Месма

Глава 11. Кладбищенский кошмар

Прохор Михайлович широко распахнул окно в комнатушке, что служила ему спальней. Теплый ночной воздух ворвался в душное помещение. Дышать сразу стало намного легче. Господи, ну до чего же хорошо! Какая чудесная пора стоит на дворе! Хочется дышать и дышать этим воздухом, пронизанным ароматом молодых трав, весенних цветов и черемухи… А еще — соловьи. Сразу стало слышно, как заливисто и звонко поют соловьи, как каждый из этих маленьких пернатых певунов старательно и тщательно выводит свою мелодию… Настоящий птичий хор! Какая прелесть…

Фотомастер сел возле стола и стал ожидать, когда проветрится всё помещение мастерской. Оставлять окно распахнутым на ночь он не решался: не дай Бог, влезут! кроме того, ночью и простудиться недолго — и сам не заметишь. Так что надо аккуратнее с окнами-то… Еще не лето, и с реки дуют холодные ветры, тем более по ночам. Майское тепло обманчиво.

Он слушал соловьиные запевки и улыбался. Отчего-то на душе сделалось как-то странно легко и светло. С чего бы это вдруг? Поводов для радости вроде как не было. Скорее наоборот… Вот он совершил то, что давно должен был совершить. По крайней мере — так ему казалось. Ну и что из этого вышло? Августу, женщину, которую он безнадежно и мучительно любил до умопомрачения, он фактически сам и загубил. Она смогла убежать от милиции, но попала под обстрел на речном пароме. И теперь ее нет. Мальчишку, которого он пытался спасти, она все равно успела убить, причем куда более жестоко, нежели убивала предыдущих своих жертв… сначала она вырвала ему глаза пальцами, потом перерезала горло… ужас! Вообще жестокость обожаемой им женщины была какой-то запредельной, даже инфернальной, она всегда вызывала у него оторопь, переходящую в паралич мыслей и тела! Как он мог любить такую женщину — Прохор сам не понимал, да и не хотел понимать. Он любил — и всё! И без нее никакого смысла в своей жизни совершенно не видел. И ему было наплевать на то, что с ним дальше произойдет. Ну, короче говоря, мальчишку он не спас. Августа убила его, и Прохору было жаль паренька до слез! Но что проку от этой жалости…

Так что от того, что он сделал, Прохору Михайловичу легче не стало.

Вот таков итог его «героического» деяния: мальчика не спас, Августу сам и погубил, а под занавес и себя погубил тоже… И что? В чем утешение? В том, что он остановил-таки череду подростковых и детских смертей? Пожалуй… Он это действительно сделал, ведь сама Августа никогда бы не остановилась: так бы убивала и поедала детей до самого конца! И сколько невинных душ спас Прохор Михайлович, сказать, конечно, не мог никто. Но никакого удовлетворения своим поступком он не испытывал — те, кого он спас, об этом и не подозревают, и для него самого они — некая абстракция. Так что утешение выходило весьма слабым, убогим каким-то. А вот Августу он никогда больше не увидит. Вот это и был единственный реальный результат его действий.

Он думал, что вот не откроет Августе дверь, и весь кошмар закончится. Но Прохор ошибся, хотя и сознавал, что иначе поступить всё же не мог! Не в этот раз, значит, — в другой…

Он еще раз глянул в окно, в ночную тьму. Пожалуй, окно пора прикрыть, а то становится зябко.

Фотограф закрыл оконные створки, опустил шпингалеты, а потом снова присел у стола и замер в неподвижности. Тягостное предчувствие чего-то неотвратимого изматывалло душу, давило на сердце.

Издалека донесся звук работающего мотора. Затем сноп света разорвал ночной мрак, блики горящих фар скользнули по затемненным окнам фотоателье и резко ушли куда-то в сторону. Прохор понял, что во внутренний дворик въехал какой-то автомобиль. И он даже догадывался — какой…

«Ну вот и всё, — мысленно сказал он себе. — Наступает последний акт вашей драмы, Прохор Вакулин! Или нет, Петр Вакулевский! Поручик русской армии, один из героев обороны Осовца, а при нынешней власти — скромный фотограф. И по совместительству — людоед. Кто еще может щегольнуть такой биографией!..»

Звук мотора приближался. Машина подъехала к входному крыльцу и остановилась. Прохор Михайлович бросил взгляд на часы. Половина первого ночи.

«И что за идиотская манера — приезжать за людьми по ночам? — подумал он с тоской. — Дня не хватает, что ли? Или это у них один из способов психического воздействия?..»

Машина продолжала стоять возле крыльца с приглушенно работающим двигателем. Мучительно медленно тянулись минуты…

«А может, не ко мне»? — вдруг подумал Прохор, и вдруг необычайно остро осознал, что какое же это счастье — ложиться по вечерам в свою постель и спокойно засыпать, зная, что за тобой не придут! Так неужели сегодня все-таки минует его чаша сия?

Хлопнула дверца кабины, затем послышались голоса… Громко топоча сапожищами, несколько человек поднялись на крыльцо. Через секунду раздался требовательный стук в дверь.

Прохор Михайлович тяжко вздохнул, резко поднялся со стула. Чему быть — того не миновать!

Он направился к входной двери, с трудом волоча одеревеневшие ноги.

Их было трое — все в форме, в фуражках и шинелях. Они вошли в его мастерскую как хозяева — вольготно, нагло, без всякого стеснения. Остановились посреди прихожей, принеся с собой омерзительный запах сыромятины и табака, начали непринужденно озираться по сторонам, будто на рынок пришли. Сапогами грохотали так, словно и не ночь на дворе: половицы глухо стонали под их тяжкой поступью.

— Гражданин Вакулин? — хмуро спросил старший лейтенант, возглавлявший всю команду.

Прохор Михайлович хотел было ответить, но оказалось, что в горле у него стоит ком, так что вместо слов изо рта вырвался только придушенный хрип.

— Вы Вакулин? — с нажимом спросил офицер, как будто здесь ночью мог быть кто-то еще.

— Да… я Вакулин, — выдавил из себя фотомастер, — Прохор Михайлович.

— Мы произведем у вас обыск, гражданин Вакулин, — просто заметил старший лейтенант. — Вот постановление…

Он вынул из-за отворота шинели бумагу и небрежно махнул ею перед лицом хозяина. Однако глаза фотографа застилала мутная пелена, строчки прыгали перед ним, и он всё равно не мог прочесть ни слова.

— Что ж… производите, — беспомощно ответил он, хотя его мнения никто и не спрашивал.

— Харитонов, — обратился старлей к одному из сопровождавших, — ты давай пошуруй в комнате и в кухонном углу, а ты, Василенко, возьми-ка себе фотокомнату.

Солдаты принялись за обыск. Офицер повернулся к хозяину.

— А где тут у вас пленки, фотоматериалы?

— Вон в той каморке, — безразлично отвечал Вакулин. — Я называю ее лабораторией.

Старлей шагнул туда, начал выдвигать ящички с литерами и вытаскивать их содержимое, вываливая его на стол. Тем временем солдат, обыскивающий фотокомнату, с грохотом повалил на пол штатив-треногу, небрежно отбросил ногой ящичек со звякнувшими фотообъективами…

— Осторожнее! — предостерегающе крикнул фотомастер. — Здесь же не дровяной склад, граждане! Это оптика, она требует к себе бережного отношения…

Старлей прервал свое рытьё в ящиках и угрюмо посмотрел на хозяина.

— Вы лучше подумайте о себе, гражданин Вакулин, — с мрачной ухмылкой заметил он. — Скорее всего, вся эта оптика вам уже не понадобится.

— Не понадобится мне — понадобится кому-то еще! — в тон ему возразил Прохор Михайлович. — Если меня забирают, это не значит, что всё здесь надо разгромить! Это имущество не моя личная собственность, между прочим.

— Помолчите, гражданин Вакулин, — отозвался офицер. — У вас еще будет возможность поговорить, только не с нами. А сейчас лучше помолчите.

Вакулин ничего не ответил.

«Господи, да о чём с вами можно говорить! — подумал он с глухой досадой. — Лучше действительно рот поменьше открывать, хоть спокойнее будет.»

Ему вдруг сделалось ужасно тоскливо и противно до тошноты. Страстно захотелось скорее закончить всю эту дурацкую трагикомедию, напоминающую дешевый и бездарный балаган. Какого черта они здесь роются? Зачем они вообще пришли? Кому он понадобился — беспомощный, больной, дряхлеющий человек с мирным ремеслом фотографа; человек, который и так едва ли протянет на этом свете еще хотя бы год, от силы — два… Неужто он представляет собой какую-то опасность?

— Могу я задать один вопрос? — спросил он, обращаясь сразу ко всем троим.

Рядовые, естественно, промолчали, продолжая сосредоточенно рыться в его выдвижных ящиках и в тумбочках, а старлей, выдержав долгую паузу, не глядя на него, небрежно бросил:

— Задайте…

Его тон был столь безразличен, будто к нему обращался и не живой человек вовсе, а бесплотная тень, которую можно было и не заметить. Прохор Михайлович, конечно же, не обиделся: снявши голову, по волосам не плачут! И задал свой вопрос:

— Хотелось бы понять — а что вы, собственно, ищете? Если бы я знал, я, возможно, попытался бы сократить ваши поиски и сэкономить ваше время.

Офицер ехидно поджал губы и покачал головой.

- Вы очень любезны, гражданин Вакулин, — со вздохом ответил он. — Ну что же, я вам отвечу. Мы ищем любые свидетельства вашей связи с двумя женщинами-людоедками, что обитали в подвале прямо под вашим фотоателье. Это могут быть прежде всего фотографии, на которых вы могли запечатлеть этих преступниц за "работой", а также письма, записки, какие-нибудь предметы… короче говоря, улики, подтверждающие ваши с ними отношения и, возможно, даже сотрудничество. Если вы сами нам такие материалы и вещи покажете — вы действительно сэкономите наше время.

— Я действительно запечатлел одну из них на фотографии, — отозвался Прохор Михайлович, — ну и что? Простите, однако… но ведь я фотограф! У меня не было оснований отказывать ей в просьбе сфотографировать ее. Насколько мне известно, этот снимок нашли в ее комнате, и с его помощью милиция разыскивала эту женщину. С чего вы взяли, что я мог с ними, как вы выразились, сотрудничать? Какое тут может быть вообще сотрудничество? В чём?

— На этот вопрос можете ответить только вы, гражданин Вакулин, — сухо отвечал офицер. — Но не нам, а следователю. Он с вами будет работать, вот ему вы и расскажете о своем сотрудничестве с убежавшей преступницей, а заодно и о том, как вы помогли ей скрыться…

— Я?? — вскричал Вакулин, остолбенев от такого нелепейшего обвинения. — Я помог скрыться? Господи… что за вздор?! Как я мог ей помочь? Да ведь я еле ноги таскаю! Просто нет слов…

Старлей равнодушно отвернулся от него и снова углубился в процесс поиска улик. А Прохор Михайлович так и застыл посреди помещения, как громом поражённый. Это ж надо так все перевернуть с ног на голову: помог скрыться! Он сдал людоедку, обожаемую им женщину, переступив через свои чувства, сдал ее с потрохами представителям правопорядка, а они ее бездарно упустили, а теперь — он, оказывается, помог ей скрыться! Вот почему они роются в его скарбе и фотоснимках! У них уже всё раскрыто, все взвешено, все решено, и дело теперь за малым: найти улики! Каковыми могут выступить и вполне обычные фотографии…

Вакулину на душе стало так мерзко, что даже голова кругом пошла. Словно его взяли и окунули головой в общественный нужник. Ну и времена… «Он с вами будет работать» — весьма многозначительная фраза! Нетрудно догадаться — что это будет за работа. А ему-то много ли надо? Он и без того давно уже еле-еле душа в теле.

Между тем, улика, которую искал старший лейтенант со своими подручными, действительно была. У него хранилась та фотография, на которой Августа была запечатлена с ножом и отрубленной головой убитого ею Гущина. Вот уж улика так улика! Одного этого снимка было достаточно, чтобы сразу же отвезти его автора в подвал местного отдела, поставить лицом к стенке и пустить ему пулю в затылок. И не надо ни следствия, ни допросов, ни физического воздействия с целью выбить признание в «сотрудничестве» — ничего не надо! Один этот снимок — и всё стало бы ясно… ну разве лишь только осталось бы установить личность жертвы Августы. И эта улика лежала у них под носом — в нижнем ящике стола, в котором имелось двойное дно: между двумя тонкими фанерками днища имелся зазор, а там-то и находился роковой фотоснимок. В свое время Августа велела Прохору оставить снимок у себя. Зачем — не пояснила, а приставать к ней с расспросами он не осмелился. Но — смастерил в ящике двойное дно и убрал фотографию туда. Себе Августа снимок не взяла(если бы она это сделала, сейчас он был бы уже найден в ее комнате, и Вакулин, возможно, уже был бы расстрелян). И вот теперь, когда они рылись в его каморках в поисках «неопровержимых» улик, Прохор Михайлович сперва хотел даже сам показать, где лежит снимок, чтобы всё закончилось как можно быстрее (Августы ведь больше нет, и жить ему дальше все равно незачем). Однако, услышав столь нелепое обвинение, высказанное ему без малейшего сомнения, фотограф резко передумал. Пошли они к чертовой матери! Он не станет им помогать — пусть ищут сами, и сами отрабатывают свой забрызганный кровью хлеб. Пинкертоны хреновы!

Найдут — значит, найдут! Вот и пусть будет то, что будет.

Обуреваемый всеми этими мрачными мыслями, Прохор Михайлович угрюмо наблюдал за ходом обыска. Старший лейтенант обшарил стол в лаборатории, внимательно осмотрел его со всех сторон — чуть ли не обнюхал! Затем присел перед ним на корточки и принялся выдвигать ящики один за другим, выбрасывая на пол их содержимое — фотобумагу, бракованные снимки, старые карточки… Вскоре он добрался до самого нижнего ящика. Прохор Михайлович внимательно следил за каждым его движением. Вот сейчас… сейчас! А далее — конец! И слава Богу! Всё на этом и закончится.

Офицер привычно вышвырнул из ящика бумажный «хлам», среди которого имелись и фотографии Семёнова, а также Семёнова и Вакулина вместе, затем выдвинул ящик доотказа. Сунул нос прямо в него, пристально осмотрел обнажённое дно… Прохор Михайлович ощутил, что ворот рубашки стиснул ему горло, как петлей; на лбу высыпали бисеринки пота… Секунды казались ему часами. Наконец старлей раздраженно задвинул пустой ящик и поднялся на ноги.

Он повернулся, взглянул на хозяина как на пустое место, и, тяжело ступая, вышел в фотокомнату.

— Харитонов! Что у тебя?

— Тут чисто, товарищ старший лейтенант! — отозвался рядовой.

— Василенко! — крикнул офицер. — А у тебя?

— Да вот… — сказал тот нерешительно. — Снимки…

Старлей равнодушно просмотрел протянутые ему карточки, затем небрежно бросил их на стол.

— Как часто вы фотографировали свою соседку снизу? — спросил офицер, цепким взглядом окидывая стены, словно там могли прятаться под выцветшими обоими эти самые «улики».

— Точно не помню… раз, может, два, — отвечал Вакулин нехотя.

— А почему нет фотографий других жильцов подвала? Почему вы их не фотографировали?

Вопрос просто ошеломил Прохора Михайловича своей вопиющей нелепостью.

— Они не обращались, вот и не фотографировал, — довольно резко ответил он. — Я никого на фотосъёмки к себе не приглашаю. Люди ко мне приходят сами.

Офицер ничего не ответил. Он засунул пачку фотографий за отворот шинели и отвернулся от хозяина фотоателье.

— Собирайтесь, гражданин Вакулин, — хмуро бросил он. — Поедете с нами.

— Кто бы сомневался! — саркастически заметил Прохор Михайлович.

Старший лейтенант покосился на него подозрительно и недобро.

— На сборы вам дается семь минут, — сказал он предупредительно.

— А мне без надобности ваши семь минут, — отозвался Вакулин. — Я уже приготовился… Вот и узелок с вещами собрал.

— Тогда выходите!

Прохор Михайлович натянул на себя старенькую куртку и взял узелок в руки. Постоял немного, окидывая свою мастерскую прощальным взглядом. Столько здесь прожито лет — трудных, порой по-настоящему страшных, но оказалось, что это были лучшие годы в его жизни! И вот — всё кончилось. Впереди один только мрак и дорога на эшафот. Возможно, он и заслужил такую участь, и всё же было обидно до слёз! И так не хотелось навсегда покидать эти малюсенькие, неуютные, но такие дорогие сердцу комнаты-каморки! Боже… какой все-таки разгром учинили здесь эти «народные» жандармы! У него-то всегда здесь царил идеальный порядок…

— А ну, пош-шёл! — толкнул его в загривок Харитонов.

Прохор Михайлович молча вышел на крыльцо.

— Ноги резвее можно переставлять? — рявкнул старлей.

— Вам бы, молодой человек, не мешало понюхать немецкой газовой смеси, как это довелось мне, когда вы еще пешком под стол ходили и в штанишки писали, — спокойно заметил фотомастер. — Посмотрел бы я на вас, как ВЫ переставляли бы свои ноги! это вам не квартиры мирных граждан вверх дном переворачивать и чужие шкафы потрошить…

— Заткнись, вражина! — прорычал Харитонов. — Топай к воронку лучше, а не то мы прямо здесь вырвем твой ядовитый язык! А то храбрый чегой-то стал, недобиток буржуйский…

— Тихо, Харитонов, — неожиданно мягко заметил офицер. — Гражданину, видишь ли, не терпится языком помолоть, следствию помочь шибко хочется… Потерпите немного, гражданин Вакулин! Скоро вам дадут возможность высказаться, сколько захотите. А сейчас — прошу! Карета подана, как говорится, всё для вас!

Прохор Михайлович понял — их просто бесит то, что им так и не удалось найти сколько-нибудь серьезные улики. Готовых нет — стало быть, фабриковать придется! Начальство за это не по хвалит.

«Вот и пусть работают! — с удовлетворением подумал Прохор Михайлович, садясь в машину. — Дырка им от бублика, а не улики!»

Его отвезли в местный отдел НКВД и засунули в подвал, где уже сидело немало других арестантов с узелками. Вакулин впал в жуткую тоску при виде этих серых измученных лиц, уставившихся на него со всех сторон — угрюмо и обреченно.

«Боже мой, ну зачем это всё? — подумалось ему. — Какой в этом смысл?

Не проще ли было бы закончить одним махом, ведь конец-то известен заранее!

Так нет же, им надо еще поиздеваться, жилы из людей повытягивать, кровушки людской попить… Кровососы проклятые!»

Ему указали место в полутёмном углу на охапке какого-то тряпья.

Вакулину уже было все равно. Он мечтал лишь о том, чтобы весь этот балаган закончился как можно скорее.

Влад аккуратно сложил записки городского фотомастера в стопку и положил сверху несколько фотоснимков. Общий объём записей Прохора Михайловича был весьма велик, и он подумал, что не следует тащить в музей все сразу. Достаточно взять своего рода образцы и записок, и снимков. А то — вдруг его пошлют куда подальше, скажут: мол, что это вы, молодой человек, какую-то макулатуру нам принесли? Забирайте-ка ее себе, да несите куда хотите! Никакой ценности эти записи не представляют… И придётся ему действительно всё тащить обратно, да по такой-то жаре! А если в музее заинтересуются, тогда он первую часть им сразу оставит, а потом уже и остальное занесёт.

Самую страшную фотографию он решил не брать, чтобы ненароком не испугать музейных сотрудников, с которыми будет общаться. К таким впечатлениям людей следует подготовить заранее… Отобрал нейтральные снимки, на которых видны индивидуальные особенности людей, замечательно запечатлённые талантливым и умелым фотомастером. А вот текстовой материал собрал до мая 43-го года, то есть до описания фашистской бомбежки…

В музей Влад явился около половины одиннадцатого. На входе попросил пропустить его к директору.

Ему пришлось около получаса дожидаться в приёмной, слушая через фанерованную дубовым шпоном дверь долгий и не слишком предметный разговор директора по телефону. Когда наконец наступила тишина, прошла еще четверть часа, пока директор вспомнил, что его дожидается посетитель.

Строгая женщина-секретарь подняла трубку на резкий звонок местного телефона и, выслушав короткое указание, глазами показала Владу: проходите, мол.

Влад вошёл в кабинет, сжимая в руках плотный, завернутый в газету свёрток с бумагами. Директор сидел за столом, удерживая телефонную трубку возле уха. При виде посетителя он широким жестом показал ему место за столом напротив себя. Влад присел.

Директор вскоре закончил разговор, положил трубку и выжидающе посмотрел на Влада.

— Ну-с, молодой человек, я вас слушаю очень внимательно. С чем пожаловали?

— Понимаете, — нерешительно начал Влад. — У меня тут есть некоторые документы… это записи-воспоминания вашего земляка, жившего в вашем городе много лет. Своего рода дневник… Записки охватывают период с конца 30-ых годов до конца 50-ых, более двадцати лет. Я подумал, они могут представлять интерес для вашей экспозиции, посвященной истории города. Как-никак, а это личные воспоминания очевидца многих событий…

- А как к вам попали эти записи? — спросил директор.

- Я их случайно нашёл в подвале одного старого дома. Тут и фотографии, между прочим, есть. Автор записок был известным в городе фотографом. ПосмОтрите?

Директор подозрительно взглянул на впечатляющий сверток, лежавший перед Владом на столе, и Влад сразу понял, что ему совершенно наплевать на все эти бумаги, записки, фотографии… Они ему были просто неинтересны, а рассматривать их, хоть бы даже бегло, ему не позволяла элементарная лень.

Директор потянулся к аппарату местной связи, взял трубку.

— Слушаю, Николай Борисович! — раздался голос секретарши.

— Вера Алексеевна, соедините меня с Варварой Петровной…

— Минуточку…

Последовала пауза, затем приятный, немного усталый женский голос ответил:

— Я слушаю…

— Варвара Петровна! — оживленно воскликнул директор. — Вот хорошо, что вы у себя… Понимаете, тут у меня молодой человек сидит. Он нашел какие-то документы и фотоснимки 30-ых и 40-ых годов… Да… нечто вроде личных записей какого-то фотографа. Давайте уважим нашего посетителя! Пожалуйста, посмотрите, что он там принес. А мне через десять минут в Зеленогорск на партактив убывать надо. Поглядите, Варвара Петровна! сами понимаете, ну кто здесь лучше вас разберётся и определит ценность этих материалов! Только вы… Примите решение, а я заранее с ним согласен. Полностью полагаюсь на ваше мнение!

На том конце провода немного помолчали, затем женский голос ответил без особого энтузиазма:

- Ну хорошо… пусть приходит ваш молодой человек.

- Вот и ладушки! — воскликнул Николай Борисович. — Сейчас он к вам подойдёт.

Директор положил трубку местной связи и выразительно посмотрел на Влада.

— Вот как мы с вами сделаем, — сказал он рассудительно. — Вы забирайте ваш сверточек… и ступайте-ка прямо по коридору. Найдете дверь с табличкой «заместитель директора по научной части». Там сидит очень милая дама… она вас ждет с нетерпением, как вы только что слышали. Ей и покажете вашу находку… Всего доброго!

— До свидания, — рассеянно ответил Влад, забирая сверток со стола.

От того, насколько непринуждённо и даже изящно его отфутболили из директорского кабинета в другой кабинет, он невольно испытал некое чувство, похожее на восхищение.

Проходя по узкому пустому коридору, Влад бегло читал все попадавшиеся ему дверные таблички.

Наконец ему встретилась табличка с надписью «Печёнкина В.П., заместитель директора по научной работе». Остановившись перед дверью, Влад постучал и, услышав приглашение войти, переступил порог кабинета.

За столом, заваленном бумагами и периодическими изданиями, сидела очень милая женщина лет пятидесяти в деловом костюме серого цвета и с аккуратной скромной прической. Она что-то торопливо писала, но когда к ней вошёл посетитель, подняла голову, приветливо улыбнулась и отложила ручку.

— Здравствуйте, — сказал Влад, приближаясь к столу.

— Добрый день, молодой человек, — сказала замдиректора. — Пожалуйста, присаживайтесь…

— Благодарю…

Влад присел на стул для посетителей, стоявший напротив хозяйки кабинета.

Замдиректора внимательно посмотрела на него сквозь свои очки в роговой оправе.

— Вы, вероятно, приезжий? — спросила она.

— Да… а что, заметно? — с улыбкой отозвался Влад.

— Заметно, — улыбнулась в ответ женщина. — Я всю жизнь прожила в этом городе, и сразу узнаЮ человека из других мест. Постоянное общение с людьми, жизненный опыт, знаете ли… И откуда же вы к нам?

— Из Москвы, — ответил Влад.

— Ого! — Варвара Петровна даже откинулась на спинку кресла. — Интересно… Видимо, были весьма серьёзные причины, побудившие вас приехать в наши края аж из самой столицы!

— Действительно… весьма серьёзные, — рассеянно ответил Влад, чувствуя, что инициатива в разговоре уплывает из его рук прямо на глазах.

— Вероятно, вы студент? — продолжала расспрашивать женщина. — Может быть, вы у нас тут местный фольклор собираете?

— От вас ничего не скроешь, — с кисловатой улыбкой заметил Влад, — я действительно студент, только к фольклору не имею никакого отношения.

— Но, как я поняла, вы хотите предложить нашему музею некие письменные материалы и фотодокументы, — сказала замдиректора. — Что же это за документы, и как они к вам попали?

— Попали они ко мне совершенно случайно, — невинно ответил Влад, — а представляют собой личные записи одного человека, долгое время жившего в вашем городе. Он был фотографом, а потому снабдил свои записки немалым количеством снимков. Вот…

Влад положил перед собой на стол увесистую пачку бумаг, завернутых в газету.

Женщина бросила на свёрток беглый взгляд и снова взглянула на Влада поверх очков.

- Вы не ответили мне, — сухо напомнила она, — как они к вам попали?

- А это важно? — наивно спросил Влад.

- Да. Чтобы оценить ценность этих материалов для нашего музея, я должна знать — откуда они взялись. Кроме того, у них может оказаться наследник или иной законный владелец, и если мы решим пополнить ими музейную экспозицию, необходимо получить его согласие.

- Нет у них владельца, — уверенно заявил Влад. — Фотограф был одинок, и он умер лет десять назад. А попали они ко мне просто. На углу улиц Свободы и Коммуны реконструируют старинный дом. Я шёл мимо и увидел, как рабочие выбрасывали из подвала всякий хлам, а среди него оказался чемоданчик, набитый бумагами… из чемоданчика выпало несколько листков и фотоснимков. Я поднял чемоданчик и отнес в гостиницу. А ознакомившись с его содержимым, подумал, что эти записи могли бы заинтересовать сотрудников вашего музея. Вот так я и очутился здесь. Правда, перед этим я побывал в вашем музее и прошёлся по всей экспозиции.

— Вот как? — Варвара Петровна слегка удивленно приподняла брови. — И каковы же ваши впечатления?

— Очень понравилось… Скажу прямо: подобной экспозиции я даже в Москве не встречал! Всё сделано превосходно, но вот эти записи фотографа рассказывают о событиях вашей городской повседневной жизни во время войны; этот человек обладал хорошим даром рассказчика, он писал живо и образно, и должен вас предупредить — его записки порой повествуют о страшных вещах. Ничего похожего в музейной экспозиции нет, и я подумал, что в музее этими материалами могут заинтересоваться.

- Страшные вещи, говорите? — спросила женщина. — Это какие же?

- Автор пишет о голоде, царящем в Краснооктябрьске, о налётах фашистской авиации, приводящих к огромным людским жертвам, и даже — о людоедстве…

— Да что вы… — замдиректора взглянула на Влада с озабоченностью. — И вы полагаете… вы считаете, что с такими материалами можно знакомить посетителей нашего музея?

— Это не мне решать, Варвара Петровна, — сухо ответил Влад. — Я всего лишь нашел эти записи и фотографии и, повторюсь, нашел случайно. Они принадлежат вашему городу, и как ими распорядиться, следует решать вашему городу, точнее, его людям, пережившим войну. Вот что я полагаю…

Женщина посмотрела на него с неподдельным уважением.

- Как вас зовут, молодой человек? — спросила она.

- Влад…

- Я вам заранее благодарна, Влад, — сказала замдиректора, — за ваши старания и ваше неравнодушие. Вы очень серьёзный и ответственный человек. Не хочу никого обижать, но среди нынешних молодых людей подобные качества встретишь нечасто… Но, к сожалению, у меня сейчас очень мало времени. Оставьте, пожалуйста, эти материалы — я непременно ознакомлюсь с ними. А теперь извините — у меня много работы.

Влад понял, что его вежливо выпроваживают, как вполне достойного гостя, явившегося, однако, не ко времени и не к месту. Он поднялся со стула, знаменуя тем самым конец беседы.

— А как я мог бы узнать результат вашего ознакомления? — поинтересовался Влад. — Хотелось бы знать дальнейшую судьбу этих материалов.

— Можете зайти дня через три? — спросила замдиректора.

— Видите ли, — ответил Влад не очень уверенно. — Мне вообще-то уезжать пора. Денег на гостиницу уже нет.

— Ну ладно, — сказала Варвара Петровна. — Послезавтра, примерно в это же время. Хорошо?

— Хорошо…

— Тогда до встречи! — улыбнулась ему Печёнкина.

— До встречи… — машинально отозвался Влад и направился к выходу.

Он уже взялся за дверную ручку, как вдруг его кто-то словно бы толкнул. Влад застыл на несколько секунд, потом прикрыл снова дверь и повернулся к заместителю директора. Женщина подняла голову и вопросительно посмотрела на посетителя поверх очков.

— Что-нибудь еще? — спросила она. — Кажется, мы обо всем договорились…

Влад пристально смотрел на нее. Варвара Петровна… Так ее зовут! Он прикинул ее возраст — лет 50 или около того. Вполне подходит! Неужели… она? Варвара Петровна? Варя?..

— Да, мы договорились, — взволнованно отвечал Влад, — но Бога ради, Варвара Петровна, простите мне один бестактный, но крайне важный вопрос.

— Ну… — женщина явно была удивлена и насторожена. — Спрашивайте…

— Там, на двери кабинета висит табличка — Печёнкина Варвара Петровна. Скажите, пожалуйста, это ваша настоящая фамилия?

— В смысле? — замдиректора откинулась на спинку кресла. — Боюсь, я не понимаю…

— То есть, я хотел спросить: это ваша фамилия по мужу или девичья? — выпалил Влад.

— Господи, да вам-то какое дело? — воскликнула женщина. — Какое это имеет значение?

— Очень большое имеет значение, просто огромное! — напористо ответил Влад. — Очень вас прошу: пожалуйста, ответьте!

— Ну, если вы так настаиваете… Это моя фамилия по мужу.

Она ему ответила, так как странный вопрос и взволнованный вид молодого человека привели ее в полную растерянность. Влад смотрел на нее так, что ей сделалось не по себе.

— А раньше, до замужества, — Влад понизил голос, продолжая сверлить ошеломленную женщину взглядом, — ваша фамилия была… Тупицына?

В кабинете повисло тяжелое недоуменное молчание.

Заместитель директора медленно сняла с лица очки и положила их на стол.

— Мы с вами что… знакомы? — спросила она в полнейшем недоумении. — Но вы же не здешний! Откуда вы знаете мою девичью фамилию? И вообще — кто вы такой?

Она резко поднялась на ноги. Теперь они смотрели друг на друга — оба пристально и оба напряжённо, только причины этой напряженности у них были различные. Вдруг Влад быстро опустил глаза и, словно бы извиняясь, скороговоркой произнес:

— Ничего… ничего, Варвара Петровна… Кто я такой — совершенно неважно.

А теперь я попрошу вас только об одном: забудьте о моем визите! забудьте напрочь! И будем считать, что я у вас никогда не был. Не был — и всё!

Варвара Петровна не успела опомниться, как Влад резко прянул вперед и ловко подхватил со стола увесистый сверток с бумагами. Женщина успела только едва приподнять свои руки в беспомощной попытке ему помешать.

— Что вы делаете? — воскликнула Варвара Петровна негодующе. — Вы с ума сошли?

— Возможно, — торопливо ответил молодой человек. — Думайте обо мне что угодно… только запомните одно: нашей встречи не было, понимаете? Я к вам не приходил и никаких бумаг и документов не приносил…

Он прижал сверток к груди, будто опасался, что его у него могут вырвать, и опрометью кинулся к двери. Открыв ее, Влад выскочил в коридор и плотно прикрыл дверь за собой, так и оставив ошарашенную женщину стоять над столом с лежащими на нем очками.

- Всего вам доброго! — крикнул он на прощанье.

- Вот сумасшедший… — пробормотала в недоумении заместитель директора. — Просто ужас! И откуда такие вообще берутся… А с виду казался таким серьёзным, деловитым, вежливым! И вот — здрасьте! Обернулся черт знает кем!

Варвара Петровна водрузила на нос очки и снова присела в свое служебное кресло. Вернувшись к обычной рутинной работе, она и не подозревала — от чего только что избавил ее этот странный молодой человек, задававший ей такие нелепые и бестактные вопросы…

Между тем, Влад выскочил из фойе музея на улицу, словно ошпаренный.

Он пробежал несколько метров от крыльца и остановился.

Сердце бешено колотилось в груди, и, несмотря на царящий вокруг удушающий зной, по его лбу и шее градом катился пот…

Вот так случай! Черт бы побрал эти маленькие провинциальные городки! Здесь необычайно велик шанс встретить в самом неожиданном месте человека, которого ну никак не дОлжно было бы встретить! А впрочем, даже хорошо, что так вышло. Было бы куда хуже, если бы…

Влад с трудом перевёл дух и быстро зашагал в сторону гостиницы.

Свёрток с записками старого фотографа, казалось, обжигал ему руки.

Это была весьма скверная идея — стаскать записи Прохора Михайловича в местный музей! И как же оказалось кстати, что директору было элементарно лень заниматься с ними, и он отослал Влада к своему заму! А если бы он принял их? И попросил бы всё полностью? А потом только отдал всё вместе на изучение Варваре Петровне? Что сталось бы с ней, с Варей — бывшей невестой лейтенанта Гущина, когда бы она прочитала эти записки, увидела бы ЭТУ фотографию? При этой мысли молодому человеку едва не сделалось дурно. С бедной женщиной могло бы случиться самое страшное, а он, Влад, сделался бы невольным виновником этой трагедии…

Нет, недаром Самсониха строго-настрого запретила ему совать нос в эти бумаги! Недаром она настоятельно велела их сжечь, непременно уничтожить!

Не читая… Но он не послушал ее, решил поступить по-своему. И с того самого момента всё у него пошло вкривь и вкось, начались странные и зловещие происшествия, и нет им конца…

Вот же — действительно не зря говорят, мол — черт попутал!

Но — еще не поздно! Он исполнит волю Самсонихи, уничтожит эти записки, спалит их все — до последнего листка! Он это сделает — и как можно скорее. Вот только…

Влад даже остановился на раскалённом солнцем тротуаре, неприятно пораженный внезапно пришедшей в голову мыслью. Легко сказать — сжечь! Но ведь Самсониха велела ему не просто их сжечь, но сжечь непременно на могиле Августы!

И с молитвой! Ну, и где она, эта чертова могила? Ее нет…

И что же теперь ему делать?

Может быть, махнуть на эту деталь рукой и просто сжечь наследие фотографа-людоеда в каком-нибудь заброшенном овраге, раз и навсегда покончив со всем этим? А если этого будет недостаточно? Что тогда? Ведь заднего хода уже не будет, а он не раз уже убедился, что Самсониха — ведунья подлинная, настоящая, и все ее указания следует исполнять в точности.

А с другой стороны, могилы-то Августы нет, а вместо нее есть все основания сомневаться в ее существовании вообще.

Остается одно: тщательно изучить записки до последней строчки! Он ведь потащил их в музей, даже не дочитавши до конца! Возможно, там все-таки найдется какое-либо указание на то, где искать могилу Августы. В любом случае только записи фотографа являют собой единственный источник любых сведений об этой женщине-монстре, каким-то образом связанной с Галей. И он выжмет из них всё возможное. А потом — в огонь! С молитвой… И — больше никаких музеев.

- Вакулин! — донёсся от обитой листовым железом двери ленивый голос конвоира.

Прохор Михайлович нервно вздрогнул. Он медленно поднял голову.

Дверь была приоткрыта, и солдат заглядывал в нее, мутным от скуки взглядом оглядывая сидевших и лежавших вповалку арестантов.

— Эй, фотограф, это тебя! — хихикнул лежавший рядом с фотомастером крайне неприятный тип, всё время досаждавший Вакулину то придирчивыми расспросами, то дурацкими розыгрышами. За время пребывания в этой вонючей берлоге, которое перемежалось только вызовами на очередной допрос, Прохор Михайлович так и не узнал — кто этот тип и за что оказался здесь. В этот подвал ведь можно было угодить за что угодно. Например, за кражу. Или — за опрометчивое высказывание, которые расценят как антисоветское…

— Благодарю, — ответил Прохор Михайлович со сдержанной вежливостью, — я и так слышу.

— Вакулин! — в голос закричал конвойный. — Кто здесь Вакулин?

Арестованные недовольно озирались по сторонам, недобро косились на тюремщика, который своим появлением вывел многих из состояния тяжёлой полудремы.

— Это я… — произнес Прохор Михайлович.

Он попытался сказать это как можно громче, но даже сам испугался, насколько слаб и незвучен сделался его голос.

— Ты что, не слышишь? — злобно заорал тюремщик. — Тебя двадцать раз надо звать?!

Прохор Михайлович в ответ не сказал ни слова, на лице не дрогнул ни один мускул. Он уже привык, что к человеку здесь относились как к ошмётку грязи.

— Я Вакулин, — тупо повторил он.

— Вакулин он, б…дь! — рыкнул конвоир. — На выход! С вещами…

Прохор Михайлович взял свой узелок и пошел к двери.

— Ну прощай, фотограф, — напутствовал его кто-то из сидящих. — Видать, больше не свидимся.

— Пожалуй, — пожал плечами фотомастер. Он скупо улыбнулся всем, кто сидел и лежал вокруг него. — Наверное, и местечко мне уже присмотрели теплое… где-нибудь в Сиблаге… Уж лучше бы сразу к стенке! Надоело маяться.

— Вы не хороните себя раньше времени, — заметил немолодой мужчина с воспалёнными глазами, священник одной из районных церквей, арестованный за проведение литургии по погибшим на фронте мужьям своих прихожанок. — Господь решит… Воля Его нам с вами неведома. Так что положитесь на волю Господа и ступайте себе с Богом!

— Спасибо вам, — тепло ответил фотомастер. — Большое спасибо… Мне было очень интересно и полезно беседовать с вами…

— Вакулин!! — заорал вновь тюремщик. — Ты идёшь, мать твою ё…?!

— Я иду, — отвечал Прохор Михайлович с достоинством. — Простите, у меня больные ноги…

— Больные ноги у него! А тебе тут санаторий, что ли? Сказано — на выход, значит должен быть как штык, понял? Доходяга хренов!..

Вакулин не ответил. Конвоир вывел его в коридор, с лязгом захлопнув за ним тяжелую дверь.

- Лицом к стене!

Прохор Михайлович повиновался. Тюремщик обшмонал его карманы, похлопал по заду и по бедрам. Вакулин почувствовал раздражение. Снова издевательство! Господи, да когда же конец?

— Вы всякий раз это делаете! — бросил он в сердцах. — Пулемет, что ли, ищете? Нет у меня в карманах ничего!..Ничего, понимаете?

— Молчать! — рявкнул конвоир. — Вперед по коридору… пошёл!

Прохор Михайлович поплелся вперед. Сил у него оставалось совсем мало, временами он опасался, что свалится возле стены, а этот бугаище, вместо того, чтобы позвать врача, окончательно забьёт его своими пудовыми сапожищами…

До кабинета кое-как доплелся. Конвоир втолкнул его в дверь и встал за его спиной.

— Арестованный Вакулин доставлен! — доложил он следователю.

— Хорошо, — отозвался сидящий за столом человек в сером костюме. — Свободен.

Конвойный вышел.

- Проходите, гражданин Вакулин, — со вздохом сказал следователь, даже не взглянув на вошедшего. — Присаживайтесь…

Прохор Михайлович угрюмо присел к столу. Следователь что-то быстро писал в лежащем перед ним толстом журнале, и Вакулин молча наблюдал, как перо его ручки порхает над страницей, нарушая замогильную тишину кабинета лёгким шуршанием. Затем следователь взял какую-то бумажку и на ней тоже чиркнул несколько слов.

- Так-с! — весело сказал чиновник, с довольным видом оглядывая свою писанину. — Стало быть, вы у нас Вакулин Прохор Михайлович?

- Да, я Вакулин… — глухо отозвался фотомастер, ожидая новой порции отборных издевательств.

Следователь сосредоточенно пробежал глазами запись в журнале, затем повернул его так, чтобы Вакулин видел строчки в нужном ракурсе.

— Распишитесь здесь! — сказал он, ткнув пальцем в пустую графу.

Прохор Михайлович расписался, не глядя.

— И еще здесь… — следователь подвинул ему невзрачную серенькую бумажку.

Вакулин расписался и на ней.

— Всё! — просто сказал следователь. — Можете идти.

Фотомастер поднял на него затравленный взгляд.

— Простите… А куда идти?

Чиновник поглядел на него с удивлением.

- Как куда? — спросил он недоуменно. — Куда хотите… Домой, наверное!

В ваше родное фотоателье… Вы ведь у нас известный в городе фотограф? Вот и ступайте себе, занимайтесь своим делом.

Вакулин не верил своим ушам. Он тупо смотрел на следователя, непроизвольно пытаясь угадать, какой же вид подвоха ожидает его на этот раз.

- Что смотрите? — снова поднял на него глаза следователь. — Что-нибудь непонятно?

- Я… свободен? — пролепетал фотомастер.

- Представьте себе, да! — чиновник улыбнулся, показав жёлтые от частого курения зубы. — Вас это удивляет? Какие-то грешки за собой знаете? Ну так расскажите — решение может быть пересмотрено. Или вам у нас так понравилось, что и уходить не хочется?

Он рассмеялся — весело и добродушно, будто приглашал собеседника на пирушку в компанию друзей, а тот, видите ли, колебался.

От его смеха Прохор Михайлович невольно оцепенел.

— Нет… Конечно же, нет! — растерянно пробормотал он.

— Ну что ж, гражданин Вакулин… Тогда мы вас больше не задерживаем.

Вакулин с трудом поднялся и, пошатываясь от слабости, направился к двери.

— Справку-то возьмите! — насмешливо крикнул следователь. — При случае может пригодиться.

Прохор Михайлович бережно сложил бумажку и спрятал в карман.

На улице стояло лето — благоухал и цвел июнь. Прохор Михайлович поднял голову и долго смотрел в бездонное синее небо, на котором не было ни облачка. Он вдохнул полной грудью свежий живительный воздух, который после затхлого следственного подвала казался ему волшебным, и он чувствовал, как каждый глоток этого насыщенного июньскими ароматами воздуха словно вливает в него новые силы. Он так и не мог до конца поверить в то, что его освободили. Как такое вообще могло случиться? Из этого подвала люди выходили разве что для того, чтобы отправиться дальше по этапу в края куда более суровые, нежели Краснооктябрьск и его окрестности… Или не выходили вообще, находя успокоение на отдельном кладбище, где хоронили расстрелянных врагов. Но чтобы кого-то из арестованных вот так взяли и отпустили… таких случаев Вакулин не знал вообще.

Он постоял еще немного, с опаской оглядываясь на захлопнувшиеся за ним двери: ему казалось, что вот-вот они раскроются, и выскочат гогочущие тюремщики, чтобы уволочь его обратно в застенок. Однако двери стояли закрытыми, никто из них не выскакивал, а над головой фотомастера ласковый ветерок шелестел зелёными листьями деревьев и пели на все голоса птички… Вакулин наконец опомнился и торопливо засеменил в сторону улицы Свободы.

Он шел долго — к ногам его словно привязали пудовые гири; дыхание часто сбивалось, на лбу вы ступал пот… Но вот наконец и заветный перекресток двух улиц — Свободы и Коммуны. Вот заветный дом, где уже прожито столько тяжких и незабываемых лет. Прохор Михайлович постоял немного перед домом, склонив голову, как будто вернулся к доброму старому другу. Он отсутствовал немногим более месяца, но ощущение было таково, словно он уезжал куда-то как минимум на год. Наконец он справился с нахлынувшим волнением и вошёл в арочный проем, ведущий во внутренний дворик.

Дрожащими руками открыл дверь в свою фотомастерскую. Тихо вошел и остановился в прихожей. Здесь царил полумрак и какая-то затхлая влажная прохлада. Ага, понятно: помещения не проветривали больше месяца! Ну ничего, теперь это легко исправить. Весь погром, который учинили при обыске сотрудники органов, естественно, сохранился: по затоптанному полу были разбросаны фотоснимки, бумаги, пустые черные конверты… Возле кровати на полу лежал опрокинутый ящичек с фотообъективами — стеклянные кружочки раскатились во все стороны и теперь валялись под столом, под кроватью. Некоторые были разбиты… Где сейчас найдёшь хорошие стекла для объективов! Он ведь их предупреждал, но они не слушали… Варвары!

Прохор Михайлович опустился на скрипнувший стул и, опустив голову, задумался.

В фотомастерской стояла глухая, могильная тишина, как будто здесь остановилось время… Да, конечно, надо открыть окно и впустить сюда свежий воздух, пение птиц, голоса улицы… Но фотограф тут же понял, что у него сейчас просто нет сил. Ему необходимо немного отдохнуть.

Безмолвие однако раздражало, угнетало и подавляло его. Ну почему так тихо? Ах да: остановились часы! Их ведь никто не подзаводил… Он взглянул на стену: старые часики служили теперь просто в качестве украшения, а гиря висела на вытянувшейся цепочке, едва ли не достигая пола. Прохор Михайлович приподнялся и, сгорбившись, приблизился к стене. Подтянул на цепочке гирьку, легонько толкнул маятник… тик-так! тик-так! — весело отозвались часы. Фотомастер улыбнулся: надо теперь уточнить время, поставить правильно стрелки! Кстати, а когда он вообще улыбался в последний раз? Прохор Михайлович не помнил…

Но сейчас на душе сразу потеплело! Как будто с пробудившимся тиканьем стареньких настенных часов в это затхлое, пустующее помещение вдруг вернулась малая частичка жизни.

Ну, коли уж поднялся, надо заодно и окно открыть! Вот так… В комнату ворвалась волна живительного воздуха. Стало заметно легче дышать… И стало слышно, как весело во дворе щебечут птички.

Прохор Михайлович посмотрел через распахнутое окно в голубое летнее небо, затем медленно и как бы нехотя вернулся в комнату. Снова присел к столу.

Так что же все-таки произошло? Как могло случиться, что его отпустили? или произошла какая-то процессуальная ошибка, и ему следует ожидать повторного визита людей в форме, разъезжающих на воронке? Однако ведь и справку следователь ему выдал! Вот…

Прохор Михайлович судорожно потрогал сложенную вдвое справочку, которую он спрятал в кармане на груди. Надо ее вынуть и переложить в ящик с самыми важными документами…

Мало того, что его освободили совершенно неожиданно. Само следствие велось как-то ни шатко, ни валко — словно бы поверхностно. За пять недель пребывания в следственном подвале на допрос к следователю его вызывали всего четыре раза. Или нет — пять раз… Он ожидал, что его будут избивать, выколачивая нужные показания. Но его ни разу не били. Орали, оскорбляли, издевались, даже кулаком по столу следователь стучал, но самого его и пальцем не тронули! Может, видели, что он и так едва живой, а потому боялись пришибить ненароком до смерти? Да полно! Когда это их смущали подобные пустяки! Но вот не били — и всё тут. А между тем многие арестанты не могли после допроса вернуться самостоятельно — их доставляли волоком по полу, как мешки с навозом! Выбивали зубы, ломали носы, отбивали почки… а вот его не тронули!

Далее… Вопросы, которые ему задавали, были из тех, про которые говорится — вокруг, да около.

Его спрашивали, как давно он знал Августу, какие между ними были отношения… Как будто между нею, роскошной, статной, высокорослой красавицей и ним — загибающимся от многолетней болезни, скрюченным и стареющим не по годам мужиком, утратившим давно мужскую силу, могли существовать еще какие-то отношения, кроме добрососедских! Его даже не спросили, а не разделял ли он часом гастрономических пристрастий людоедки? Ему не устроили очной ставки с ее подельницей Пелагеей, о которой во время допросов его спросили только один или два раза, да и то как-то вскользь… И никаких обвинений в том, что он якобы каким-то образом помог Августе скрыться, Прохор Михайлович также не услышал.

В общем, можно было сказать, что если другие арестанты подвергались избиениям и получали годы лагерей по куда более ничтожным поводам, то Вакулин в сравнении с ними отделался всего лишь легким испугом. Складывалась странная ситуация — если допрос принимал опасный для Прохора Михайловича оборот, то непременно случалось какое-нибудь с виду мелкое событие, после которого следователь плавно отходил от опасной темы. Как будто кто-то невидимый, но могущественный, тщательно оберегал его, уверенно и неуклонно ведя дело к развалу. Но кто? Ведь никаких покровителей в органах вполне заурядный фотомастер никогда не имел… Заступаться за него было элементарно некому.

А финалом всего этого невероятно странного следствия и явилось ошеломившее его нежданное освобождение, в которое он всё никак не мог поверить. И то, что он сейчас сидел в своей квартире и своей фотомастерской, казалось ему каким-то фантастическим сном. Его освобождение никак не вписывалось в правила той логики, которой придерживались нынешние власти.

Прохор Михайлович бросил взгляд на закрытую дверь, выходящую на подвальную лестницу. Из нее раньше появлялась Августа… появлялась то как демон — жестокий, лицемерный и кровожадный, а то как настоящий ангел-спаситель.

Но сейчас дверь была заперта и опечатана. И теперь в подвале под фотоателье никто не жил. Это и неудивительно: кто же поселится в помещении, где совсем недавно две людоедки резали людей, как баранов, и готовили из них пирожки да котлеты? Дверь была плотно заперта, и через нее с лестницы не доносилось ни звука.

Ну что же… А ведь Прохор сумел-таки сделать то, что считал себя обязанным сделать: остановил запущенную Августой машину смерти, работающую с постоянством вечного двигателя! Он сделал это! только вот какой ценой…

Легче на душе почему-то не становилось.

Прохор Михайлович резко поднялся с места и направился к фотокомнате. Открыл выдвижной ящик и вытащил из сдвоенного дна фотографию. Молча принялся разглядывать ее — в который уже раз.

Вот с чего начались чудеса! первое и самое поразительное чудо состояло в том, что нагрянувшие к нему сотрудники органов так и не смогли отыскать главную улику — вот эту самую фотографию Августы, державшей в руках длинный нож и мертвую голову Гущина! А между тем одна только эта фотография моментально подвела бы его под расстрел. И никакие чудеса бы тогда не помогли…

Но они эту фотографию так и не нашли, хотя, несомненно, в своем деле были специалистами и всё в доме перевернули вверх дном. Не нашли! как же такое могло случиться? Кто или что спасло Прохора от неминуемой гибели?

Вакулин долго-долго смотрел в лицо Августы на снимке, в ее бездонные темные глаза… Сейчас ему показалось вдруг, будто она чуть заметно усмехается, взирая на него с фотографии. Сейчас ее взгляд словно говорил безмолвно:

«Как же ты все-таки глуп, мой бедный Прохор! Ты так и не понимаешь, почему остался живым и вернулся домой? Разве я не говорила тебе…»

Прохору Михайловичу сделалось как-то не по себе, и он с усилием отвёл взгляд от пронизывающих глаз Августы. И в тот же миг вспомнил те слова, которые не раз обращала к нему Августа в их личных разговорах:

«Ты — мой, Прохор! Весь, с потрохами, мой. Ты принадлежишь только мне. Ты живешь, пока я это допускаю, и только я буду решать, когда и как ты умрешь…

Ты мне еще нужен, Прохор, а значит, ничего с тобой не может случиться помимо моей воли…»

При этом она улыбалась ему этакой потаённой, зловеще-сладострастной улыбкой, и Прохора мгновенно охватывала оторопь, и одновременно — некий глубинный восторг, взращенный на остром чувстве первобытного страха; он пугался и опускал глаза, страстно осознавая простую истину: да, он принадлежит ей, и безропотно выполнит всё, что она ему повелит. Вот только никогда ему в голову не приходило, что эти слова Августы могут иметь отнюдь не образное, а буквальное значение. А вдруг это были не просто слова? А своего рода — заклятие? Что, собственно, знал он об Августе и об ее оккультных способностях? О себе она рассказывала ему крайне мало, а расспрашивать ее он никогда не решался.

Потом Прохор Михайлович перевёл взгляд с величественно-прекрасного лица Августы на мёртвое застывшее лицо ее жертвы. На челе убитого Гущина замерло выражение невыразимой муки, а опущенные веки и спутанные на лбу волосы создавали у зрителя впечатление смиренной скорби — воинствующий дух, присущий живому Гущину, на его бледно-неподвижном лице отсутствовал напрочь. Снимок был прекрасного качества, и длинные порезы, оставленные ножом Августы на мёртвом лике жертвы, были хорошо видны…

Прохор Михайлович вдруг чётко осознал, что расположение этих резаных линий далеко не случайно. Он никогда не мог взять в толк, зачем Августа делала это, зачем глумилась над человеком, которого так жестоко убила? Но теперь вдруг понял, что в этом ужасающем действе был заложен смысл, недоступный его пониманию! Изрезанное ножом Августы мёртвое лицо несчастного лейтенанта, запечатленное на фотоснимке, несло на себе некий тайный знак, какое-то послание… или заклятие, выраженное в «графической» форме. Потому-то Августа и оставила фотографию Прохору, а не взяла ее себе, как он ожидал; потому-то и велела спрятать и бережно хранить…

Прохор Михайлович ощутил, как на его лбу выступил обильный холодный пот.

Да нет… такое решительно невозможно!

Он слишком перенервничал, переутомился, недоедал, не досыпал, и вот теперь у него не на шутку разыгралось его больное воображение. Не бывает такого! Какое еще послание, какое заклятие? Не может этого быть! не может — и всё!

Прохор Михайлович слегка дрожащими пальцами бережно убрал снимок на место — в сдвоенное дно выдвижного ящика, и закрыл его. Долгое время сидел перед ним, уставившись на ящик неподвижным и невидящим взглядом.

Неужели Августа оберегала его и сейчас — вот через эту страшную, завораживающе-притягательную фотографию? Если хоть на миг допустить такое, то можно не сомневаться: она делала это отнюдь не ради него, а исключительно для каких-то собственных целей. Она не раз повторяла ему, порой со смехом: мол, ты мне еще нужен… Но вот для чего нужен — этого она никогда не говорила.

И вот теперь Августы нет. А оставленное ею фото продолжает оберегать его? Страшное, таинственное заклятие продолжает действовать? Он, Прохор, предал Августу ради спасения ее будущих жертв, но при этом некое таинственное действо, которое она предназначала ему и ради которого каким-то мистическим образом оберегала его, осталось невыполненным? И что же это за действо?

Прохор Михайлович не знал… Зато он вдруг совершенно внезапно и отчётливо уяснил себе: вот сожги он эту зловещую фотографию или просто потеряй ее, и тогда… за ним снова приедут! И на сей раз уже никакие мистические чудеса его не спасут!

Фотомастер втянул голову в плечи, ему сделалось жутко. Чтобы как-то отвлечь себя от этих тяжких размышлений, Прохор Михайлович принялся наводить порядок в помещении, действуя с тем энтузиазмом, который допускали его подорванные силы…

А через несколько дней Прохор Михайлович сходил в милицию. Он хотел увидеть Шатохина. Это ему удалось лишь с третьего посещения — оперуполномоченного было весьма нелегко застать в служебном кабинете.

— А-а, Прохор Михайлович! — с хмурой улыбкой приветствовал его капитан. Синеватые круги под глазами, исхудавшее, осунувшееся лицо красноречиво свидетельствовало о том, что, по крайней мере, минувшую ночь Шатохин провёл на ногах. Вакулину стало неловко за свой визит: человек с ног сбивается, ловит преступников, мародёров, воров, которых в войну развелось, как тараканов, а он тут еще лезет со своими сугубо личными расспросами…

— Ради Бога, простите меня, Василий Петрович, но я не займу у вас много времени. У меня к вам лишь один вопрос…

— Не нашли, — хмуро отозвался Шатохин, кладя на стол свою форменную фуражку.

— Что?.. — опешил от неожиданности Вакулин.

— Я говорю: вашу соседку не нашли! — с нажимом повторил капитан. — Я ведь верно угадал ваш вопрос?

— Да-да… совершенно верно…

— Все трупы, собранные на пристани, по берегам и выловленные в реке, были опознаны, выданы родным и захоронены, — жёстко сказал Шатохин. — Были и неопознанные — их похоронили в братской могиле. Но вашей… э-э… знакомой среди них не было.

— Я понял, — кивнул в ответ Прохор Михайлович. — Понял… спасибо вам большое и еще раз простите.

— Как ваши дела? — с участием спросил милиционер. — Вас ведь освободили из-под ареста?

— Да… вы представляете? это было так неожиданно… даже поверить трудно!

— Ну почему же? — усмехнулся Шатохин. — Соседство с преступниками не есть преступление. Даже, если вы их фотографируете в силу своей профессии. Кстати, ваша фотография с ее портретом очень нам помогла. Правда, поймать людоедку так и не удалось, но мы хотя бы знаем, где она приняла свою смерть, вполне заслуженную, между прочим.

- Но если она погибла на пароме, почему же среди мертвых ее нет? — рассеянно спросил фотограф.

— Прохор Михайлович! — укоризненно заметил капитан. — Никто не знает точно, сколько людей было на пароме! Вы что же, думаете, мы выловили всех? Чьи-то тела унесло течением, или затянуло в омуты, или прибило под коряги и прибрежные кусты; кого-то вообще разорвало при взрыве в клочья! Даже, если где-то и когда-то всплывут еще чьи-то останки, опознать их уже не удастся. Больше месяца прошло! Так что могилы вашей соседки не существует, и перестаньте мучить себя понапрасну. Подумайте лучше о себе! Вы и так чуть не были признаны соучастником! а это очень серьёзное обвинение. Всё обошлось, и слава Богу, живите себе дальше.

Вакулин еще раз поблагодарил капитана и ушел.

А еще через несколько дней Прохор Михайлович узнал совершенно случайно, что Шатохин свидетельствовал в его пользу, принимая участие в предварительном разбирательстве. Именно благодаря показаниям Шатохина поистине идиотское обвинение Вакулина в том, что он будто бы способствовал бегству людоедки, не получило дальнейшего развития и развалилось…

Так может быть, именно в этом и заключалась причина его нежданного освобождения? А он тут уже начал ударяться в мистику, хотя всё объяснялось вполне логичными и земными причинами. Но по зрелом размышлении Прохор Михайлович понял, что всё здесь далеко не так просто.

Огромное спасибо Василию Петровичу, дай Бог ему здоровья, да вот только свидетельства такого было явно недостаточно для освобождения из-под ареста. Следствие непременно заинтересовалось бы вопросом — не играл ли Вакулин какой-либо роли в организации убийств и в процессе приготовления пищи из жертв Августы; не разделял ли он вкусов людоедок, отделённых от его обители одной лишь подвальной дверью (голод же царит в городе!); не помогал ли он каким-то образом обеим преступницам скрывать следы своих жутких преступлений… может быть, занимался утилизацией отходов? Вопросов к Прохору Михайловичу у следователей должно было возникнуть немало! Однако они не возникли, и этому вопиющему факту рациональных объяснений никак не находилось.

Единственное объяснение лежало за пределами рационального: это была Августа! Даже если она погибла, то и при этом каким-то мистическим образом она могла влиять на ход событий, от которых зависила дальнейшая судьба Вакулина, и не просто судьба: само его существование! При этом в самом факте гибели Августы у Прохора Михайловича были самые серьезные сомнения.

То, что тело ее найдено не было, только усиливало эти сомнения. В глазах Вакулина Августа уже давно превратилась в некое сверхъестественное существо; ее поистине ошеломляющая, неземная красота, ее запредельная, подчас инфернальная жестокость, ее поразительная, словно бы нечеловеческая сила — как телесная, так и духовная, ее способность оказывать влияние на поведение других людей и даже бессловесных тварей — всё это однозначно свидетельствовало в глазах Прохора Михайловича о её нечеловеческой природе. Она была демоницей, богиней — пусть даже и явившейся на землю хоть из Преисподней. И поэтому Августа не могла погибнуть, как обычные люди. Искать её тело изначально было бесполезно, ибо она — жива!

Постепенно Прохор Михайлович свято уверовал в то, что Августа жива. Сама эта мысль, эта непреложная уверенность вызывала в его душе безудержный восторг, придавала ему силы, создавала ощущение счастья. Августа жива…

И он вновь увидит ее, надо только набраться терпения и подождать.

Неминуемо возникал вопрос — если Августа действительно жива, чтО она сделает с ним, когда вернётся? При этой мысли Прохор Михайлович весь цепенел и начинал трепетать всем телом; но как ни странно, ужас быстро сменялся настоящей эйфорией. Пусть она делает с ним всё, что пожелает — он готов. Жизнь без Августы всё равно лишена смысла — лишь бы увидеть ее, а потом можно и умереть. Если она пожелает, он безропотно примет самую мучительную смерть от ее рук; такая смерть — это своеобразная разновидность счастья, пусть и со знаком «минус». Как она с ним поступит, каким мучениям его подвергнет — это решать только ей одной, на то она и богиня его! Пока она его только спасала и отводила смерть от него…

Все эти обстоятельства уже не пугали Прохора Михайловича. Главное — Августа жива, и он верит в это, он твёрдо знает это…

Вернувшись из музея в свой гостиничный номер, Влад сразу же присел к столу и разложил записки перед собой. Это было нетрудно — Вакулин, как человек весьма аккуратный, тщательно пронумеровывал страницы. Толстая стопка листов в руках Влада теперь постепенно приобретала упорядоченный вид, а фотоснимки он складывал отдельно. Сегодня его интересовало одно: есть ли в записях Прохора Михайловича хоть какие-то указания на существование могилы Августы, и если да, то как ее возможно найти.

Однако после подробного описания бомбёжки на реке Влад наткнулся на пространные рассуждения автора по поводу его неожиданного освобождения из-под ареста, и эти рассуждения перемежались неуемными дифирамбами по адресу людоедки, из которых следовало, что Августа вообще не человек, а некое сверхъестественное создание, которому Вакулин должен преданно служить и выполнять все ее приказания. Свое освобождение фотомастер также связывал исключительно с вмешательством Августы. При чтении этих панегериков у Влада создавалось впечатление, что всё это писал сумасшедший человек.

Осуждать за это Прохора Михайловича было нельзя. Как можно осуждать человека, замученного долгими лишениями, измордованного жизнью и пережившего голодные и холодные годы военной поры? Однако и читать эту галиматью Владу становилось все труднее. А когда она закончилась, начались пространные описания жизни города после 43 года, пронзительный рассказ о болезни автора, спровоцированной голодом, о том, что он выжил не иначе как чудом — это чудо Вакулин опять же приписывал Августе, из которой он постепенно создал себе настоящего Ангела-хранителя. И конечно, ни о какой могиле Августы речи здесь не было и быть не могло.

Влад терял терпение. Неужели опять ничего? И вдруг он остановился в недоумении — через несколько страниц записки неожиданно заканчивались!

Они обрывались на 45-ом годе, на описании ликования, царившего в городе по случаю Победы. Далее фотограф писал об отмене карточной системы, о тяжкой послевоенной жизни, о детях-беспризорниках, оставшихся сиротами… Это был уже конец 40-ых и начало 50-ых годов. Но как же так? Он отчетливо помнил, что записи фотографа изначально доходили до начала 60-ых годов: свой дневник Прохор Михайлович вел, по-видимому, до конца жизни, вплоть до того самого дня, пока мог еще держать в руке перо…

Влад непонимающе уставился на стопу исписанных страниц. Что еще за чертовщина? Он никогда не разделял записки, держал их в одном месте, и первый раз отделил часть их только сегодня, когда нелёгкая понесла его в музей…

Где же недостающие бумаги? Куда они могли деться? Влад даже зубами заскрипел от досады — ведь если Августа все-таки умерла в 59-ом году, то именно там, в записках за тот год должно было находиться упоминание о ее могиле! И они были у него, эти записки, а теперь исчезли! Что это могло означать? Их у него украли?

Он сорвался с места, выскочил в коридор и, кинувшись к столу дежурной, спросил весьма темпераментно — кто в его отсутствие входил в номер.

Но перепуганная его наскоком дежурная, недоумённо хлопая глазами, сообщила ему, что в номер заходила только дежурная горничная, которая делает это каждый день, когда убирает номера постояльцев в соответствии с графиком уборки.

Подозревать горничную в краже старых записей было, конечно же, верхом нелепости. Да и держал он бумаги в железном ящике — том самом, в котором их нашёл; ящик всегда убирал в платяной шкаф, где и находил его всякий раз нетронутым, и мог бы поклясться, что никто, кроме него, этим ящиком не интересовался. И тем не менее, часть записей исчезла…

Совершенно ошеломленный Влад вернулся в комнату.

Рассеянно пошарил по столу, заглянул в выдвижные ящики… Может, часть листов завалилась куда? Сунулся под стол, под прикроватную тумбочку, но нигде не обнаружил ни одного листика! И это было совершенно естественно — откуда им было там взяться?

«Кто же, черт побери, обшмонал мой номер? кто унес записки? Или кому-то нужно, чтобы я так и не нашел эту проклятую могилу?..» — подумал он в крайней досаде.

В полной растерянности молодой человек вновь присел к столу. Потеря части записей просто не укладывалась в голове. Кто мог их похитить и зачем? Он вспомнил даже о происшествии с травмой плотника, о чертовщине с лопнувшим зеркалом, исчезающих каплях крови и появлением последующей ночью жуткого привидения в его комнате… Вспомнил, что боялся потом оставаться один в номере, и провел остаток ночи в сквере перед гостиницей; но если даже этот призрак являлся объективной реальностью(может, не зря люди верят в их реальность на протяжении тысячелетий?), а не плодом его расстроенного воображения, можно ли было хоть на миг представить, чтобы привидение похитило бумаги?! такого Влад даже в самых отчаянных сказках-страшилках ни разу не встречал. Призраки не способны на такое по причине своей физической бесплотности.

Он даже подумал: а были ли эти записи изначально? Он ведь не проводил детальной ревизии ни записей фотографа, ни его фотоснимков. Ему помнилось только, что при беглом осмотре он определил, что Вакулин добрался в своих воспоминаниях аж до 61-го года… Мог ли Влад ошибиться? Наверное, мог… Почему бы и нет? Он всего лишь человек, к тому же не блещущий особой аккуратностью и собранностью, о чем ему не раз напоминали знающие его люди.

По крайней мере, это было самое простое, хоть и не слишком убедительное объяснение. Значит, записи, относящиеся к 59-му году, изначально отсутствовали?

Вопреки его памяти факты свидетельствовали в пользу именно этого вывода. Наверное, следовало именно его и принять.

Понемногу Влад успокаивался, всячески убеждая себя, что так оно и было. Напоследок он вздумал еще раз перелопатить имеющиеся в его распоряжении бумаги и убедиться, что недостающие листки не затесались случайно между других страниц довольно объёмистой рукописи. И когда он принялся увлеченно перетряхивать записки, внезапно из них выскочила невзрачная сероватая бумажка, которая плавно соскользнула с поверхности стола и медленно спланировала прямиком под стол, где и улеглась на паркетном полу.

Влад резко наклонился и вытащил бумажку из-под стола. Раньше она вроде бы ему не попадалась… Он поднял ее и прочитал отпечатанный заголовок, гласящий: «Справка об освобождении…»

Далее в справке сообщалось, что некая Кривошеева Мария Фёдоровна, 1910 года рождения, освобождается из заключения по окончании присуждённого ей срока и следует самостоятельно по месту постоянного проживания… Рукой лагерного чиновника не слишком разборчиво был указан адрес убытия(какой-то городок, затерянный в тайге Западной Сибири) и дата выдачи документа — 12 мая 1953 года… Похоже было на то, что сам акт освобождения женщины из лагеря был приурочен к очередной годовщине великой Победы.

Влад повертел записку в руках и небрежно отложил в сторону.

Он уже продолжил было своё копание в бумагах, как вдруг остановился и вновь устремил взгляд на записку. Что-то в ней неуловимо привлекло его пристальное внимание. Влад только не мог сообразить — что именно.

До сих пор в записях Прохора Вакулина никакая Кривошеева ни разу не упоминалась. Кем она была, какое отношение имела к автору и почему ее документ, несомненно, в своё время являвшийся для нее наиважнейшим, вдруг оказался среди вакулинских бумаг, — все это оставалось совершенно неизвестным. Случайность? Возможно, конечно… Вот только почему-то у Влада возникло стойкое впечатление, что у него перед глазами лежит ключ к той самой загадке, над которой он безуспешно бился весь последний месяц…

Кривошеева… Почему ему кажется знакомой эта фамилия? где он встречал ее? Влад мог поклясться, что никогда не бывал знаком с женщиной под такой фамилией, и тем не менее чувствовал, что встречает именно такое сочетание — Кривошеева Мария Фёдоровна — не впервые.

Кроме того, он чувствовал, что ему крайне необходимо вспомнить… Где? где именно он увидел такое сочетание фамилии, имени и отчества?

Прозрение пришло совершенно внезапно и ударило Влада как обухом по голове.

Неужели вот он — ключ к разгадке? Молниеносную догадку было необходимо срочно проверить.

Влад порывисто сорвался с места, сделал зачем-то круг по комнате и начал торопливо переодеваться в уличную одежду. Он выбежал из номера, не забыв, однако, плотно запереть за собою дверь, и стремительно помчался по гостиничному коридору, провожаемый испуганно-тревожным взглядом недоумевающей дежурной.

Автобуса пришлось ждать мучительно долго. Время стояло обеденное, на небе, как обычно, не наблюдалось ни единого облачка, и солнце палило нещадно — так, что казалось, асфальт вот-вот расплавится и потечёт по улице медленно-тягучей серой рекой.

Автобус оказался заполненным лишь наполовину (будний день, середина дня), окна в нем стояли раскрытые, и во время движения горячий ветер гулял по салону, обжигая лёгкие. Но держать окна закрытыми тем более было нельзя — даже немногочисленные пассажиры просто поумирали бы от теплового удара.

Никогда еще в жизни Владу не казалось, что транспорт может тащиться настолько медленно. Он буквально изнывал от нетерпения — то ему чудилось, что двигатель машины захлёбывается и вот-вот может заглохнуть, то он полагал, что на каждой остановке водитель держит автобус неоправданно долго, как будто нарочно тянет время. Влад с трудом сдерживал свое возмущение, готовое в любую секунду выплеснуться наружу. Долгая дорога обернулась настоящим мучением.

И когда наступил долгожданный миг, когда автобус вырулил наконец на разворотную площадку и за окнами промелькнули широкие кладбищенские ворота под кирпичной аркой, Влад почувствовал себя почти счастливым…

Он выскочил из салона, заметил на остановке время обратного отправления автобуса в город, и решительно направился к воротам. Предстоял еще неблизкий путь по территории кладбища, широко раскинувшегося в сосновом лесу на нескольких пологих холмах.

Но вот наконец и сектор с захоронениями 50-ых годов.

Запыхавшийся Влад остановился, чтобы отдышаться.

Он огляделся по сторонам, окинув пытливым взглядом близлежащие могилы. Кругом царила какая-то напряжённая тишина, солнечные лучи пробивали сосновые кроны и, достигая земли, усыпанной опавшими иголками, давали ровный рассеянный свет. Этот мягкий свет сам по себе действовал успокаивающе, однако этот благостный эффект сводился на нет зрелищем рыжего ковра из сосновых иголок и сухих хрупких листьев, плотно устилавшего иссохшую без дождя землю. Стоило только уронить горящую спичку на столь питательную для огня почву, и опустошающий лесной пожар был бы обеспечен всего за несколько минут.

Как и в первый раз, Влад медленно двинулся по пыльной дорожке, ведущей вдоль края сектора, пристально вглядываясь в надписи на памятниках и крестах. Грунтовая дорожка, то и дело пересекаемая выступающими из земли узловатыми корнями, постепенно уводила вниз по склону, в то время, как ряды старых захоронений оставались на том же уровне. Потом тропа делала поворот, огибая холм, на котором располагался сектор. Вот здесь, прямо на повороте, под склоном холма и обнаружил Влад неприметную могилу, которую уже видел в своё первое посещение погоста, и которая тогда совершенно не привлекла его внимания…

Да и сейчас мимо нее можно было пройти и не заметить. Небольшой холмик, густо поросший пожухлой от засухи травой. Какая бы то ни было оградка захоронения отсутствовала. Над холмиком возвышался массивный крест, вырезанный из твердого дерева достаточно небрежно. Крест был установлен так, что его лицевая сторона смотрела от дорожки в сторону сектора, поэтому надпись на табличке не бросалась в глаза. Тем не менее Влад еще на подходе к могиле смог разглядеть эту надпись:

И всё…

Неудивительно, что в первый раз Влад оставил это захоронение без всякого внимания. Но вот теперь… Теперь было совсем другое дело. У него имелись все основания полагать, что тайна могилы Августы наконец-то разгадана. Однако в этом ему еще предстояло убедиться.

Влад внимательно осмотрел старый, массивный, почерневший от времени, солнца и дождей крест. Его покрывали мелкие трещины, но он был еще достаточно прочен, глубоко врыт в землю и мог простоять еще долгие годы. Влад подёргал его рукой, но крест даже не шелохнулся.

Обследовав деревянный крест, Влад переключился на могильный холмик. Наружный осмотр практически ничего не дал — холмик как холмик. Густая трава покрывала его целиком — было видно, что никто не подстригал ее уже много лет. У подножия креста лежали две сравнительно небольшие, но массивные плиты — одна спереди креста, другая — позади его. Обе плиты так глубоко вросли в землю, что их не сразу можно было и заметить… Поверхность плит была серой от времени, а раствор, которым они были покрыты, давно потрескался и частично облупился. Влад долго рассматривал их. По логике вещей, их назначение было вполне ясно — они защищали холмик от расползания и одновременно усиливали основание креста, не давая возможности столбу раскачиваться и жёстко фиксируя его в гнезде. Но Влад всем своим существом чувствовал, что этим только назначение плит не исчерпывается. Ему живо вспомнились слова Самсонихи:

«На всем кладбище больше нет захоронения покойницы с именем Августа!» Значит, должно было быть нечто такое, что позволяло точно определить — кто же все-таки погребён в этой могиле! И это самое нечто должно находиться именно под плитой! Только там оно может храниться сколь угодно долго…

Влад попробовал подцепить край плиты рукой, но из этого ничего не вышло: плита слишком глубоко и прочно вросла в землю за долгие годы. Тогда он отошёл от могилы и начал блуждать вокруг сектора в поисках какого-нибудь инструмента. Ему повезло — вскоре он наткнулся на брошенный кем-то обломок металлического уголка, подобрал его и вернулся к могиле. С этим орудием дело пошло куда быстрее: после не слишком продолжительной возни ему удалось зацепить плиту и приподнять ее. Подкопав еще немного плиту по всему периметру и действуя уголком, как рычагом, Влад с натугой, но вполне успешно поставил бетонный прямоугольник на торец…

На влажной, годами нетронутой земле он сразу же обнаружил искомое: большая прямоугольная табличка, вырезанная из стального листа, лежала перед ним на утрамбованной земляной поверхности, и на ней очень аккуратно и тщательно была сделана легко читаемая надпись:

Влад некоторое время пристально глядел на табличку — не было никаких сомнений, кто являлся ее автором. Подержав еще немного на весу тяжелую бетонную плиту, пока в затекших руках не проявилась дрожь, он аккуратно опустил ее на место. И могила снова приобрела вид захоронения Кривошеевой Марии Фёдоровны, женщины, чьи Ф.И.О. абсолютно ничего не говорили Владу.

А впрочем, ему это было совершенно не нужно.

Важно было другое — могила Августы найдена! И можно теперь не сомневаться — среди живых этой женщины-монстра нет. Значит, никакого фатального воздействия на жизнь Гали она оказывать никак не в силах! Если и была между ними некая связь, то это имело место в прошлом, когда Галя была ребенком… А сегодня никакой связи существовать уже не может, ибо Августа давно умерла.

Влад почувствовал на душе огромное облегчение — в этот самый момент он впервые осознал глубокий смысл давней поговорки — «будто гора с плеч»!

Он ощущал себя как человек, наконец-то выполнивший тяжкую и невероятно трудную работу. И вот — победа! И сейчас он с искренней благодарностью подумал о Самсонихе… Ведунья и здесь оказалась совершенно права: Августа оставила этот мир именно в 1959 году, как Самсониха и говорила. И надпись с ее именем также изначально существовала — только она оказалась надежно запрятанной, совершенно скрытой от людских глаз, и лишь Самсониха смогла ее «увидеть» каким-то иным, ведомым только ей способом! Что ж, не зря к ней на прием выстраиваются сумасшедшие очереди! Народ знает, к кому следует обращаться за помощью… А ведь он Самсонихе все-таки не верил! Сомневался в каждом ее слове, то и дело перепроверял, и в результате — тратил напрасно свои усилия и терял драгоценное время. И теперь молодому человеку сделалось невыносимо стыдно…

Выходило, что Прохор Михайлович принимал личное участие в похоронах этой страшной женщины, которую он называл своей богиней, своей любовью… и в смерть которой просто не верил! несчастный старик. Можно себе представить его страдания, когда он писал эту табличку и хоронил свою любовь, никогда его не признававшую, и хоронил под чужим именем. Выходило также, что Августа действительно не погибла во время фашистской бомбёжки и массового расстрела с воздуха; она явно где-то скрывалась и объявилась вновь спустя годы…

Наверняка объявилась тайно, вот и пришлось Вакулину хоронить ее тоже тайно.

Но — теперь всё это было неважно. Важным представлялось завершить дело до конца — в точности как учила ведунья… и тогда можно ехать за Галей! Он и так слишком задержался в ее городе — месте поистине зловещем и странном… А ведь Галя его ждёт! там, в студенческом городке…

Итак, ему остаётся завершить последний акт краснооктябрьской эпопеи. Сегодня он придет сюда, на эту могилу вместе со всеми этими дьявольскими рукописями, фотоснимками и предаст их огню. Естественно, с чтением молитвы «Да воскреснет Бог…», как наказывала Самсониха. И со всей этой историей будет наконец-то покончено. А уже завтра можно будет выехать в Москву, встретиться с Галей! А потом вместе с нею вернуться сюда, чтобы провести время до конца августа в ее деревенском домике… ну, и заодно навестить Самсониху на сей раз вместе с Галей, поблагодарить ее.

Влад сейчас нисколько не сомневался в том, что с Галей теперь будет всё в порядке. Надо только всё закончить. Раз и навсегда. И он сделает это сегодня ночью. Конечно, ехать на кладбище затемно нет никакого удовольствия… однако по-другому нельзя. Не может ведь он средь бела дня забраться на могилу и разложить на ней костер! Его тотчас повяжут и отвезут либо в милицию, либо в психушку! А ночью на кладбище никого нет, сторож, скорее всего, поддаст и будет спать без задних ног, и никто не помешает Владу провести ритуал от начала до конца.

Он сошёл с могильного холмика и, как сумел, ликвидировал следы своего здесь пребывания. Обрезок уголка спрятал под ближайшим кустом — вдруг еще пригодится! Затем осмотрел еще раз могилу, убеждаясь, что она не привлечет внимания признаками чьего-то на ней присутствия; оставшись вполне удовлетворенным осмотром, Влад покинул сектор.

Он избрал другую дорогу к выходу с кладбища. Влад сообразил, что на погосте наверняка есть сторож, возможно — даже два, и если он среди ночи попытается пройти через главные ворота, то неминуемо привлечёт к себе внимание и будет остановлен. Такой встречи совершенно необходимо избежать. Поэтому Влад должен был найти другой путь к нужному сектору, и таких путей существовало несколько. Кладбище занимало весьма обширную территорию, каждый сектор располагался в лесу, и попасть на погост, минуя главные ворота, было нетрудно. Владу предстояло только запомнить избранный им путь, чтобы не блуждать ночью в темноте среди могил…

Обогнув сектор Августы(про себя он теперь так называл эту часть кладбища), Влад по тропинке вышел прямиком к другому сектору и пошел вдоль него. Не прошел он и десяти шагов, как невольно замедлил шаг: во втором от тропинки ряду Влад увидел металлический крест, выкрашенный синей краской, в значительной мере облупившейся; могила была ничем не примечательна — поросшая травой, без ограждения, однако внимание Влада привлекла табличка, прикрепленная к перекладине креста. Табличка непритязательно сообщала имя и фамилию погребённого:

И всё!

Никаких «скорбим и помним», никаких «любимому мужу и отцу» — что там еще принято писать на крестах и могильных памятниках… Ничего этого не было. Только имя, фамилия и две даты. Влад неподвижно стоял и отрешенно смотрел на этот массивный синевато-бурый от ржавчины крест, и его охватывало странное чувство — как будто он случайно обнаружил место вечного упокоения старого доброго знакомого. Пожалуй, только сейчас Влад со всей остротой ощутил — как безумно одинок был в своей изломанной безрадостной жизни этот несомненно талантливый, симпатичный и вполне добрый человек, искренне стремившийся своим трудом и своим мастерством приносить радость людям… Он жил один и умер, конечно, в полном одиночестве… было неясно даже, а кто же похоронил его? Вероятно, представители домовой общественности. А вот каковы были последние часы и минуты этого несчастного и бесконечно одинокого мастера, он сам ни описать, ни поведать никому уже не мог.

Влад ощутил горький комок в груди, а также тяжкую волну скорби, неожиданно нахлынувшую на него. За время чтения вакулинских воспоминаний, так живо и наглядно представивших ему тяжкие военные годы маленького провинциального города, Влад постепенно как бы сжился с Прохором Михайловичем, как с добрым соседом, которого он будто бы знал всю свою жизнь. Странное ощущение таинственной связи с этим непростым человеком давно уже было знакомо Владу, а вот здесь, на тихом кладбище, на склоне дня, перед его неприметной заброшенной могилой вдруг проявилось в душе Влада с неожиданной и даже пугающей силой…

— Покойся же и ты с миром, Прохор Михайлович, — вполголоса произнес Влад и сам нежданно-негаданно осенил себя крестным знамением.

А впрочем, почему неожиданно? Читать молитву ему предстояло уже сегодня ночью, всего-то спустя несколько часов…

Около десяти вечера Влад вышел из гостиницы, дождался автобуса и отправился на городское кладбище.

Молодой человек был одет по-простому, а с собой вёз некоторый набор вещей, необходимых для своей миссии: саперную лопатку, купленную загодя в спортивном магазине; небольшой фонарик, дававший узкий, но довольно яркий луч света; бутылочку с бензином, найденном по случаю, чтобы без помех устроить костёр; ну, и конечно, железный ящик с рукописями и фотоснимками, уложенный в дорожную сумку, дабы не привлекать излишнего внимания к своей персоне.

Не забыл Влад, естественно, и шпаргалку с необходимой молитвой, которая была им заготовлена уже давным-давно.

Автобус, как всегда, тащился медленно. На каждой остановке из салона выходило по нескольку человек, и практически никто не входил: время было позднее, середина недели, и попутчиками Влада являлись только припозднившиеся горожане и жители пригорода, державшие путь домой. Долгая дорога, мерное покачивание машины при движении, наконец — быстро наступавшая темнота за окном автобуса, сделали свое дело, и Влад к концу пути задремал, прикорнув на мягком кожаном сиденье.

Очнулся он от громкого голоса, звучавшего из громкоговорителя:

— Эй, парень, давай выходи, приехали! Или ты проспал свою остановку?

Влад ошалело огляделся: в салоне ПАЗика он был один.

Водитель, еще оставаясь за рулем, отложил микрофон и молча ждал, когда вытряхнется последний пассажир. Влад глянул в окно: там стояла кромешная тьма, и только где-то далеко позади, откуда приехал автобус, мерцала полоска редких огней, обозначавших ближайший населенный пункт.

— А это кладбище?.. — спросил Влад растерянно.

— Кладбище, кладбище! — с легким нетерпением отозвался шофёр. — Выходи, говорю, если тебе сюда! если же обратно поедешь, то плати снова… до Нижних Вешек довезу.

Нижние Вешки — так называлась деревня, ближайшая к кладбищу, и там же располагалась диспетчерская автобусного парка. Влад порывисто сорвался с места и, закинув на плечо тяжелую сумку, направился к выходу. Едва он коснулся ботинками земли, как водитель закрыл двери, и тронулся с места. Автобус сделал полукруг по асфальтовой площадке и быстро поехал обратно, направляясь в сторону далеких огоньков. Надсадный рокот его мотора постепенно замирал вдали и наконец, умолк совсем, когда силуэт автобуса полностью растворился в ночной тьме.

Влад остался совершенно один вблизи кладбища, посреди глухой ночи.

Первое, что бросилось ему в глаза — это испортившаяся погода. Причём испортилась она за то время, пока он добирался до кладбища на автобусе.

В течение пары часов поднялся сильный ветер, плавно перешедший в настоящий ураган. Сейчас, когда Влад находился вблизи главных кладбищенских ворот, стрелки его наручных часов показывали без четверти полночь. По открытому пространству разворотной площадки вихрь гнал густые клубы пыли, ветер грозно шумел в кронах вековых деревьев. По темно-синему небу мчались черные тучи, прямо на глазах менявшие свои очертания; их причудливые подвижные контуры, похожие на взлохмаченные хвосты и гигантские раскинутые крылья, то закрывали луну, создавая густой мрак, то внезапно открывали ее, давая возможность лунному свету на короткое время озарить своим бледным сиянием ночную землю. Висячий фонарь, держащийся на цепи, подвешанной над каменной аркой ворот, под резкими порывами шквального ветра угрожающе раскачивался, бросая в разные стороны снопы желтого света и создавая причудливые пляшущие тени.

Влад огляделся: кругом не было ни одной живой души. Это, конечно, хорошо: Владу не нужны свидетели. Однако полное отсутствие людей в сочетании со зловещим воем ночного ветра и пляшущими вокруг световыми бликами производило весьма жуткое впечатление. Влад чувствовал, как его медленно и неумолимо сковывает страх…

Особенно стало не по себе, когда он приблизился к проёму в кирпичном заборе, через который намеревался попасть на территорию кладбища. Проём находился метрах в ста от центрального входа; он был полностью открыт, и даже элементарная калитка в нем отсутствовала. Видимо, народ охотно пользовался этим путём, и администрация неоднократно запирала проём в заборе, но всякий раз люди открывали его вновь. В конце концов работники погоста плюнули и после очередного сноса очередной калитки оставили всё как есть. Пусть ходят, коли охота…

Вот и Влад решил тоже воспользоваться этим проёмом. Тропа, начинавшаяся за ним под сенью густых кустов и вековых деревьев, вела его как раз в нужном ему направлении.

Оказавшись за забором, Влад погрузился в непроницаемую тьму. Здесь уже его едва ли мог кто-нибудь заметить, поэтому он включил фонарик, чтобы светить под ноги и не расколотить ненароком себе лоб, споткнувшись о корень, один из тех, что торчали здесь из-под земли в изобилии. Чтобы лучше видеть в темноте, Влад надел свои очки, которые брал с собой в особо ответственных случаях, и, пристально следя за овалом желтоватого света, резво бегущим по земле впереди него, решительно зашагал вперед по извилистой кладбищенской тропе.

Никогда раньше ему не доводилось бывать ночью на кладбище. А нынешняя ночь была не просто по-августовски темной — она еще была и штормовой! Ветер угрожающе шумел где-то вверху, высоко над его головой, а со всех сторон до его слуха постоянно доносились зловещие звуки беспрерывного движения. Кладбищенский лес явно жил какой-то своей ночной жизнью — неведомой и страшной. Влад старался идти быстрее, его шаги приглушённо звучали в темноте, а в окружающей парня лесной чаще все время что-то возилось, шипело, щёлкало, ухало… Иногда Владу казалось, что со всем рядом кто-то перешёптывается, а порой он будто бы слышал прямо у себя за спиной чей-то тихий издевательский смех. В испуге Влад оглядывался, но никого за собой не видел — лишь мелькали, порывисто перемещаясь вверх-вниз, огромные черные тени…

«Будь я проклят, если когда-нибудь еще добровольно пойду в такое жуткое место ночью!» — мысленно поклялся он самому себе.

Он испытал некоторое облегчение, когда тёмная тропа вывела его на довольно широкую дорогу, пролегающую между скоплениями могил и ведущую к сектору Августы… Эту дорогу Влад заприметил минувшим днем, запомнив в качестве ориентира несколько захоронений, что располагались близко к месту выхода из леса тропы. Он направил свет фонарика на ближайшие кресты… Точно! Те самые могилы. Влад вздохнул с облегчением — он на правильном пути! Больше всего он боялся случайно, в темноте, сбиться с правильной дороги и заплутать… Это было бы действительно самое ужасное: на такой обширной территории, в лесу, среди множества могил блуждать можно было бы до самого утра…

Влад выключил фонарик — дорогу освещал свет луны. И лес здесь был куда более разреженным — деревья стояли удаленно друг от друга, а между их стволами располагались могилы усопших… Много-много крестов и памятников. Зато ураганный ночной ветер дул здесь с удвоенной силой, и по дороге с тихим шорохом неслась, извиваясь по земле, пылевая позёмка. Её поток распадался на струи, и в лунном сиянии казалось, будто по дороге извиваются и стремительно ползут сразу несколько гигантских змей бесконечной длины. Эти приземлённые вихри были настолько сильны, что несли в себе помимо песка и пыли множество мелких камешков, которые ощутимо били Влада по щиколоткам и голеням. Ночной шквал широко гулял здесь не только на земле, но и высоко в кронах деревьев. Под его могучими напорами деревья зловеще шумели, роняя отломанные порывами ветра сухие ветки; эти ветки падали на дорогу со слабым треском и, гонимые надземным вихрем, мчались дальше, своим видом напоминая то фрагменты гигантских разломанных скелетов, то каких-то неуклюже подпрыгивающих фантастических монстров.

Влад шел по дороге, всё больше убыстряя шаг; дыхание его заметно участилось, по шее катились капли пота, сумка с железным ящиком как будто становилось всё тяжелее, угрожая оборвать руки. Шум леса и непрерывный вой ветра порождали массу ужасающих звуков, создавая иллюзию чьих-то шагов или тяжкого топота, отчего Владу постоянно казалось, будто кто-то невидимый и страшный всю дорогу преследует его и вот-вот догонит. Эти жуткие ощущения были так сильны, что Влад поймал себя на мысли — увидь он сейчас перед собой настоящего упыря или вурдалака, восседающего на могильной плите, то зрелище это показалось бы ему вполне естественным. Более подходящее место для подобной леденящей душу встречи найти было вряд ли возможно…

Внезапно Влад очутился во власти кромешной тьмы, наступившей так резко, как будто где-то там, в поднебесье, кто-то выключил свет. Он задрал голову: несущиеся по небу чёрные тучи закрыли луну, словно непроницаемым пологом. Влад снова включил свой фонарик — луч желтого света озарил дорогу, близстоящие деревья, несколько надгробий и пару-тройку давно заброшенных могил… А вот и развилка — дорога разделялась на две ветки, одна из которых продолжала вести прямо, в бездонную черноту леса, а другая резко уходила влево, а затем вниз…

Место было хорошо знакомо Владу, ибо подробно обследовано им не далее, как минувшим днем. Влад похолодел — в темноте и под шум ураганного ветра он едва не проскочил нужный поворот! Если бы не фонарик, он ушел бы сейчас далеко вперед… черт побери! Похоже, ему все-таки повезло. Влад свернул на уходящую влево дорожку. Здесь и ветер был заметно тише, зато еще непрогляднее мрак. Пройдя немного вперед, он вышел на обочину и поднялся на край сектора. Луч фонаря заскользил по крестам и могильным холмикам… А, вот и она… Сноп света выхватил из темноты надпись: «Кривошеева Мария…» Ну, слава Богу! наконец-то! Пришел…

Влад сбросил на траву тяжёлую сумку и, наклонившись, начал вытаскивать ее содержимое. Ветер по-прежнему зловеще выл и гнал по дороге клубы пыли и отломанные у деревьев сухие ветки. Влад отложил в сторону включённый фонарик, и вдруг… Световой луч на секунду озарил чью-то высокую узкую фигуру, чей-то чёрный силуэт, возвышающийся прямо на главной дороге… Влад остолбенел от неожиданности и мгновенного испуга. Ему почудилось, что он увидел не только силуэт, но и глаза, взиравшие на него. Они светились!..Кто это может быть? Кого еще здесь носит в такую пору и в такое зловещее ненастье? Влад мгновенно выключил фонарик и застыл на месте, стараясь не производить никаких звуков. Может, это один из кладбищенских сторожей? Черт же его принес именно в это время, именно в это место! Влад внутренне напрягся, в любой момент ожидая настороженного окрика: мол, кто это здесь среди ночи шляется?..А ну, выходи!

Однако бежала секунда за секундой, и ничто не нарушало безмолвия, кроме гудения ветра и шума деревьев, сопровождаемого сухим треском падавших наземь голых веток. Да и какой может быть сторож со светящимися во тьме глазами?

У людей глаза впотьмах не мерцают… Но кто же тогда? Некий обитатель кладбища — из тех, в существование которых полагается не верить?

Выждав некоторое время, Влад подобрал фонарик и включил его. Направленный на дорогу луч разорвал темноту, выхватив из мрака гнущиеся под напором шквального ветра деревья; с их волнующихся ветвей тучами слетали листья, засохшие за небывало знойное лето, и в свете фонарика они напоминали некий фантастический снегопад. Влад поводил лучом туда-сюда, однако никаких признаков чьего-либо присутствия не заметил. Померещилось, наверное… Нервы стали ни к черту! Ну конечно, показалось! Надо делать дело, а не по сторонам смотреть…

Влад вооружился сапёрной лопаткой и, взобравшись на могильный холм, сноровисто выкопал в слое дёрна широкое углубление, в котором он разместил железный чемоданчик. Убедившись, что ящик лежит плотно, он раскрыл его. Бумаг было много, и Влад часть их вытащил наружу. Отложив кипу в сторону, придавил листы лопаткой, чтобы не разнесло ветром. Достал бутылочку с бензином, полил бумаги, сложенные в чемоданчике, склонившись над ним, чиркнул спичкой…

Огонь удалось развести лишь с третьей попытки. Когда бумаги занялись, и пламя начало разгораться, Влад извлек из кармана бумагу с текстом молитвы и принялся читать нараспев:

— Да воскреснет Бог…

С первых же слов он почувствовал, что язык еле-еле ворочается у него во рту, словно ему там стало тесно. Ветер неистово рвал листок с молитвой, зажатый в его пальцах, как будто хотел выхватить бумажку из рук и унести ее во мрак. Влад с досадой на себя подумал о том, что мог бы выучить текст наизусть, однако не потрудился сделать это… Впрочем, ему тут же подумалось, что это не самая главная ошибка из тех, что он успел за это время совершить…

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его… Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих…

Он читал текст при свете фонаря и лишь краем глаза вдруг заметил, как на тропе, в нескольких шагах от него надземный вихрь начал кружить на одном месте, увлекая за собой сухие листья и обломки черных веток; постепенно вихрь закручивался в черный жгут, который становился всё выше и выше, достигая в высоту человеческого роста и своей верхней воронкой сливаясь с ночной чернотой. Быстро образовывающийся смерч стал приобретать очертания высокой человекоподобной фигуры.

Влад ощутил в груди небывалый ужас…

«Это всего лишь обыкновенный смерч, и маленький к тому же…» — мысленно сказал он себе и тут же продолжил читать, при этом голос его становился громче и крепче — Влад почти кричал:

— Радуйся, Пречестный и Животворящий Крест Господень, прогоняй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу диаволову…

Между тем огонь, разведённый в железном ящике, бушевал вовсю — бумаги весело полыхали, и ветер разносил вокруг черные хлопья, в которые превращались листы. Прервавшись на несколько секунд, Влад бросил в разгоревшийся огонь вторую кипу записок вместе со снимками… Прерывающимся и чуть охрипшим голосом он продолжал читать:

— … и даровавшаго нам тебе Крест Свой честный на прогнание всякого супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми…

И тут кто-то цепко и жёстко схватил его за руку, державшую листок.

От неожиданности Влад выронил фонарь из другой руки, и он упал куда-то вниз, отскочив в темноту. Он поднял глаза и узрел прямо перед собой человеческое лицо — его мертвенно-бледный овал в обрамлении волнующихся густых и чёрных волос находился так близко, что он ощутил пахнувший ему прямо в лицо запах кладбищенского тлена… Одновременно всё его тело пронзил лютый замогильный холод, от которого враз закоченели и онемели пальцы, руки, ноги… Лицо перед его глазами было женским — огромные, непроницаемо-черные глаза под бровями вразлет, идеально прямой нос, чуть приоткрытые чувственные губы…

Столь совершенных лиц Влад никогда не видел, оно было так прекрасно, что только от вида его становилось страшно; это лицо внушало дикий, сумасшедший ужас! Но главный кошмар был в том, что лицо это было Владу хорошо знакомо: перед ним стояла… Августа!

— Господи помилуй!.. — закричал в смятении молодой человек.

Никогда в жизни Влад не произносил этого словосочетания, а если слышал его из чьих-либо уст, то лишь язвительно усмехался.

Но сейчас это восклицание вырвалось из его сердца само собой — как отчаянный предсмертный крик…

Длинные гибкие пальцы схватили его за глотку — жестоко, беспощадно, с силой поистине нечеловеческой. Влад не успел ни помешать ей, ни даже испугаться — его онемевшие ноги подогнулись, как пластилиновые, и он сполз вниз, к ногам явившейся перед ним демоницы, а затем она непринуждённо швырнула его наземь с такой чудовищной силой, что при ударе оземь Влад едва не вывихнул себе руки! Он попробовал перевернуться на спину, и Августа мгновенно очутилась у него на груди, усевшись на его теле верхом… Ее тяжелое, как бревно, колено уперлось ему в горло, из которого вырвался лишь слабый, беспомощный хрип. В ее правой руке Влад увидел огромный сияющий нож, который взметнулся над его лицом и повис в воздухе на одно лишь бесконечное мгновение… остриё блеснуло во тьме, как холодный небесный огонь, как звезда, готовая пронестись вниз по небу, леденящим пламенем рассекая ночную тьму…

- Не-е-ет!!! — закричал он из последних сил, но могучие пальцы, как белые змеи, обхватили его лоб и затылок, а стальная рука вбила его голову в землю с таким сокрушительным напором, что Влад мгновенно потерял сознание.

Влад с напрягом приоткрыл отяжелевшие веки.

Сквозь пелену, медленно рассеивающуюся перед глазами, он увидел некое белое пространство, раскинувшееся над его головой. По углам этого широко распростертого квадрата он увидел какие-то выпуклые затейливые узоры… Что бы это могло быть?..Влад некоторое время напряженно всматривался в странную картину, открывшуюся его взору, пока не сообразил, что это не что иное, как хорошо выбеленный потолок.

Потолок этот не имел никакого отношения к его номеру в городской гостинице «Вымпел». В его гостиничной комнате потолок был совершенно иной — без всякой лепнины по углам и прочих архитектурных излишеств. Но если это не гостиница, тогда… где он находится?

Он приподнял голову и посмотрел прямо перед собой.

Он увидел окно, частично задёрнутое белой занавеской. Обрамление окна было выполнено в исконно славянском стиле и украшено искусной резьбой. Сквозь оконное стекло ему открылся чудесный вид на зелёную лужайку и сплошную стену густого леса, начинающегося прямо за ней… Как удивительно и хорошо!

Он захотел приблизиться к этому окну, которое сейчас показалось ему неким выходом в какой-то иной мир — прекрасный и обновлённый, мир зелёных лесов, свежих ароматных трав и мягко рассеянного солнечного света. Однако в голове его при первом же малейшем движении неожиданно пошёл отдалённый гул, а затылок внезапно отозвался острой пульсирующей болью. Со слабым стоном Влад откинулся назад и…упал на подушку. Лишь сейчас он увидел, что лежит в постели — только это была совсем другая постель, добротная, широкая, на мощных деревянных опорах, — не имеющая ничего общего ни с казённой кроватью в гостиничном номере, ни тем более с металлической кроватью студенческого общежития, снабжённой растянутой пружинящей сеткой.

«Где это я? — подумал он в крайнем изумлении. — И как я сюда попал?..»

Он снова внимательно огляделся по сторонам.

Он находился в квадратной комнате, на стенах которой висели красивые узорчатые ковры. В помещении имелось одно окно и одна дверь. Дверь сейчас была нараспашку, и Влад видел только глубокий, абсолютно черный проём.

А рядом с его кроватью стоял добротный деревянный стул, явно кого-то ожидающий и свидетельствующий о том, что здесь Влад находится не один.

Очень скоро Влад в этом действительно убедился.

За дверным проёмом послышалось лёгкое движение, шуршание ткани и вот… в комнату вошла высокая женщина. Влад поднял на нее глаза и — обомлел. Женщина была облачена в длинный домашний халат, скрывающий и одновременно подчеркивающий ее стройную фигуру; Владу показалось, что он уже видел такой халат, причем не так давно. Подняв взгляд выше, он встретился глазами с хозяйкой. На него смотрели серо-голубые очи, спутать которые с какими-либо другими было невозможно… Эти очи словно бы смеялись, излучая таинственный свет, напоминающий сияние вечернего летнего неба, когда еще сохраняется глубокая синева, уже однако подернутая бархатистой тьмой надвигающейся ночи… Бледное овальное лицо, мягко очерченное густой копной золотисто-пепельных волос, спадающих на плечи длинными завитками. Эту роскошную, бесконечно желанную женщину он не мог не узнать даже в полубессознательном состоянии… Такая была только одна! На всем белом свете…

— Галя!.. — воскликнул Влад в совершенном смятении.

— Тише, тише… — послышался в ответ такой волнующий, такой эротичный шепот. — Тише, милый… Не надо волноваться. Ты еще очень-очень слаб…

Влад с трудом приподнялся в постели, не сводя глаз с бесконечно милого и дорогого лица, и тут сразу же понял, насколько Галя была права: он оказался совершенно без сил. Даже простое движение, сопряжённое с самым незначительным напряжением мышц, вызывало у него моментальное чувство тяжкого утомления.

— Галя… — прошептал он, все еще не веря своим глазам. — Как ты оказалась здесь? Откуда ты? Из Москвы?..И вообще… где мы находимся?

Галя неспешно приблизилась к его постели и грациозно поведя бедрами, присела на стоящий возле кровати стул. Это было совершенно естественное движение ее упругого, сильного и гибкого тела — тела молодой восхитительной женщины, достигшей расцвета своей мощной и бесспорной красоты, в этом жесте напрочь отсутствовал элемент соблазнения, так же, как и признаки желания… тем не менее, Влад явственно ощутил, как вся кровь мгновенно бросилась ему в лицо.

Галя села рядом с ним, чуть подавшись вперед и оперев согнутые локти на свои колени. Она смотрела на него с непередаваемой нежностью, и в ее глазах мелькали лукавые огоньки. Ну до чего же дивными были ее глаза! Галя…

— Где мы находимся? — переспросила она со своей очаровательной улыбкой. — Ну, какой же ты все-таки странный, мой милый Влад! Ты что же, всё забыл?

Я нахожусь в своем доме… ну, а ты — надо понимать, у меня в гостях…

Влад немного помолчал, собираясь с мыслями. У него слегка закружилась голова от приступа слабости, и он в изнеможении откинулся на подушку.

— Ну как же… — беспомощно произнес он, глядя на Галю виноватыми глазами. — Как же так? Я плохо понимаю… Что вообще со мной произошло?

— А знаешь, Владик, — с лёгкой иронией отозвалась Галя, — вот это я хотела узнать у тебя, а что же, собственно, с тобой произошло? Похоже, ты пережил не то стресс, не то глубокий шок… вообще, я не знаю, как это по-медицински называется. Но то, что провал памяти имеет место, совершенно точно! Ну-ка, давай вспомним — о чём мы с тобой договаривались? Там, в нашем славном студенческом городке? Ну-ка, напряги свою память…

Влад попробовал сосредоточиться, но у него так ничего и не получилось. Мысли в голове путались, разбегались, никак не желая выстраиваться в сколько-нибудь стройную логическую цепочку.

— Галя… извини, — беспомощно прошептал он. — Я не помню. Помню только одно — я тебя, наверное, сто лет не видел! И теперь безумно рад тому, что мы опять наконец-то встретились…

Однако Галя оставила это его восторженное замечание без внимания.

Она только ниже наклонилась к нему и приблизила свое лицо к его лицу и заглянула ему в глаза.

— Ну, хорошо, — сказала она, обращаясь к нему, словно к больному ребенку. — Давай вспоминать вместе. Помнишь, там, в нашем студгородке, во время твоей практики, я пришла к тебе в комнату? О чем мы тогда с тобой говорили? Ну-ка, вспомни.

Влад сосредоточенно наморщил лоб. Действительно, какие-то смутные картины начали как будто оживать в его памяти. И то, о чем Галя говорила сейчас, действительно произошло. Только… Господи, как же давно это было! Словно в какой-то другой жизни.

— Кажется, я вспоминаю, — пробормотал он нерешительно. — Ты и вправду ко мне приходила… и мы с тобой договаривались встретиться после первого августа в нашем городке, а оттуда поехать к тебе в какую-то деревеньку под Краснооктябрьском. У тебя там домик… И раньше в нем жили твои бабушка и дедушка…

— Правильно! — обрадованно воскликнула Галя, и ее серо-голубые глаза заискрились от радости. — Вот видишь… вспомнил! Ну, слава Богу, начал-таки приходить в себя. Вот и молодец. А теперь послушай, что дальше было… Ты, кажется, собирался навестить родителей после своей практики, а к первому августа приехать в общежитие. И мы там должны были встретиться. Наступает первое августа, а тебя нет. Я жду второго, третьего августа… но ты не появляешься! Сначала я беспокоилась, а потом рассердилась. Решила, что ты просто обманул меня! Я ужасно обиделась, Влад! Ну ладно там, всякое бывает, но хоть письмо-то мог бы прислать! С извинениями, что ли… В общем, поняла я наконец, что ты меня попросту надул. Ну, вполне обычная история — мало ли парни доверчивых девушек надувают! Ничего особенного. И собралась я ехать домой одна. К маме надумала съездить… Дома зашла к соседке тете Марусе, а она-то мне и сказала, что ты здесь, в Краснооктябрьске! Ты, оказывается, с нею познакомиться успел — это надо же! Она еще пирогами тебя угощала…

Влад внимательно слушал, и в душе у него поднималась волна недоумения. Он взволнованно перебил Галю:

— А еще тебе Мария Андреевна ничего не рассказывала? Относительно моего приезда?

— Так ты послушай, — Галя весело хлопнула его своими длинными пальцами по руке, — как тётя Маруся мне такое сказала, так я ушам не поверила! Вот уж чего не ожидала, так тебя здесь встретить. Вот я и говорю тёте Марусе:

«Мы с Владом действительно собирались приехать вдвоем, но только вместе, из Москвы! Я его в студенческом городке ждала!» А она мне хитро так:

«Ну, Галчонок, видать, так он тебя любит, что никакого терпежу не хватает! Вишь, сам сюда примчался. Ты это ценить должна…»

И я вправду сердиться на тебя перестала! Ведь ты ко мне приехал! Тётя Маруся мне сказала, что ты остановился в гостинице «Вымпел». Я в гостиницу, и там мне сказали, что да, проживает такой — Силуян Владилен Викторович… как же я обрадовалась, милый Владик, никакими словами не передать! Только вот не оказалось тебя в номере. Я несколько часов в скверике перед гостиницей прождала. Но ты так и не появился… Я очень обеспокоилась, но поехала домой. А поутру вернулась, и узнала, что ты не ночевал в номере! Вот тут я не на шутку испугалась за тебя… Стала дежурную расспрашивать, и она сказала мне, будто ты накануне на кладбище собирался. Я скорее на кладбище! Там ходила, всё тебя высматривала, а потом — нашла в каком-то старом секторе, куда вообще мало кто ходит; ты там возле старых могил без чувств лежал! Подобрала я тебя и к себе привезла! Вот так ты у меня и очутился…

Чем дальше рассказывала Галя, тем больше удивлялся Влад. Канва излагаемых ею событий в целом была знакомой ему, однако смысл их оказывался совершенно иной.

— Я действительно ездил на кладбище, — растерянно заметил он, — и ездил ночью, вот только я не помню, чтобы кому-то говорил об этом — хоть дежурной, хоть кому-то еще! Очень странно…

— Не помнишь? — с улыбкой отозвалась Галя. — Что ж тут удивительного! Ты вот только что с большим трудом вспомнил, что мы с тобой договорились встретиться в студгородке, чтобы вместе оттуда ко мне поехать. Ты, видимо, забыл о своем разговоре и с дежурной, но я именно от нее узнала, что ты собирался на кладбище. А так бы я тебя никогда не нашла! И ты мог бы попросту умереть там, на этом мрачном погосте!

— А на чём ты меня привезла с кладбища? — спросил Влад в полном недоумении. — На автобусе, что ли? Но я такого не помню, а от кладбища в город ехать и ехать…

Галя улыбнулась ему с укоризненным вздохом.

— На машине я тебя увезла, Владик… на машине! У меня ведь машина есть.

«Москвич»! Старенький, правда, дедушкин еще. Он-то и водить меня учил…

В Москве на нём, конечно, ездить сложно, но вот по здешним дорогам еще вполне бегает.

Пока Влад с трудом соображал, что ему на это ответить, Галя непринужденно добавила:

— К тому же, я, кажется, сказала — мы не в городе, а в моём деревенском домике! Тоже не помнишь? А от кладбища до моей деревеньки от силы полчаса езды… ну, если, конечно, дорогу хорошо знать.

Влад еще растерянно помолчал, обдумывая услышанную информацию.

— Так ты, значит, заглядывала к Антонине Васильевне? — спросил он.

— Ну да, — с лёгким удивлением ответила Галя.

— И как она тебе?

— А что? Нормально…

— И она тебя не боялась?

— Влад… Прости, конечно, но — что ты несёшь? — Галя казалась искренне изумленной и несколько встревоженной. — Да, с мамашей моей мы не ладили, но не до такой же степени! Чего ей меня бояться… я кусаюсь, что ли?

— А про меня она тебе ничего не говорила? — спросил Влад с напрягом в голосе.

— Про тебя?! — Галя даже привстала со стула. — Нет, конечно… Как же она может про тебя говорить, если она тебя не знает?

— Но ведь я у Марии Андреевны был… и к маме твоей заглядывал.

Галя посмотрела на него с некоторой подозрительностью.

— А ты, оказывается, довольно шустрый, Владик… И у матушки моей побывать успел! Нет, она про тебя мне ничего не говорила. Вот только непонятно мне это… ну, допустим, ты так хотел меня увидеть, что приехал в мой город раньше, чем мы договаривались. Верится в такое с трудом, однако допустить это можно. По крайней мере, хотелось бы. Остановился в гостинице. Ладно! Но к мамаше-то моей ты зачем ходил? И к соседке тоже? Что ты забыл у них, не скажешь ли?

В чарующем голосе Гали послышались жёсткие нотки.

Влад почувствовал себя неловко и виновато.

— Вообще, милый Владик, это неприлично! Без моего ведома навещать моих родственников… ты не думал, что я могу попросту рассердиться?

— О, Галя… пожалуйста, извини…

— Зачем ты у них был? — напористо спросила Галя.

Влад только виновато поджал губы. Он лихорадочно соображал, что бы ему ответить на это.

— Понимаешь… так хотелось посмотреть на места, где ты росла, на твой дом, маму твою повидать. Мне ведь все про тебя интересно, — промямлил он неуверенно.

Галя взирала на него сверху вниз с затаённой насмешкой.

— Так, — сказала она строго. — Дежурный ответ принят. А теперь давай честный ответ. Как на духу.

— А если как на духу… то разреши, я тебе немного позже отвечу… ладно?

Галя продолжала смотреть на него сверху вниз строго и вопросительно.

— Вообще, мне казалось, что у тебя нет от меня секретов, — заметила она холодно. — По крайней мере, таких, которые надо выведывать у моей матери и соседки, знающей меня с детства. Честно сказать, мне это ужасно не понравилось, Владик! Просто ужасно… такого я от тебя не ожидала.

— Галя, милая! — горячо воскликнул Влад. — Клянусь, я ничего не выведывал! Ну, кое-что я спрашивал, конечно, но самое обыденное, простое — про твоё детство, например, про учебу в школе, увлечения… Возможно, это и впрямь не очень прилично, но… я как-то не подумал об этом. Пожалуйста, прости! И не сердись…

Он не мог признаться ей в том, что когда он принимал свое решение ехать в Краснооктябрьск, то меньше всего думал о приличиях, ибо его занимали совсем иные заботы. И заботы эти нашли понимание и у Марии Андреевны, а чуть позже и у Антонины Васильевны. Но сейчас всё выходило так, будто бы все тревоги Влада оказались беспочвенны! Выходило, что Светлана тогда, на практике, просто наплела ему про свою подругу черт знает что! Кстати, где она сейчас, эта истеричная трепачка? Жаль, что ее здесь нет, пусть посмотрела бы, что Галя ведёт себя совершенно адекватно, задаёт разумные вопросы, а вот он вынужден теперь изворачиваться — как уж на горячей сковороде!

Но ведь, если с другой стороны посмотреть, там в студенческом городке, странности у Гали действительно были! И весьма необычные, даже зловещие странности…

И сказывались они именно на Владе самым непосредственным образом.

А может быть, всё и вправду закончилось? Он ведь выполнил наказ Самсонихи — сжёг эти проклятые бумаги вместе с фотографиями!

Вот только… до конца ли сжёг? И что все-таки произошло там, на кладбище?

Но бумаги эти горели — он сам видел. И, судя по всему, результат налицо — Галя, похоже, в полном порядке! Только как вот теперь объяснить ей мотивы своих действий… О! надо будет отвести ее к Самсонихе! Ведунья ведь об этом тоже говорила. Самсониха собиралась поработать с ней…

Влад ощутил ужасающую слабость и снова в изнеможении откинулся на подушку.

На лбу его выступила испарина.

— Ты ведь не сердишься, правда, Галя? Пожалуйста, не надо… — произнес он слабым голосом.

Она задумчиво смотрела на него своими серо-голубыми глазами.

— Да чего уж там, — сказала Галя со снисходительной улыбкой. — Видел бы ты себя со стороны… Как можно на чуть живого человека сердиться?

— Послушай… а что со мною случилось? — спросил Влад. — Может быть, ты что-то видела?

— Ничего я не видела, — Галя отвела в сторону взгляд. — Я просто нашла тебя в кустах на куче прошлогодних листьев. Похоже на то, что тебе вдруг стало плохо, или же… — Галя сделала паузу, затем закончила свою мысль, — или на тебя напали! Ты сам-то так ничего и не помнишь?

Влад напрягся, пытаясь хоть как-то собрать разбегающиеся мысли, обрывки воспоминаний. Перед мысленным взором мелькали какие-то смутные картины, но общая нить событий по-прежнему ускользала от него.

— Знаешь, Галь… а ты права! — сказал он наконец. — На меня действительно напали. Это была женщина… Женщина с фотографии!

— Какая женщина? — Галя бросила на него удивлённый взгляд. — С какой еще фотографии? Что ты такое говоришь, Владик? Я ничего не понимаю…

— Женщина… ее зовут Августа! Она жила в твоем городе во время войны и была людоедкой. Ты должна ее знать… Галя!

— Господи, что за бред ты несёшь, Влад… Ты сам-то себя слышишь? Я боюсь, что ты повредился рассудком, мой бедненький, — Галя выглядела всерьёз озабоченной. — Просто не знаю, что с тобой делать… может, к врачу тебя отвезти?

— Не надо меня к врачу… мне нужно просто отдохнуть. В последнее время я почти не спал, и со мной произошло столько несуразных, необъяснимых событий! Неудивительно, что я перестал отличать реальность от кошмарных видений! Всё в голове перемешалось, знаешь ли…

Галя в ответ только недоверчиво покачала головой.

— Необъяснимые события? — сказала она. — Ты просто фантазёр, Владик: сроду не наблюдала в Краснооктябрьске каких-либо необъяснимых событий. Здесь всё предельно ясно, всё как на ладони! Какие уж тут события…

— И все-таки… — Влад уставился неподвижным взглядом в одну точку. — Я так и не понял: она жива или нет? Я этого так и не понял… Я ведь нашел ее могилу! Тогда почему же я видел ее живую, почему я по-настоящему дрался с ней? Значит, она все-таки… жива?

Он взглянул на Галю с отчаянием в глазах.

— Она напала на меня! Выходит, она жива?..

— Кто?.. — спросила Галя с искренним недоумением.

— Женщина с фотографии! Августа… Ты должна ее знать!

— Ты уже второй раз это повторяешь! Какая еще Августа? И почему я должна ее знать?

Влад растерянно посмотрел на Галю, которая, в свою очередь, смотрела на него с неподдельным испугом.

— Я тебе покажу сейчас ее фото… — сказал он, решительно приподнимаясь на постели. И тут же осёкся. — Хотя постой… я ведь его сжёг!

Он снова посмотрел на Галю — беспомощным и виноватым взглядом, в котором было нечто щенячье. Галя ждала, глядя на него с прищуром и чуть склонив голову набок.

— Галя… а скажи, пожалуйста: ты видела, чтобы я что-то сжигал?

Девушка терпеливо выжидала, пока он выскажет что-либо еще. От этой ее паузы заданный Владом вопрос представлялся еще более нелепым.

Наконец Галя поднялась и молча вышла из комнаты.

Вскоре она вернулась и принесла в руках большую стальную коробку с откидной крышкой, похожую на чемоданчик для инструмента. Влад сразу узнал в ней ту самую коробку, в которую изначально были запакованы записки фотомастера и его фотографии.

- Вот этот железный ящик я нашла рядом с твоим бесчувственным телом, — пояснила она. — Он валялся в куче засохших веток и был раскрыт, а в нем находились остатки каких-то сгоревших бумаг. Я их выбросила, а ящик прихватила с собой — решила, что он твой, и ты можешь потом жалеть о его потере. Ящик-то хороший, добротный, целый век прослужит, а то и два! Это ведь твой?

— Мой, Галочка, мой! — обрадованно закричал Влад. — Спасибо тебе огромное…

А бумаги, которые были в нём, точно сгорели?

— Я думаю, да… — Галя с лёгким недоумением пожала плечами. — Во всяком случае то, что я выбросила из ящика, бумагами назвать уже было нельзя. Это были черные лоскутья, рассыпающиеся в прах, и еще пепел. Вот видишь — следы остались…

И она показала ему сильно закопченное огнем дно коробки. Влад со вздохом облегчения откинулся на спину.

— Ну, слава Богу! — воскликнул он, как человек, выполнивший наконец некую невероятно трудоёмкую работу. — Я все-таки сделал это… Сделал! Никогда не думал, что вся эта процедура может оказаться настолько трудновыполнимой!

Галя молча закрыла коробку и поставила ее возле стенки. Затем вновь повернулась к лежавшему в полном изнеможении Владу. В ее глазах стоял немой вопрос. Влад чувствовал себя почти счастливым и ободряюще улыбнулся ей. Галя сурово взглянула на него и поджала губы.

— Может быть, ты все-таки объяснишь, что ты там делал на этом чертовом кладбище? — жестко спросила она. — Или ты предпочитаешь говорить со мной загадками и при этом улыбаться совершенно по-идиотски?

Она всерьёз начинала сердиться, и Влад почувствовал себя неловко.

— Галочка, милая… я тебе всё расскажу, — сказал он торопливо, — непременно расскажу, только немного позже… хорошо?

— Скажите пожалуйста! Немного позже — это когда?

— Ну… когда я окончательно удостоверюсь, что с тобою всё в порядке.

Галя смотрела на него исподлобья своими чудесными серыми глазами. Когда она сердилась, ее глаза всегда становились свинцово-серыми, без всяких признаков синевы. Владу захотелось ее успокоить, как-то умиротворить, но он совершенно не представлял, как бы он мог это сделать.

— Со мною как раз всё в порядке, — холодно сказала Галя, — чего явно нельзя сказать о тебе. Ты просто пугаешь меня все больше и больше. Твои поступки совершенно бессмысленны и нелогичны, речь бессвязна и несуразна…

Ты производишь впечатление человека, лишенного рассудка, милый Владик.

— Галя, говорю тебе точно: мне уже куда лучше! — радостно сообщил Влад. — Когда я вижу тебя, мне становится так хорошо! Ты оказываешь на меня исцеляющее воздействие.

Однако эта незатейливая лесть не произвела на Галю никакого впечатления. Она решительно поднялась со стула.

- Исцелять тебя действительно надо, — сказала она. — Ну-ка, подожди минутку…

Она вышла из комнаты, оставив Влада одного. Он попытался осмыслить всё происходящее, но при этом ему казалось порой, что он видит какой-то нелогичный сон, и вот-вот проснётся в своем гостиничном номере. Однако сон не кончался, но ему и не хотелось этого вовсе…

Галя вернулась с литровой банкой и расписной кружкой в руках. Снова присев на стул перед кроватью, она аккуратно налила из банки содержимое в кружку. Поставив банку на ночной столик, протянула Владу наполненную кружку.

— Выпей!

Ее голос прозвучал столь повелительно, что Влад без всяких разговоров взял из ее руки кружку и припал к ней губами.

Пока он пил, Галя слегка поддерживала свои ми длинными пальцами его голову.

Напиток оказался невероятно вкусным, он напоминал прохладный малиновый квас. При этом от него исходил волшебный аромат настоев из лесных трав.

— А что это такое? — полюбопытствовал Влад, опорожнив кружку до дна.

— Настойка из лесных ягод с приправами, — ответила Галя просто. — Бабушка меня в детстве готовить его учила…

— Изумительно вкусно… Галочка, пожалуйста, налей еще!

— Довольно с тебя, Владик… Это не забава, а лекарство, и его необходимо принимать дозированно. Я тебе и так полную кружку дала.

— Лекарство? — слегка насторожился Влад. — По-твоему, меня надо лечить?

— А по-твоему, нет? — усмехнулась Галя. — Да ты не бойся: ничего, кроме пользы, не будет. Голова прояснится, память вернётся, да и всякий вздор перестанешь языком молоть. Ну, и телом тоже окрепнешь малость… Я ведь приглашала тебя в свой деревенский домик совсем не для того, чтобы ты сутками валялся в постели, а я была при тебе сиделкой!

— А для чего ты меня приглашала? — с хитринкой улыбнулся Влад.

— Всему своё время, Владик… — улыбнулась в ответ Галя, заботливо укрывая его одеялом. — Сейчас тебе захочется спать. Не противься сну — проснёшься совсем другим человеком, бодрым и свежим! Сейчас я тебе окно занавеской задерну…

Галя поднялась и, подойдя к окну, задернула занавески.

Комната сразу погрузилась в уютный полумрак.

— Спи, Владик… — сказала она, направляясь к выходу из комнаты.

— Галя… — произнес Влад, чувствуя, как его действительно охватывает предсонное состояние.

Галя остановилась, обратив к нему лицо.

- Галочка… а может, ты немного посидишь со мной? — слабым голосом попросил он.

— Ну вот, — снисходительно улыбнулась Галя, — может быть, мы хотим еще и колыбельную послушать?

— Ну, Галя… пожалуйста! Совсем немного! Я хоть на тебя посмотрю…

Галя вернулась к его кровати и вновь присела на стул.

— Ну хорошо, — согласилась она, — посижу немного… так уж и быть!

Она чуть подалась вперед и оперлась подбородком на ладонь своей руки, согнутый локоть которой опирался на ее колено. Заняв такую позу, Галя с улыбкой смотрела на Влада глазами, которые вновь стали серо-голубыми. В этих глазах Владу виделось множество искрящихся огоньков.

— Спасибо… — тихо прошептал Влад. — Галя…

Надвигающийся сон как будто накрывал его ласковым и тягучим покрывалом; ему сделалось хорошо и покойно… Галя была с ним — чего же еще мог он желать?

Его веки постепенно тяжелели, закрывались под собственной тяжестью, а полумрак вокруг него сгущался, превращаясь в мрак. Контуры Галиного лица колебались, становились расплывчатыми, и только глаза ее не только не исчезали, но напротив, становились всё более отчетливыми. Взгляд их тоже менялся — из умилительно нежного он словно бы делался более сдержанным, а потом даже холодным и жёстким, и в нем ощущалось словно бы ожидание чего-то…

А впрочем, все это могло просто показаться Владу в полусне, ибо всего через несколько минут он уже крепко спал.

Он пробудился через какое-то время и недоумённо уставился на занавешанное окно. Галя вошла в дверь, остановилась возле его кровати и с заботливой улыбкой посмотрела на него.

— С пробуждением! — воскликнула Галя, распахивая оконную занавеску.

Солнечный свет бурно ворвался в комнату золотистым веселым потоком.

Влад невольно прищурился: лучи резко ударили по глазам. Он, однако, успел заметить, что Галя стала у окна таким образом, чтобы падающий через стекло свет не задевал ее: занавеска закрывала Галю от солнечных лучей.

— Привет… — улыбнулся Влад в ответ Гале. — Сколько времени? Кажется, я заснул, когда был день, и сейчас тоже день…

— Твой богатырский сон длился почти сутки. Видно, мое зелье пошло-таки тебе на пользу! Как ты себя чувствуешь?

— Ты знаешь… очень даже неплохо! Сил как-то прибавилось, да и в руках-ногах этакий зуд появился — хочется куда-то бежать, что-то делать… Что это за эликсир ты мне дала? Уж не бессмертия ли?

Галя отреагировала на веселую шутку на удивление прохладно.

- Неважно, что я тебе дала, — сказала она весьма сухо. — Главное, в голове-то у тебя прояснилось?

Она посмотрела на него сочувственно и в то же время строго. Влад невольно залюбовался ее серо-стальными глазами и гордо-величественным поворотом головы.

- Галочка, — произнес он с затаенным восторгом, — какая же ты все же красивая! Знаешь, я так рад, что мы снова вместе!

- Во как! — усмехнулась Галя. — Что-то не припомню, чтобы мы с тобой были как-то особенно вместе. Так, разве что, иногда… Но вижу — в голове у тебя и вправду прояснилось. Может, для начала попробуешь встать с постели? Или ты намерен и дальше у меня на кровати валяться?

- Но ты же сама велела мне лежать! — с лёгким недоумением возразил Влад.

- Велела сутки тому назад, — заметила Галя. — А теперь не мешало бы и ножки поразмять! Тем более — сам говорил что-то про зуд в ногах.

— Да я с радостью, Галя! — бодро воскликнул вполне окрепший парень и вдруг испуганно вскрикнул.

— Что такое? — насторожилась Галя. В ее вопросе, однако, Владу почудилась плохо скрытая ирония.

— Какое сегодня число? — спросил Влад.

— Седьмое августа с утра было…

— О черт! Галк, да ведь у меня кончился срок пребывания в гостинице! Еще позавчера! Пока я тут валяюсь, мои вещи могут запросто выкинуть на улицу!

— Ну, это вряд ли, — рассудительно отозвалась Галя. — Прежде, чем так поступить, они наверняка дождутся, пока ты сам объявишься, либо придут из милиции и официально уведомят их о твоем исчезновении.

- Но мне придётся заплатить за прошедшие два дня! — воскликнул Влад. — И потом, срок пребывания надо продлевать, а денег в обрез осталось…

— Зачем тебе продлевать гостиницу? — Галя недоуменно пожала плечами. — Кажется, я приглашала тебя к себе… сюда вот, в деревенский домик! Забыл, что ли? Или опять тупишь?

Влад виновато взглянул на нее. Галя ответила ему долгим выжидающим взглядом. Парню сделалось стыдно.

— Ну… в общем, надо ехать, расплатиться за прожитьё, забрать вещи и сдать номер, — сказал он, опуская глаза.

— Вот и съезди, — согласилась Галя. — А еще лучше будет, если я сама тебя отвезу.

— Ну мне неудобно как-то тебя напрягать!

— Неудобно? А вещи-то на своем горбу потащишь?

— Да вещей-то у меня — сумка одна всего! Сущая ерунда!

— Ну и что? Разве на машине не лучше?

Ее серые глаза пристально смотрели в его лицо, будто желая проникнуть в самую душу. У Влада возникло ощущение, что она не хочет отпускать его от себя… Это оказалось неожиданно приятно — сознавать, что такая роскошная девушка не желает расставаться с ним даже не надолго! Влад испытал прилив гордости за себя. Об этом можно было только мечтать!

— Ну хорошо, Галя. На машине, конечно, лучше… впрочем, если тебе не трудно…

— Мне не трудно. Живо поднимайся, умывайся, перекуси вон на кухне, и поехали! Разносолов не обещаю, пища простая, но сытная… по-деревенски!

Влад не заставил себя просить дважды — он решительно поднялся с постели и пошел умываться. Умывальник здесь тоже был вполне деревенский — прежде, чем умыться, было необходимо налить воды из ведра в бачок, расположенный наверху.

После умывания Влад почувствовал себя бодрее, а после добротного завтрака — совсем хорошо, хотя слабость еще ощущалась во всем теле и особенно в ногах. Не прошло и часу, как он был готов и одет, о чём и сообщил хозяйке дома.

— Ну что же, тогда поехали, — удовлетворенно заметила Галя. — Выходи во двор, а я сейчас машину подгоню.

Влад направился к выходу на улицу.

Миновав прохладные сени, он распахнул дверь и вышел на крыльцо, ступеньки которого выводили на уютный дворик, обнесённый забором. Во дворике росли большие деревья, посаженные на одинаковом расстоянии друг от друга — их явно сажал еще Галкин дедушка, да и то в годы своей молодости. Посреди двора имелся небольшой водоём, а между ним и забором — поленница дров. Едва только Влад попытался спуститься с крыльца на одну ступеньку, как вдруг услышал за спиной утробное рычание. Парень испуганно обернулся и в ужасе застыл на месте: на него в упор смотрело огромное, лохматое и абсолютно чёрное чудовище с огромной пастью и жуткими желтыми глазами. Оно стояло чуть позади крыльца, широко расставив мощные когтистые лапы и мерно помахивая хвостом, напоминавшим черное распушенное помело ведьмы. Голова монстра была опущена к земле, а жуткие глаза смотрели на Влада почти разумным взором… В них была неутолимая ярость, причём сдерживаемая с явной неохотой! Мощные челюсти, снабжённые острыми белыми зубами, наверняка легко могли бы перекусить ногу взрослому человеку…

Влад невольно попятился к двери. Чёрный монстр решительно шагнул вперед и остановился: Владу показалось, что он дает понять — будет лучше, если Влад вернется обратно в дом! Желтые свирепые глаза смотрели на Влада предупреждающе — тяжёлым, как у волка, взглядом исподлобья…

— Господи… Галя! Галя! — закричал Влад, чувствуя, что у него словно бы отнялись ноги.

Открылась дворовая калитка, и на пороге появилась Галя — высокая, статная, одетая в дорогу: на ней были черные брюки, голубая рубашка с короткими рукавами. Ворот рубашки был расстегнут с элегантной небрежностью; широкий пояс подчеркивал гибкую упругую талию и крутые бедра… при виде ее Влад на мгновение даже забыл о своем испуге.

— Черныш! — крикнула она по-хозяйски. — Это свой! Быстро на место!

Черное чудовище недобро покосилось на парня, глухо рыкнуло и послушно побрело к будке, которую Влад поначалу и не заметил, ибо она скрывалась под сенью густых кустов и в тени больших деревьев. Да и будкой назвать это сооружение было сложно — скорее, настоящий дом в миниатюре…Только сейчас Влад заметил на монстре ошейник и длинную цепь, волочащуюся за ним по земле. Зверюга забралась в свою конуру и затаилась, но Влад чувствовал, что взгляд жёлтых злобных глаз неотрывно наблюдает за каждым его движением.

— Черт побери! — Влад с трудом перевел дух. — Что это было?

— Не что, а кто! — заметила Галя назидательно. — Это мой пёс.

— Твой пёс? Да это скорее гиенодон какой-то доисторический! Баскервильская собака! У меня чуть сердце не остановилось…

— Уж больно ты пуглив, как я погляжу, — усмехнулась Галя. — А обзываться не нужно: Черныш у меня умный, и всё понимает! Вообще-то ты меня извини: я забыла тебя предупредить… С первого раза при виде его действительно можно испугаться.

— С первого раза? — воскликнул Влад. — Знаешь ли, видеть его во второй раз мне уже как-то не хочется. Черныш его зовут? Да это же настоящий Цербер какой-то! Ты бы его еще Шариком или Тузиком назвала…

— Ну, ты и сказал: Цербер! — засмеялась в ответ Галя. — Да какой же он Цербер? У меня здесь дом и двор, а не царство мертвых… Кроме того, у Цербера-то было три головы, а у Черныша только одна!

— И слава Богу… — пробурчал Влад недовольно.

Он неожиданно представил себе, как бы смотрелось это черное чудовище, будь у него три головы: три оскаленные огромные пасти, шесть злобных жёлтых глаз… Жуть какая!

— Ну, трусишка, машина подана к подъезду! — весело сообщила Галя. — Ты еще долго собираешься на крыльце топтаться?

— А спуститься-то можно? Он на меня не кинется?

— Кинется только в том случае, если я ему прикажу, — отвечала Галя уже без улыбки, и Влад ощутил неприятный холодок у себя внутри. — Но уверяю тебя, я такого приказа отдавать ему не буду! Ты мне еще понадобишься…

— Благодарю, — криво улыбнулся Влад. — На диво прелестная шутка!

Он торопливо сошел по ступенькам и направился прямиком к калитке, пересекая двор. Из будки тотчас раздалось угрожающее рычание, и Влад невольно вздрогнул всем телом. Однако рычание тут же прекратилось, и Влад добрался до калитки без приключений. Галя выпустила его со двора и закрыла за ним калитку.

Перед воротами стояла машина — старенький бело-голубой «Москвич».

— Садись, — просто сказала Галя, кивая на переднее сиденье. — Поехали!

Влад открыл дверцу и сел на место рядом с водительским. Через секунду Галя уселась за руль. Влад тяжело и прерывисто дышал.

— Ну чего ты? — спросила она с ласковой укоризной. — Сильно испугался?

— Да ладно, проехали! — махнул рукой Влад. — А впрочем, я не понимаю, как можно приручить и держать в доме такого монстра.

- Послушай, ну а чего же ты ждал? — спросила она, заводя двигатель. — Черныш у меня дом сторожит! Дом-то большую часть года стоит бесхозный… деревенька маленькая, восемь дворов всего. Мало ли кто забредёт? Воровать там у меня особо нечего, но ведь люди разные бывают — погром могут устроить, а то, неровен час, и пожар! Мне просто необходимо хорошую собаку держать — и уж точно, это должна быть не болонка и не той-терьер… надеюсь, ты согласен?

- Пожалуй, — Влад пожал плечами. — Логично… Только вот кто эту псину кормит, когда ты отсюда уезжаешь? Ты же весьма редко бываешь здесь.

— Да, редко, — задумчиво сказала Галя, — мне хотелось бы побольше времени тут проводить… Здесь такой лес, такие луга, река очень красивая, синяя-синяя! А какие чУдные здесь ночи! Если б ты только знал! Так хорошо здесь…

— Так кто твоего Черныша кормит? — выдержав паузу, Влад повторил вопрос. — Соседи, что ли?

— Да какие соседи! — усмехнулась Галя. — В деревне три-четыре бабули осталось, вот и все соседи. Да и тех я почти не вижу… Мой пёс сам кормится.

— Постой, постой, — забеспокоился Влад, — ты хочешь сказать, что спускаешь этого монстра с цепи?!

— Ну конечно! — изумленно отозвалась Галя. — А как же иначе? Какой же он будет сторож, если его посадить на цепь? Разве что ворон пугать?

— А если он кого-нибудь загрызёт…

— Не загрызёт, — хмуро отрезала Галя. — И хватит болтать о нем, собака — она и есть собака. Между прочим хорошая, сильная и умная! А ты трусишка…

Влад понял, что возражать не стоит. Галя тронула машину с места.

Галя оказалась права: машина хоть и была старенькая, однако ездила вполне исправно. Да и сама девушка, судя по ее уверенной манере вождения, была опытным водителем.

— Тебя дедушка учил водить? — спросил Влад.

— Да, — отозвалась Галя, сосредоточенно глядя на дорогу. — Кажется, я говорила. А что? Тебе что-то не нравится?

— Да нет, извини… Просто спросил.

Некоторое время ехали молча. Потом Влад задал еще вопрос:

— Галь… А твои дедушка и бабушка… они уехали из этой деревни, что ли?

— Да, уехали! — усмехнулась Галя. — На тот свет как уезжают, знаешь?

— Ой, прости… Я, кажется, сморозил глупость.

— Ты меня тоже прости, но я, кажется, начинаю уже привыкать к твоим глупостям. Похоже на то, что мой родной городок повлиял на тебя не лучшим образом. В Москве ты был куда как адекватнее…

— А ты права, Галь! У вас тут происходят странные вещи…

— Чепуха, — отрубила Галя. — Ничего тут странного я не видела.

— А вот я видел! — запальчиво возразил Влад. — У вас очень странный и какой-то даже зловещий город!

— И что же такого странного ты здесь видел? — немного помолчав, спросила девушка.

Проселочная дорога, идущая сначала полем, а потом лесом, закончилась, и Галя вырулила на шоссе. На повороте Влад заметил указатель со стрелкой и надписью «Краснооктябрьск, 15 км».

— Ну, например, привидение я здесь видел, — сказал Влад.

— Неужели? А как насчёт чертей, леших, русалок?

— Этого не было…

— И то слава Богу…

— Но зато… — Влад помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Но потом всё же сказал: — Зато ведь приключилась со мной какая-то бесовщина на кладбище! На меня напала покойница!

Галя взглянула на него с неподдельной тревогой.

- Опять началось? — воскликнула она. — Господи, как же тебя лечить… Вот же напасть какая еще на мою голову…

- Да не надо меня лечить! Я совершенно здоров.

- Послушать твой бред — так не скажешь…

- Галя! Понимаешь, в вашем городе жила женщина-людоедка по имени Августа. Это имя тебе разве ничего не говорит?

- Абсолютно ничего.

- Ну ладно, допустим. Но дело в том, что Августа умерла… аж в пятьдесят девятом году! Ее похоронили на вашем кладбище… Я приехал ночью на ее могилу, чтобы сжечь ее фотографии и записки о ней, а когда я это делал, она вдруг напала на меня, понимаешь? И я дрался с ней…

- Ну и как? — усмехнулась Галя. — Победил?

- Боюсь, что нет… Я ведь потерял сознание.

- Какая жалость… А ты хоть видел, как эта самая… ну, Августа вылезала из могилы? Чтобы на тебя напасть, она должна была восстать из мертвых, ведь так?

- По логике так. Вот я и пытаюсь как-то логически связать…

- Сказать тебе, что именно ты пытаешься логически связать? — перебила его Галя. — Ты пытаешься связать реальность с каким-то параноидальным бредом, не то кошмарными сновидениями, не то с какими-то выкрутасами твоего больного воображения. Из этой попытки ничего путного не может получиться, милый Владик. Так что расслабься и выброси всё это из головы! Я очень надеюсь, что вот ты погостишь у меня, и свежий лесной воздух, простая деревенская еда, купание в реке пойдут тебе на пользу! Ужасно не хотелось бы вести тебя к психиатру…

Влад несколько секунд смотрел на Галю несколько ошеломленным взглядом, и вдруг ему неожиданно подумалось:

«А ведь я чистой ерундой занимаюсь! Вот что я делаю? Если она и знала эту Августу, то теперь она ее напрочь забыла! Как забыла и всё, что было связано с этой мистической чертовщиной… И никаких зловещих странностей в ней не осталось! Ведь всё сработало! Я сделал так, как велела Самсониха: сжёг эти чертовы записки и дьявольские фотографии на могиле Августы…И молитву как надо прочитал! И вот результат: Галя сделалась нормальной девушкой! Это совершенно очевидно, стоит только послушать ее суждения, ее высказывания… она совершенно нормальный человек! А вот я всё еще остаюсь во власти тех переживаний, мне чудится черт знает что! Надо поскорее приходить в себя… Галя стала такой, как была до того момента, когда спозналась с Августой, а вот я пытаюсь вновь оживить эти ее воспоминания! Что ж я делаю, вот придурок! Надо, чтобы она навсегда забыла этот кошмар, а я вновь пытаюсь растревожить ее память…»

Влад даже слегка вспотел от этих мыслей. Неужели всё закончилось? И всё стало на свои места? Неужели Самсониха оказалась снова права? Да, он все-таки посвоевольничал, но в конечном итоге выполнил все ее указания…

И — действительно, помогло же! Вот Галя сидит рядом с ним — такая красивая, уверенная в себе, по-житейски мудрая… Стало быть, его цель достигнута? И… это самое… как Самсониха это назвала? Одержание! Это проклятое одержание закончилось?..

Вот бы в этом как-то убедиться! Однако, скорее всего, для этого нужно время.

Влад чувствовал, что ему следует радоваться, следует праздновать победу, но при этом на языке у него все же вертелся один вопрос. Он просто никак не мог его не за дать.

— Галя, я тебя кое о чем спрошу, но ты только не сердись, ладно?

Галя бросила на него подозрительный взгляд.

— Ну… попробую, — усмехнулась она в ответ.

— Скажи, пожалуйста… как и когда ты пересеклась с Августой? Ведь когда она умерла, ты была еще малой девочкой…

Галя тяжело вздохнула, сосредоточенно крутя баранку.

— Влад, — сказала она с явным нетерпением, — Знаешь, ты меня просто извёл уже своей Августой! И своими странными вопросами. Это я должна задавать тебе вопросы, понимаешь? Это у меня к тебе есть вопросы… Целая куча! А ты заладил, как попугай: Августа, Августа… Я не знаю никакой Августы, ясно тебе? И никогда не знала. А если еще хоть раз произнесёшь при мне это имя… я тебя убью!

Последняя ее фраза была произнесена с таким пафосом, что Владу сделалось слегка страшно. Однако это явно были всего лишь эмоции… Но и испытывать Галино терпение, пожалуй, более не стоило.

— Всё, Галочка, я молчу. Больше никаких вопросов. Но если у тебя есть ко мне вопросы, задавай, пожалуйста! Я отвечу…

- Вопросы? Сколько угодно! — Галя бросила на него беглый сердито-насмешливый взгляд. — Первый вопрос. Почему ты сорвался с места и помчался в мой родной Краснооктябрьск, хотя мы договорились ехать из Москвы вместе?

Второй вопрос. Зачем ты посещал мою мать и мою соседку без моего ведома и разрешения? Что тебе от них было нужно?

Третий вопрос. Зачем ты обращался к ведунье Самсонихе, и что она тебе наговорила?

Четвертый вопрос. Какого черта ты поперся на кладбище и что ты там делал среди ночи? Есть и пятый, и шестой вопросы… Мне продолжать?

- Галя, знаешь ли, теперь всё это не имеет значения, — осторожно заметил Влад. — Мне трудно тебе объяснить всё это, но все мои действия остались в прошлом. Скажу тебе только одно: я делал это ради тебя… И, кажется, у меня получилось.

— Я не знаю, что там у тебя получилось, но всё это я хотела бы знать. Но в отличие от некоторых, я тактично не докучаю тебе, ожидая, когда ты сам соизволишь мне объяснить. А вот ты спрашиваешь меня без конца, и вопросы твои один нелепее другого! Улавливаешь разницу между своим поведением и моим?

Ответить на эти вопросы Влад, разумеется, не мог. Даже, отвечая на первый вопрос, он неминуемо подставил бы Свету. Права она была, или не совсем права, но действовала, несомненно, из лучших побуждений. А сам Влад никогда не говорил Гале о зловещих странностях в ее поведении.

Но ведь сейчас всё было нормально! И реакция Гали на его беспокойное поведен ие также была вполне естественной…

«Ура! Она всё-всё забыла напрочь! Потому ее так и шокирует мое поведение и мои вопросы… Но это же прекрасно! Так и должно быть! Ведь именно этого я добивался!» — подумал Влад.

Он посмотрел на Галю, внимательно следящую за дорогой, и на него нахлынула волна безграничной нежности. Ему неудержимо захотелось поцеловать ее…

Но сейчас такое действие могло только рассердить девушку.

— Галочка, прости, — произнес он смиренно. — Я вёл себя как полный идиот… Умоляю тебя, это всё осталось в прошлом, и не стоит это ворошить, пожалуйста, поверь мне на слово… Я не делал ничего плохого…

Галя не ответила, сумрачно посапывая, сидя за рулем. Сейчас она безумно умилила Влада, и он невольно улыбнулся. Улыбка вышла не очень уместной.

— Глупый ты еще, Владик, — заметила Галя. — Совсем глупый… Тебя разве не учили слушаться старших?

— Старших? Это кого же? — усмехнулся Влад.

— Ну меня, конечно. Я ведь старше тебя… почти на пять лет.

— Знаешь, Галь, я как-то не придавал этому значения, — сухо ответил Влад.

— Выходит, зря не придавал, — сказала Галя серьезно. — Я старше тебя, а потому должна быть снисходительной. Вот поэтому я прощаю тебя и закрываю глаза на все твои глупости. Иначе — прогнала бы в шею, и ты никогда бы ко мне больше не приблизился даже на пушечный выстрел! Тебе ясно?

— Галочка, ясно! — восторженно воскликнул Влад. — Спасибо тебе огромное… Ты такая прелесть!

Он хотел ее обнять в порыве радости, но Галя сухо заметила:

— Спокойнее… Вот, наконец приехали. Видишь, вон твой «Вымпел».

Я сейчас припаркуюсь и тебя подожду, пока ты уладишь свои дела со здешней администрацией. Денег у тебя хватит?

— Должно, — не слишком уверенно ответил Влад.

— Ну, ступай. И постарайся побыстрее… хорошо?

И она подарила ему такую чУдную улыбку, что Владу стало мгновенно ясно: он прощён! А впереди его ждёт невообразимое блаженство…

— Хорошо, Галя! — прошептал он, задыхаясь от восторга. — Я мигом!

Он выпрыгнул из остановившейся машины и чуть ли не вприпрыжку помчался ко входу в гостиницу.

Несмотря на уже привычный в этом году удушающий зной, в холле гостиницы царила приятная прохлада. Влад подошел к стойке администратора и сказал, что ему необходимо съехать. В ответ ему было предложено собрать вещи и сдать ключи, а также рассчитаться за оставшиеся двое суток, когда номер числился за ним, а он в гостинице отсутствовал. Как на крыльях, Влад взлетел на свой этаж, быстренько собрал вещи, вынес их в коридор; затем позвал дежурную, сообщившую по телефону вниз, что номер в порядке. Спустившись на первый этаж с собранной сумкой, молодой человек подошел к стойке и протянул администратору заранее приготовленные деньги.

Женщина за стойкой меланхолично просмотрела записи в журнале регистрации, приняла деньги и убрала их в ящик стола. А затем вдруг сказала Владу:

— А вы еще должны за разбитое зеркало!

Влад в недоумении вытаращил глаза.

— Как должен? — воскликнул он. — Во-первых, я его не разбивал, оно лопнуло само, без видимых причин. А во-вторых, я полагал, мы уже решили этот вопрос с вашим завхозом. Я специально приглашал ее в номер, чтобы освидетельствовать случившееся… ее зовут… э-э…

Но администратор не стала дожидаться, пока Влад вспомнит, как зовут завхоза.

- Молодой человек, — строго заметила она. — Во-первых, без видимых причин даже прыщ не выскочит, а уж тем более само не лопнет настенное зеркало! Мы не следим за постояльцами, и не знаем, чем вы там занимались, а разбилось оно, когда вы были в номере. А во-вторых, завхоз не уполномочена решать такие вопросы. Надо было обращаться к директору или хотя бы к заму…

— Но я же этого не знал! — вскричал Влад. — Она мне не сказала, что не уполномочена…

— Ну что ж, теперь знайте! И будьте добры, расплатитесь за испорченное имущество. С вас двадцать рублей.

— Да послушайте… У меня и денег таких уже нет! Только на билет и осталось…

— Нас это не касается, — холодно отвечала администратор. — Не хотите платить — как вам будет угодно! Все данные о вас у нас имеются, мы обратимся в милицию, вас все равно разыщут и вычтут из зарплаты. Вдобавок получите неприятности по работе. Вам это надо?

- Но я не работаю! Я студент… у вас же там написано…

- А что, студентам разрешается бить зеркала в гостиницах? — парировала администратор. — Значит, вычтут из стипендии, вот и все… а в институте быстро разберутся, что за хулиган у них учится. Так что настоятельно вам рекомендую: расплатитесь сразу, и дело с концом.

Весь красный от гнева, Влад вышел на улицу.

Он пересек стоянку автомобилей и подошел к Галиной машине.

— Какие-то проблемы? — спросила Галя, сразу заметив его понурый вид.

— Да, проблемы… — отозвался Влад и в двух-трех словах изложил странную историю с лопнувшим зеркалом. Выслушав суть, Галя пропустила мимо ушей его бурное возмущение по поводу бардака в гостиничной иерархии, а просто вынула из бумажника сиреневую купюру с ленинским профилем и протянула ее Владу.

- Вот возьми, — сказала она. — Отдай им, и заканчивай быстрее всю эту тягомотину.

Влад взял двадцатипятирублевку так, будто она жгла ему руки.

- Галь… Мне так неудобно…

- Влад, избавь меня от этих стенаний! Иди, расплатись с ними, и поехали. Ты и так долго возился, я уже устала ждать.

- Хорошо, бегу! — воскликнул он. — А деньги… Я отдам! Непременно отдам.

И он бросился обратно в гостиницу.

- Квитанцию пусть дадут! — крикнула вслед ему Галя.

На сей раз Влад быстро завершил все дела, и уже через четверть часа Галин старенький «Москвич» резво катился по дороге, ведущей из города.

Первое время ехали молча.

Уже, когда ехали за городом по шоссе, Галя спросила:

- Ну как, ты успокоился?

- Как будто да… — ответил Влад.

- Вопросов неудобоваримых задавать больше не будешь?

Влад с милой улыбкой посмотрел на девушку.

- Надеюсь, в этом не будет нужды…

- Ну, вот и хорошо.

На том месте, где на шоссе выходила проселочная дорога, Галя притормозила и остановила машину. Влад вопросительно взглянул на свою спутницу.

— Галя… Мы что-то забыли?

— Нет, Влад. Мы ничего не забыли… — Галя говорила с какой-то строгой торжественностью. — Просто посмотри… Видишь, перед тобой две дороги. Одна — шоссе, которое ведет в Зеленогорск, прямиком на железнодорожный вокзал. Вторая дорога — та, что просёлочная и уводит направо с основной трассы, приведёт тебя в мою миленькую заброшенную деревеньку, в мой уютный домик…

Я предоставляю тебе выбор: решай, куда дальше лежит твой путь. Хочешь, я отвезу тебя в Зеленогорск, на вокзал? Там ты сможешь сесть на поезд и вернуться в Москву. Я сама отвезу тебя… Могу даже дать денег на билет. Или ты остаёшься со мной, как мы договорились, и мы сворачиваем на просёлочную дорогу. Тогда мы останемся с тобою вдвоем, в заброшенной деревеньке, вдали от городов, от шума, от людей… Выбирай, Влад! У тебя несколько минут, чтобы принять решение. Имей только в виду: если ты сейчас уедешь, то мы, конечно, будем с тобой видеться потом в Москве, в институте, в общежитии, но… ты ко мне больше не подойдешь, и никогда со мною не заговоришь.

- Почему же так строго, Галя? — Влад попытался беззаботно улыбнуться.

- Потому что сейчас решаешь ты, — холодно ответила она. — Но если ты останешься со мной, то дальше решать буду только я…

- Всё это так серьёзно? — спросил он.

- Серьёзно? — Галя повернула к нему лицо и пристально посмотрела в его глаза. — Ты полагаешь, я приглашаю в свой тайный домик кого попало?

- Ну нет, конечно… Однако…

- Хватит мямлить! — неожиданно резко заявила Галя. — Говори, куда едем: прямо или направо?

Влад призадумался. Галя была настроена явно куда более серьёзно, нежели он. Только вот что именно стояло за этой серьёзностью? Буду решать только я… Что решать? Мой тайный домик… Почему тайный? Или это какая-то игра, или же… в общем, Влад слегка растерялся. И вдруг совершенно неожиданно ему вспомнилась Светлана. Да так вспомнилась, будто он увидел ее прямо у себя перед глазами. Словно увидел ее глаза, полные обиды и слёз. И вдруг в его голове отчетливо прозвучали ее слова:

«И тебя не спасла, и себя погубила…»

Слова, произнесенные с неподдельным отчаянием. Всё это было очень странно… Она говорила о Гале, своей лучшей подруге совершенно несуразные, дикие вещи, но говорила с такой убеждённостью, что Владу всякий раз становилось крайне тревожно при одном воспоминании о тогдашнем их разговоре.

— Галя, — тихо произнес он. — Скажи, а где сейчас Светлана?

Галя помолчала некоторое время, но при этом казалось, что вопрос ее не слишком удивил.

— С чего это ты вдруг о ней вспомнил? — спросила она, окинув его слегка удивленным взглядом. — Или тебе ее не хватает?

— Да так вот… вспомнил. Ну пожалуйста, скажи! Вы ехали из Москвы, наверное, вместе?

— Ну да, вместе, конечно… Потом она осталась в Краснооктябрьске, у своих родных. К мамаше своей я, конечно, тоже заехала, но оставаться мне там совсем не хотелось. Тётя Маруся рассказала про тебя, я стала тебя искать… да ведь я говорила об этом уже! И со Светкой я больше не виделась.

— Ну ладно, — вздохнул Влад. — Ты извини, пожалуйста, что я спросил. Так, что-то подумалось вдруг…

— Так куда едем, Владик? — спросила Галя, и в ее тоне Владу послышались жёсткие, даже зловещие нотки. — Я ведь жду…

Влад словно бы стряхнул с себя оцепенение. Он никогда не питал тёплых чувств к Галиной подруге, напротив — скорее недолюбливал ее. Но вот с чего-то вдруг припомнилась она ему именно сейчас! Да так ярко…

Что ж, бывает такое: кто-то нам вспоминается, казалось бы, в самый неподходящий момент… Он почувствовал себя неловко по отношению к Гале.

— Галя, едем к тебе! — весело сказал он. — Если ты предоставляешь выбор мне, то я выбираю дорогу в твою деревеньку…

— Значит, едем направо, — загадочно улыбнулась в ответ Галя, и ее глаза как-то странно блеснули… — Ну что же, Влад: это твой выбор! Я очень рада. Поехали…

Она тронула машину с места и, проехав вперед еще с десятка два метров, свернула на просёлочную грунтовую дорогу…