяца. Оно, казалось, каждую секунду меняло выражение, поочередно примеряя маски греческой трагедии.

– Не хватает только бога из машины,[68] – рассуждал вслух Анджей, поднимаясь по ступенькам на крыльцо. – Они часто скрываются вот в таких уединенных домах, хозяева которых либо сошли с ума, либо переселились в мир иной. Что, впрочем, одно и то же. Ау, бог из машины, ты только не опоздай с появлением. Небось, твой интеллект тоже сгубила цивилизация, превратив в аппендикс компьютера-всезнайки.

Он открыл ногой несколько дверей, пока не очутился в большой комнате с окнами во всю стену. Оглядевшись, Анджей положил женщину на низкий диван возле стены. Он стоял и смотрел на ее расслабленное тело, находившееся в полной и безоговорочной власти земного притяжения. Он думал о том, что сопротивление притяжению Земли столь же бесполезное занятие, как и подъем на ту самую заоблачную вершину.

Ему вдруг пришло на ум, что подобные мысли посещают человека на краю могилы.

– Но я не хочу. Не хочу. Хотя и понимаю, что разочарованность, которую я пережил, хуже смерти. Я понял это еще в молодости. Но лишь разумом. Моя душа все время спорила с моим разумом, каждый раз признавая его правоту, но прежде, чем смириться с этим, устраивала бунт. Таков удел всех слабодушных – сперва побить окна в доме, где собираешься поселиться, а потом заняться вставкой стекол. – Он усмехнулся. – Правда, я поступал и наоборот.

Он ходил из комнаты в комнату, бесшумно открывая и закрывая за собой двери. В одних пахло очень знакомо, и он спешил покинуть их, в других царили чужие запахи. В этих комнатах Анджей задерживался чуть дольше. Но как только эти запахи обживались в нем, он бежал и от них.

В эркере большой комнаты стоял рояль-миньон. Его крышка оказалась запертой. Анджей поднял верх рояля и коснулся пальцами струн. Их звук был ему совсем незнаком – никогда в жизни не трогал он натянутых на деку струн, ибо по ним обычно ударяли молоточки, которые приводились в движение его бегающими по клавишам пальцами. Это была сложная механика, и Анджей сроду не вникал в нее. Сейчас он подумал о том, что клавиши рояля всего лишь холодный кусок пластмассы, такой же, из какой делают дешевую посуду, вставные челюсти, детские игрушки, бомбы, пули и так далее.

Он прогнал эти мысли. Он всегда любил музыку. Она казалась ему чем-то нематериальным. Как любовь к женщине. Как деньги, за которые он мечтал купить для себя свободу. Через его руки прошло много женщин, которых он любил, и денег, за которые ему так и не удалось купить для себя свободы.

Он подошел к светильнику в виде шара и нажал носком ботинка на выключатель.

Вместе со светом комната наполнилась музыкой. Она была незнакома Анджею, хоть и состояла из знакомых мелодий. Тут были Лист, Шопен, Бетховен, Шуберт, Рахманинов, Моцарт и Россини, изрубленные на кусочки и смешанные в одной большой миске под острым соусом современных ритмов.

– Нет, мне уже, кажется, не под силу вписаться в этот интерьер, – пробормотал Анджей, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету. – Вместо меня придет кто-то другой. Он погрузит руки в эту кучу по локоть и отделит зерна от плевел. Вполне возможно, то, что я считал зернами, он назовет плевелами, и наоборот… И будет прав. Или же неправ. Какая разница?..

Анджей невольно отдался этому новому для него ритму. Он воображал, будто плывет на большом ярко освещенном корабле в компании веселых молодых гуляк. Он не знал, куда держит путь этот корабль, но был готов плыть в этой компании куда угодно.

– Эй, папуля. – Перед Анджеем стояла девица. – Этот мальчишка проснулся. Он говорит на каком-то тарабарском языке. Я ни слова не поняла. Может, эти двое свалились с летающего блюдца?

Анджей с трудом заставил себя подняться. Он шел следом за девицей по пустынному дому, все еще чувствуя в себе ритм этой странной музыки. «Вот тебе и бог из машины, вмешательства которого ты так жаждал», – подумал он и криво усмехнулся.

Парень уже успел переколотить окна в комнате, где на диване все в той же расслабленной позе лежала обнаженная женщина. Сейчас он стоял посреди комнаты и размахивал над головой саблей.

– Папуля, я боюсь… Ой, он к нам идет!

Парень сделал шаг в их сторону, покачнулся, но устоял на ногах.

– Она не умерла, – произнес он по-русски. – Она спит. Слышите, она спит? Ей снятся сны… А ты обманщица. – Парень смотрел на девицу. – Ты пообещала, что отвезешь ее в шалаш. Я тебе поверил. Я забыл: шалаша уже тогда не было. Я сам сломал шалаш. Инга, Инга, прости меня…

– Что он сказал? Он индеец, да? – шепотом спросила девица. – У меня был как-то один дружок индеец…

– Он марсианин, – перебил ее Анджей. – Надеюсь, у тебя не было приятелей-марсиан?

Девица обиженно поджала губы.

Парень сделал еще один шаг в их сторону.

– Инга… Я был уверен, что тебе нужен только я. А мне была нужна только ты. Мне и сейчас нужна только ты. Все эти годы я думал о тебе. Мне не нужны чужие женщины. Ты была родной. Тебя отняли!..

– Что он сказал, папуля? – теребила Анджея девица. – Никакой он не марсианин. Он грек, ясно тебе? Он сказал одно греческое ругательство. Это страшное ругательство. У меня был дружок-грек, и он часто говорил это…

– Он сказал, его обобрала одна девица. Забрала все до последнего и смылась в неизвестном направлении. Он говорит, она очень похожа на тебя.

– Шутишь. – Девица спряталась за спину Анджея. – Я сроду не связываюсь с громилами.

Парень вдруг размахнулся и с силой вонзил острие сабли в пол. Он опустился на корточки, потом сел, сложив ноги по-турецки.

– Продолжай, – бросил Анджей. – Я приехал сюда из Нью-Йорка только за тем, чтобы тебя послушать. Сдается мне, ты сейчас скажешь что-то весьма важное.

– Да. – Парень вздохнул и опустил плечи. – Самое важное. Оно мучило меня все эти годы. Целых восемь лет. Я хотел про это забыть, но она не позволила. Она – это Инга. Сказала, что отпустит меня, когда я вспомню все как было. Я обязан вспомнить как было. Ты мне поможешь?

– Валяй, – Анджей тоже устраивался на полу. – Жалко, что я не встретил тебя раньше, хотя, судя по всему, мы побывали в одних и тех же краях. И не просто побывали. Впрочем, просто побывать можно лишь в Аду или в Раю. Земля это такое местечко, где к тебе всегда прилипает пыль.

– Неужели ты тоже был в том доме? Страшный дом… В нем воздух пропитан желаниями, которые не могут сбыться. Они хранятся там, законсервированные временем. Нельзя открывать крышку. Когда открываешь крышку, они оттуда выскакивают. Обступают тебя со всех сторон и говорят… Они заставляют тебя поверить в то, во что нельзя верить. В том доме веришь во все самое несбыточное. Ты был когда-нибудь в том доме?

– Похоже, что да, – задумчиво ответил Анджей. – Но это в данный момент не имеет значения. Рассказывай дальше.

– Да, я буду рассказывать дальше. Инга так хотела, чтоб ее любили. Я ее очень любил, но ей было мало. Ей нужно было, чтобы ее все любили. И мой отец тоже. Он влюбился в нее вопреки своей воле. Когда влюбляешься вопреки своей воле, становишься злым. Тебе это известно?

– Я не пробовал сопротивляться любви, – серьезно сказал Анджей.

– Я прогнал Ингу и постарался ее разлюбить. Но так и не смог. И я стал очень злым. Она каждую ночь устраивала на крыше эти танцы. Если бы ты видел, как она танцевала… Она переплывала реку, чтоб танцевать на крыше. Для меня, понимаешь? Она думала, я захочу заниматься с ней любовью после танца. Мужчине всегда хочется заниматься любовью с женщиной, когда та для него танцует. Я очень хотел заниматься с Ингой любовью, но я дал себе клятву, что не буду этого делать. Я себе поклялся, понимаешь? Как ты думаешь, почему я себе поклялся?

– Мужчина всегда стремится быть сильнее женщины, – ответил Анджей. – Мы привыкли, женщина отдается нам, а мы ее берем. Мы очень редко отдаемся женщине, хотя нам порой этого хочется.

– Наверное, ты прав… – Парень опустил голову, согнул спину. Потом, резко выпрямившись, спросил, глядя в упор на Анджея: – Как ты думаешь, она на самом деле танцевала на той крыше, или же мне казалось, что она танцует? Знаешь, я так этого хотел… А когда я спал на веранде, мне хотелось, чтоб она ко мне пришла. Она пришла, а я ее не пустил. И очень этим гордился. Я думал, я поступил как настоящий мужчина.

– Папуля, что он тебе говорит? – шепотом спросила девица. – Смотри, не развешивай уши. Эти психи такое несут под балдой. Ну да, я как-то свистнула у одного типчика три сотни баксов, но он ни фига не заметил – у него бумажник был аж круглый от денег. И потом тот тип был блондин…

– Он говорит, что только вчера покрасил волосы. Блондины, говорит он, не могут быть настоящими мужчинами.

– Тоже мне, супермен засратый, – пробормотала девица. – Он не хотел платить. Я же не виновата, что у него… как это называется… Ну, когда эта штуковина стоит только когда он видит, как этим занимаются другие.

– Это называется инфантильностью, – сказал по-русски Анджей. – Настоящих мужчин можно отличить от всех остальных по их инфантильности.

– Я переплыл реку и сломал ее шалаш, – продолжал парень. – Мы с ней занимались в нем любовью. Когда я сломал этот шалаш, я понял, что смогу убить Ингу, и очень испугался. Но меня приласкала женщина с буксира. Она любила меня как собственного сына. И я остался на том буксире. Но домой приходил. Переплывал реку. Нонна кормила меня кашей на топленом молоке. Я очень полюбил манную кашу на топленом молоке.

Парень почмокал своими по-детски пухлыми губами.

– Нонна тоже любила меня как сына, это жена моего настоящего отца. Не того, что жил в Москве, а того, которого я считал своим дядей. Моя настоящая мама уехала в Америку, когда я был маленьким. Если бы она не уехала в Америку, я, наверное, стал бы другим. Но она влюбилась в американца. Женщина, если полюбит, может забыть про все на свете.

– Им это дается гораздо легче, чем нам, – сказал Анджей. – И знаешь почему, а? Да потому, что редко кто из них хвалится тем, что она стопроцентная женщина. Многие женщины наоборот стремятся подражать нам.

– Папуля, я хочу пописать, – захныкала девица. – Я мигом, ладно?

Она ползком добралась до двери и выскользнула в коридор. Анджей слышал, как протопали по коридору ее испуганные шаги.

– В тот вечер я был голодный, хотя мы ели шашлык и пили пиво, – продолжал свой рассказ парень. – Я поплыл домой, когда все заснули. Они подливали в пиво водку, я стал как чумной и сильно болела голова. Нонна накормила меня кашей в летней кухне. Отец спал – в его комнате было темно. Потом мне захотелось подняться в мансарду… Туда ведет узкая лестница из двенадцати крутых ступенек. Оттуда виден шалаш… – Парень вздохнул. – Было темно. Было очень темно. Кажется, отключили электричество. Она поднялась ко мне и легла рядом на полу. У меня так кружилась голова. Наверное, от этой каши… Мне очень ее захотелось. Больше я ничего не помню. Я проснулся, когда уже начало светать. Ее рядом не было. Я надел плавки и спустился вниз. Нонна сидела на лавке под деревом. Она сказала, у нее разболелась голова, и она не может заснуть. Она спросила, приплыву ли я завтра ночью, и я сказал: обязательно.

Женщина что-то пробормотала во сне. Парень посмотрел на нее.

– Знаю, она не Инга, но мне так вдруг захотелось, чтобы она была Ингой. Только у меня трезвые мозги. Это тяжело, когда трезвые мозги… Я приплыл на следующую ночь и все повторилось, как в предыдущую. Потом мне приснился сон… – Парень наморщил лоб, силясь что-то вспомнить. – Да, это был сон. После каши, которую варила Нонна, мне всегда снились сны. Странные сны… Мне снилось, будто это Нонна, а не Инга лежит рядом со мной на полу. Я занимался во сне любовью со своей мачехой. Она была такая ласковая… Думаю, отец знал про этот сон. Я отомстил отцу за Ингу.

Послышался рокот мотора. За рулем сидел неопытный водитель, мотор чихал и захлебывался.

– Сбежала, – констатировал Анджей. – А ведь могла сорвать хороший куш.

– Я переплыл домой и на следующую ночь тоже, – рассказывал парень, не обратив внимания на слова Анджея. – Нонны не оказалось дома. На плите стояла кастрюля с кашей. Я уже жить не мог без этой каши. Потом мы снова занимались любовью. Лодка плыла по течению, в реке отражались звезды, а мы занимались на дне любовью. Мне хотелось заниматься любовью до утра. Но чтобы лодка не плыла, а стояла на месте. Она сказала: брось якорь. Они лежали на корме, два больших чугунных якоря. Она помогла мне бросить эти якоря и прыгнула в воду. Она сказала, что искупается. Она вернулась, и мы опять занимались любовью. Но лодка все равно плыла. Она сказала, ее сорвало с якоря… Я проснулся в кустах возле того места, где был шалаш. Уже рассвело и мне стало холодно. Я пошел на буксир и лег спать в каюте.

– Я не знал, что маленькие дети так любят манную кашу, – заметил Анджей. – Думаю, ты поплыл туда на следующую ночь тоже.

– Да, – глухо ответил парень. – Меня точно за веревочки дергали. Я снова спал с ней и видел сон про то, что занимаюсь любовью с мачехой. В тот раз мне было стыдно во сне перед отцом. Но когда я проснулся, я понял, что снов стыдиться нельзя. Они от человека не зависят. Днем я не помнил про эти сны… А потом я увидел Ингу на дне. Она была такая красивая и совсем живая. Нонна, моя мачеха, плакала. Она думала, Ингу утопил я, и боялась, что меня посадят в тюрьму. А мне очень хотелось той каши, но она сказала, что у нее закончилась манная крупа… Я хочу в дом у реки…

Он качнулся, упал и провалился в сон. Анджей встал, зажег свет и внимательно всмотрелся в лицо парня.

– Мой внук, – пробормотал он. – Бог из машины пришел напомнить Анджею Ковальскому о том, что его семя бессмертно.