Любовь не кончается: Эйлит

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лондон, декабрь 1065 г.

Эйлит, жена Голдвина-Оружейника, с удовольствием вдохнула насыщенный лесным ароматом воздух, придирчивым взглядом обвела длинный зал и осталась им довольна. С перекладин потолка и вдоль стен гирляндами свисали пушистые сочно-зеленые ветки, пучки священной белой омелы и остролиста с кроваво-красными ягодами. На почетном месте над камином красовалась величественная пара оленьих рогов. Весело потрескивающий в камине огонь отбрасывал на их гладкую поверхность багряный отблеск.

Завтра вечером братья Альфред и Лильф, служившие в личной охране великого Гарольда Годвинсона, графа Уэссекского, обещали привезти Эйлит и ее мужу традиционное рождественское полено и остаться на праздничный ужин. Эйлит с нетерпением ждала этого момента: ее единственные родственники, Альфред и Лильф, навещали сестру нечасто.

По внезапной суматохе снаружи Эйлит догадалась, что посланные на городской рынок служанки вернулись домой. Молоденькая Сигрид ввела во двор навьюченного корзинами с провизией ослика, оглашавшего окрестности возмущенным криком. На пороге зала появилась Ульфхильда с двумя заполненными доверху плетеными корзинами.

— Хвала Господу, госпожа Эйлит. Только он нам помог. Никогда в жизни не видела подобного столпотворения. — Она опустила корзины на пол, тяжело вздохнула и обхватила руками поясницу. — Эти пройдохи торговцы творят, что хотят. Не цены, а бессовестный грабеж, хотя и понятное дело — святки. Мы торговались до последнего.

В ответ на возмущенную тираду служанки полные губы Эйлит лукаво изогнулись.

— Понимаю, — посочувствовала она и приняла из рук Ульфхильды изрядно похудевший после похода на рынок кошелек.

— Он стал бы еще легче, не питай Бленд, торговец рыбой, нежных чувств к нашей Сигрид, — проворчала Ульфхильда. — Он уступил нам щуку и лосося за полцены. А что касается лука, так его, похоже, делают из золота. Только подумайте…

— Ульфхильда! Я верю тебе, — нетерпеливо перебила служанку Эйлит, заметив появившегося в дверях мужа. Несмотря на декабрьский холод, рукава его рубахи были закатаны до локтей, обнажая сильные мускулистые руки. Грудь Голдвина прикрывал старенький кожаный фартук, лицо почернело от копоти. Пальцы правой руки сжимали роговую планку металлического шлема.

— Ульфхильда, отнеси корзины в кладовую, — распорядилась Эйлит. — Я потом все осмотрю. И подай хлеб и эль хозяину.

Оглянувшись и увидев Голдвина, Ульфхильда смутилась, поспешно подхватила корзины и торопливым шагом направилась прочь из зала. Проходя мимо хозяина, она склонилась в неуклюжем поклоне.

Бросив на служанку беглый взгляд, Голдвин обратил свой взор на жену. Его красновато-карие глаза, увенчанные густыми черными бровями, излучали тепло и нежность. Эйлит мгновенно почувствовала, как это тепло проникло в ее тело, готовое растаять в ответ.

— На рынке подорожала вся снедь. Ничего удивительного, ведь сейчас самый разгар рождественских праздников. Кроме того, и король, и двор в Лондоне. Лавочники стали несговорчивыми, а Ульфхильда приняла это близко к сердцу. Ты же знаешь, как она любит поторговаться.

Голдвин взял почтительно протянутый ему женой кошелек.

— Меня предупреждали, что жизнь женатого человека связана с большими расходами, — заметил он, заглянув внутрь..

— Значит, ты предпочел бы остаться холостяком и, перебиваясь с воды на хлеб, копить состояние? — вскинув голову и подперев бока, с вызовом спросила Эйлит. Ее крупное, крепко сбитое тело так и светилось здоровьем. Недаром умерший в прошлом году отец, расписывая достоинства невесты на брачных переговорах, назвал ее «здоровой кобылой», сильной и работящей. Понятно, что говорил он так, искренне гордясь дочерью, которая с восьми лет — после смерти матери — сама управлялась с хозяйскими делами по дому, но слова отца задели Эйлит за живое. Поэтому она и полюбила Голдвина уже только за то, что в их первую супружескую ночь он шепнул на ушко своей новоиспеченной женушке, что пышущее здоровьем тело и пшеничного цвета волосы делают ее похожей на дикую и необузданную валькирию.

Напустив на себя важный вид, Голдвин задумчиво почесал подбородок.

— Но ведь я не остался холостяком, верно? — Не дав жене опомниться, он заключил ее в объятия. — Что скажешь на это? — выдохнул он и прильнул к губам Эйлит. Шелковистая борода защекотала ей щеку, она ощутила солоноватый вкус пота и жар кузницы, казалось, исходящий от груди мужа. Пробежав пальцами по его обнаженным рукам и могучим широким плечам, она погрузила их в копну густых волос и страстно ответила на поцелуй. Неожиданной преградой между супругами оказался шлем, который Голдвин по-прежнему держал в руке.

В зал вошла Ульфхильда. Она поставила на скамью у камина кувшин с элем и положила рядом кусок свежего хлеба, Эйлит и Голдвину пришлось разомкнуть объятия, обменявшись многообещающими взглядами. Слегка хлопнув жену по спине, Голдвин опустился на скамью. Эйлит захлопотала у огня. Она запустила половник в котел с бурлящим луковым супом, наполнила тарелку и, поставив ее перед мужем, присела напротив.

— Судя по всему, ты сегодня в добром расположении духа. Доволен своей работой? — Эйлит взяла шлем и осторожно покрутила его в руках, внимательно разглядывая. Он представлял из себя настоящее произведение искусства: строгие, аскетичные линии сочетались с украшенными тонким бронзовым узором надбровными пластинами и витиеватым скрепляющим ободом.

Голдвин отправил в рот ложку супа и усмехнулся.

— Мое настроение станет еще лучше, когда я закончу шлем. Он нужен графу Гарольду к Новому году, а работа сделана только на две трети.

Эйлит не обманула жалоба, прозвучавшая в его голосе. Не будь Голдвин сам доволен шлемом, он бы ни за что не показал его жене. И теперь ему явно не терпелось услышать похвалу. Она не сводила глаз с его рук, когда они отламывали хлеб или зачерпывали ложку супа. Просто невероятно, что они, такие огромные и грубые на вид, способны были создать такую красивую вещь. Эйлит вспомнила, с какой нежностью прикасались к ней эти руки по ночам, и по ее телу пробежала волна сладкой дрожи. Поддавшись озорной мысли, она водрузила шлем себе на голову.

— А теперь я похожа на валькирию? — приняв воинственный вид, спросила Эйлит и сама удивилась тому, как громко прозвучал ее голос.

Голдвин усмехнулся.

— Не очень. Валькирии не косоглазят и не наряжаются в домашние платья.

Показав мужу язык, Эйлит сняла шлем. Ее глаза мигом перестали косить и теперь смотрели прямо. Интересно, как во время битвы мужчинам удается что-то видеть перед собой через две узкие прорези, которые делает еще уже расположенная на переносице носовая пластинка? Представив себе, как будет сиять этот шлем на львиной голове Гарольда Уэссекского, молодая женщина невольно вздрогнула.

— Само собой, мне не на что жаловаться, — заметил Голдвин, разламывая надвое ломоть ароматного хлеба. — Я многим обязан твоим братьям, ведь благодаря их рекомендации я стал личным оружейником графа Гарольда. Если бы не они, прозябать мне сейчас в той крохотной мастерской в Этельреджите. — Голдвин не без гордости обвел взглядом прочные деревянные стены зала, к празднику украшенные зеленью.

Эйлит разделяла его чувства. Не каждая молодая хозяйка могла похвастаться новым добротным домом со светлыми просторными комнатами. По сравнению с убогой, тускло освещенной хижиной, в которой она выросла, новое жилище казалось дворцом. Кроме того, из окон открывался прекрасный вид на Сент-Питер, королевскую резиденцию и аббатство на Торни-Айленд.

Три года назад Голдвин отремонтировал сломанный шлем Альфреда, и брату так понравилась работа кузнеца, что он порекомендовал его всем своим знакомым солдатам и охранникам. Так началась дружба между Голдвином и Альфредом. День ото дня она крепла, и потому никто не удивился, когда спустя некоторое время Голдвин, уже снискавший добрую репутацию и сколотивший состояние, попросил у друга руки его сестры, Эйлит. После непродолжительных брачных переговоров вопрос решился со взаимной выгодой для обеих сторон. Эйлит всегда сознавала, что не посмеет пойти против воли отца и братьев, какого бы мужа они для нее ни выбрали, и, узнав о предложении Оружейника, вздохнула с облегчением.

Несмотря на невысокий рост, немного кривоватые ноги и почерневшие от работы в кузнице руки, в глазах Эйлит Голдвин выглядел самым красивым мужчиной на свете. Она всем сердцем полюбила его теплую улыбку и добродушную, трудолюбивую натуру.

— Завтра к вечеру Альфред и Лильф привезут рождественское полено. — Эйлит взглянула на мужа и с удовольствием отметила, с каким аппетитом он расправляется с обедом. — Надеюсь, что до сумерек я успею свернуть шею трем цыплятам.

Сказав последнюю фразу, молодая женщина поморщилась. Умело справляясь со всей домашней работой, Эйлит недолюбливала одну из обязанностей хозяйки: ей не нравилось убивать домашнюю птицу. Она видела в этом вероломное предательство, жестокий обман по отношению к доверчивым созданиям. Сначала их окружают заботой, изо дня в день кормят и приручают, потом начинают воровать их яйца, а в конце концов сворачивают им шеи и бросают в котел. Конечно, проще простого купить пару свежеубитых кур на рынке Уэст-Чипа, но это будет болезненным уколом для самолюбия домохозяйки. Такого Эйлит себе позволить не могла.

Голдвин вытер губы салфеткой, вылил в кружку остававшийся в кувшине эль и встал.

— Я буду рад приезду твоих братьев, — сказал он. Граф Гарольд вот-вот взойдет на трон и неохотно отпускает от себя личных охранников.

Одним глотком осушив кружку, он направился к двери, но, неожиданно задержавшись у порога, оглянулся.

— Чуть не забыл поделиться с тобой новостью, Эйли. В дом старого Ситрика скоро въедут жильцы. Так что у нас появятся соседи. Сегодня утром мне сообщил об этом святой отец.

Сгорая от любопытства, Эйлит удивленно подняла брови. Их прежний сосед, престарелый Ситрик, в день святого Мартина перебрался в Сент-Питер, где намеревался провести остаток своих дней вдали от мирской суеты. В благодарность за кров и хлеб он завещал церкви все нажитое добро. В пустовавший уже месяц дом лишь изредка заглядывал священник из аббатства.

— А он сказал тебе, кто они?

— Насколько я понял, до следующего Рождества дом снял какой-то виноторговец. — Голдвин перевел взгляд на кружку. — Норманнский виноторговец из Руана.

— О-о-о! — протянула Эйлит, не зная, что ответить на последнее замечание мужа. В Лондоне проживало немало норманнов. Король Эдуард провел молодость по ту сторону пролива и с тех пор питал слабость ко всему французскому. Поговаривали даже, что он якобы собирался (за неимением собственных детей) передать корону герцогу Вильгельму Нормандскому. Хотя каждый уважающий себя сакс знал, что единственным законным претендентом на трон является Гарольд Уэссекский.

Эйлит скорчила недовольную гримасу, представив, как вытянутся лица братьев, когда они узнают эту новость. Сама она, правда, не понимала, почему нужно презирать человека только за то, что его угораздило родиться чужестранцем. Между прочим, в жилах того же Гарольда Уэссекского текла изрядная доля датской крови.

— Полагаю, не стоит упоминать о нашем новом соседе при Альфреде и Лильфе, — сказала она. — Особенно завтра. Не хочу, чтобы праздник оказался испорчен.

— Я и не собирался говорить с ними об этом, — немного грубовато ответил Голдвин. — Какое им дело до наших соседей? А тебе рассказал только потому, что ты уже четыре недели сетуешь на то, как дурно со стороны аббатства оставлять хороший дом пустующим и холодным. — Передернув плечами, он неуверенно добавил: — Разумеется, я не в восторге от такого соседства, но ручаюсь, что у меня есть голова на плечах и на рожон я не полезу. Надеюсь, Альфред и Лильф, как мои гости, последуют этому примеру.

Несмотря на легкие сомнения по поводу верности последней фразы, Эйлит согласно кивнула. Уж она-то, лучше чем кто-либо другой, знала, какими вспыльчивыми и неуравновешенными могут быть ее братья.

— Этот торговец приедет один или с семьей? — осторожно поинтересовалась она.

— Святой отец сказал, что с женой и с прислугой. — В голосе Голдвина прозвучали удивление и раздражение. — Сама все узнаешь, когда они появятся, — добавил он и вышел за дверь.

Спустя некоторое время Эйлит услышала грохот молота, доносящийся из кузницы. Известие о новых соседях несколько омрачило ее радужное настроение. Погруженная в раздумья, она неторопливо собрала посуду и направилась в кладовую, чтобы осмотреть покупки.

Разложив продукты по полкам, Эйлит поручила прислуге приготовить бекон и гороховый пудинг к вечеру и напечь сладостей на завтра. Сама же отправилась на двор на поиски трех жертв к святочному ужину.

Грядки с овощами и небольшой садик располагались сразу за порогом дома Эйлит неторопливо шагала между грядками, попутно выдергивая сорняки. Толстые белые стрелы лука вызывали восхищение, но съеденные личинками листья капусты заставили ее нахмуриться. Миновав стройные стволы молоденьких яблонь, Эйлит ненадолго задержалась у загона для свиней, почесала за ушами молодого хряка и нехотя двинулась дальше, к отгороженному пятачку, где с утра паслись куры. Странно, но птиц нигде не было видно. И вскоре стало ясно, почему. Даже Аларик, бездельник-петух, который обычно только и делал, что поклевывал зерно да время от времени лениво, с отсутствующим видом, исполнял супружеские обязанности с одной из своих женушек, не преминул воспользоваться шансом и вслед за курами выбрался на свободу через приоткрытую дверь. Видимо, второпях Эйлит не закрыла ее как следует.

— Вот дьяволята! — чертыхнулась она и, подперев бока, окинула взглядом опустевший сад. Сумерки не за горами, а в темноте глупые куры могли стать легкой добычей лисы или горностая. — Цып, цып, цып, — позвала Эйлит и прислушалась. Небо затянула сыроватая, похожая на паутину, дымка. Начал моросить дождь. Поежившись от холода, Эйлит потерла руки и снова позвала кур.

На зов хозяйки откликнулась лишь одна-единственная пестрая курочка. Прибежав из глубины пустынного соседского двора, она засуетилась у ног Эйлит. Быстро наклонившись, молодая женщина схватила курицу, швырнула ее в вольер и плотно закрыла дверь на запор. В следующую секунду со стороны соседского двора послышался ни с чем не сравнимый крик Аларика. Вполголоса ругнувшись, Эйлит заткнула подол юбки за пояс и решительно ступила во владения старого Ситрика.

Несколько куриц копались в прелой траве. Одна, усевшись на ветке искривленной груши, с надменным бесстрашием поглядывала на хозяйку. Остальные разбрелись по двору и с явным удовольствием рылись в грязной соломе и в старой навозной куче, громоздившейся у дверей конюшни. Испытав желание истошно закричать, Эйлит тяжело вздохнула и, сдерживая эмоции, тихим, ровным голосом позвала:

— Цып, цып, цып.

Курицы пожаднее и поглупее откликнулись на ее зов, но остальные продолжали держаться на расстоянии, казалось, упиваясь свободой. Потерпев неудачу, Эйлит решила перейти к более действенным мерам. Поднялась невероятная суматоха: в воздухе замелькали выпученные от страха глаза, клювы и лапки, на землю посыпался снегопад из перьев. С большим трудом поймав двух куриц, Эйлит перебросила их в свой двор. Во весь голос призывая на помощь Ульфхильду и Сигрид, она схватила еще двух беглянок. Возмущенный такой бесцеремонностью по отношению к своим женам, Аларик дерзко клюнул хозяйку в руку, взобрался на навозную кучу и уселся там. Недолго думая, Эйлит подняла подол юбки еще выше и, скользя по мокрой соломе, начала взбираться вслед за петухом. Похоже, начинать следовало именно с него: возможно, отправь она Аларика в родной двор первым, куры сами потянулись бы за ним.

Она почти добралась до вершины кучи и как раз собиралась наброситься на петуха, когда из-за угла дома выехал всадник. Увидев Эйлит, он от изумления открыл рот. Представив, как она, вероятно, выглядит сейчас со стороны, Эйлит ужаснулась и торопливо спустилась вниз, судорожными движениями пытаясь высвободить из-за пояса подол, чтобы скрыть бесстыдно оголенные ноги.

— Извините, — заикаясь, пролепетала она, беспомощным жестом указав на петуха, который, чувствуя себя победителем, с важным видом чистил перья на самой вершине навозной кучи. — Куры убежали, а я пыталась их поймать.

Бегло рассмотрев одежду всадника, сшитую из сукна добротного качества, Эйлит приняла его за человека из аббатства. Но появление второго всадника развеяло ее заблуждение. Незнакомца сопровождала молодая женщина с ласковым взглядом выразительных карих глаз, сверкающих под тонкими бровями. Хорошенькое овальное личико с правильными чертами было очень привлекательным. Изящные, хрупкие руки, унизанные кольцами, умело управляли норовистой гнедой кобылой. Накидку и платье женщины украшала богатая вышивка.

Мужчина заговорил со спутницей по-французски. Элегантные брови незнакомки грациозно поднялись, соприкоснувшись с краями безукоризненно чистого платка. Когда она ответила, в ее голосе зазвенел смех. Эйлит хотелось провалиться сквозь землю. Она болезненно ощущала каждую соломинку, торчавшую из одежды, каждое навозное пятно на рабочей юбке и потрепанном фартуке. Не оставалось никаких сомнений, что эти двое — новые соседи, норманны. Что же они теперь подумают о ней, об Эйлит?

Неожиданно незнакомка заговорила на ломаном английском. Несмотря на ее ужасный акцент, Эйлит все поняла.

— Вижу, у вас проблема. С моими курами иногда случается то же самое. Предоставьте их нашим слугам. — Обернувшись в седле, всадница по-французски обратилась к двум юношам, сидящим в повозке.

— Благодарю, — с досадой пробормотала Эйлит после того, как проворные молодые люди в считанные мгновения переловили оставшихся птиц. Пойманного последним бунтаря Аларика они протянули хозяйке. Сунув петуха под мышку, Эйлит покраснела до корней волос.

Наклонившись в седле, мужчина заговорил с ней по-английски:

— Надеюсь, вы передадите своим хозяевам наше приглашение. — Он широко улыбнулся. — Мы хотим познакомиться с соседями и стать им друзьями.

Сгорая от стыда, Эйлит с трудом проглотила ком, застрявший в горле.

— Я и есть хозяйка, — смущенно призналась она.

Незнакомец пристальным взглядом окинул женщину с головы до ног. Затем, растерянно улыбнувшись, прикрыл ладонью рот и деликатно прокашлялся. Ему на помощь поспешила жена.

— Нам не следовало делать поспешных выводов, — проговорила она, пытаясь разрядить обстановку. — Для хозяйки вполне естественно заниматься домашними делами в старой одежде. Тем более, если она не ждет гостей.

Но ее слова лишь усилили смущение несчастной Эйлит, которая не могла не заметить, с каким трудом оба норманна сдерживали смех.

— Но ведь вы придете к нам в гости? — энергично взмахнув рукой, уточнила женщина.

— Я поговорю с мужем, — ответила Эйлит, гордо подняв голову, но по-прежнему стараясь не смотреть на новых соседей. — Благодарю за помощь. — Удаляясь, она ожидала, что за спиной вот-вот грянет взрыв смеха, но его не последовало.

Вернувшись домой, Эйлит подробно рассказала о случившемся Голдвину, но, вместо того чтобы утешить жену, он громко расхохотался.

Перестав расчесывать волосы и отложив гребень, Эйлит обиженно надула губы. Бесчувственный муженек с чашей меда в руке лениво развалился на кровати.

— Не вижу здесь ничего смешного, — фыркнула она. — Подумать только! Они хотят, чтобы мы нанесли им визит!

— Вот именно. — Голос Голдвина охрип от смеха. — Пока ты разбиралась с курами, норманн приходил ко мне в кузницу познакомиться. Он сказал, что ты выглядела расстроенной и что он искренне сожалеет, если чем-нибудь обидел тебя. И настаивал на том, чтобы мы вскоре отужинали у них. — Он лукаво сверкнул глазами.

— Но, Голдвин, я не могу!

— Скрываться всю жизнь в стенах этого дома в надежде избежать встречи с соседями ты тоже не сможешь. — Рассмеявшись, Голдвин наполнил опустевшую чашу медом. — Они хоть и норманны, но производят впечатление порядочных людей. Его зовут Оберт, и он надеется заработать на поставке вина королевскому двору. Всем известно, что король Эдуард предпочитает бургундское элю.

Пока Голдвин говорил, отчаяние Эйлит сменилось тревогой. Размеренно расчесывая длинные пряди волос, она пыталась собраться с мыслями. Голдвин несомненно прав: нельзя же постоянно прятаться от соседей. Лучший выход из положения — свести случившееся к шутке. Смех — прекрасное средство от подозрительности и настороженности. Правда, только в том случае, если не ты сам оказываешься посмешищем.

— Ты познакомился с его женой? — как бы невзначай поинтересовалась Эйлит.

— Нет. Она была занята с прислугой. Но я узнал, что ее зовут Фелиция и что благодаря старой няньке-англичанке она недурно изъясняется на английском.

— Она очень красивая. — Отложив расческу, Эйлит сняла серую шерстяную блузку и небрежно швырнула ее на стул. Ей хотелось сбросить всю одежду на пол и разрыдаться. Заслонив лицо прядями распущенных волос, она принялась выбирать мелкие соломинки, все еще торчавшие из юбки.

Голдвин поставил чашу с медом на пол и поднялся с кровати. В следующую секунду Эйлит ощутила на своих плечах приятную тяжесть его мозолистых ладоней, шею обожгло учащенное жаркое дыхание.

— Я уже нашел ту красоту, которую искал, — прошептал он, поворачивая жену к себе лицом. — Пора ложиться. Жду не дождусь, когда мы снова верхом на белой молнии отправимся в волшебную Валгаллу.

Эйлит невольно улыбнулась. Упругая выпуклость ниже пояса у Голдвина говорила о его чувствах и желаниях красноречивее любых слов. Именно сейчас Эйлит ощутила насущную потребность любить и быть любимой, быть нужной. Обвив руками шею мужа, она прижалась к нему всем телом, чувствуя, как в глубине ее существа зарождается желание. Голдвин, задыхаясь от возбуждения, простонал ее имя.

Они закружились в водовороте страсти. Вслед за упавшей на пол одеждой Эйлит отбросила прочь мысли о новых соседях. О них она сможет подумать завтра, а сейчас… Сейчас им нет места в ее мире. Она в мгновение ока превратилась в дикую, необузданную валькирию, оседлавшую вулкан.