Любовь не кончается: Джулитта

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

9 сентября 1086 года Вильгельм-Завоеватель, герцог Нормандский и король Английский, скончался в монастыре Сен-Жерваза в предместье Руана Старшему сыну, Роберту, он завещал нормандское герцогство, Руфусу-Толстяку, прозванному так за пухлые румяные щеки, английскую корону, а младшему, девятнадцатилетнему Генри — пять тысяч фунтов серебра и отцовское благословение.

Ни один из братьев, каждый из которых втайне желал получить все сразу, не остался доволен своей долей. Поэтому норманнские бароны, верой и правдой служившие великому и могущественному единому государю, встали перед выбором, кому из новых правителей отдать свое предпочтение. Как и предполагал Бенедикт, такие лорды, как Рольф, имевшие владения по обе стороны пролива, попали в затруднительное положение.

— Что же получается? Как хозяин Бриза, я обязан сохранить верность герцогу Роберту, — говорил Рольф Бенедикту во время погребальной церемонии, проходившей в Кане. — В Англии же я становлюсь подданным Руфуса. Если им взбредет в голову повоевать друг с дружкой, мне придется посылать серебро, коней и воинов обоим, тем самым только подливая масло в огонь.

При этом я не хочу оказаться в немилости ни у того, ни у другого.

Едва закончились похороны, Рольф поспешно вернулся в Бриз, где намеревался провести остаток осени и всю зиму. Арлетт медленно умирала, и он понимал, что должен находиться рядом с ней. Бенедикт же пересек пролив и вернулся в Улвертон. Жизель, разумеется, осталась в Бризе. Накануне Рождества она послала мужу расшитый золотом пояс.

В рождественский вечер Бенедикт восседал во главе праздничного стола рядом со священником. Здесь, в пышно украшенном зале, среди пирующих селян, воинов, конюхов и слуг, он чувствовал себя одиноким и подавленным Буйное веселье, столь любимое им прежде, сейчас казалось скучным и неинтересным.

У господского стола, дурачась, плясал ряженый Его вычурный костюм представлял собой лохмотья разных оттенков зеленого — от изумрудного до оливкового и болотного. Лицо было выкрашено в тот же зеленый цвет, а на голове, поверх растрепанных волос, торчала пара оленьих рогов. Он изображал старика-лесовика — хозяина Майского праздника и Рождества.

Но Бенедикт не желал вспоминать ни о Майском празднике, ни о месяце мае. Ему не хотелось бередить старые раны. Взяв кувшин с вином, он незаметно покинул зал и направился в свою комнату, чтобы предаться мечтаниям и воспоминаниям о Джулитте. Мысли о возлюбленной причиняли мучительную боль, но не думать о ней он не мог. Все вокруг казалось серым и безликим Так, в состоянии отчужденности и безразличия, Бенедикт провел Рождество и весь последующий месяц О Жизели он не вспоминал.

В один из январских дней, когда Бенедикт объезжал поля, осматривая готовившихся разрешиться от бремени кобыл, в Улвертон неожиданно наведался сам король Руфус. Вызванный гонцом, Бенедикт поспешил вернуться в замок, чтобы преклонить колени перед монархом. Руфус, нетерпеливо поджидая хозяина, все еще восседал в седле. Его короткие толстые пальцы нервно теребили поводья.

— Поднимайся, мальчик, — приказал он.

Неприятно покоробленный «мальчиком», Бенедикт быстро встал на ноги и помог королю спешиться.

— Вы оказали мне большую честь вашим визитом, сэр. Рад видеть вас в Улвертоне.

— Не сомневаюсь, — резко ответил гость. Грубоватый голос как нельзя лучше соответствовал его внешнему облику. Не такой высокий, как отец, Руфус отличался весьма плотным телосложением. Как-то Рольф назвал Руфуса «бочонком на кривых ногах», и Бенедикт про себя отметил, что такое описание точно подходило к сыну покойного короля. Так как юноша был чуть выше среднего роста, глаза гостя находились на уровне его рта. Новый государь довольно долго разглядывал губы молодого красавца, затем оценивающим взглядом обвел его тело. Так мужчины смотрят на женщин.

Впрочем, противоестественные слабости Руфуса не являлись для Бенедикта секретом. Взглянув на королевскую свиту, он перехватил хмурый, ревнивый взгляд придворного фаворита — стройного, хрупкого юноши в ярко-синем фригийском колпаке, из-под которого кокетливо выбивались светлые локоны.

— Добро пожаловать в замок. Могу я предложить вам еду и выпивку, сэр? — вежливо осведомился Бенедикт, давая понять, что это все, что он желает и может предложить.

— Не откажусь. Для начала, — важно ответил король. — Хотя я рассчитываю на большее. — В воздухе зависла двусмысленная пауза. — Я приехал посмотреть на лошадей. — Он с кривой ухмылкой глянул на мальчика во фригийском колпаке. — Похоже, пришло время сменить жеребца.

Натянуто улыбнувшись, Бенедикт шагнул в сторону и пригласил гостей пройти в башню «Хорошо еще, что Руфус не притащил с собой весь двор, — подумал он, — эта орда бездельников за раз уничтожила бы всю провизию и не поперхнулась». Короля сопровождала сравнительно небольшая компания фаворитов и прихлебателей. Заметив, что среди них нет достопочтенного архиепископа Ленфранка, одна борода которого придавала любой процессии официальный статус, Бенедикт убедился, что Руфус прибыл с сугубо личным визитом. Очевидно, основной двор находился сейчас в охотничьем замке, расположенном к востоку отсюда. Бенедикта обуревали тревожные предчувствия Если король приехал за товаром, то собирался ли он платить за него? Королевские конюшни с давних времен в качестве пошлины получали от Бриза и Улвертона определенное количество лошадей. Не исключено, что славившийся завистливой и жадной натурой Руфус хотел увеличить это количество.

— А где твой тесть? — спросил Руфус, усаживаясь в хозяйское кресло На стол уже поставили несколько кувшинов с лучшим вином Карие глаза гостя внимательно рассматривали гобелены на стенах зала и коллекцию оружия над камином. — Наверняка в Бризе, и лижет ботинки моему братцу, не так ли?

— Лорд Рольф действительно остался в Бризе на зиму, сэр. Его жена при смерти. Он не может оставить ее одну.

Руфус пренебрежительно фыркнул.

— Надо же! С каких это пор он стал примерным мужем? Никогда не поверю.

— Тем не менее это так, — с достоинством ответил Бенедикт.

Король криво усмехнулся.

— Иногда и свиньи вьют гнезда на деревьях, — язвительно заметил он, пригубил вина и вытер губы тыльной стороной расшитого рукава. — Твой тесть всегда находит подходящие случаю объяснения, когда нуждается в них.

— Вы обвиняете его в чем-то конкретном? Руфус кинул на Бенедикта испепеляющий взгляд. Придворные льстецы затаили дыхание, ожидая взрыва королевского гнева. Щеки короля стали пунцовыми, бочковидная грудь раздулась, грозя разорвать по швам тесную красную тунику, отороченную мехом. Бенедикта очень рассмешило это предположение, и ему отчаянно захотелось ткнуть в пухлый живот Руфуса булавкой. По его мнению, он вполне мог лопнуть, как рождественский пузырь.

— У тебя слишком длинный язык, юноша. И еще не обсохшее молоко на губах, — проворчал гость неожиданно миролюбиво. Видимо, дерзкое поведение Бенедикта заинтриговало его. — Посмотрим, такой ли ты смелый, каким кажешься на первый взгляд. — Задумчиво постучав ногтем указательного пальца по желтым зубам, Руфус вскочил на ноги. — Покажи-ка мне лошадей. Мне нужен жеребец, достойный короля.

Бенедикт тоже поднялся со стула.

— Вас интересует боевой конь, сэр? — учтиво уточнил он. — Или же легкий скакун?

Неопределенно передернув плечами, Руфус поскреб свой выпуклый живот, перетянутый изящным поясом.

— Мне нужен конь, при виде которого у моего любезного братца Роберта глаза полезут на лоб от зависти, — напыжившись, заявил он. — Короче, самый лучший.

Довольно быстро Бенедикт убедился, что король разбирался в лошадях не лучше, чем в одежде или в людях. Он вел себя как капризный ребенок. Привлеченный необычным окрасом или размерами коня, Руфус совершенно не интересовался его нравом и выносливостью. Предложенного ему Бенедиктом серого в яблоках жеребца с неплохими данными гость назвал крестьянской клячей, хотя тот стоил, по крайней мере, двух небольших деревень со всеми обитателями. Таким образом Руфус признал непригодными еще нескольких коней, пока не увидел серебристо-серого жеребца, дико завращавшего глазами и поднявшегося на дыбы, когда один из конюхов попытался оседлать его в присутствии коронованной особы.

— Вот этот! — выпятив нижнюю губу, которая свесилась почти до подбородка, Руфус ткнул в коня пальцем. — Хочу этого!

— Как вы могли заметить, у него очень неуравновешенный нрав, сэр, — предупредил Бенедикт.

— В таком случае, мы с ним прекрасно поладим.

Бенедикт не нашелся что возразить против столь веского аргумента.

— Он еще не приучен к седлу, — мысленно призывая Господа на помощь, добавил он и уже представил себе, как жеребец поднимается на дыбы и сбрасывает надменного толстяка наземь.

— У меня хватает конюхов. Они без труда усмирят его. — Когда Руфус приблизился к коню, тот, хоть и удерживаемый двумя работниками, оскалил зубы и попытался ударить короля передними копытами. Руфус самодовольно рассмеялся. — Сатана! — восхищенно выкрикнул он. — Я назову его Сатаной!

Юный фаворит, стоявший за спиной своего господина, слащаво захихикал-. Закоренелый язычник, Руфус никогда не скрывал своего пренебрежения к церкви. Так или иначе, богохульное имя вполне подходило норовистому жеребцу. Бенедикт мог бы посоветовать королю самый надежный способ усмирения коня — кастрацию, но сомневался, что сиятельный покупатель пойдет на это.

Надежды на то, что король быстро покинет Улвертон, не оправдались. Он пожелал осмотреть табун боевых коней и пони, много лет назад привезенных Рольфом с севера. Собственно, благодаря именно им Улвертон и добился последующей славы.

— Так это и есть ваши хваленые пони? — Руфус брезгливо разглядывал низкорослых лошадок, по сравнению с грациозными боевыми конями казавшихся уродливыми и неуклюжими. — С какой стати, черт возьми, твоему тестю взбрело в голову вкладывать в них деньги?

— Разнообразие блюд украшает стол, сэр. Среди наших клиентов много торговцев и лавочников, которым нужны выносливые вьючные лошади. Кстати, они могут пригодиться и знатным рыцарям, к примеру, во время войны. Выглядят пони и вправду неказисто, но их выносливость поражает воображение. Могу с уверенностью сказать, что любой из них, навьюченный двумя мешками с камнями, в течение дня не отстанет в дороге от боевого коня и к следующему утру будет как свеженький.

Руфус призадум: лся.

— Значит, говоришь, во время войны? — повторил он, косясь на Бенедикта. — В Бризе Рольф тоже разводит пони?

— Нет, сэр, только в Улвертоне.

— В таком случае, я покупаю у тебя их всех. — Король удовлетворенно кивнул, довольный тем, что получил то, чего не имел ненавистный ему брат..

В этот момент юнец во фригийском колпаке прокашлялся, стремясь привлечь к себе внимание.

— Сэр, посмотрите, разве она не прелестна? — он игриво указал тонким, по-женски изящным пальчиком на лошадь, которая стояла в стороне, с любопытством рассматривая людей. Кобыла среднего роста с чуткими ушами, умными глазами и горделивой осанкой имела редкий и очень красивый золотой окрас.

Руфус обернулся и вперился в нее своими хищными глазами-буравчиками, горящими от удивления и жадности.

— Значит, самое лучшее ты припас напоследок? — Он взволнованно облизал губы. — Мне следовало бы догадаться. Вы, торговцы-лошадники, все одинаковы, независимо от положения и состояния.

Королевский фаворит жеманно рассмеялся и послал кобыле несколько воздушных поцелуев. Фыркнув в ответ, лошадь подошла к Бенедикту и ласково куснула его за плечо. Он нежно потрепал ее по шее.

— Извините, сэр, но она не продается.

— А я хочу ее получить, — немедленно откликнулся Руфус. — Назови цену.

— У нее нет цены, сэр. Я не смогу продать вам ее даже на вес золота. Она куплена мной для другого человека.

Глаза короля прищурились.

— Похоже, ты горишь желанием впасть в немилость. А ведь я могу применить свою власть и силу.

Бенедикт расправил плечи, словно готовясь отразить удар.

— Это ваше право, — тихо ответил он.

Руфус сурово сдвинул брови и пристально посмотрел на дерзкого вассала. Смазливый мальчишка обиженно надул губы.

— Велите ему отдать лошадь, сэр, — злобно взвизгнул он, подперев рукой бок и барабаня тонкими белыми пальцами по рукоятке висевшего на поясе столового кинжала.

— Утихомирься, Годфрой, — раздраженно бросил Руфус и приблизился к Бенедикту. — Итак, ты категорически отказываешься уступить ее мне? — жестко отчеканил он.

— Искренне сожалею, сэр, но вынужден отказать, — ровно ответил Бенедикт, чувствуя исходящий от короля запах вина, различая паутину красных прожилок на его румяных щеках и капельки пота в редеющих каштановых волосах. Разъяренный Годфрой нервно грыз свои ухоженные ногти.

— Ты пожалеешь об этом, — процедил Руфус и, пройдя мимо Бенедикта, окликнул конюхов. Молодой человек настороженно наблюдал за ним. Он не верил, что Руфус способен был организовать что-нибудь вроде вооруженного нападения на Улвертон, однако понимал, что только что перешел дорогу самому королю и что ничего хорошего это ему не предвещало.

Между тем Руфус вскочил в седло и, щелкнув пальцами, велел двоим слугам привести норовистого жеребца: те с трудом удерживали его. Даже не взглянув на них, король пришпорил свою лошадь и направил ее прямо на Бенедикта. Его прищуренные карие глаза, казалось, извергали молнии, ноздри раздувались. Бенедикт не сдвинулся с места.

— Запомни, между честью и глупостью есть большая разница, — крикнул Руфус, приближаясь. Он с силой хлестнул лошадь по крупу, и она в мгновение ока подлетела к Бенедикту, который едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть растоптанным.

Король галопом выехал за ворота замка. Его любимчик, высоко задрав нос и поджав губы, поспешил за ним.

Бенедикт стоял у ворот, пока последний всадник не скрылся из вида. Затем он опустился на каменный выступ и закрыл глаза.

Джулитта перекрестилась и поднялась с коленей. Алтарь часовни освещали десятки зажженных свечей. В самой его середине висел массивный серебряный крест, украшенный позолотой, аметистами и горным хрусталем. Отец Жером, облаченный в одеяние из алого и темно-красного дамасского шелка, благословил присутствующих. Его изящные тонкие пальцы совершенно не подходили коренастому широкоплечему телу.

Впрочем, и в самой часовне хватало контрастов: массивные арки сочетались с хрупкими на вид колоннами, ярко расписанные рельефы странно смотрелись на фоне серых каменных стен. Но эти штрихи лишь подчеркивали вкус и индивидуальность в убранстве часовни. Джулитта, прежде не испытывавшая особого восторга от церковных обрядов, сегодня, в день освящения монастыря именем святой Магдалены, вдруг ощутила невиданный прилив энергии и трепетное волнение.

Стоявший рядом с ней Моджер слушал отца Жерома так внимательно, словно в совершенстве знал латинский. Джулитта покосилась на мужа. Сегодня он надел самую нарядную рубаху и подпоясал ее алой лентой. Его ячменные волосы поблескивали в мягком свете свечей. В последнее время Моджер заметно изменился, и жизнь Джулитты стала намного легче. По-прежнему неразговорчивый, угрюмый и нелюдимый, теперь он давал жене больше свободы, чем в первый год после свадьбы, да и брачное ложе перестало служить ему ристалищем для подчинения Джулитты своей воле. Иногда она даже получала некоторое удовольствие от близости с ним. Это нельзя было назвать любовью, скорее отсутствием ненависти. Мысли о Бенедикте изредка мучили Джулитту, накатывая, словно зубная боль, и она уже научилась стойко переносить их.

Бенедикт не присутствовал на церемонии освящения, и Джулитта сама не знала, хорошо это или плохо. Что они могли сказать друг другу после последней встречи, чуть не закончившейся бедой? Она даже не попрощалась с ним, когда на следующее утро после свидания в саду уезжала в Фоввиль. С тех пор они ни разу не виделись и, похоже, не стремились к этому, побежденные здравым смыслом.

На протяжении всей церемонии собравшиеся стояли, и только Арлетт сидела на скамье напротив алтаря. Состояние больной немного улучшилось, но виной тому было не начало выздоровления, а приподнятое настроение в связи с освящением ее детища-монастыря. За последние месяцы она исхудала еще сильнее, кости выпирали из-под кожи, воспаленные глаза тускло светились.

Жизель тоже выглядела неважно. На ее хорошеньком матовом личике отчетливо выделялись темные круги под глазами — результат бессонных ночей у материнской постели. Ночей, полных беспокойства и отчаяния, потому что Арлетт становилось все хуже и хуже.

Джулитта искренне сочувствовала сводной сестре, ведь она сама потеряла мать и на собственном опыте знала, что нет ничего страшнее для человека, чем понимание того, что приходит смерть и он не может закрыть перед ней дверь.

По возвращении в Бриз Джулитта услышала от одной дамы историю о недавнем паломничестве, которое та совершила в Сантьяго-де-Компостела, что в Галисии[2], где предположительно захоронены останки благословенного апостола святого Иакова. Матильда де Вей — так звали эту даму — была очень богата и поэтому представляла собой лакомый кусочек для церкви. B довершение к своей болтливости она имела весьма звучный голос и после двух кубков вина начала трещать без умолку. Слушая ее рассказ, Джулитта то и дело прыскала, удивляясь сама себе, так как считала, что разучилась смеяться уже давно.

— Вот что я скажу тебе, дорогая, — прогремела Матильда, обращаясь к Жизели, которая невольно вздрогнула, — можешь считать, что ты еще и не жила, если никогда не совершала паломничество. Разумеется, не в Руан, а дальше, гораздо дальше. Дальние паломничества окажут самое плодотворное влияние не только на твою душу, но и на разум: ты обретешь мудрость! — Дама тяжело плюхнулась на край кровати Арлетт. Под весом ее грузного тела белье и одеяла сползли набок. От вина лицо Матильды раскраснелось и покрылось испариной. — Ну так вот! По дороге мы остановились в Тулузе, в приюте для паломников. Там один святой отец показал нам щепку от того самого креста, на котором распяли Христа. И даже позволил прикоснуться к ней. — Она многозначительно подняла указательный палец и покачала им в воздухе. — Я приложила эту щепку к своим распухшим от водянки рукам, а через несколько мгновений мои пальцы стали такими же тонкими, как в день свадьбы. Клянусь!

Джулитта про себя усмехнулась, раздумывая, почему священная щепка оказалась такой прижимистой и подарила Матильде только красивые пальцы, а не всю девичью фигуру сразу. Сколько же она заплатила за право прикоснуться к реликвии? Бенедикт рассказывал, что во время поездок не раз встречал у дорог продажных священников, похожим образом наживавшихся на наивных людях. «Я видел столько гвоздей, вынутых из тела Спасителя, что ими можно было подковать целый табун», — со смехом говорил он.

— Но это еще не все, — в запале прогудела Матильда и, порывшись в мешочке, выудила из него крохотную деревянную шкатулку, перевязанную кожаной веревочкой. — У меня есть обломок ногтя самого святого Иакова!

Пока сидящие в комнате женщины поочередно охали, разглядывая содержимое шкатулки, Джулитта наполнила кубки вином.

«Кто из нас сошел с ума: я или они? — думала она. — Интересно, кому на самом деле принадлежал обрезок этого несчастного ногтя? Разве интересно поклоняться ногтям, волосам, костям и клочкам одежды святых? Интересно, что бы они сказали, если бы им предложили, к примеру, полюбоваться на правый сосок девы Марии, которым она вскормила Иисуса? Или на левый?»

Собственные мысли и испугали, и развеселили Джулитту. Догадайся о них собравшиеся здесь кумушки, они бы непременно заперли ее в келью и посадили на хлеб и воду, по меньшей мере, на месяц!

Между тем Матильда продолжала свое повествование. Каждое ее слово падало на благодатную почву. Джулитта не могла не признать, что гостья умела произвести впечатление и завладеть вниманием слушателей. События представали перед молодой женщиной настолько ярко, что она почти ощущала на губах дорожную пыль и чувствовала горячие лучи солнца, припекающие спину. Ей начинало казаться, что это она, а не странствующие паломники отведала диковинных заморских плодов.

Даже Арлетт оживилась и с увлечением выслушивала красочные описания многочисленных церквей и часовен, в которых довелось побывать Матильде по дороге в Компостелу, стараясь запомнить имена и деяния святых и легенды, связанные с ними.

— Мне хотелось бы увидеть их своими глазами, — задумчиво произнесла она. — Но теперь уже слишком поздно, мои дни сочтены. Когда я была моложе, я мечтала… — Голос Арлетт дрогнул и оборвался. Тяжело вздохнув, она устремила невидящий взгляд куда-то вдаль.

Примолкшая из уважения к хозяйке дома, Матильда, выпив вина, снова поспешила взять слово.

— Разумеется, вам уже поздно даже думать об этом, — совершенно позабыв о приличиях, заявила она. — А вот вашей дочери… Возможно, если вы пошлете ее помолиться у мощей Иакова за ваше здоровье, он сотворит чудо и излечит вас. — Матильда мило улыбнулась изумленно хлопавшей ресницами Жизели… — Кроме того, она могла бы привезти в новый монастырь какую-нибудь реликвию и тем самым поднять его престиж. Я знаю места в Компостеле, где можно найти потрясающие вещи. Один паломник, торговец из Кана, добыл там флакончик с грудным молоком девы Марии. Только представьте, как прославится ваш монастырь, если в нем появится подобная реликвия!

Джулитта сообразила, что соски девы Марии оказались бы, пожалуй, не такими уж экстравагантными предметами для поклонения, как ей казалось.

— Простите мое невежество, — кашлянув в кулак, сказала она, — но я подозреваю, что по пути к святым местам попадается немало нечестных на руку торговцев. Как же Жизель узнает, не обманули ли ее?

Матильда обернулась и окинула Джулитту полным высокомерия взглядом.

— Там, как и везде, встречаются разные люди, дитя мое. Поэтому, прежде чем делать покупку, надо посоветоваться со священником.

— Понятно, понятно, — Джулитта благодарно закивала головой, пряча лукавую улыбку. — Значит, нужно спросить у священника.

— И прислушаться к голосу разума, — добавила Матильда, подозрительно изучая ее невинное лицо. — Это, полагаю, тоже понятно.

— Да, конечно, — ответила Джулитта, решив, что и впрямь пора прислушаться к голосу разума и воздержаться от дальнейших споров.