Любовь и другие виды спорта

Глава седьмая

Не прошло и двух недель, как я нарушил данное себе «торжественное обещание» держаться от женщин подальше. И за свою глупость поплатился на следующее же утро. Беда, как известно, не приходит одна, поэтому приключилось три неприятности сразу.

Во-первых, я проспал. После звонка Саре я слишком разволновался и забыл включить будильник. В результате проснулся на двадцать минут позже обычного и теперь скакал по своей каморке как ошпаренный.

Обитал я в тесной квартирке на четвертом этаже пятиэтажного дома на Восемьдесят первой улице, чуть левее Коламбус-авеню. У меня одна небольшая комната, отдельная, хотя и совсем маленькая, ванная и отдельная, хотя и бесконечно крохотная, кухня. Несмотря на свои мизерные размеры, квартира удобная и даже уютная. Благодаря высокому, почти три с половиной метра, потолку она выглядела даже просторной. Два больших окна, на зависть знакомым, выходили на юг. Выложенный мозаичной плиткой нефункционирующий камин с очагом из черного кирпича и широкой деревянной полкой придавал моему жилищу лоск.

Я видел в квартире только два серьезных недостатка. В узкой кухне еле-еле умещались холодильник, маленькая плита и раковина, причем дверца холодильника открывалась лишь наполовину. Но если честно, лилипутские размеры кухни меня особо не удручали, поскольку готовил я редко. По моему глубокому убеждению, готовить для себя невыгодно даже с экономической точки зрения. А если учесть время, потраченное на готовку и последующую уборку, приплюсовать усталость в конце рабочего дня… Определенно, существуют гораздо более приятные и разумные способы провести свободный вечер. К тому же ужин всегда можно купить на вынос в каком-нибудь кафе или ресторанчике по соседству. Неудивительно, что из продуктов у меня обычно можно было найти только коробку сухих завтраков да пару бутылок соуса для спагетти. Зато в холодильнике всегда ждали своего часа шесть-восемь банок пива «Амстель», пакет молока, несколько упаковок томатного сока, початая бутылка водки и белая коробочка с каким-нибудь «му-фу», давно покрывшимся плесенью.

Хуже обстояло дело со спальным местом. Подобно тысячам обитателей тесных манхэттенских квартир, нормальной кровати, которая заняла бы четверть комнаты, я предпочел компактный раздвижной диван. Сначала я каждый вечер снимал подушки, складировал их в углу, раздвигал диван, поправлял матрас и укладывался спать. Потом мне это осточертело. К тому же я обнаружил, что спать на ровном полу гораздо удобней и приятней, чем на выгнуто-покатой конструкции из деревянных ребер и металлических опор. И мы с матрасом перекочевали на пол. Хотя, честно говоря, вся эта система меня немного раздражала и явно не способствовала полноценной сексуальной жизни.

Но как бы там ни было, с квартирой мне повезло. И отстегивал я за нее всего девятьсот долларов в месяц, таких цен уже не бывает. Просто наш дом из тех немногочисленных домов, в которых арендная плата регулируется специальным комитетом. Лично я отрицательно отношусь к этой социальной программе, по-моему, она ухудшает и без того тяжелую ситуацию на рынке арендуемого жилья. Однако это совершенно не мешает мне пользоваться ее преимуществами.

По этой маленькой льготной квартире я и метался теперь. Впрочем, та же сцена повторялась уже много лет изо дня в день. Каждое утро я умудрялся потерять самое необходимое — ключи, бумажник, пропуск. В панике я взглянул на настенные часы: десять минут девятого. Черт! Я опаздывал уже на двадцать минут.

Завязывая галстук перед зеркалом в ванной, я начал привычное упражнение. Так… бумажник… бумажник… Где я видел его в последний раз? Вчера в кармане пиджака? Заученным движением затянув галстук, я бросился к пиджаку, висевшему на спинке кресла-качалки, и проверил внутренний карман. Есть! Ладно, гордиться нечем, это было легко. Я сунул бумажник в задний карман брюк.

Теперь пропуск… пропуск…

Я быстро обшарил комнату взглядом. Пропуск… пропуск… про-о-о-опуск… вот он! На телевизоре. Пластиковая карточка скользнула в нагрудный карман рубашки.

Все?.. Господи… ключи! Ключи… ключи… ключи-и-и-и… Черт бы их побрал! Ключи найти обычно труднее всего — они могут прятаться где угодно, например под разбросанной одеждой или бумагами.

Я носился по комнате, шаря на столе, на журнальном столике, на музыкальном центре, на комоде…

Предварительный осмотр результатов не дал, и я чуть не взревел от досады. Ну почему я до сих пор не приучил себя к порядку? Неужели так трудно класть эти долбаные ключи в одно и то же место каждый день?

Я предпринял вторую, более тщательную попытку. Еще раз на журнальном столике — под счетами, журналами… На столе — снова журналы, старые газеты, толстовка, опавшие листья сохнущего на окне цветка… На комоде… На каминной полке… Дьявол, куда же они подевались?!

Пока я бегал по комнате, мои мысли тоже бегали. Преимущественно они вертелись вокруг домашних дел.

Может, пора полить цветок? Нет времени, и потом, он же еще не до конца завял, доживет до вечера.

Может, убрать матрас на диван? Нет времени, и потом, что ему не лежится на полу.

Может, прибрать носки, трусы, шорты, полотенца с кресла, с комода, с дивана, с пола? Нет времени, и потом, в гости я никого не звал, так что беспокоиться не о чем.

Может пора помыть посуду? Не помыть, так хоть ополоснуть? Нет времени, и потом, хрен с ней, с этой посудой.

Неприятность номер два: мерзкая погода.

Обнаружив наконец ключи на бачке унитаза, я схватил портфель и пиджак, запер дверь и помчался по ступенькам вниз. Распахнув входную дверь, я наткнулся на стену плотного тяжелого воздуха. Утро, двадцать минут девятого, а столбик термометра уже подкрадывался к отметке +30.

Однако меня удручал не столько летний зной, сколько влажность, которая в то утро достигала губительных девяноста процентов. Некоторые болезненно реагируют на пыльцу, которая вызывает у них тяжелейший насморк. Я же очень чутко воспринимаю малейшее изменение влажности. Настолько чутко, что могу почти безошибочно, в пределах нескольких процентов, определить ее уровень. Ничто на свете так не угнетает меня физически и морально, как склизкое, липкое ощущение, вызываемое чрезмерной влажностью. Я не могу сосредоточиться, не могу работать и, что самое ужасное, не могу спать. На протяжении всего лета, сидя дома, я ни на минуту не выключал свой маленький оконный кондиционер. От того, что я гонял этот прожорливый агрегат по четырнадцать часов в сутки, мои расходы на электричество подскочили в три раза, но я без колебаний оплачивал все счета и не собирался отказываться от единственного полезного изобретения всех времен и народов.

Сейчас же от внезапного перемещения из райской прохлады моего однокомнатного оазиса в жаркую и густую влажность я окаменел прямо у подъезда. Меня затошнило. Станция метро находится в начале Восемьдесят первой улицы, всего в ста метрах от моего дома, но преодолеть это расстояние в такую жару все равно что заскочить на пару минут в русскую баню. Я чувствовал, как покрываюсь липкой пленкой пота.

Добравшись все-таки до метро, я обнаружил станцию безлюдной, значит, поезд только-только ушел. Сам не знаю зачем, я подошел к краю платформы и вгляделся во мрак тоннеля.

Темно, как в пещере. Ни намека на поезд.

Развернувшись, я удрученно вздохнул и поплелся к своему привычному месту. Руки я старался держать как можно дальше от туловища. Но легче от этого не становилось: тело просто заживо сгорало под костюмом. Ручейки пота текли по спине, по груди, донимая меня. Жалея, что не родился человеком-амфибией, я умоляюще вглядывался в конец платформы. Глухо.

Боже, сжалься…

Я начал метаться по платформе. Легкий ветерок, создаваемый движением, облегчения не приносил, но хоть какая-то имитация свежести. Восемь шагов в одну сторону, разворот, восемь шагов в другую. Люди на платформе тоже изнывали от духоты, каждый боролся с ней по-своему. При этом они искоса поглядывали на меня, как на встревоженного тигра в клетке.

Отмерив второй круг, я заметил мужчину, который сидел на скамейке у стены и читал газету. Носовым платком он то и дело промокал взмокший лоб. От одного его вида — рубашки, галстука и пиджака (толстого твидового) — у меня едва не началась истерика…

Отвернувшись, чтобы не видеть этого жуткого зрелища, я опять подошел к краю платформы и снова вгляделся в глубину тоннеля. Свет! Поезд! Мое спасение, мое убежище — он уже приближается! Наконец-то!

Я ощутил приятное дуновение холодного сухого воздуха. Поезд влетел на платформу. Ура! Он со скрипом остановился, напоследок приготовив мне и прочим мученикам еще одно испытание — выброс адски горячего воздуха из компрессоров под вагонами. И вот двери открываются. Мы спасены! Один шаг — и я будто в холодильнике… Да, да! Боже, да-а-а-а! Как я люблю — просто обожаю! — кондиционеры. Неописуемая, неземная, нетронутая влажностью прохлада. Дуй… дуй… дуй!

Я вздрогнул от удовольствия, как только морозный воздух коснулся моей несчастной кожи и вожделенный холодок пробежал по спине. И хотя в вагоне оставались свободные сиденья, я уверенно пробрался к своему любимому месту — в самом центре вагона, где, как показывал опыт, напор охлажденного воздуха наиболее сильный. Пристроив портфель между ног, вынул «Таймс» и, выпрямившись, ухватился за ледяной поручень. Нет, кто бы что ни говорил, но нью-йоркское метро — истинный рай под землей. Холодный и сухой рай, в котором так приятно почитать газету, не глядя по сторонам, не замечая случайных попутчиков, словно отделенный от них прозрачной мембраной.

Капли пота продолжали скатываться по спине, но худшее уже позади. Пока доберусь до своей станции, приду в норму.

Но стоило мне немного успокоиться, как произошла катастрофа. Нокаут, контрольный выстрел в голову. Едва поезд тронулся, как рядом раздалось:

— Джек?

Я отклеил взгляд от газеты, повернул голову и онемел от ужаса. Через два человека от меня радостно скалилась Ким. Я честно попытался скрыть свои эмоции, однако, боюсь, ничего не вышло.

— Здравствуй, Ким, — вежливо произнес я и снова уткнулся в газету.

Но не тут-то было. Мой сухой тон ее не обескуражил. Ким бесцеремонно растолкала пассажиров, не обращая ни малейшего внимания на их возмущенные возгласы, и протиснулась ко мне.

— Как дела? — проворковала она с фальшивой заботливостью.

И я не выдержал. Это же Ким, совсем рядом, в полушаге. Ким с ее стройным, подтянутым телом, смуглым лицом, независимым и дерзким характером. И главное, с ее неповторимым запахом, сочетающим дорогие духи и ее собственный аромат. Этот запах всегда действовал на меня безотказно. Он казался одновременно простым и сложным, призывным и остужающим, грубым и утонченным. Выяснилось, что я прекрасно помню этот восхитительный, пленительный и сладострастный аромат, хотя и не отдавал себе в этом отчета. В тот же миг, как по мановению волшебной палочки, я перенесся в прошлое, погрузившись в забытое уже состояние тихого восторга. Я вдруг почувствовал головокружение и слабость в ногах. Мое любимое место в центре вагона превратилось в камеру пыток, и ни единого шанса для бегства. Покрепче ухватившись за поручень, я попытался прийти в себя и смог наконец выдавить:

— Как ты очутилась на этой ветке?

Ким живет на Риверсайд-драйв, в четырех кварталах к западу, ближе к Второй и Третьей линиям.

— Да так, дела в Коламбусе.

Или в чьей-нибудь квартире, зло подумал я. И тут же одернул себя: какое тебе дело до ее личной жизни.

— У меня все в порядке. А у тебя?

— Более или менее.

Она вздохнула и для пущего эффекта потупила глаза. Знаем мы, к чему этот трагизм — ждет, что пущусь в расспросы. Не дождется. Я кивнул и снова вернулся к газете.

— Я так рада тебя видеть, — прощебетала она, мгновенно меняя тактику.

— Боюсь, не могу сказать того же.

И снова тихий вздох, само раскаяние и сожаление. Ким прильнула ко мне:

— Джек, прости. Мне очень, очень жаль, что так получилось.

— Мне тоже.

— Это было глупо.

— Согласен.

— И ужасно нечестно.

— Да уж.

— Меня будто загнали в угол.

— Ким, о чем это ты?

— Ты слишком сильно меня любил.

Я отказывался верить своим ушам. Вот это да! Я слишком… Нет, это заявление слишком наглое, слишком возмутительное — даже для Ким. Наверное, я ослышался. Но, оторвавшись от газеты, я наткнулся на невинный и невозмутимый взгляд. Она все-таки сказала то, что сказала. И, судя по всему, искренне в это верила. Моя растерянность сменилась изумлением. Несколько секунд я пялился на нее, не в силах вымолвить ни слова. Подобное бесстыдство просто восхищало.

— Я любил слишком сильно? — переспросил я.

Она с готовностью кивнула.

— Так, значит, это я во всем виноват? — Нарастающий гнев помог мне выйти из ступора. — Я виноват, что ты переспала с клиентом за три недели до нашей свадьбы?

Ким переменилась в лице, ее глаза нервно забегали — не услышал ли кто последней фразы. Я ухмыльнулся, помотал головой и снова принялся за газету.

— Мне стало трудно дышать, понимаешь? — зашептала она, снова прижимаясь ко мне. — Рассел — не более чем глупая попытка вернуть свободу и независимость.

— Ким, отстань.

— Я была так несчастна. Мне хотелось свободы.

— Теперь у тебя предостаточно свободы, так что можешь прыгать от счастья.

— Я не прыгаю от счастья. Вовсе нет. По правде, мне грустно, ужасно грустно.

— Мне очень жаль.

— Я скучаю по тебе, Джек.

Я усмехнулся.

— Может, попробуем все сначала?

Я растерянно уставился на нее. Опять этот невинный, доверчивый взгляд.

— Ты в своем уме? — полюбопытствовал я.

— Была в своем, — вздохнула Ким. — Но больше нет.

После чего, будто по сценарию, ее взгляд затуманился слезами, губы задрожали. Того и гляди расплачется.

— Почему мы не можем начать заново?

Совершенно взбешенный, я отвернулся. Прямо передо мной сидела чернокожая толстуха. Ее безразличный, намеренно бессмысленный взгляд ясно говорил, что она не упустила ни единого слова. Нет, ну что за скотство! Сидит тут и нагло подслушивает. Меня словно помоями облили. Чтобы хоть как-то компенсировать моральный ущерб, я свирепо уставился на толстуху. Поразительно, но эта баба и не подумала отвести взгляд. Несколько секунд мы смотрели глаза в глаза, потом она едва заметно подмигнула и медленно покачала головой: мол, не поддавайся, парень.

Поезд тормозил, приближаясь к станции. Неожиданный толчок вывел меня из транса. Двери вагона распахнулись, я глянул вверх — «Рокфеллер-центр», моя станция. Быстро повернувшись к Ким, я пробормотал «извини» и начал торопливо протискиваться к выходу.

В моем кабинете надрывался телефон. Швырнув портфель в угол, я потянулся через стол и схватил трубку.

— Может, ты все-таки передумаешь? Ну пожалуйста?

Запасы удивления я на сегодня исчерпал.

— Ким…

— Послушай, — перебила она умоляюще. — Я знаю, что не имею никакого права, но… Джек, я же не могу без конца извиняться. Ну хочешь, я снова извинюсь? Прости меня, пожалуйста, я очень, очень, очень, я ужасно виновата.

После чего в трубке раздалось то ли хныканье, то ли сдавленный смешок. Она что, смеется там надо мной?

— Джек, я всего лишь женщина, и далеко не идеальная женщина. Да, я причинила тебе боль, но нельзя же быть таким жестоким и требовать от меня абсолютного совершенства.

Я вдруг ощутил вселенскую усталость и без сил опустился в кресло.

— Я уже давно собиралась тебе позвонить, но все откладывала, боялась. Что тут удивительного. А когда сегодня увидела тебя в метро…

Еще одна порция хныканья-смеха.

— После всего, что было, после нашей близости, Джек, неужели мы не можем просто встретиться? Выпить? Поговорить?