Месма

Глава 1. Час мертвых

— Послушай, Галка, ты хоть чуть-чуть скучать по мне будешь? — спросил Виталик, украдкой взглянув на свою спутницу.

Девушка потупилась. Ее свежие щечки мягко порозовели, она явно была смущена, и как же она была восхитительна в своем смущении! Виталику безумно захотелось обнять ее, страстно поцеловать, но — нельзя. Они на улице, и — люди ведь кругом! Но это даже не главное: главное в том, что Галка подобных вольностей не потерпит, может взять и убежать! Ищи ее потом, прощения проси…

— Скучать буду… — тихо произнесла она.

— А не врешь?.. — Виталик как бы невзначай приобнял ее сзади за талию. Галка остановилась. Повернувшись, она посмотрела парню в глаза.

— Руку только убери, ладно? — сказала она миролюбиво, но твердо. Виталик руку убрал, но вот взгляда ее не выдержал и опустил глаза.

— Врешь ты, Галка! — сказал он с легкой горечью. — Вы, девчонки, всегда врете, на вас положиться нельзя. Говорите одно, делаете другое…

— А ты не полагайся! — весело отвечала девушка. — Я тебе не кровать, чтобы на меня ложиться…

— Ну причем тут кровать! — с досадой воскликнул Виталик. — Какая там кровать, ты даже поцеловать себя не разрешаешь! А я между прочим, через три дня в Москву уезжаю! Мне экзамены вступительные сдавать, и не куда-нибудь, а на физмат. Это тебе не хухры-мухры!

— Ты сдашь, — улыбнулась Галя. — Ты умный и способный, я в тебя верю.

— Если не сдам, в армию пойду, — вздохнул юноша, — а сдам, так буду ведь учиться! И так, и этак не представляю, как мы с тобой видеться-то будем…

— Очень просто, — спокойно заметила Галка. — Во-первых, ты поступишь, я уверена! И нечего себе запасные варианты заранее забивать! Поступишь! — произнесла она так, будто приказала. — После вступительных вернешься домой, ведь занятия начнутся не раньше сентября! А может, и в октябре даже. И у нас с тобой получится неделя, а то и больше здесь, дома! Ты про это что же, забыл?

— Ой, Галка, ты такая прелесть! — Виталик взглянул на нее с восхищением. — Я и правда, как-то не подумал… Все боюсь, вдруг завалюсь или по конкурсу не пройду… Ни о чем больше не думаю.

— Пройдешь, я сказала! — строго заявила Галя. — Пройдешь, запомни это… — Она снова взглянула ему в глаза и добавила мечтательно: — Я так тебе завидую… Ты счастливчик, Виталька… В университет поступишь, в Москве учиться будешь…

— Да ладно тебе, Галочка! — Виталий склонился к ее очаровательному ушку с простенькой сережкой в мочке. — Не грусти, милая… Еще год поучишься, школу закончишь, и сама в Москву поедешь, тоже в институт поступишь… — Он незаметно коснулся губами мочки ее ушка, как бы невзначай.

— Москва не Краснооктябрьск, там можно всю жизнь прожить и ни разу не встретиться, — грустно заметила она.

— Ну, это если друг о друге не знать… — возразил Виталий. — А мы-то друг про друга знаем! Я после поступления сообщу тебе, где жить буду, чтобы ты могла в гости приехать…

— Ты сумасшедший, Виталька: какие гости, ты ведь в общежитии жить будешь, там народу полно! — рассмеялась Галя, — и как же я к тебе в гости-то приеду?

— Ну и что? Народ-то там какой? Все студенты, такие же как я… — он осекся и мечтательно добавил: — Эх, вот только бы студентом стать! А остальное приложится.

Галя повернулась к парню и ласково провела кончиками пальцев по его щеке. Он заглянул в ее большие, серо-голубые глаза, и сердце его сладко сжалось: такая в этих глазах светилась любовь…

— Станешь, — тихо сказала Галя. — Непременно станешь, Виталик.

Они стояли посреди улицы, смотрели друг другу в глаза, и казалось, забыли обо всем на свете. Прохожие косились на них, кто с одобрительной улыбкой, кто с родительской лаской, а кто и с завистью…

— Не хочу расставаться с тобой, — тихо сказал Виталий.

— И я не хочу… — словно эхо, отозвалась девушка. — Но ведь надо… Виталик… милый…

— А я все равно не хочу…

Галя вдруг встрепенулась.

— А знаешь что? — вдруг воскликнула она весело. — Хочешь, я сфотографируюсь, и, когда ты поедешь в Москву, у тебя будет моя фотография?

Она так искренне радовалась посетившей ее идее, как будто внезапно нашла какое-то оригинальное и простое решение, и Виталий невольно улыбнулся ей в ответ.

— Фотографию твою будут делать дня три, — сказал он. — Ты не успеешь мне ее отдать.

— А не успею, так подарю ее тебе потом, когда ты после вступительных экзаменов домой вернешься! Поедешь осенью учиться, тогда и возьмешь ее с собой. И получится, что мы и не расстались с тобой вовсе…А если сделать снимок прямо сейчас, то наверняка можно успеть получить его и до твоего отъезда! Хочешь, я сделаю?..

— Прямо сейчас? — недоверчиво пробурчал он.

— Прямо сейчас! — задорно воскликнула Галя. — У меня ведь все в порядке, правда? — и она критично оглядела себя.

— Все у тебя в порядке, Галк, да вот только никакого фотоателье я поблизости не наблюдаю, — заметил молодой человек, — а ближайшее из них, по-моему, далеко отсюда, в центре, около памятника Ленину. Пока мы туда дойдем, оно как раз закроется, сейчас ведь почти семь часов уже…

— Да перестань! — Галя беззаботно махнула рукой. — Наверняка где-нибудь неподалеку есть и другое фотоателье. Не может такого быть, чтобы на всей улице Свободы, которая через весь город проходит, работало только одно фотоателье в центре! Давай вот кого-нибудь спросим…

Мимо молодой парочки как раз проходил седой старичок с палочкой и хозяйственной сумкой в руках, одетый в старый, но аккуратный пиджак с орденскими планками на груди.

— Простите, дедушка, — обратилась к нему Галя, — вы не подскажете, нет ли поблизости фотоателье?

Старичок остановился и взглянул на девушку живыми и очень молодыми глазами.

— Фотоателье? — переспросил он с интересом. — Ой, внученька… давно я не снимался-то, могу и соврать ненароком, — он озабоченно огляделся по сторонам. — Хотя постой… помню! Есть тут совсем рядом старенькое фотоателье…Вернее сказать, было!

Старичок обошел вокруг высокой и стройненькой Гали и замер, устремив взгляд вдоль улицы Свободы, словно вождь, указующий путь.

— Вон там видишь, перекресток? — спросил он, показывая вперед своей палкой. — Это улица Коммуны. А сразу за ним — старый двухэтажный дом… Вот в нем-то и есть фотоателье, только находится оно во внутреннем дворике: надо на улицу Коммуны свернуть и войти в арку, что ведет во двор. Там еще вывеска висит, увидишь! Вот только не знаю, девонька, работает ли оно — сам я там давным-давно фотографировался, еще когда с войны пришел. Так что прости старика, если что не так.

— Ну что вы, дедушка, спасибо, что подсказали, — тепло улыбнулась Галя. — здоровья вам!

— Храни тебя Господь, милая, — отвечал дедок и деловито заспешил дальше по своим делам.

Галя повернулась к Виталику.

— Ну, слышал? — спросила она. — Совсем рядом есть фотоателье… Давай сходим!

— Да слышал, — довольно кисло отозвался парень, — только сто раз я тут проходил и проезжал, и ни какого ателье здесь не видел. Напутал что-то старина! Может, и было оно там когда-то, но теперь уж давно нет. Этот дед, вишь, аж после войны там снимался… Лет этак двадцать назад.

— Да тут пройти десять шагов, сходим, да посмотрим! — не унималась Галя.

— Знаешь, Галк, не хочется мне, — буркнул Виталик. — голову даю на отсечение, если и было там фотоателье, то давно его уже нет. Не веришь мне, ну сходи… а я лучше вот на лавочке посижу, физику почитаю. Первый экзамен-то у меня — физика устная! Почитаю, да тебя подожду…

Виталий отправился на сегодняшнюю прогулку прямо из-за стола, за которым готовился к вступительным экзаменам. Галя позвала его на улицу, чтобы немного «проветрить мозги», но он все-таки прихватил с собой учебник физики…

— Ну как хочешь, — Галя пожала плечами. — Можешь и посидеть, а я схожу и посмотрю, что там за фотоателье. Если оно работает — сфотографируюсь для тебя, а нет — значит, сразу вернусь. Хорошо?

— Хорошо! — отозвался Виталик беззаботно, усаживаясь на лавочку, стоявшую у входа в небольшой зеленый скверик, и раскрывая учебник. — Только давай там не очень долго…

— Уж постараюсь! — бодро отвечала Галя, направляясь по тротуару в сторону перекрестка.

Ей понадобилось несколько минут, чтобы дойти до указанного старичком места. Галя остановилась на перекрестке: улица Коммуны уходила вниз, в сторону реки, и была вся застроена старыми одно-и двухэтажными домами. А на углу, прямо перед Галей, возвышался двухэтажный дом, сложенный из красного кирпича и покрытый железной крышей с давно облезшей краской. Прямо по углу здания сверху свисала ржавая водосточная труба, уже вся покореженная временем и давними дождями. Каждое окно старого дома было обрамлено кирпичным выступом, выкрашенным в белый цвет и тянущимся по периметру своего окна. От дедушки Галя узнала в раннем детстве, что так строили давно, еще до революции. И дом этот явно был возведен в прошлом веке, когда еще Краснооктябрьск носил совсем другое название… И его уже мало кто помнил.

Галя постояла немного, созерцая старинное здание — почему-то дом произвел на нее какое-то необъяснимо угнетающее впечатление. И действительно, со стороны улицы Коммуны в стене виднелась приземистая темная арка, уводящая во двор, как и сказал старичок… Только Гале почему-то вдруг захотелось повернуться и уйти туда, где при входе в скверик ожидал ее друг. Она так бы и сделала, поддавшись вдруг навалившемуся какому-то подспутному страху, только как раз открылась дверь магазинчика, располагавшегося по соседству с аркой, и на крыльцо вышли две бойкие тетки, груженые тяжелыми сумками. Они трещали без умолку, шумно обсуждая свои дела, в курс которых мог войти любой желающий, ибо их голоса далеко разносились по улице. Галя немного успокоилась при виде их, и взгляд ее скользнул по вывеске над входом: «Продукты». А чуть дальше, прямо у входа в арку, висела старая потрескавшаяся табличка с надписью «Фотография»…

Между тем тетки, переваливаясь по-утиному, слезли с крыльца и направились к улице Свободы.

Гале они показались забавными, и она улыбнулась. А когда на крыльцо магазина поднялся и вошел в помещение молодой мужчина, все непонятные Галины страхи растаяли как дым. Ничего особенного, а тем более страшного. Магазин как магазин. Дом как дом. И фотоателье, наверное, такое же.

Галя перешла улицу, поравнялась со входом в продуктовый магазин и остановилась перед аркой. Табличка с надписью «Фотография» явно висела тут много лет, но чтобы никто не сомневался в достоверности предлагаемой ею информации, под табличкой кто-то намалевал стрелку, указывающую как раз под арку. Галя робко заглянула в проход: он был низок и узок настолько, что лишь какой-нибудь «Запорожец» и то с трудом мог бы въехать в этот злосчастный двор. А еще там было мрачно и сыро, и как будто несло пронизывающим холодом, словно со старого заброшенного кладбища.

Девушка несмело вступила под темный и холодный каменный свод и пошла по проходу, вымощенному старой, местами повыщербленной брусчаткой. Ее каблучки неуверенно скользили по влажным камням, пронизывающий холод забирался под легкую ткань девичьей блузки. Она испытала явное облегчение, когда миновала этот внушающий оторопь переход и очутилась в небольшом квадратном дворике, напоминающем колодец.

Здесь царило какое-то мрачное и печальное запустение. Ни единый звук с улицы не долетал сюда, и Галя стояла посреди безмолвной и зловещей тишины. Даже лучи вечернего солнца не проникали в это угрюмое место, и у девушки возникло впечатление, будто она находится на дне глубокого сырого колодца, хотя ее окружали стены высотой всего-то в два этажа.

Она подняла взгляд на окна, безмолвно смотревшие во двор — ни в одном окне не было ни малейшего движения, ни на одном стекле не мелькнул солнечный отблеск. Все окна оставались плотно закрытыми, хотя вечер стоял по-летнему теплый. Весь двор был засажен старыми липами, которые обрамляли его по периметру и поднимали свои кроны выше домовой крыши. Может, это из-за их густой листвы было так сумрачно и прохладно здесь? Галя опустила взгляд и прямо перед собой увидела деревянное, покосившееся от старости крыльцо, ведущее ко входу, наглухо закрытому массивной облезлой дверью. Над нею висели неровно прибитые буквы, образующие слово «Фотография». Еще выше к стене дома крепился почерневший деревянный козырек, защищавший крыльцо и дверь от дождя. Никакой другой таблички, как-то обозначавшей время работы этого заведения, или же уведомляющей посетителей о его закрытии, Галя не увидела.

«Да тут, наверное, и нет никого! — подумала Галя с некоторой досадой. — Эта шарага, судя по всему, давным-давно закрыта…»

Чтобы не оставалось никаких сомнений, Галя поднялась на крыльцо и решительно постучала в дверь. Как она и ожидала, в ответ не последовало ни звука. Постояв под дверью с минуту и безуспешно постучав еще, девушка убедилась в бесполезности своих попыток и повернулась, чтобы спуститься с крыльца и отправиться восвояси. И вдруг в этот самый момент тяжелая дверь совершенно неожиданно с легким скрипом приоткрылась.

Галя уже стояла одной ногой на нижней ступеньке, а другой на земле, когда услышала за спиной этот слабый скрип. Она резко повернулась: из раскрывшегося черного проема двери на нее хмуро смотрел седой, слегка сгорбленный старик, и взгляд его холодных и цепких глаз был пронзителен и насторожен. Последовала пауза: Галя попросту онемела от неожиданности, она уже решила, что помещение старого фотоателье необитаемо, и внезапное появление похожего на призрак старика привело ее в состояние легкого оцепенения.

— Что вам угодно? — с легкой хрипотцой произнес старый человек как-то уж совсем по-старомодному.

— Да вот… — смущенно ответила Галя, — сфотографироваться хотела… стучала, стучала, и подумала уже, что тут нет никого…

— Сфотографироваться хотели? — спросил старик, оценивающе разглядывая девушку. Ей подумалось вдруг, что несмотря на преклонный возраст, глаза у этого старца видят отлично, впору молодым позавидовать. — Ну что ж… это можно. Пожалуйста, заходите…

Он подался назад и пропал, оставив приоткрытой дверь. Гале сделалось немного не по себе при виде этого черного провала: из приоткрытой двери ей в лицо несло каким-то замогильным холодом. Она даже невольно поежилась в своей летней блузке, чувствуя, как по коже побежали мурашки. Девушка заглянула в дверной проем, но увидела в полумраке лишь неопределенные очертания стен и потолка узкой и тесной прихожей.

— Ну что же вы? — донесся откуда-то из глубины помещения слегка дребезжащий голос. — Я же сказал: заходите! Чего вы там топчетесь на пороге: боитесь, что ли? Здесь вас никто не съест.

Галя робко вошла и скорее машинально, нежели осознанно прикрыла за собой входную дверь.

Она очутилась сразу в темноте, и ей пришлось подождать, пока глаза привыкнут к мраку. Откуда-то издалека пробивался слабый свет. Галя увидела впереди себя темный коридор, уводящий куда-то в недра старого дома: именно оттуда доносился голос старика. Она пошла вперед, передвигаясь почти наощупь, при этом девушка ощутила, как опасно прогибаются старые половицы под ее ногами.

«Ну и берлога! — подумала она с недоумением. — ремонта тут сто лет, наверно, не было… Того и гляди, провалишься в подвал или какую-нибудь яму…»

Темный коридор привел ее в еще более темную квадратную комнату, в которой старик хлопотал вокруг аппарата, установленного на высокой треноге. За спиной у него слабо угадывались в темноте очертания шкафов с полками, заставленными какими-то ванночками, реактивами, мешочками…

Сбоку на стене висела старая лампа — она была включена, и поэтому Галя могла хоть что-то видеть вокруг себя. В свете этой лампы бледное сморщенное лицо старого фотографа казалось совершенно бескровной восковой маской; скулы и лицевые кости выпирали из-под кожи, а глаза выглядели двумя черными провалами, так что все лицо старика казалось похожим на череп. Гале на какие-то секунды сделалось жутко, и снова неудержимо захотелось уйти прочь, однако фотограф как-то очень буднично и незатейливо спросил:

— Как вы желаете сфотографироваться, барышня? На паспорт, на другой документ, или хотите сделать домашнее фото?

— Домашнее, — просто ответила Галя и добавила: — хочу парню своему подарить. Он уезжает…

— А, понимаю… — старик-фотограф покачал своей лысовато-седой головой. — Ваш молодой человек, вероятно, отправляется на воинскую службу…

— Нет, — поспешно возразила девушка. — Он едет поступать в университет… В Москву!

— Ну что ж, это дело тоже хорошее, — одобрительно произнес старый фотограф, — нашей стране нужны образованные люди, с университетским образованием… Все вполне понятно.

Последнюю фразу, высказанную стариком, Галя нередко слышала в старых кинофильмах. Она невольно улыбнулась столь забавному совпадению. И при этом подумала: «И чего я вдруг задрейфила? Фотограф как фотограф, только старенький совсем. Вот помрет он, бедненький, в этой своей норе темной, так даже и знать никто не будет…»

Ей стало внезапно жаль старика, усердно копающегося в своей допотопной аппаратуре. Неожиданно для себя, она вдруг спросила:

— А вы что… один здесь совсем?

— Один, милая барышня, — скрипнул в ответ старик. — А кто мне нужен? Да никто… Я давно уже один. Вот разве что зайдет кто снимок сделать, все небольшое развлечение… Вот вы взяли и зашли, и уже хорошо…

Старик говорил тихо, устало и даже как-то смиренно, и юной девушке вновь сделалось его жалко.

— И не скучно вам здесь одному? — несмело спросила она.

— Нет, не скучно… Это вам, молодым, нужна компания, танцульки там всякие, шлягеры модные. А мне, старику, что?.. мне покой только нужен.

Слово «покой» в его устах прозвучал как-то двусмысленно, даже зловеще. Гале вновь сделалось немного не по себе. И она вновь ощутила этакий леденящий холод, как будто по комнате время от времени прокатывались слабые, но ощутимые порывы зимнего ветра. Девушка невольно поежилась.

— Вы озябли? — предупредительно заметил фотограф. — Да, к сожалению, у нас здесь не жарко… Дом, видите ли, старый, везде щели, сквозняки гуляют. Но что-то заболтался я сегодня! Давайте мы с вами немного ускорим наш фотографический процесс… Как будем сниматься — во весь рост или крупным планом?

— Ой, даже не знаю, — смутилась Галя. — Я как-то не думала…

— Так давайте подумаем, — отозвался старик. — Вот станьте пожалуйста перед аппаратом, — и он поправил лампу, озарившую Галю снопом неяркого света.

Галя повернулась вокруг своей оси, глядя при этом в черный глаз объектива. Высокая, гибкая, с сильными стройными ногами, покатыми бедрами и мягко очерченной грудью, она была удивительно хороша в своей простенькой легкой блузочке и черной юбке до колен. Озорно блеснув глазами, девушка тряхнула головой, и ее густые длинные волосы — светлые, с пепельным оттенком, хлынули по ее плечам и спине, вьющимися кольцами устремились вниз, закрывая приоткрывшуюся грудь…

— Красавица… — одобрительно заметил старик. — Просто чудо! Знаете, барышня, вашему молодому человеку несказанно повезло, что такая девушка будет его ждать дома. А простите, сколько вам лет?

— Шестнадцать, — ответила Галя, опуская взгляд.

— Шестнадцать! — мечтательно произнес старый фотограф. — Какой чудесный возраст…

Снимок получится неплохой, но… видите ли, я бы сказал, парадный слишком, что ли. Не на выставку же мы его делаем. Хотелось бы создать фото более личное, чтобы ваш возлюбленный глядел на него и представлял вас рядом с собой, видел бы только вас и себя… Правда?

— Правда, — согласилась Галя, слегка смутившись, услышав из уст чужого человека это манящее, и такое сладко-пугающее слово «возлюбленный».

— Давайте попробуем крупный план, — деловито предложил мастер. — Не возражаете?

— Нет, — ответила девушка, которая стала уже ощущать себя будто на фотосессии. Ей сделалось очень интересно, что из всего этого выйдет.

— Присядьте вон туда, — старик показал костлявым пальцем на старый обшарпанный стул возле противоположной стены.

Стена оказалась завешанной плотной тканью — видимо, для создания фона. Когда Галя приблизилась к стулу, тканевой занавес неожиданно качнулся, создавая стойкое впечатление, будто за ним кто-то прячется. Галя испугалась этого движения, но уже в следующую секунду взялась рукой за край занавеса и резко приподняла его. Ее пытливому взору открылась вполне обычная темная стена, в которой имелся дверной проем с плотно закрытым и видимо заколоченным дверным полотном. Одного лишь взгляда было достаточно, чтобы понять: этой дверью не пользовались уже много лет.

Старик встревоженно приподнял голову от фотоаппарата. В свете лампы его черные глаза неожиданно ярко блеснули — злобно и подозрительно.

— Что вы делаете? — довольно резко спросил он.

Галя аккуратно опустила ткань. Она явно растерялась.

— Мне показалось, — нерешительно ответила она. — Мне почудилось, будто там, за тканью, кто-то есть… Извините.

Фотограф улыбнулся вымученной и слегка насмешливой улыбкой, но глаза его оставались холодными, словно зимняя ночь.

— Барышня… Я, кажется, сказал вам, что я здесь совершенно один! Это просто сквозняк…

Похоже, в детстве вы весьма боялись темноты? А впрочем, вы и сейчас еще совсем ребенок…

Пожалуйста, успокойтесь: мы с вами заняты очень важным делом. Нам надо сделать ваш фотопортрет для вашего друга. А как, кстати, его зовут?

— Виталик… — пролепетала в ответ Галя.

— О-о! — фотограф уважительно поднял взгляд к потолку. — Весьма символично! Вы знаете, что это имя означает?

— Нет… — призналась девушка.

— А я вам скажу. Оно происходит от латинского «Вита», что означает — Жизнь! Замечательное имя…

Галя захотела было спросить, а что означает ее имя, но почему-то промолчала. Этот старый фотомастер, который, казалось, знал все на свете, снова начал внушать ей неопределенный страх. И страх этот словно окружал ее со всех сторон, будто бы наползал из всех углов старого темного дома.

— Но не будем отвлекаться, — сказал решительно старик. — Пожалуйста, присаживайтесь!

Галя несмело присела на стул, словно опасалась, что он под ней может подломиться. Чуть склонив голову, она внимательно наблюдала за стариком. Тот еще немного повозился у аппарата, потом прильнул к нему, как боец к пулемету.

— Смотрите в объектив пожалуйста! Голову чуть влево… вот так… внимание! Снимаю!

Мелькнула ослепительная вспышка, и Галя невольно вздрогнула. Фотограф распрямился и поднял голову от аппарата.

— Послушайте, барышня… — прозвучал его скрипучий голос. — Вы, похоже, не только темноты боитесь, но и света! Придется повторить — вы мигнули! Выйдете на снимке с закрытыми глазами.

Галя не помнила, действительно она мигнула или нет. Но раз мастер говорит, значит, так оно и есть.

— Давайте повторим, — сказала она охотно, с легким недоумением пожав плечами. Насколько она знала, фотомастер всегда делает несколько снимков, чтобы потом выбрать наиболее удачный. Старик снова прильнул к аппарату с таким видом, будто ложился в засаду в ожидании приближающеегося противника. Гале неожиданно стало смешно.

— Не надо улыбаться, ведь вы в разлуке с любимым! — назидательно заметил старик из полумрака. — Мне кажется, более уместна будет легкая печаль и грустинка в глазах. Вы согласны?

— Да, — ответила Галя, едва сдерживая совершенно неуместный смех. Она сама не могла понять, что ее так забавляло. Возможно то, что фотомастер казался ей слишком уж серьезным — он вел себя словно художник, собирающийся запечатлеть на холсте первую светскую красавицу.

— Голову слегка опустите… взгляд на меня… вот так… Хорошо! Внимание…

Галя неожиданно хихикнула именно в ту секунду, когда произошла вспышка и щелкнул аппарат. Старик шумно вздохнул и приподнял голову, устремив на девушку укоризненный взор.

— Не понимаю, что смешного, — сурово заметил он. — Вы что же, рады предстоящей разлуке?

— Нет, конечно, нет… — смущенно ответила Галя.

«Господи, я выгляжу полной дурой», — с тревогой подумала она.

— Тогда чему вы смеетесь? Нельзя ли вести себя посерьезнее? — спросил мастер чуть ли не с угрозой.

— Я постараюсь. Пожалуйста, извините меня… — произнесла она виновато.

— Что ж, повторим попытку еще раз, — сказал старик. — Садитесь в ту же позу, голову немного опустите… Вот так, хорошо… Смотреть в объектив не нужно, чуть прикройте веки…

Вот, замечательно! Теперь пойдет… А чтобы не было смешно, возьмите-ка в руки вот это…

Фотограф вынул из ящика стола какую-то фотографию и сунул ее прямо в руки девушке.

— Держите фото перед собой на коленях и смотрите на него! — крикнул он от аппарата, будто командовал на поле боя. — Вот так, очень хорошо!..Снимаю!..

На этот раз Галя не видела вспышки и не слышала щелчка. Он не отрываясь смотрела на фотографию. И на какой-то миг совершенно зыбыла, где она и зачем она здесь.

Действительно, фотография, врученная ей мастером, никак не способствовала смешливому настроению. На ней была запечатлена покойница, лежавшая в гробу, при этом фото было выполнено крупным планом, и лицо умершей очень хорошо просматривалось. Оно выделялось на фоне мрачных окружающих тонов контрастным светлым пятном. Даже на фото было заметно, что женщина была очень красива при жизни — этого факта не могли скрыть и заметные признаки смерти: запавшие глаза, заострившийся нос, мертвенная бледность …Голову покойной покрывал черный плат, из-под которого сбоку выбивалась прядь густых волос. Тело тоже было облачено в черное, и на этом фоне резко выделялись кисти белых рук, сложенные на груди. Между необычайно длинными пальцами с короткими и плоскими ногтями торчала вставленная кем-то горящая тонкая свеча…

Галя смотрела и не могла отвести глаз: мрачное, ужасающее фото не отталкивало ее, а наоборот как-то странно притягивало, завораживало, влекло туда, в тот неведомый и страшный мир, в котором была эта незнакомая умершая женщина. Порой Гале казалось, что пройдет секунда, другая, и покойница медленно повернет голову, откроет глаза и встретится взглядом с ней…

Из состояния оцепенения ее вывел старый фотомастер, резко выхвативший фотографию из ее пальцев.

— Ну довольно, — сухо заметил он, бросив беглый взгляд на мрачную фотографию. — Давайте ее сюда…

Галя даже не шевельнулась, молча проводив глазами гробовой снимок, который старик небрежно бросил в приоткрытый ящик старого покосившегося стола.

— А…простите… кто это? — пролепетала девушка чуть слышно, даже не подумав, насколько неуместен и бестактен ее вопрос.

Старый фотограф молча задвинул скрипнувший ящик. Затем медленно повернулся к Гале.

— Это женщина, которая… — произнес он как бы в полузабытьи, но вдруг словно испугавшись чего-то, прервал сам себя и раздраженно воскликнул: — А впрочем, какая разница! Это не имеет сейчас никакого значения… Вы чрезмерно любопытны, барышня…

Старик отошел от треноги, увенчанной фотоаппаратом, и вплотную приблизился к старому шкафу, почти что слившись с его очертаниями во мраке темной комнаты. Если бы не знать, что он там есть, то его легко было не заметить вообще.

— Извините, пожалуйста, — тихо сказала Галя, как бы медленно выходя из полуобморочного состояния и постепенно вновь обретая способность мыслить. — Я не хотела… не подумала…

— Кажется, ваш снимок вышел вполне удачно, — раздался голос фотомастера из темноты, — мы добились-таки нужного эффекта. Так что теперь можете идти…

— Да, да, конечно… — пролепетала Галя в ответ. — Спасибо вам большое…А когда можно за снимком прийти?

— Ну… через два дня приходите, — отозвался старик. — Будет готово. Устроит?

— Ну конечно, ведь Виталик уезжает через три дня… Устроит, — бодро ответила Галя. — А квитанцию дадите?

— Квитанцию? — старик сухо и как-то недобро хихикнул, словно Галя задала совершенно идиотский вопрос. — А зачем вам квитанция?..Ко мне сейчас народ почти не ходит — так, раз в год если заглянет кто… А потому не нужна никакая квитанция: что, без квитанции я вас не узнаю разве?

— Раз в год… — растерянно пробормотала девушка, но тут же решила, что это не более, чем метафора: просто старик хотел сказать, что народ нечасто к нему заглядывает. Это неудивительно — многие даже и не подозревают, что на главной улице, в тесном довоенном дворике все еще действует старое фотоателье, где по-прежнему работает еще более старый фотомастер…

— А заплатить? — спросила недоуменно Галя. — Сколько я должна вам за снимок? Или деньги вы берете потом, когда выдаете готовые фотографии?..

В темной комнате повисло тягостное молчание. Несмотря на мрак, царивший в помещении (старик выключил лампу, когда убрал в ящик стола фото покойницы), девушка увидела, что мастер стоит возле стола, повернувшись к ней спиной, словно не хотел, чтобы она и дальше видела его лицо.

— Ничего ты мне не должна, — скрипучим голосом произнес старик, не оборачиваясь, и Галя заметила, что впервые за все время общения он сказал ей «ты». — А заплатишь потом, милая барышня… Сполна заплатишь…

И снова наступило молчание. Гале внезапно сделалось жутко.

«Нет, у этого деда точно не все дома! — подумала она с невольным состраданием. — И неудивительно: годами сидеть в этой холодной темной норе, света белого не видеть, и все один… Да тут любой на его месте свихнулся бы! Пойду-ка я, пожалуй, отсюда…»

— Спасибо вам, — робко сказала она. — До свидания…

Мастер не ответил и даже не шелохнулся в ответ. Галя поспешила к выходу: ей вдруг стало по-настоящему страшно. Она стремительно вышла из комнаты и направилась по темному коридору к выходу. Распахнув наружную дверь, Галя вышла на крыльцо и с невыразимым наслаждением вдохнула теплый и мягкий вечерний воздух.

Торопливо сбежав по ступеням крыльца, девушка, не помня себя, пересекла дворик и, провожаемая редкими огнями, светившимися в окнах, вошла под мрачную, сыроватую арку. Почти бегом Галя миновала ее, стремясь на улицу, к свету. И вот арка позади. Сердце Гали учащенно колотилось, ей хотелось дышать и дышать, наслаждаться этим чудесным, свежим, теплым воздухом, словно это было дыхание самой жизни…

Выйдя из арки, она остановилась на улице Коммуны и огляделась по сторонам, словно попала в место, где давно уже не была. Неприятный озноб скоро перестал донимать ее — она быстро согрелась, успокоилась, сердечко снова стало биться спокойно и ровно, как и подобает биться сердцу здоровой юной девушки…

«Все равно, как из могильного склепа вышла!» — мысленно сказала Галя самой себе.

Она снова огляделась. Что-то вокруг показалось ей необычным. По улицам Коммуны и Свободы спешили с работы люди, их поток был заметно гуще, нежели в тот момент, когда она входила в фотоателье. На улице Свободы появилось больше машин… и прямо перед ней вдруг быстро пробежала лошадь, запряженная в гремящую по асфальту телегу; мужик в кепке, сидя боком и свесив ноги, лихо управлялся с вожжами — такой транспорт еще можно было встретить на улицах Краснооктябрьска, особенно вечером. Галя подняла к небу лицо и увидела, что высоко-высоко на темно-синем небосводе мерцают далекие звездочки. Вдоль улицы Свободы горели фонари на столбах уличного освещения…

«Боже мой… — с тревожным недоумением подумала Галя. — Что такое происходит?»

Она, непонимающе озираясь, вышла на улицу Свободы и остановилась на тротуаре. Мимо нее проходил мужчина средних лет, по виду — рабочий, похоже, спешащий на смену.

— Простите, — робко обратилась к нему Галя, — вы не скажете, который час?

— Как не сказать? — охотно отозвался мужик, остановившись и подняв к глазам левую руку с часами. — Девять двадцать пять! — лихо доложил он, не преминув окинуть высокую красивую девушку многозначительным и любопытствующим взглядом.

— Девять?.. — растерянно пролепетала Галя.

— …Двадцать пять! — демонстративно показал ей часы мужик. — Поздновато, красавица! Домой уже пора, а не то мамка заругает…

— Спасибо, — только и смогла пролепетать Галя и вдруг с ужасом подумала о Виталике. Где он?..

Она вспомнила, как оставила его на улице Свободы, в ближайшем к перекрестку скверике, он собирался подождать ее там и почитать учебник физики…Он там сейчас? Ведь читать уже невозможно, настолько вокруг стемнело!

Галя, будто очнувшись, опрометью бросилась в сторону скверика, туда, где она оставила своего друга. Через несколько минут она уже стояла возле той самой скамеечки, где рассталась с Виталиком. Скамеечка была пуста, и вообще, скверик уже покидали последние гуляющие парочки.

Девушка застыла на месте в полном недоумении, ее серо-голубые глаза постепенно наполнялись слезами. Она только озиралась по сторонам в растерянности, кусая губы от охватившей ее обиды. Галя уже собралась отправляться домой в одиночестве, как вдруг издалека донесся громкий окрик:

— Галя!..Галка!..

Девушка встрепенулась и пристально вгляделась в мелькающие мимо лица спешащих по тротуару людей. А чуть погодя увидела, что со стороны, противоположной перекрестку, к ней бежит молодой парень, озаряемый светом уличных фонарей. В этом парне она сразу узнала Виталия.

— Виталик! Милый… — задыхаясь, крикнула Галя.

Молодой человек подбежал к ней, и остановился как вкопанный, приблизившись к девушке почти вплотную. Глаза его безумно блуждали, волосы были взъерошены, губы нервно тряслись.

— Галка… — прохрипел он, едва переводя дух. — Послушай! Ты что, с ума сошла? Ты… Ты…

— Что?.. — отозвалась Галя в полнейшем замешательстве. — Я ничего не понимаю, Виталик!

Что случилось?

— Ничего не понимаешь? — зловеще прошипел юноша. — Что случилось? Тебя не было два с половиной часа — вот что случилось! Я с ног сбился, разыскивая тебя! Где ты была?

— Ты что, забыл? В фотоателье я была! Я пошла фотографироваться, а ты захотел подождать меня здесь, на скамейке, учебник полистать…

— Я ничего не забыл, — озлобленно ответил Виталий. — Я ждал здесь тебя, как проклятый…

Прошел час, пошел второй… Я отправился за тобой. Увидел вывеску — «Фотография», зашел в эту чертову арку… А там во дворе… — он едва перевел дух. — Нет там никакого фотоателье!

— Виталий, опомнись: что ты несешь? — вскричала Галя. — А где же я была, по-твоему?

— Я не знаю, где ты была! Я облазил этот пустой двор, и ничего, кроме старой перекошенной двери и продавленного крыльца, не увидел…

— Так это и было фотоателье, Виталик! — воскликнула Галя. — Там и вывеска висит, между прочим. Надо было просто постучать, и тебе открыли бы…

— Кто открыл бы?! — молодой человек почти кричал. — Там и так видно, что никого в этом фотоателье лет сто уже не было!

— Там фотограф есть, один-одинешенек, очень старенький! — с обидой воскликнула девушка. — Я тоже сперва подумала, что никого нет, постучала, он и мне-то открыл не сразу… Он такой старенький, что еле-еле ходит.

— Не строй из меня дурака, — холодно заметил Виталик. — Я видел своими глазами, что фотоателье это давным-давно закрыто. Я носился, как идиот, всю эту улицу Коммуны пробежал, не знал уже, куда обращаться — в милицию, что ли? До реки дошел, по набережной бегал туда-сюда… Всюду спрашивал, не видел ли кто девушку такую высокую, симпатичную, в голубой блузочке… На меня глазели как на придурка! А она — на тебе, выходит из подворотни, здра-а-сьте! Как ни в чем не бывало…

Он кричал, говорил обиженным тоном, нервно размахивал руками… Галя ничего не понимала.

— Ты дошел до реки? — оторопело переспросила она. — До какой реки?..

— До великой русской реки, что через наш городок протекает! — исступленно заорал Виталий. — Совсем сдурела, что ли?…

Прохожие начали оборачиваться на них — кто недоуменно, кто укоризненно. Галя ощутила себя так, будто ей публично отвешивают пощечину за пощечиной.

— Я не знаю, зачем ты бегал к реке, — холодно сказала она, глядя в глаза своему парню, — и нечего на меня орать! Я ни в чем не виновата перед тобой. И ты сам виноват, что не пожелал постучать в дверь фотоателье: если бы постучал, то нашел бы меня в два счета!

Ее серо-голубые глаза словно полыхнули пламенем. Виталик слегка растерялся и как-то сник…

Однако замешательство молодого человека длилось недолго.

— Значит, ты была в этом фотоателье? — вкрадчиво спросил он. — Ну и как, сфотографировалась?

— Да, сфотографировалась! — с вызовом ответила Галя.

— Отлично! — воскликнул Виталик. — А квитанцию покажи-ка!

— Квитанцию? — растерянно протянула девушка. — Нет квитанции…

— Да что ты говоришь! Это почему же?

— Не дал мне старик квитанцию… Сказал, посетителей у него очень мало, и так снимок мне потом отдаст… Без квитанции.

— Вот оно что? Это значит, два с половиной часа он с тобой возился, и даже бумажку не выписал? Два с половиной часа он делал твой один-единственный снимок?! — Виталий снова вышел из себя и снова начал кричать. Но Галя ничего не могла ему объяснить при всем желании. Она чувствовала только, что произошло действительно нечто совершенно непонятное.

— Виталик, — виновато и растерянно пролепетала она. — Я сама не понимаю… Не знаю, как так получилось… Вроде я и была-то там недолго…

— Ну хватит! — резко оборвал ее парень. — Довольно из меня дурня-то лепить! Завралась совсем, а теперь мне еще и хрень всякую порешь, ждешь, поди, что я и уши развешу? не знаю я, где ты болталась, с кем и где ты обжималась, да и знать не хочу! Не хочешь говорить, ну и пес с тобой… Счастливо оставаться! А я пошел!

Он резко развернулся и торопливо зашагал прочь. Галя с ужасом смотрела, как он уходит.

— Виталик!.. — отчаянно крикнула она. — Как ты мог подумать…

Но он только рукой нетерпеливо махнул и даже не обернулся. Горячий ком обиды перехватил горло девушки, из глаз полились слезы… Ну за что он ее так? Чем она перед ним провинилась? Ведь она говорила правду!..

Ей даже подумалось, а не вернуться ли к фотомастеру и не потребовать ли у него квитанцию? Но потом решила — поздно! Надо было сразу настаивать, чтобы квитанция была выписана как положено. Да и зачем она теперь ей? Если любимый парень способен вот так — взять и обругать ее, не поверив ни единому ее слову, чем может помочь жалкий клочок казенной бумаги? И должна же у нее быть девичья гордость, в конце концов? Об этом она столько слышала от старших, более опытных подруг, да и мать не раз ей говорила…

Вспомнив о матери, Галя совсем расстроилась. Надо скорее идти домой, ведь уже почти темно, и от матери ей точно влетит! Она ведь требовала, чтобы дочь возвращалась домой не позднее девяти. Как будто она еще ребенок совсем…

Галя тяжко вздохнула и вытерла выступившие слезы. Как все мерзко и до обидного глупо получилось! Странно, конечно: неужели она и вправду провела столько времени в фотоателье? Она помнила, как старик усаживал ее, пересаживал, просил голову повернуть и все такое… Но не могло все это длиться два с половиной часа! Никак не могло! Несколько минут от силы… И почему Виталик не догадался постучать в дверь? Сам виноват, а на нее все свалил без зазрения совести! Какая муха его укусила? Понятное дело — перед экзаменами волнуется, но она-то здесь при чем? Зачем же на ней зло срывать — ведь она и так за него переживает. А если он не поступит, ну — скажем, по конкурсу не пройдет? Что тогда — ей вообще нельзя будет на глаза ему показаться?

«Ну и ладно!» — подумала Галя. Если Виталик думает, что она сама придет к нему, станет бегать за ним, как собачонка, то он заблуждается. Никогда такого не будет… гордости у нее хватит.

Одолеваемая всеми этими невеселыми мыслями, Галя и не заметила, как дошла до своей улицы.

Эта улица, на которой находился ее дом, носила название — Пролетарская… Вообще, в Краснооктябрьске все улицы носили сугубо революционные названия: либо именовались в честь революционеров, в свое время устанавливавших здесь власть Советов, либо запечатлевали революционные понятия — Свобода, Коммуна, Пролетарская… это не мешало однако Пролетарской улице быть зеленой и вполне ухоженной, хотя по одной ее стороне тянулись фабричные общежития для молодых рабочих, а по другой стороне — частные домики об одном, редко — о двух этажах.

Галин дом располагался в самом конце улицы Пролетарской, имевшей некое подобие изогнутого хвоста, отсекаемого от нее пересекающей Пролетарскую улицей Восстания. Там, где стояло Галино жилище, не было асфальтированной дороги — только грунтовая. Да и не был нужен здесь асфальт, ибо машины сюда наезжали редко, разве что если к кому-то из жильцов пяти расположенных здесь домов наведывались гости. Чтобы грунтовую дорогу не слишком разбивали и не поднималось чересчур много пыли, ее периодически устилали шлаком, вывозимым из ближайшей котельной.

Галя жила в добротном двухэтажном деревянном доме со сложной крышей, устланной железом, и имевшей четыре конька, смотревшие в разные стороны с четырех фасадов. Квадратный в плане, дом имел восемь квартир — четыре на первом этаже и четыре на втором. Пару лет назад сюда подвели бытовой газ, и всем жильцам установили двухкомфорочные газовые плиты, заменившие громоздкие печи. Это был праздник, потому что теперь не надо было заниматься заготовкой дров. Однако горячий водопровод в эти дома, расположенные в самом хвосте Пролетарской, так и не провели, несмотря на ежегодные обещания городских властей.

…Девушка пересекла пустынную в этот час улицу Восстания и сразу же оказалась посреди ночного мрака: уже совсем стемнело, но этот участок Пролетарской, как всегда, освещен не был: единственный фонарь ночного освещения горел на столбе, расположенном через дорогу как раз напротив Галиного дома. Сноп света озарял некоторое пространство вокруг столба и пару старых тополей, соседствующих с ним с обеих сторон. Главный поток света приходился на долю стола, сколоченного местными умельцами и врытого в землю под столбом. За этим столом пенсионеры летними вечерами увлеченно «забивали козла», и расположение уличного фонаря как раз над ними позволяло им засиживаться за этим увлекательным занятием до глубокой ночи. Но для освещения темной, засаженной старыми деревьями улицы одного столба было явно недостаточно.

Галя прошла мимо одинокого источника света, громко стуча каблучками по видавшей виды асфальтовой дорожке, и торопливо вошла в подъезд. Здесь из небольшого тамбура вела деревянная лестница — сначала на площадку первого этажа, куда выходили двери нижних квартир, а затем и дальше наверх, на второй этаж. Лестницу эту Галя помнила с детства — она была прочная, массивная, с гладкими перилами, установленными на резные фигурные опоры, напоминавшие девочке каких-то сказочных рыцарей в боевом строю. Казалось, что они надежно охраняют каждого, кто передвигается по этой лестнице… Но — не сейчас. Сейчас на лестнице было темно — опять соседские мальчишки побили лампочки, — а Гале было надо подняться на второй этаж, преодолев два крутых пролета с промежуточной площадкой.

С детства в ней жил страх перед этой лестницей, когда на ней бывало темно. Хорошо еще — уличный фонарь приходил на помощь: свет его падал прямиком в лестничное окно, и можно было хотя бы видеть ступени, что давало возможность бежать наверх, не слишком рискуя расколотить себе лоб.

Постояв несколько секунд у тамбурной двери, девушка набрала полную грудь воздуха, а потом опрометью бросилась вперед. До первой площадки она добралась в два прыжка, но впереди предстоял еще долгий путь наверх! Пугаясь звука своих же шагов, Галя помчалась дальше, громко стуча каблуками по деревянному полу. Ей казалось, вся улица слышит этот шум. Мгновенно преодолев два пролета, она очутилась наверху. Еще прыжок, и она перед дверью своей квартиры. Она ударила в дверь вытянутыми руками и, распахнув ее, ввалилась в прихожую — к счастью, мать не имела привычки запираться вечерами — соседи частенько заглядывали друг к другу по всякой мелкой надобности, или же — просто поболтать. Но сейчас, похоже, гостей не было, и Галя тут же плотно заперла за собой входную дверь.

Едва она успела скинуть туфли, как из комнаты донесся зловещий голос:

— Ну и где же ты шлялась столько времени, зараза этакая?..

Галя распрямилась и недобро взглянула на мать. Женщина в домашнем халате и стоптанных тапочках стояла перед ней, расставив голые ноги и озирая ее с головы до ног злобными глазами.

— Мама… — примирительно отвечала Галя, избегая встречаться с матерью взглядом. — Во-первых, никакая я не зараза. А во-вторых, я гуляла с Виталиком. Кажется, я тебе говорила…

— Да плевала я на то, что ты там говорила! — в голос закричала мать. — Время-то одиннадцать почти!..Я тебе не наказывала разве, когда ты должна домой приходить?! А что это ты дух-то никак не переведешь? — вдруг спросила она уже другим тоном. — Черти за тобою гнались, что ли?

— Там, на лестнице света нет, — потупилась девушка. — Темно очень… я бежала…

— Ах, темноты, значит, ты боишься, а вот шляться с мужиками допоздна не боишься! — вскричала женщина. — Я все глаза в окна проглядела, а ее все нет и нет! Где ж тебя, проклятущую, черти-то носили?!

— Мама! — напористо возразила Галя. — Я не шлялась с мужиками. Я гуляла с Виталиком, а с ним я давно дружу! И ты его знаешь. Он, между прочим, уезжает в Москву в университет поступать…

— А что, твой Виталик, не мужик, что ли? — насмешливо отозвалась мать. — Виталик не Виталик, у них у всех одно лишь на уме… Я тебе сто раз, дуре этакой, говорила: мужику одно только надо — в койку тебя заволочь! А потом, когда окажется, что тебя обрюхатили — ищи его, свищи!…Но ты не слушаешь матери. Ждешь, когда гром грянет…Смотри, Галька: мое слово твердое — принесешь домой в подоле — на порог не пущу! Как придешь, так и уйдешь.

— Мама, ну что ты такое говоришь? — негодующе вскричала девушка. Подобные речи она слышала от матери не раз, особенно если случалось действительно поздно вернуться домой. — Ничего я тебе в подоле не принесу… и вообще, Виталик не такой…

— Все вы, дуры, так говорите: ах, мой не такой, ах он добрый, благородный, нежный…

А потом остаются с носом, да с детьми-ублюдками, и остается только, что реветь белугами, да уже поздно! И твой Виталик ничем не лучше… Такой же кобель, как и все остальные!

Галя ничего не ответила, только закусила губу. Сегодня, между прочим, Виталик обошелся с нею далеко не лучшим образом: наорал на нее, обвинил черт знает в чем, да еще сбежал, бросив ее посреди улицы, а ей, между прочим, пешком добираться оттуда до дому — целый час! Автобусы даже на эту Пролетарскую улицу не ходят по вечерам… Такого поведения от своего друга Галя совсем не ожидала! Неужели же мать не так уж и неправа?..

— Мама… — робко заметила она, проходя в комнату и стягивая с себя блузку через голову. — Я уже не маленькая… Мне шестнадцать лет!

— Ишь, не маленькая она! — едко отозвалась мать, правда, уже скорее ворчливо, нежели озлобленно. — Толку-то, что тебе шестнадцать! Да, действительно, не маленькая: смотришь, чуть не под самый потолок вымахала, а мозгов у тебя — как у курицы! Жизни не знаете, старших не слушаете… Хоть школу-то закончи, работать устройся, да первую зарплату получи хотя бы — вот тогда и скажешь, что ты уже не маленькая! А пока ты на моей шее сидишь, ноги свесивши, меня слушаться будешь… поняла?!

В раздраженной реплике матери снова зазвучала угроза, и Галя не стала больше возражать — что проку! Спорить с нею бесполезно — она только еще больше разозлится, начнет оскорблять…

— Поняла, — хмуро буркнула Галя в ответ.

— Вот и хорошо! — сурово заметила мать. — Ужинать будешь? Там на плите сковорода стоит, в ней пара котлет тебе. Картошку возьми в холодильнике — сама разогреешь. А я спать иду ложиться — мне вставать завтра рано. Это тебе сутки напролет взлягивать можно, а мне вот некогда — я нас обе их кормить должна…

— Спасибо, мама, — отвечала Галя, застегивая на груди домашний халат.

Мать, что-то недовольно продолжая ворчать себе под нос, направилась в спальню, а дочка — на кухню. Гале было очень обидно — мать всегда говорит с нею так, что Галя постоянно испытывала чувство вины. Вины абсолютно за все: за то, что ей уже 16 лет и ей пора уже хоть иногда встречаться с мальчиками; за то, что она еще не закончила школу, и матери приходится ее кормить и одевать; за то, что в доме мало денег, и они с матерью постоянно нуждаются; за то, что она вообще родилась на свет! Ну что она может? На работу ее пока не примут, кто возьмет малолетку, за которой нужен глаз да глаз? А случись с нею что — кто будет отвечать? Надо достичь хотя бы совершеннолетия… Галя не хотела, чтобы детство ее быстро заканчивалось, но постоянные упреки матери делали ее жизнь порой просто невыносимой. Галя и так старалась уже и есть поменьше, и одеваться попроще, но все равно мать постоянно попрекала ее, что она «съедает» слишком много денег.

Галя пришла на кухню, открыла холодильник, выложила на сковороду жареную картошку, поставила на огонь разогревать вместе с остывшими котлетами. Пока разогревался ужин, Галя открыла окно кухни, впуская теплый и свежий ночной воздух. Она оперлась локтями на подоконник и высунулась наружу. Окно выходило в сад, расположенный между ее домом и другим точно таким же, находившимся по соседству. Из сада поднимался целый букет древесных и цветочных ароматов, который Галя с наслаждением вдыхала на высоте второго этажа; а улица в этот поздний час была совершенно пустынна — ни души, лишь одиноко горит ночной фонарь… Галя поежилась от сладкого ощущения, что в этот поздний час она уже дома, в тепле, а не там, на пустынной темной улице, где за каждым углом, за каждым кустом может поджидать неведомая опасность… И сразу на душе стало теплее и лучше, хоть немного поднялось настроение.

Ужин призывно заскворчал на плите, и Галя с сожалением отошла от окна. Так хорошо было дышать ночным воздухом! Однако и голод давал о себе знать. Галя подсела к столу, взяла тарелку.

А хорошо все-таки, что мать оставила ее одну. Можно спокойно поесть, не выслушивая упреков, что ее не прокормишь, и что она только и знает, что ездить на матери; и так далее, и тому подобное… И вообще, можно в тишине обдумать впечатления минувшего дня.

Как ни обидно было Гале за сегодняшнее поведение ее молодого человека, обсуждать это с матерью она не стала бы ни за что. Было слишком предсказуемо, во что вылилась бы такая попытка. Виталий вел себя просто безобразно, с ее точки зрения. Но что же явилось причиной его такого поведения? Ведь Галя сама убедилась, что он действительно ждал ее невероятно долго, и разумно объяснить факт своего столь долгого отсутствия Галя не могла — ни Виталику, ни себе самой. Да и рассказать об этом крайне странном случае было некому — не матери же! Ничего хорошего из этого уж точно не получится… Вот если бы у нее был отец! У всех Галиных подружек были отцы: у кого хорошие, работящие и любящие; у кого — похуже, способные доставлять неприятности своим семьям, главным образом, своим пристрастием к зеленому змию, но тем не менее — были! Отцы, которые любили своих детей, и с которыми можно было поговорить, которым можно было рассказать, у которых можно было спросить совета. Но вот у Галки отца не было…

При мысли об отце голубые глаза Гали сами собой наполнились слезами. Она всхлипнула, рассеянно ковыряя вилкой не до нутра разогревшуюся котлету.

Своего отца Галка помнила плохо, а мать никогда не рассказывала ей о нем. Даже когда Галка просила ее об этом, мать только отмахивалась. Если девочка становилась слишком настойчивой, мать начинала кричать на нее, и Галка сконфуженно умолкала. Но про отца все равно думала часто. Только от дедушки, которого уже не было на свете, и от некоторых не слишком близких родственников подросшая Галка кое-что узнала… и не столько об отце, сколько о прошлом своей матери. Мать вышла замуж перед самой войной, вышла за высокого, красивого парня по имени Леонид. Многие девушки сгорали от зависти — какого славного парня себе отхватила Тонька! Сама Антонина тоже была не из последних в городе: высокая, гибкая, голубые глаза, темно-русые волосы, брови вразлет… Очень хороша собой была будущая Галкина мать… Родные, знакомые считали их прекрасной парой, искренне желали им счастья, хотя и завистников с завистницами тоже хватало. Но счастье длилось недолго: не прошло и месяца, как июньским утром все репродукторы объявили о всеобщей беде, постигшей всех и каждого. Леонид простился с молодой плачущей женой и ушел на войну. С войны он не вернулся…

В 45-ом краснооктябрьские мужики, кому довелось остаться живыми, пришли с фронтов к родным семьям. Антонина осталась одна, как и сотни других молодых вдов. Но молодой красивой женщине разве можно век вековать в одиночестве? Через пару лет она снова вышла замуж, и в 49-ом родилась Галка…

Мать с отцом жили тогда в рабочем общежитии при местной фабрике. Первые годы Галкиной жизни прошли там, среди таких же рабочих семей. Но вот беда: Галке не исполнилось и года, как ее отец серьезно заболел, и никто не мог даже толком поставить диагноз. На него временами что-то находило, и он становился буйным и опасным. Порой выгонял мать из дому, даже зимой, на мороз.

Приступы бешенства накатывали неожиданно, могли случиться в любой момент. Потом отец впадал в полнейшую апатию и валился с ног, проваливаясь в бессознательное состояние. Его возили в областной центр, и там какой-то известный профессор сказал матери, что это — последствия контузии, полученной на фронте. И ничего тут поделать нельзя, надо с этим жить… или разводиться.

Однако разводиться Антонина не спешила. Несмотря на болезнь, муж на фабрике был одним из первых. За свой труд получал грамоты всякие, вымпелы, его фото висело на доске почета.

Конечно, практичной Антонине вся эта макулатура и мишура на дух была не нужна, она терпеливо ждала, когда мужу выделят квартиру вне общей очереди. По болезни ему были положены дополнительные метры… И — дождалась-таки! Галке исполнилось четыре года, когда семья отпраздновала новоселье. Так появилась двушка на Пролетарской улице.

Конечно, дом был деревянный (но при этом очень добротный!), без горячей воды, с печью для готовки, но газа тогда вообще не было нигде, а в сравнении с конурой в общежитии и общей кухней на полдюжины хозяек отдельная квартира, пусть и со смежными комнатами, представлялась хоромами! В этой самой квартире Галка и выросла — сама не заметила как! Но только росла уже без отца: он во время очередного приступа куда-то ушел и пропал.

Его искали долго, искали всем домом, и со двора многие мужики искать помогали, но — безуспешно. И только спустя неделю Антонину вызвали в милицию, а оттуда — в морг на опознание. Труп ее мужа выловили в реке уже за городской чертой — никто так и не узнал, что же с ним случилось. Было ли то самоубийство, или несчастный случай, или же спихнули лихие люди в реку контуженного на войне мужика — так и осталось мрачной тайной. Антонина убивалась страшно, рыдала в голос, выла по-волчьи, и соседки толпами приходили утешать ее, обнимали, целовали, плакали вместе с ней, но безутешная вдова не слышала их…

Маленькая Галка, о которой все, казалось, попросту забыли, забивалась в угол и только смотрела на происходящее непонимающими голубыми глазками-пуговками, ибо она впервые видела такое отчаяние. Она не понимала, зачем в их доме столько этих полузнакомых и незнакомых бабок и теток, а больше всего ее поражало и пугало безудержное отчаяние матери. Галка была уже достаточно большой, чтобы сопоставить в своем детском уме две вещи: отношение матери к отцу, в котором она не замечала ни любви, ни сочувствия, ни ласки; и вот это безбрежное проявление горя, в котором маленькая Галка безотчетно ощущала что-то неестественное, показное…

«В мой дом горе, горе лютое пришло-о-о! — дурным голосом завывала Антонина. – Володенька-а! На кого же ты меня, горемычную, остави-и-л!»

И все тетки вокруг нее тоже начинали плакать и стенать, а маленькой Галке при этом казалось, что мать убивается не столько по ушедшему мужу, сколько по себе самой. Галке было очень жаль отца, а кроме того, его смерть была первой потерей близкого человека в ее едва начавшейся жизни. Тогда она впервые узнала, что близкие не вечны, и в любой день и час они могут уйти. Только вот куда? Этого она, конечно, не знала…

Впоследствии Галка нередко вспоминала ушедшего отца, особенно те памятные мгновения, когда они вместе гуляли, или когда отец водил ее в лес и показывал, как растут грибы, и как надо наблюдать за лесными обитателями; особенно Галке запомнилось, как шустрая белочка спустилась с дерева и брала орешки прямо с его ладони — кто-то из взрослых потом сказал ей, что к недоброму человеку белочка не подойдет. Значит, отец был добрый… Галке с ним было хорошо и интересно, только длилось это счастье так недолго…

И особенно остро вспоминала она отца потом, когда видела, как та или иная дворовая подружка прямо посреди игры вдруг бросается к идущему по улице мужчине, хватает его за натруженную, крупную руку и идет дальше уже бок о бок с ним, гордо сообщая всем вокруг:

«Это мой папа!» Галка такого счастья была отныне лишена…

С тех пор и жили они с матерью вдвоем в двухкомнатной квартирке на Пролетарской улице, и Галка, подрастая, практически не слышала от матери ни ласковых слов, ни доброго материнского совета; никогда между матерью и дочерью не было душевных отношений, и Галка все время ощущала себя одинокой, никому не нужной. И она была уверена — если бы жил отец, все было бы по-другому. А теперь, когда она становилась взрослой, все чаще появлялось у нее желание — закончить школу и уехать в Москву, поступить в хороший вуз (а в школе Галка училась хорошо!), а там самой строить свою жизнь — строить самостоятельно, без материного занудства, незаслуженных упреков и хронического нытья вперемешку с жалобами на ее загубленную жизнь.

…Галя доела свой незатейливый ужин, поставила разогреть немного воды для мытья за собой посуды. Ну что же, как-никак, а жить надо. Вообще она сильно расстроилась из-за этой тупой ссоры с Виталиком. Этот молодой человек был фактически ее единственным другом. Ей всегда было с ним хорошо. Его отъезд в Москву одновременно и радовал и удручал ее. Ей было приятно, что Виталик будет учиться в университете, но с другой стороны — ей предстояла разлука с ним на неопределенное время! И это означало, что заканчивать школу ей придется без Виталика, то есть целый год она его не увидит, разве что он приедет на каникулы…В таких условиях следовало беречь каждый час, проведенный вместе, а у них вышло черт знает что… Надо бы помириться с ним! Только как?

Галка не знала. Решив, что утро вечера мудренее, она постаралась не думать об этом. Помыла посуду, убрала за собой на кухонном столе, умылась разогретой водой, как всегда делала на ночь, и отправилась спать.

…Среди ночи Галя внезапно пробудилась: смутное беспокойство донимало ее. Она открыла глаза, устремив в потолок встревоженный и неподвижный взгляд. Оставаясь лежать под одеялом, девушка пыталась понять, что именно разбудило ее. За окном была кромешная тьма, в комнате — немного светлее оттого, что через оконное стекло падал свет одинокого фонаря на уличном столбе. Ничто не нарушало тишины…

Галка резко поднялась, отбросила одеяло, свесила ноги с кровати.

Неподвижно посидела так, склонив взлохмаченную голову. Громко тикали настенные часы-ходики. Черной громадой возвышался в изножье кровати старый, довоенный еще платяной шкаф. На стуле возле окна висел небрежно брошенный ею домашний халат, скинутый перед сном. Все вроде в порядке, все как всегда… Отчего же вдруг ей сделалось так страшно?

В соседней комнате, где спала мать, вдруг раздалось шипение, от которого Галка невольно вздрогнула. Потом — щелчок, а за ним последовали два протяжных печальных перезвона: то были настенные часы с боем, которые Галка помнила с раннего детства.

В ночи этот бой раздавался всегда куда отчетливее, нежели днем; он всегда действовал на нее успокаивающе, успокоил и сейчас — ей сразу подумалось — все хорошо, она дома, ей ничто не угрожает, и надо просто спать! Часы пробили два раза, что означало два часа ночи. Галя решительно улеглась на правый бок и натянула на себя одеяло. Смежив веки, она мысленно сказала себе: «Спать… надо спать…»

Постепенно девушка впала в блаженно-дремотное состояние, стало хорошо и покойно. Она как будто бы спала, и в то же время каким-то непонятным образом осознавала все происходящее вокруг. Хотя, собственно, ничего вокруг и не происходило… внезапно Галка ощутила присутствие рядом с ней кого-то или чего-то: густая тень пала ей на лицо, и она пробудилась в одно мгновение.

— Мама?.. — испуганно и удивленно спросила она. — Это ты?

Девушка открыла глаза и приподнялась в постели, опершись локтем на подушку. Она испуганно уставилась в окружающую тьму: никого нет в комнате, не ощущается никакого движения. Все тихо, спокойно, безмолвно. Однако девушка чувствовала, как бьется ее сердце — бьется так трепетно, так неистово, как будто ощущает рядом присутствие чего-то неотвратимого и страшного. Неожиданно Галя ощутила леденящий холод, словно от порыва зимнего ветра, хотя ночь была теплой и безветреной, да и окно было закрыто, только форточка оставалась распахнутой, но даже легкая тюль, свисавшая до полу, совершенно не колыхалась. Откуда же этот холод, от которого, кажется, мерзнут кости и кровь стынет в жилах? Она снова улеглась, свернувшись в комок и поджав под себя ноги. Несмотря на плотное одеяло, накрывающее ее всю целиком, Галка никак не могла согреться — ее зубы стучали, все тело тряслось мелкой дрожью.

Девушка промучилась до предрассветного часа, когда серые сумерки за окном постепенно сменили непроглядную ночную тьму. Около четырех утра она услышала, как снаружи посреди полной тишины громко хохотали и орали на всю улицу женщины-ткачихи, идущие на фабрику к первой смене. «Бабы пошли на зачин»,, — говорила обычно на это мать. Этот бабий визг, пронзительный хохот, напоминающий мяуканье спаривающихся кошек, оглушительные окрики типа «Машка! Ты идешь или нет?» постоянно будили Галку под утро (тетки словно не понимали, что час очень ранний, и вся улица еще крепко спит), но сегодня она восприняла эти звуки с облегчением: они как будто свидетельствовали, что ночные кошмары улетучились, и за окном снова началась обычная повседневная жизнь. Эта мысль подействовала на нее успокаивающе, и Галка наконец буквально провалилась в глубокий и беспробудный сон.

Проснулась Галка поздно: за окном давно уже стояло солнечное утро. Девушка быстро соскочила с кровати и вышла в смежную комнату — матери уже не было, и ее кровать стояла аккуратно застеленной. Галя находилась в квартире одна — мать, судя по всему, давно ушла на работу, и девушка этого даже не услышала. И не мудрено: эту ночь она спала крайне скверно. Вероятно, сказались неприятные и пугающие впечатления вчерашнего дня, и конечно же — пустая и нелепая ссора с Виталиком.

На столе Галя увидела смятый листок бумаги, на котором прыгающими крупными буквами было начертано материнское поручение: «Сходи на рынок!..» Далее следовал перечень продуктов, которые ей надлежало купить, состоявший не менее, чем из дюжины пунктов. Рядом с листком валялась сложенная вдвое замусоленная десятка.

Галка сокрушенно вздохнула: на рынок идти вовсе не хотелось. Ее гораздо больше занимал вопрос — как ей помириться с Виталиком. Увидит ли она его до того, как он отправится в Москву? ее сердце рвалось к нему, она готова была забыть и простить своему другу вчерашнюю грубость, лишь бы увидеть его, поговорить с ним… Она понимала, что Виталик сейчас должен быть очень занят — ведь он едет на экзамены! Наверняка в этот самый момент штудирует учебники, свои конспекты, и ему теперь просто не до нее. И как бы ни хотелось Галке увидеть своего парня, услышать его голос, но делать этого было нельзя… И больше всего Галка боялась, что она придет к нему домой, чтобы мириться, а вместо этого нарвется на грубость. Да и гордость девичью забывать тоже не стоит — он мужчина, он первым должен к ней подойти и сказать:

«Галка, давай помиримся — я не хочу уезжать, когда мы поссорились. Я был неправ, я погорячился… Просто очень испугался, что тебя нет».

Такие слова он произнесет или не совсем такие — Галке было неважно: главное, чтобы слова эти были произнесены! Однако сейчас она их не дождется — ни сегодня, ни завтра. Эти дни ее друг занят, и он вряд ли о ней вспомнит. Разве что потом…

Галя тяжело вздохнула и взяла в руки материну записку. Не забыть бы завтра ближе к вечеру сходить в «Фотографию», к этому странному старику и забрать у него ее фотопортрет.

Вдруг Виталик зайдет к ней все-таки, чтобы попрощаться перед отъездом? А старик обещал готовое фото через два дня! И если Виталик придет, она подарит ему свой портрет, и все образуется — воспоминание о ссоре исчезнет без следа… да и какая это ссора!

Так, недоразумение какое-то, основанное на дикой нелепице.

Галка умылась холодной водой, наскоро позавтракала на кухне и надела свое любимое летнее платье, которое шила сама всю зиму. На платьице имелся кармашек, почти незаметный, куда она и сунула оставленную матерью денежку. Взявши хозяйственную сумку, девушка забрала из ящика стола свои ключи и вышла на лестницу, захлопнув входную дверь.

До рынка идти надо было довольно далеко — сначала по улице Восстания, потом свернуть на грунтовую дорожку, ведущую вдоль частных стареньких домов и огородов, потом вдоль железной дороги по усыпанной шлаком стежке, которая и приводила на городскую площадь, большую часть которой занимал колхозный рынок. Будучи маленькой, Галка каждую неделю ходила сюда с матерью за продуктами. Ей всегда было здесь интересно — ведь Красноооктябрьск был городок тихий и сонный, а здесь всегда было столько людей!

Многолюдно на рынке было и сейчас. Торговые ряды ломились от товаров. В одном на столах возвышались груды овошей, фруктов, ягод — заканчивался август, а урожай выдался хороший. В другом предлагалось к продаже мясо: говядина, свинина, баранина, а продавцы все как на подбор ходили в белых фартуках. На толстой колоде здоровенный мужик разделывал топором туши. Галя встала в небольшую очередь — мать наказала ей купить два кило свинины. Она молча смотрела, как мясник раскладывал куски на прилавке, мельком поглядывая на покупателей. Галка вдруг ощутила никогда ранее не испытываемое странное волнение при виде этих свеженарубленных кусков, из которых еще сочился красноватый сок. Внезапно захотелось попробовать…

— Ну, что смотришь, красавица, будем выбирать? — весело обратился к ней торговец.

Девушка вздрогнула: она и не заметила, как подошла ее очередь! словно очнувшись, она рассеянно оглядела разложенные перед ней куски.

— Мне два кило, пожалуйста… И посочнее, — смущенно произнесла она.

— Они у нас все тут сочные, — заметил мужик, деловито перебирая один красный шмоток за другим. — Вот этот подойдет?..Как раз на два кило и будет!

Мясник поднял слабо сочащийся кусок и поднес почти к лицу девушки. Галя взглянула и… обомлела. Ей показалось, будто она видит каждую клеточку этого сочного шмотка, ощущает, как еще живая кровь продолжает медленно перетекать по густой сетке тоненьких сосудов…

Аромат при этом был таким пьянящим и небывало острым, что девушка испытала легкое головокружение…

— Девушка! — окликнула Галю стоявшая за нею тетка в синей кофте. — Ты заснула, что ли? Чай, не одна здесь, очередь ведь ждет! И вот стоит, вылупила глазищи-то!..Прямо как неживая.

Галя бросила на тетку досадливый взгляд сверху вниз, ибо тетка — полная и приземистая — была ниже ее на целую голову. Она сразу же замолчала, когда Галя взглянула ей в глаза — будто чего-то испугалась. Галя снова повернулась к торговцу.

— Подойдет… — почти шепотом сказала она.

— Вот и ладненько! — бодро отозвался мужик, бросая шмоть на весы.

Галя расплатилась, положила завернутое в целлофан мясо в сумку и отошла от прилавка. Она медленно двинулась дальше вдоль торговых рядов, рассеянно глядя по сторонам и чувствуя, как страстно-неистово бьется ее сердце. Пройдя с десяток-другой шагов, девушка успокоилась и занялась поисками других продуктов, обозначенных в ее списке. Когда обход прилавков близился к концу и Галя уже с нагруженной сумкой засобиралась домой, внимание ее привлекли три торговки, расположившиеся у прилавка возле выхода и на разные голоса зазывающие покупателей. Делали они это весьма примечательно.

— Пирожки — и — и!.. — напевно призывала одна высоким голосом.

— Пирожки-и! — тонко подпевала другая.

— Горячие, печеные, домашние!.. — пронзительно вставляла между их напевами третья.

Затем певуньи делали резко паузу, после которой на разные голоса выкрикивали одна за другой:

— С мясом!..С капустой!..С яйцом и луком!..

— С курятиной!..С картошкой!.. С сыром и латуком!

Выпалив скороговоркой данные о начинках, тетки вновь умолкали на пару-тройку секунд, и вся песнь начиналось заново:

— Пирожки-и-и… Пирожки-и-и!..

Галя остановилась и невольно улыбнулась, глядя на них. Торговки так старались, а из их огромных утепленных бидонов шел такой аппетитный аромат свежей выпечки, что девушке непреодолимо захотелось отведать такого пирожка… и непременно с мясом! Едва она подумала о мясе, как внутри нее словно все напряглось, она судорожно сглотнула. Галя и не подозревала даже, что так голодна… Она купила один пирожок и, не успев даже толком отойти от торгующих женщин, жадно впилась в него зубами. Откусывая большие куски, она принялась с аппетитом поедать пирожок, наслаждаясь его изысканным вкусом и одновременно испытывая легкую досаду от того, что начинка все же была не совсем такой, как ей хотелось… Хорошо прожаренная и — без кровяного сока…

«Что, любишь пирожки?..А знала бы ты, какие я пирожки, бывало, пекла! Настоящее объедение.»

Галя ошеломленно перестала жевать и замерла прямо возле прилавка. Кто это сказал? Она непонимающе огляделась: кругом сновал туда-сюда народ, мужики в пиджаках и кепках, бабульки в кофтах и платочках, но никому из них услышанная ею фраза принадлежать не могла. Голос, ее произнесший, принадлежал какой-то женщине — явно молодой и сильной…

Галя перестала озираться и затаилась. Может, почудилось ей? Ничего странного вокруг нее не происходило, никто подозрительный рядом с ней не находился. Однако таинственный женский голос она слышала совершенно отчетливо!

Галя продолжила доедать пирожок, жевала осторожно, словно опасаясь, что ей в любую секунду могут помешать. Но все было спокойно, и девушка заработала челюстями быстрее. Когда она доедала последний кусок, то вдруг отчетливо услышала:

«Не бойся… Скоро мы с тобой будем вместе.»

Девушка вновь содрогнулась от испуга и неожиданности: на сей раз ей показалось, будто голос прозвучал прямо у нее в голове! Но ведь такого не могло быть, ну — так не бывает! И кто это может вот таким образом разговаривать с ней?

Галка взглянула прямо перед собой, и вдруг внимание ее привлекла странная женщина, стоявшая напротив нее возле рыночных ворот. Женщина была высокая, худощавая и слегка сутулилась, как показалось Галке. Она была одета в длинное, до самых пят, черное платье, а голову ее укрывал черный платок. Издали ее можно было принять за монахиню, но Галя разглядела, что это сплошь черное одеяние ничего общего не имеет с монашеской рясой. Женщина неподвижно стояла у ворот и внимательно смотрела на Галку. Вокруг нее, ростом своим превышающей всех окружающих, сновали люди, но она ни на кого не обращала внимания, и у Гали создалось странное впечатление, будто бы и саму эту женщину никто из толпы не замечал…

Галя нахмурилась и пристально пригляделась к этой очень странной женщине. Она была весьма красива лицом — черты правильные, словно точеные… большие темные глаза, брови вразлет, округлый подбородок. Лицо было очень бледным, выделяясь белым пятном на фоне черного одеяния.

Галя не могла глаз отвести от этого лица и от этих темных глаз, похожих на бездонные черные озера. Как завороженная смотрела она на стоявшую у ворот рынка женщину, и в ее правильных, будто отточенных чертах угадывалось нечто неуловимо знакомое…

Галю не покидало ощущение, что это прекрасное и бледное лицо она видит не впервые.

— Отойди, дочка, а то ведь зашибу ненароком! — вдруг раздался над ее плечом грубый и хрипловатый голос, прозвучавший на удивление ласково.

Галя вздрогнула и поспешно посторонилась. Оказалось, что она стоит прямо возле входа в овощную палатку, и два дюжих грузчика попеременно заносили в помещение мешки с картошкой и свеклой.

— Ой, простите… — ошеломленно прошептала девушка.

Когда же Галя вновь поглядела в сторону рыночных ворот, то странной женщины в черной одежде там уже не было. По-прежнему у входа на рынок бурлила оживленная толпа, суетливо проходили люди, но высокая красивая женщина в черном как сквозь землю провалилась. Вышла за ворота, пока Галю отвлекали грузчики?..Девушка недоуменно пожала плечами. Ей-то что за дело! Мало ли тут по городу странных людей шатается! Непонятно только, с чего это незнакомка так внимательно и пристально на нее смотрела? И этот голос… Что за голос звучал у нее в голове?

Постояв немного и подумавши, Галя решила, что скорее всего, она слишком долго пробыла на рынке среди гомонящей толпы, да еще и ночью спала очень беспокойно. Вот и чудятся ей сегодня всякие чужие голоса — бывает от недосыпа, да еще если на солнышке немного перегреться. А день сегодня выдался жаркий на удивление, будто и не конец августа стоит, а конец июля! Устала просто… пора домой идти! Еще ведь до дому-то тащиться сколько, да еще сумку здоровенную на себе волочить!

Галка вздохнула и двинулась в сторону местной железной дороги, которую надо было пересечь прежде, чем выйдешь на тропинку, ведущую мимо огородов в самый конец Пролетарской улицы.

По дороге она еще несколько раз оглянулась на рыночные ворота, словно опасаясь вновь увидеть там эту женщину, от которой веяло чем-то зловещим… Она рассеянно переступила через стальные рельсы, прошла немного по шпалам и свернула на тропу, ведущую к дому. Сделала несколько шагов и вдруг стала, как вкопанная, охваченная смятением.

Галка внезапно отчетливо вспомнила, почему лицо неведомой женщины показалось ей странно знакомым. Это было лицо с фотографии, которую ей вчера сунул в руки старый мастер в фотоателье. Лицо запечатленной на снимке покойницы!..

Оставшуюся часть дня Галка провела сама не своя — все валилось из рук, ничего не хотелось, ею овладела полная апатия. Мать ругалась на нее, но этим Галку уже давно было не удивить, и не пронять. Бесполезно было что-то рассказывать матери — ничего, кроме ругани и попреков, она от нее все равно бы не услышала. Вот если бы ей удалось поговорить с Виталиком… Но Виталик наверняка занят, ему же уезжать в Москву, и у него остался всего один день! А еще он на нее сердит, и разговаривать с ней не станет.

Подумаешь, ерунда какая — мало ли что ей могло почудиться! Сама Галка отлично понимала, что он скажет именно это или что-то в этом роде; она пыталась сама все свалить на свое разыгравшееся воображение. А что еще это могло быть? Уже десятый год в школе ей вдалбливали в голову, что ничего сверхъестественного не бывает, все необычное имеет свое объяснение и никаких там призраков, оборотней, упырей и оживающих покойников не существует — все россказни о них есть не более, как былички либо суеверия. Но как Галка ни пыталась успокоить себя, все ее доводы казались неубедительными, а самое главное состояло в том, что ей было очень страшно… Лицо этой зловещей женщины каждый раз вновь вставало перед ней, стоило ей только закрыть глаза.

Ночь она спала как убитая, однако поутру убедилась, что сон ее, казалось бы, крепкий, не принес желанного отдыха. Когда глянула на себя в зеркало, ужаснулась: как будто ночь вообще не спала! Потом Галка вспомнила, что ночью ей снилась какая-то чертовщина, но что именно — она не могла восстановить в своей воспаленной памяти.

Ну, и слава Богу…

Матери уже не было: Антонина ушла на работу, оставив Галке на столе очередную записку с перечнем поручений на день. Галя равнодушно пробежала его глазами и отбросила обратно на стол.

Она поймала себя на мысли, что ей решительно не хочется делать ничего, о чем писала мать. Более того: хотелось назло ей ничего не делать, а потом вечером с удовольствием понаблюдать, как мать будет беситься и орать на нее… Она представила себе эту сцену и злорадно усмехнулась: неожиданно для нее самой такое развитие событий показалось ей забавным! Никогда такого не было.

Однако потом в ней заговорила совесть: конечно, мать — женщина сложная, неласковая, даже недобрая, но все же в главном она права. Она работает, а Галка учится и, нравится это Галке или не нравится, но она — иждивенка. Мать ее кормит и одевает, и ей как дочери следует ей всячески помогать. А чем она может помочь? Естественно, делая домашние дела, особенно сейчас, когда у нее большие каникулы, от которых, правда, остались считанные дни… Поэтому Галка, поразмыслив, со вздохом отправилась выполнять материны задания.

К вечеру она управилась со всеми делами и чувствовала себя весьма утомленной. Между тем потребность увидеть Виталика многократно усилилась. Ей казалось, что только он способен развеять это постоянное гнетущее ощущение страха, навалившееся на нее со вчерашнего дня, когда она увидела на рынке женщину-покойницу, разгуливающую в толпе живых людей как ни в чем не бывало. А ведь завтра Виталику уезжать! Причем рано-рано утром, как он ей говорил.

И тут ей вспомнилось, что у нее есть прекрасный повод навестить Виталика сегодня вечером. И плевать на их дурацкую ссору, и к черту эту девичью гордость!..Надо только пойти и получить у старого фотографа свой фотопортрет. Ведь сегодня как раз два дня и прошло! Снимок наверняка уже готов, надо только пойти и получить его. А потом с этим снимком она сама сходит к Виталику. Тогда от их ссоры не останется и следа — ведь он поймет, что она его не обманывала. А заодно она обсудит с ним этот странный и зловещий случай на городском рынке…

Задумано — сделано. Уже подходя к улице Коммуны, Галя подумала о том, что хорошо бы спросить старого фотомастера, почему после того, как он всунул ей в руки эту проклятую фотографию с покойницей, ей стали чудиться голоса и та самая покойница является ей прямо средь бела дня! Пусть ответит старый хрыч, что это он такого сделал? наколдовал, что ли?

Каким-то шестым чувством она ощущала, что в жизни ее произошло нечто, от чего ничего хорошего ждать не приходится. Но что именно, Галка не понимала, и от этого ей было очень страшно. Уже два дня состояние необъяснимой тревоги упорно не покидало ее.

…Когда она вошла в уже знакомый арочный проем — сырой и холодный — состояние беспричинного страха резко усилилось. Галка осторожно ступала по сырым камням, вздрагивая от звука собственных шагов. Ей чудилось, что кто-то незримый пристально наблюдает за ней — то ли с улицы Коммуны, то ли с внутреннего двора старого дома. Она даже остановилась и с испугом огляделась по сторонам, словно ожидая кого-то увидеть. Однако все было тихо, но страх ее только усиливался. Хотелось повернуться и убежать, но девушка все же переборола себя — надо было забирать снимок, и не время предаваться необъяснимой тихой панике.

Дворик поразил ее какой-то неестественной тишиной и странно промозглым воздухом, хотя вечер стоял теплый: сюда, в этот внутренний замкнутый дворик как будто пришла осень. И еще Галю не покидало ощушение, будто она находится на старом кладбище.

В дворике словно что-то неуловимо изменилось за прошедшие два дня. Галка не могла понять, в чем состояли эти изменения. Так же, как и два дня назад, по всему периметру стояли старые липы и так же были плотно закрыты все окна, выходящие во двор. Так же висела над обшарпанной входной дверью скособоченная вывеска и нелепо возвышалось над травой просевшее крыльцо… Вот разве что трава вокруг крыльца стала вроде погуще! Хотя — с какой это стати? Ей просто кажется, наверное… А вот откуда этот зеленоватый мох на двери, выбивающийся из щели между полотном и косяком? Он совсем нетронут, как будто дверь эту давным- давно не открывали…

Решив не обращать внимания на эти мелочи, Галка поднялась на заскрипевшее крыльцо и решительно постучалась в ателье. В ответ — ни звука. Да и стук получался какой-то приглушенный, будто Галя колотила в давно забитую и отсыревшую дверь. Она постучала сильнее, но результат был тот же. Что там старик — уснул, что ли? Девушка начала раздражаться и, повернувшись к двери спиной, настойчиво заколотила в нее пяткой…

Ответа и на сей раз не последовало, зато теперь хлопнуло окно на первом этаже и наружу высунулась толстая физиономия какой-то тетки в белом платке на голове.

Галя поняла, что это продавщица из продмага, что располагался в этом доме и имел вход с улицы Коммуны.

— Ты чего стучишь?! — дурным голосом заорала тетка. — Тебе какого черта здесь надо? Ишь, гром и треск подняла какой — хоть святых выноси! По голове лучше сама себе постучи!

Трескучий голос вздорной бабы разлетался по всему дворику и, многократно усиливаясь, словно уносился невидимым вихрем куда-то вверх. От его раскатов Галке сделалось не по себе.

— Извините, — робко отозвалась она, — но я пришла в фотоателье. Мне надо…

— Нет здесь никакого фотоателье! — обрубила тетка. — Дверь заколочена: сама не видишь, что ли?

— Как заколочена? — удивилась Галка. — Я тут фотографировалась… я за снимком пришла!

Маленькие глазки продавщицы округлились от изумления.

— Эй, девка, ты что за брехню несешь-то? — воскликнула она уже помягче. — Ты здесь фотографировалась, говоришь? И когда же?

— Два дня назад, — удивленно пролепетала Галя.

— Ну вот что, — сурово сказала продавщица. — Нечего мне голову морочить! Ступай-ка отсюда подобру-поздорову! Два дня назад — ишь чего удумала! Да это фотоателье уже три года как закрыто!

Тетка помолчала немного, наблюдая, как девушка в крайнем изумлении уставилась на нее.

— Какие три года?.. — очумело воскликнула Галя. — Меня здесь два дня тому назад фотографировали! Старенький такой мастер, сгорбленный…и сегодня за снимком прийти велел.

— Да что ж это такое! — возмутилась тетка. — Ты издеваешься надо мной, что ли, шалава малолетняя? Было тут фотоателье много лет назад, и работал в нем старенький мастер такой, помнится, Прохор Михайлович его звали… да только умер он три года как уже! Ты русский язык-то понимаешь, девка: У- МЕР! Что ж ты мне тут брешешь про какие-то два дня, оторва ты бессовестная, а?..

От изумления и шока Галка лишилась дара речи. Она только хлопала глазами и растерянно взирала на грубиянку из магазина, не понимая — то ли тетка эта все на свете перепутала, то ли это она сама спятила… Между тем продавщица решительно свернула разговор:

— Ну чего глазищи-то вылупила?! Простых слов не разумеешь? А ну, вали отсюда к черту, я сказала! А не то милицию позову, они разберутся, чего ради ты тут по дворам шныряешь и чего на самом-то деле ищешь!.. Пошла вон, говорю! У-у, рожа твоя бесстыжая!

Встреча с милицией Галке была совсем ни к чему.

Она поспешно спустилась с покосившегося крыльца и не оглядываясь, быстро пошла к темному и сырому арочному проходу. За спиной у себя она услышала стук закрываемого окна, и сразу наступила тишина.

Галка не помнила, как она миновала полутемную арку, как вышла на улицу Коммуны. Потом медленно пошла по улице Свободы — сама не зная куда. Услышанное от вздорной продавщицы совершенно ошеломило ее. Как все это можно объяснить? Во что она вляпалась? Что же получается: и женщина на фотографии, которую она увидела живехонькой на рынке, и старый мастер, что так кропотливо ее фотографировал… оба они на самом деле — мертвые?..

Но ведь такого не бывает, такого не может быть! И что же получается — эти покойники ходят себе среди живых, а их никто не видит? Кроме нее — одной? Бред какой-то, просто сумасшедший вздор!

Но — откуда тогда эти ее видения? Она что — реально сошла с ума?

Галя вдруг отчетливо вспомнила, как сказал ей Виталик во время их объяснений два дня назад по поводу ее более, чем двухчасового отсутствия:

«Я отлично видел, что это фотоателье давным-давно закрыто!»

Тогда она не обратила внимания на эти его слова, а сейчас очень ярко вспомнила…

Выходит, прав был Виталик? А что же тогда увидела она, и вообще — где же она побывала два дня назад?

Голова у Галки шла кругом, она совершенно не знала, как объяснить это странное происшествие, случившееся с ней. Дойдя до тихого скверика, девушка присела на скамеечку, чтобы хоть немного прийти в себя.

Кругом кипела жизнь: спешили домой задержавшиеся на работе горожане, тихо и молча прогуливались молодые парочки, мирно обсуждали свои дела на лавочках старушки из близлежащих домов. И никому не было дела до Галкиных страстей. Хуже того: расскажи она сейчас кому-нибудь о том, что с ней случилось, никто и не поверит! В лучшем случае поднимут на смех, а в худшем — в психушку заберут…

Заканчивался август — незаметно подкрадывалась прохлада, темнело быстро. Галку начал донимать озноб: она зябко поежилась. Пора домой идти! Но ей так не хотелось сейчас домой — там наверняка пришла с работы мать, снова будет ругаться… Вот если бы ей можно было увидеть Виталика! Если бы она могла рассказать ему… Нет, она вовсе не думала, что он ей что-то растолкует, объяснит; нет, скорее всего он только посмеялся бы над ней, сказал бы, что она просто «глючит», что ей отдохнуть надо, что она сама себе вообразила невесть что! Но все равно бы ей стало легче: кроме Виталика у нее не было никого, с кем бы она могла поделиться своими мыслями, надеждами, желаниями, страхами…

Галка сидела на скамье, зябко съежившись и уставившись взглядом в землю, как вдруг ощутила невероятно плотную волну воздуха, стремительно приближающуюся к ней. Она в испуге приподняла голову, и в тот же миг ее как будто накрыл порыв необычайно холодного воздуха, словно среди августа внезапно дохнула зима! От холода у Галки перехватило дыхание, все ее тело сразу же оцепенело. В ту же секунду девушка заметила, как мимо нее стремительно прошла высокая фигура, облаченная в черное одеяние… Она мелькнула совершенно бесшумно, как бесплотная тень. Вне себя от ужаса, Галка вскочила со скамьи и опрометью бросилась к выходу из сквера.

— Господи, да куда ж это тебя несет, оглашенная!.. — раздался в ушах у нее визгливый женский голос.

Галка не сразу сообразила, что с разбегу налетела на прохожую — пожилую женщину в вязаной кофточке, с холщевой сумкой в руке. Девушка в испуге отшатнулась от нее.

— Извините меня, пожалуйста, — пролепетала она виновато.

— Извините… — недовольно повторила за ней обиженная прохожая. — Вымахала такая кобыла, а ведет себя, как малое дитя! С ног ведь чуть не сшибла! Смотреть же надо, куда летишь-то! Ненормальная…

Галка попробовала улыбнуться напуганной ею женщине, но вышла какая-то жалкая гримаса.

Прохожая обиженно фыркнула что-то себе под нос и пошла прочь.

Галя проводила ее безразличным взглядом, а затем посмотрела на скамеечку, с которой только что опрометью сорвалась. Скамейка как скамейка, и вокруг нее все тихо-мирно: листик ближайших кустов не шелохнется, и на дорожке следов никаких, кроме Галкиных…

Чудится ей? Девушка постояла с минуту, не сводя глаз со скамьи, словно ожидала что-то увидеть либо на ней, либо рядом с ней… Ничего. Но возвращаться ей не хотелось, да и поздно уже. Хочешь не хочешь, а надо идти домой, а то мать будет волноваться.

Вечер стоял необычно теплый, а потому, несмотря на то, что уже стемнело, во внутреннем дворе за Галкиным домом, возле пары врытых в землю столов, собрался народ; там играла музыка, несколько парочек танцевали в сиянии уличного фонаря. Еще с раннего детства Галка помнила эту добрую традицию — теплыми летними вечерами во дворе собирались люди из близлежащих домов, заводили патефон, ставили старые добрые пластинки. Кто-то танцевал под любимую музыку, кто-то просто слушал, посиживая на деревянных скамеечках — места здесь хватало всем, и молодежи, и пенсионерам!..И такие вот танцы с посиделками продолжались ежевечерне до наступления холодов, если только позволяла погода. Особенно многолюдно в тихом уютном дворике становилось в выходные.

Сейчас, когда Галка подходила к дому, и мысли ее витали вокруг Виталика и их нелепой ссоры, старенький патефон наигрывал трогательную мелодию о ссоре двух любящих молодых людей, и приятный голос известной певицы мягко расплывался по полутемному дворику:

Галка невольно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась — так исполняемая песенка отвечала ее мыслям и душевным порывам. Ей снова неудержимо захотелось к Виталику…

Она скажет ему, что их ссора была зряшной, что он был прав, а с ней случилось нечто совсем непонятное и нелепое.

Вот только — что? И как она объяснит ему это несуразное происшествие? А вдруг Виталик начнет над нею смеяться? И потом — она ведь не врала ему! все так и было! Ей снова придется это подтвердить, и при этом у нее и фотографии-то нет… Галка только вздохнула сокрушенно в ответ своим мыслям — она сама себе не в состоянии объяснить случившуюся с ней нелепицу, где уж рассказывать Виталику! Ладно, надо идти домой… Господи! Мать поди извелась уже вся — ох, сейчас начнется!..Галка медленно пошла к своему подъезду, провожаемая душевным напевом, льющимся из старенького патефона:

Она вошла в подъезд, где к ее удивлению горели сегодня целых две лампочки, и поднялась по лестнице, медленно переставляя тяжелеющие ноги, будто шла на эшафот. Едва она открыла дверь, как мать, хлопотавшая на кухне, сразу же обернулась к ней.

— А! — злобно вскричала она. — Явилась!..Снова шлялась где-то допоздна! Тебе ремня, что ли всыпать надо?!

— Мама, — Галка постаралась говорить кротко, хотя в груди у нее все кипело. — Я нигде не шлялась. Я ходила по делам…

— Ах, по делам! — закричала мать в ярости. — Теперь это так называется… По делам, значит, ходила?!

— Мама, — произнесла девушка, набирая полную грудь воздуха, — пожалуйста, не кричи на меня. Я ведь сделала все, что ты мне на листке написала… Что еще ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты домой вовремя приходила, а не шаталась по ночам! — заполошно закричала мать. Галке показалось, что от ее крика вот-вот посыплется посуда с полок, а оконные стекла повылетают из рам. — Я не хочу, чтобы тебя обрюхатили или на распыл пустили и в реку бросили! Хватит с меня твоего отца, которого…

Упоминание об отце неожиданно вызвало у Галки приступ бешенства. В голосе Антонины звучала неприкрытая фальшь, и девушка мгновенно ее ощутила. Не о ней заботится мать, как никогда не заботилась и об отце: нет! Антонина печется лишь о себе самой, о своем покое — больше ее ничто не волнует! Зловеще сверкнув своими серыми глазами, Галка мрачно заметила:

— Отца лучше не трогай, тебе до него как до Луны! Был бы жив отец, все у нас сейчас было бы по-другому…

— Что?! — воскликнула Антонина в ужасе. — Что ты сказала… дрянь! Как ты со мной разговариваешь, мерзавка!..

— Я сказала, чтобы ты отца не вмешивала сюда, поняла? — угрожающе отозвалась Галя. — И вообще — заткнись уже! Я давно устала от твоих истерик…

Антонина ошеломленно замолчала. Широко растаращив глаза, она только судорожно открывала рот и вновь закрывала его, словно выловленная из воды рыба. Затем опрометью метнулась в комнату, рывком выдвинула ящик комода и выхватила оттуда узкий длинный ремень, которым потчевала Галку в детстве, когда дочка приносила из школы плохие отметки.

— Ну, я тебе сейчас устрою… — злобно зашипела Антонина, кидаясь обратно к дочери.

Подлетев к Галке, презрительно смотревшей на нее, Антонина с размаху хлестнула ее ремнем, вложив в удар всю свою необузданную злость. Галя попыталась увернуться от взбешенной матери, и удар ремня пришелся по ее голым стройным ногам, оставив на их гладкой коже длинный красноватый след. Обжигающая боль привела Галку в ярость. Она протянула руку и схватила мать за плечо — да так сжала его своими длинными сильными пальцами, что Антонина невольно взвыла от боли. Одновременно другой рукой Галка ухватилась за ремень и без особых усилий вырвала его из руки пораженной матери.

— Ну что… кажется, мы стареем, да? — издевательски бросила Галка в лицо Антонине. — Не справиться тебе со мною… И не смей больше поднимать на меня руку, слышишь? Никогда! А не то… — Галка помолчала, смерив Антонину взглядом, полным лютой злобы, — я сама тебя избивать стану. Да по-настоящему, смертным боем, поняла? Мало не покажется… так-то… мамаша!

С этими словами она отшвырнула мать в комнату, да так, что Антонина завалилась спиной на застеленную кровать. Антонина, потрясенная всем случившимся, не могла вымолвить ни слова. Такой она свою дочь никогда не видела! Галка всегда была с ней тихой, кроткой, никогда не дерзила, покорно выслушивала все ее упреки, молча сносила материны грубости…

И вдруг — такое! А больше всего Антонину поразили два момента: Галкины глаза, полные настоящей ненависти, и непомерная сила в ее руках. Дочь действительно выросла и стала крепкой девушкой, но такой невероятной силы мать от нее не ожидала. Антонину внезапно охватил ужас при одной только мысли о том, что с нею станет, если вымахавшая под потолок дочь выполнит свою угрозу и всерьез наложит на нее руки!

…Среди ночи Галина вдруг пробудилась от всхлипывания за стеной. Мать плакала, лежа в своей постели в соседней комнате. Острая жалость как иглой пронзила доброе сердце Галки, она ощутила себя безмерно виноватой. Конечно, мамаша у нее далеко не подарок, но ведь — мать! Несмотря на свой вздорный нрав, она не заслужила того отношения к себе со стороны единственной дочери, которое Галка продемонстрировала вчера в ответ на упреки за позднее возвращение.

Галя полежала еще немного, вслушиваясь в наступившую тишину, и уже собралась снова погрузиться в сон, как опять услышала громкий всхлип.

«Надо пойти успокоить ее, — мысленно сказала себе Галка. — Заодно и прощения попросить. А то ведь как переживает, бедненькая…»

Галка уже приподнялась было в постели, чтобы отправиться в комнату матери, как внезапно в голове ее отчетливо прозвучал строгий и холодный голос:

«Не ходи! Она того не стоит.»

Девушка застыла неподвижно, даже не успев свесить ноги на прикроватный коврик. Что опять происходит с ней? Это ей мерещится?..

«Кто вы?..» — мысленно она задала вопрос, ожидая, что ответом будет лишь молчание, и она сможет быть уверенной, что все это лишь слуховые глюки… Однако ответ пришел к ней мгновенно:

«Скоро узнаешь, когда придет время. А пока будешь делать все, что я тебе прикажу…

За непослушание буду тебя карать. И очень жестоко.»

Голос принадлежал женщине и был на удивление чистым и даже вкрадчивым, хотя звучал весьма зловеще. Галке сделалось нестерпимо страшно. Одновременно со страхом ее вдруг охватил лютый холод, который мгновенно пронизал ее до костей. Галка порывисто вновь накинула на себя сброшенное было одеяло. Она свернулась в клубок всем телом, закуталась в одеяло, как в кокон, но все равно — никак не могла согреться: ее колотил озноб, зубы стучали, и она отчетливо слышала этот стук. Страх продолжал душить ее, и сердце билось в совершенно безумном ритме — Галка боялась даже пошевельнуться.

Но время шло, и ничего больше не происходило. Постепенно Галка успокоилась: дыхание ее сделалось ровным и глубоким, ноги перестали леденеть. Ей неудержимо захотелось спать… Всхлипывания за стеной тоже прекратились. Галке вдруг сделалось покойно и хорошо.

«Я сплю, — мысленно сказала она себе, — я уже сплю… крепко! Надо просто спать…

Надо спать…»

Чьи-то очень длинные прохладные пальцы мягко коснулись своими кончиками ее лица, словно ночная бабочка задела ее нежные щечки легкими бархатными крыльями.

Галка улыбнулась во сне.

— Мама… ты пришла ко мне? Так хорошо, — прошептала она в полузабытьи. — Прости меня…

Пожалуйста, прости…мама.

Но это была совсем не ее мама…