Месма

Глава 15. Мост над бурными водами

Влад пребывал в сонном забытьи, однако ему было на удивление хорошо, и он даже улыбался в своём зыбком и расплывчатом видении. Тело было лёгким и наполненным удивительной энергией; хотелось бежать, мчаться стрелой, через лесные заросли, непроходимые болота, через речные берега… Ему казалось, что он способен не просто преодолевать все эти препятствия — он мог лететь! Такая в нём бушевала неукротимая сила! Откуда она?..А впрочем, какая разница! Ведь его прыжок был сродни стремительному полёту: он мог легко, оттолкнувшись ногами на этом берегу реки, мгновенно очутиться на берегу противоположном… Это было чудесно, просто фантастично! Ощущения самые незабываемые, наверное, как в сказке. Он бежал, прыгал, летел, в секунды оставляя за собой многие километры дремучего леса…

Вот только куда и зачем Влад мчался с такой невероятной быстротой, он не знал, да и, кажется, себя не спрашивал… Он наслаждался исключительно самим процессом.

Внезапно он почувствовал, что скорость его движения постепенно замедлилась: словно некая неведомая сила тянула его назад, и ему всё труднее становилось совершать свой волшебный полёт. Он посмотрел под собой, пытаясь понять, что происходит. Под ним проносились тени деревьев, сверкающие пятна лесных озёр, но при этом он пролетал над ними всё медленнее. Может быть, надо получше оттолкнуться от земли? Как будто невидимые, невероятно прочные нити тянули его вниз. Он начал было сопротивляться этому нежеланному замедлению, однако не мог с ним справиться…его притягивало к земле всё с большей силой. И вот наступил момент, когда он совсем остановился и словно бы запутался в лесных древесных лапах, тянувшихся к нему снизу и жаждавших завладеть его телом.

Вдруг Влад почувствовал, что всё его тело обвивают древесные корни, похожие на бурых фантастических змей. Они были на удивление гибки, проворны и двигались, словно живые! Они скользили по его обнажённому телу, больно царапая его кожу своей грубой корой; они стягивали ему руки и ноги, как петлёй, словно стремясь лишить его малейшей способности к движению. Влад попытался вырваться из их цепких удушающих тисков, но у него ничего не получалось: его ладони скользили по поверхности этих жутких корней и срывались, его ступни были подняты над землёй, и он был лишен всякой опоры; он беспомощно бился и трепыхался в древесных тисках, всячески пытаясь не допустить, чтобы эти змеевидные корни утянули его вниз, туда, где шевелился их целый клубок, и откуда ему уж точно ни за что не удалось бы вырваться. Он отчаянно боролся, сопротивлялся, но при этом чувствовал, что силы были явно неравны, и ему не совладать с этим чудовищным растением-хищником.

— Помогите! — закричал Влад, с ужасом ощутив, как иссякают его последние силы. – Эй!..Кто-нибудь…

Но никто не спешил на помощь, ведь он был совершенно один, и его призыв могли услышать разве что те самые древесные змеи, что так беспощадно душили и затягивали его. И они продолжали с ужасающей методичностью своё страшное людоедское дело…

— Спаси-и-те… — снова отчаянно позвал Влад, но из его горла вырвался только слабый, едва слышный хрип.

И тут он вспомнил, где он встречал эти страшные, так похожие на гигантских змей корни. Целый клубок таких жутких корней ему показывала Галя в лесной глуши, окружающей ее затерянную в бескрайних лесных просторах деревеньку. Только там эти корни были неподвижны и мертвы. И если что и могло их оживить и заставить двигаться и хватать добычу, подобно хищным змеям, так это мрачные фантазии самой Гали, которыми она тогда непринуждённо поделилась с Владом, и которые произвели на него самое отталкивающее и тягостное впечатление.

Едва Влад вспомнил о Гале, как перед ним сразу же возникло ее лицо.

Оно было не вероятно живым и настолько огромным, что занимало собой всё поле его зрения. Ее волосы были разбросаны вокруг лица и шевелились, порой сливаясь с древесными корнями-змеями… Ее огромные бездонные глаза заглядывали в него, и взгляд их проникал во все потайные уголки его души, заставлял сладостно-страшно замирать его сердце, парализовывал и блокировал его мысли… И она была так идеально красива, что невольно становилось страшно…

— Галя! — умоляюще прошептал Влад. — Как хорошо, что ты пришла… Помоги мне!

Она только снисходительно улыбнулась в ответ. Взгляд ее тёмно-серых глаз был устремлён на него из-под опущенных век сверху вниз.

— Здравствуй, Влад… — тихо и вместе с тем звучно произнесла Галя, склоняясь над ним. — Как же ты всё это время обходился без меня? А мне тебя так не хватало…

Некоторое время Влад непонимающе смотрел на Галино лицо, на ее свисающие волосы, скрывающие обнажённые плечи…Она скрестила руки на груди так, что ее ладони с вытянутыми пальцами лежали на ее плечах — правая ладонь на левом плече, а левая — на правом. На ней была чёрная майка-безрукавка, намокшая от дождя и плотно облегающая ее гибкое, сильное тело. Владу понадобилось еще несколько томительных секунд, чтобы осознать, что то, что он видит, — уже не сон и не видение, а самая настоящая реальность. Это была Галя собственной персоной, и она сидела на лежащем Владе верхом, сдавив его тело своими твёрдыми, как гранит, коленями.

— Господи! — закричал молодой человек в неподдельном ужасе. — Ты?! Как ты смогла войти сюда?

— Как смогла? — Галя, казалось, была искренне удивлена его вопросом. — Ну как входят во все дома: через дверь…

Влад с трудом приподнял голову, преодолевая сопротивление в затекшей шее, и к своему ужасу, увидел, что дверь сторожки распахнута настежь, а в проём летит дождевая вода и врывается ветер. Ливень на улице хлестал с прежней силой и, похоже, не думал даже ослабевать.

— Как ты меня нашла? — в отчаянии закричал Влад.

— Это оказалось не так просто, надо отдать тебе должное, — спокойно отвечала вампирша. — Ты заставил-таки меня побегать за тобой…Спрятался надёжно и основательно: думал меня перехитрить? Напрасно, мой милый — это невозможно! Даже если бы я не разыскала тебя сейчас, я сделала бы это потом — через месяц, через год… — Галя наклонилась над ним еще ниже так, что ее мокрые свисающие волосы коснулись его пылающего лица, и добавила ледяным тоном: — через двадцать лет! Рано или поздно это всё равно бы случилось, и ты стал бы моей жертвой… Лучше уж раньше, правда? Это так ужасно — жить в постоянном ожидании неминуемой смерти, пугаться каждой тени, содрогаться при малейшем звуке, и так — долгие годы! И постоянно изнурять себя вопросом: ну когда же, когда? А вот я поступлю с тобой вполне милосердно, избавив тебя от этих мучительных ожиданий…

— Ты убьёшь меня? — спросил Влад дрогнувшим голосом.

— Ну конечно, — сказала Галя, будто речь шла о банальном пустяке, — я убью тебя! Мы уже говорили с тобой об этом, зачем вновь это обсуждать?

Она восседала на нем — непоколебимо и монументально, скрестив на груди руки, и вся ее поза выражала уверенность и неодолимую силу; спокойный бесстрастный тон и снисходительно опущенный взгляд не оставлял несчастному парню никакой надежды. И всё же он попытался как-то разжалобить свою мучительницу, в инфернальной природе которой у него практически не оставалось сомнений, хотя, скорее всего, уже было слишком поздно.

— Галя, пожалуйста… я не хочу! Не хочу!

— Прости, но мне как-то нет дела до твоих желаний, — просто ответила вампирша. — Мне достаточно, что так хочу я.

— Нет! — закричал Влад, беспомощно дёргаясь под ее тяжестью, — нет!..

— Успокойся, милый! Я всё сделаю быстро…

Владу вспомнилось, что такую же фразу он слышал от нее в студенческом городке, когда она явилась в комнату к нему среди ночи, чтобы овладеть им и напиться его крови, несмотря на присутствие его спящего соседа. Как же давно это было!

— Тебе не будет слишком больно, — продолжала Галя, — если будешь правильно себя вести. Просто будто заснёшь в моих объятиях, я даже могу навести на тебя сладостный сон! С элементами эротики. Мне это совсем нетрудно… Или, может быть, ты хочешь от меня настоящей боли? Это я тоже легко могу, только имей в виду: причиняя жертве боль, я сама сильно завожусь от ее страданий, и тогда просто не смогу остановиться, буду убивать тебя очень долго и очень жестоко…так жестоко, что крики твои станут разноситься по всей округе! Только их никто не услышит — ведь здесь на много километров никого нет…

— Я не хочу умирать! — вскричал Влад, — не хочу…

Она протянула руки к его лицу и горлу, и в этот самый миг ослепительно сверкнула молния. Вспышка была настолько яркой, что электрический свет, ворвавшись в распахнутую дверь, на мгновение озарил всё помещение, как при свете дня. Влад увидел, как ярко блеснули длинные и острые ногти вампирши, нависшие над его глазами и лицом; они сверкнули металлическим блеском, как стальные ножи! Эти ногти уже были готовы намертво впиться ему в лицо, но в следующую секунду раздался оглушительный раскат грома… На Отшельницу это не произвело никакого впечатления, но когда под резким порывом ветра распахнутая дверь с размаху захлопнулась, и от этого удара содрогнулся весь маленький домик, Галя невольно вздрогнула и оглянулась… Это длилось какие-то доли секунды. Но Влад, которому отчаяние и жажда жизни придали сил, успел воспользоваться мгновенным колебанием вампирши и неистово рванулся, ухватив именно тот момент, когда стальные тиски ее колен ослабли. Каким-то чудом он вырвался из-под нее и скатился с лежанки на пол. Затем вскочил на ноги. Света не было, и Влад заметался по тёмной комнате, сослепу налетая на углы и опрокидывая немногочисленную мебель.

— Ты напрасно сопротивляешься, Влад, — донёсся из темноты спокойный голос Гали, — ты ничего не сможешь сделать, а ведь я вижу в темноте лучше любой кошки!

— Прочь от меня, нечисть проклятая! — яростно крикнул Влад в кромешный мрак.

Вдруг прямо перед ним сверкнули глаза… Это были глаза Отшельницы, блеснувшие во тьме, будто глаза волчицы. Прижавшись спиной к стене, Влад что было сил ударил ногой в темноту. Он почувствовал, что удар достиг цели: его ступня настигла то ли бок, то ли бедро вампирши. Но впечатление было таково, будто он попытался свалить железную колонну! Тем не менее из мрака раздался яростный вскрик — видимо, вампирша ударилась обо что-то твёрдое, когда получила мощного пинка от своей несостоявшейся жертвы. Не так уж она и неуязвима! Путь наружу оказался свободен, и Влад бросился к входной двери.

— Влад! — яростно и властно закричала демоница, словно раненая пантера. — Стой…

Ему нестерпимо захотелось обернуться — желание было таким страстным и неодолимым; будь что будет, но только бы взглянуть на нее! Однако некий внутренний голос словно приказал: «Нет!..Нет! Беги…Беги!»

Что это было? Инстинкт самосохранения? Ангел-хранитель? Влад этого не знал, но он понял, что если оглянется и встретится с нею глазами, то больше уже не сможет ей противиться! Влад выскочил на крыльцо и сломя голову кинулся в темноту.

Снова сверкнула молния, озаряя всё вокруг слепящей вспышкой, а затем ударил гром. Казалось, небеса содрогнулись от этого громового раската! Проливной дождь хлестал не переставая, и вроде бы даже усилился; Влад метнулся в мокрые заросли и затаился под широкими хвойными лапами. Оттуда он стал смотреть на черный силуэт домика, в котором царила густая угольная чернота; всё вокруг также было погружено во мрак, только временами тускло поблескивали перед его лицом серебристые струи нескончаемого ливня. Он притаился под кронами деревьев, совершенно слившись с окружающей его темнотой… безумная надежда теплилась в его груди, что здесь его никогда не найдут.

«Влад… — прозвучал в его сознании волнующий и далёкий зов. — Вла-а-ад…»

Нестерпимая боль и тяжкая тоска исходили от этого зовущего голоса!

Влад смутился: что с нею случилось? Может быть, он ранил ее? Может, он вообще напрасно испугался, и она пришла за ним, чтобы принять его к себе, и ему нечего бояться, ведь он по-прежнему любит ее… Подсознательно он ждал и страстно желал этой встречи! Не потому ли она вновь сумела так быстро разыскать его?

Он продолжал сидеть неподвижно и тупо смотреть на распахнутую дверь сторожки. Казалось, там не было ни души; оттуда не доносилось ни звука, только изредка поскрипывала на петлях дверь, колеблемая порывами ветра, и ровно шумел в ночном лесу нескончаемый дождь. Владу уже начало казаться, что всё это ему приснилось, пригрезилось — и появление Гали в комнате, и ее слова, и короткая схватка с нею; разве всё это не есть продолжение кошмарного сновидения о его безнадёжной схватке с живыми древесными ветвями? Ну конечно, так оно и есть: ведь совершенно невозможно представить себе, что вампирша как-то смогла разыскать его в этом глухом месте! Надо только успокоиться и вернуться в дом — там никого нет и не может быть!

Он уже почти принял за истину эту казалось бы спасительную мысль, как вдруг снова сверкнула молния, озарив всё вокруг, и в этом электрическом свете он отчётливо увидел Галю, которая стояла всего в нескольких шагах от него, совсем рядом, и внимательно вглядывалась в мокрые заросли и кусты. Он совершенно остолбенел от неожиданности, увидев ее прямо перед собой.

Еще секунда-другая, и она его обнаружит! Влад вскочил на ноги и бросился бежать в сторону реки. Он мчался огромными прыжками, нёсся во весь дух, не обращая внимания ни на дождь, ни на шквальный ветер, настигший его, когда он выбежал на обширную поляну; он бежал со всех ног, сам не зная куда, ни на что не надеясь — бежал лишь для того, чтобы бежать…

Отшельница преследовала свою добычу с неспешной методичностью; она была быстра, стремительна, неутомима — как будто за плечами ее и не было многодневных поисков и многокилометровых переходов! Ее волосы развевались встречным ветром, от дождя они сплелись во множество мокрых прядей, в которых запутались шелуха древесной коры и мокрые листья… Ее черная одежда, промокшая насквозь и прилипшая к ее телу, плотно облегала ее и сливалась с окружающей тьмой; только бледное лицо с пылающими глазами выделялось из темноты и обнажённые руки, сверкавшие во мраке, словно белые молнии.

От нее невозможно было убежать, но преследуемый ею Влад не отдавал в том себе отчёта, он мчался всё дальше и дальше в ночной дождливый мрак, гонимый мучительным страхом за свою жизнь.

Она настигла его прямо на поляне, озаряемой вспышками молний и обильно заливаемой сплошной стеной ливня; один только прыжок вампирши, которому позавидовала бы и тигрица, мгновенно сбил его с ног, и Влад кубарем покатился по мокрой, скользкой траве…Он опрокинулся на спину, и Галя прыгнула на него сверху всей своей тяжестью. Ее мощное и упругое тело своей пластичностью и нечеловеческой гибкостью напоминало огромную чёрную змею. Она обхватила пойманного Влада руками и ногами сразу со всех сторон, как будто лаская его… Эти ласки намертво сдавливали его трепыхающееся, отчаянно сопротивляющееся тело, делая его совершенно беспомощным, сковывали и связывали его малейшие движения. Когда она уселась на его груди, Влад начал задыхаться, из его груди со свистом стал вырываться воздух. Дождь заливал его лицо, проникая в горло, капли разбивались о белки раскрытых в ужасе глаз; он отчаянно боролся, но последние его силы таяли с ужасающей стремительностью. Вытянувшись и изогнувшись всем телом, вампирша запрокинула голову и, обратив лицо к извергающему ливень чёрному небу, издала жуткий победный крик, в котором не было ничего человеческого, и от звука которого Влад едва не лишился чувств. Он судорожно цеплялся за ускользающее сознание, отчаянно не желая ни умирать, ни впадать в беспамятство, но она мгновенно прекратила эти его жалкие попытки, нанеся пару сокрушительных ударов ему в голову — увесистых, ошеломляющих, обжигающих, полностью подавивших его последние мысли о каком-либо сопротивлении.

Влад мгновенно впал в полное оцепенение, и его последней мыслью, как ни странно, был вопрос: «Боже… неужели я и вправду надеялся убежать?» Затем для него наступило безмолвие.

Вампирша склонилась над распростёртым под нею неподвижным и беспомощным телом. Ее мучила неутолимая жажда…

Субботнее утро выдалось погожим и не по-осеннему теплым. Николай доехал по мокрому от ночного дождя шоссе до известного ему дорожного знака и свернул на грунтовую дорогу. Еще издали он увидел последствия бушевавшего ночью урагана: у кромки леса вокруг дороги он заметил сразу несколько поваленных за ночь деревьев — некоторые из них были выворочены с корнями, на которых висели комья сырой земли. Пока машина ехала по открытому месту, ее ход не вызывал особого беспокойства, но когда Николай въехал в лес, ему стали попадаться широкие площади, залитые дождевой водой и напоминающие речные заводи. Николай с тревогой понял, что едва ли ему удастся доехать до того места, где он обычно ставил машину на стоянку и откуда добирался до заветной сторожки пешком. Машина ехала тяжко, ее движок надсадно ревел, и вскоре стало очевидно, что есть все шансы застрять где-нибудь на полпути, чего в планах Николая, естественно, не было.

В конце концов Николай решил не испытывать судьбу и всё-таки остановиться.

Лучше пройти пару-тройку лишних километров по залитому ливнем лесу, чем застрять намертво на раскисшей от дождевой воды лесной дороге…

Он выбрал для стоянки более менее возвышенное место, поставил там машину и заглушил двигатель. Достал из багажника резиновые сапоги, натянул их на ноги и отправился в путь.

Вся земля в лесу, покрывавшая ее трава были насквозь пропитаны водой. Размокшая почва громко хлюпала и чавкала под его шагами. Интересно, пожелает Влад вернуться на «большую землю» или захочет еще на какое-то время остаться жить в лесной глуши? И расскажет ли он все-таки — кого он так панически боится? От кого прячется?

Идти до сторожки теперь пришлось почти вдвое дольше, чем обычно.

Когда же Николай добрался-таки до своего лесного домика, на поляне его встретила напряжённая и непроницаемая тишина.

К сторожке Николай подошёл со стороны глухой стенки — оттуда, где под деревом располагался генератор. Рукоять генератора была опущена, машина не работала.

Ничто не нарушало тишины, только время от времени тяжелые капли воды сползали по веткам и с тихим шуршанием падали на усыпанную иголками и листьями промокшую землю.

Николай остановился и громко позвал:

— Влад!

В ответ — ни звука, ни движения. Как будто в сторожке и поблизости от нее не было ни души.

Он обошёл домик и приблизился к маленькому крыльцу. Здесь Николай невольно остановился как вкопанный. И не мудрено!

Входная дверь оказалась распахнутой настежь, а дверной проём показался Николаю много шире оттого, что дверной косяк оказался выломан, и тяжёлый вертикальный брус, чьё назначение было удерживать засов, теперь валялся на земле под крыльцом.

Николай застыл в полном недоумении: кто это ухитрился выломать дверной косяк с такой нечеловеческой силой? Неужто медведь?

— Вла-а-д! — снова позвал он, и теперь в его зове звучала неподдельная тревога. И снова не последовало никакого ответа…

Вдруг Николай прислушался: откуда-то доносился чей-то монотонный и бесстрастный голос. Он не сразу сообразил — что это; только спустя несколько секунд Николай понял, что это радиопрёмник. Но почему он вещает откуда-то из зарослей мокрого кустарника? Что всё это означает?

Николай отошёл от крыльца и направился в заросли, ориентируясь на голос.

Суровый голос диктора продолжал бубнить из кустов, рассказывая о разрушениях, причинённых минувшей ночью ураганом и проливным дождём. Он замолк лишь тогда, когда Николай набрел на приёмник, застрявший в ветках, поднял его и щёлкнув ручкой, выключил.

Николай взглянул на зияющий проём двери, зрительно оценивая расстояние.

Всё указывало на то, что приемник зашвырнули сюда что было сил именно с крыльца.

Да что ж это такое? В кого это Влад швырялся приёмником? Да и где он сам, в конце концов?

Решив это выяснить, Николай взял приемник в охапку и направился к дому.

Поднявшись по ступеням, он вошёл в сторожку и остолбенел: в помещении царил самый настоящий разгром! Похоже было на то, что здесь дрались не на жизнь, а на смерть.

Ошеломлённый Николай поставил приемник на столик, а сам беспомощно огляделся вокруг. Внимание его привлёк холщовый пакет с длинными ручками, стоявший возле лежанки на полу. Николай узнал его — это был его собственный пакет, в который он положил купленные по дороге сюда продукты и оставил его Владу… Теперь в пакете лежало что-то увесистое и округлое; и стоял он как-то по-особенному аккуратно, выделяясь посреди всеобщего хаоса. Впечатление было таково, будто бы туда положили некий ценный предмет, а потом пакет поставили здесь на пол, чтобы вскоре его отсюда забрать.

Некоторое время Николай пристально смотрел на этот мешок, словно пытаясь понять — что в нём такое особенное, привлёкшее его внимание. Затем сделал пару шагов вперёд, чтобы заглянуть в него, но в этот самый миг краем глаза в окне он увидел, как снаружи на одну лишь секунду мелькнула высокая гибкая фигура…

Николай мгновенно позабыл о пакете и бросился к выходу из домика.

— Влад! — закричал он с порога, обратившись лицом в сторону реки.

Никто не ответил. Однако Николай мог бы поклясться, что мелькнувшая за окном фигура ему не померещилась. Он спрыгнул с крыльца на влажную траву и поспешил по тропе, по которой обычно ходил на рыбалку. Отойдя от дома на несколько десятков шагов, Николай очутился посреди полосы белесого густого тумана, что медленно наползал на лес с речного простора: все окружающие деревья наполовину утонули в этом тумане, из мутной молочной пелены виднелись только верхушки елей и чёрные раскидистые кроны сосен.

— Вла-ад! — снова закричал Николай во всё горло.

Однако его крик словно бы угасал в плотной окружающей пелене — впечатление было таким, как будто небесное облако вдруг опустилось на лес и расползалось по земле во все стороны. И вдруг Николай увидел, что сквозь туман со стороны реки к нему неспешно приближается человек, чья высокая статная фигура лишь угадывалась в туманном облаке смутным пятном неопределённых очертаний.

— Влад? — обратился к призрачной фигуре Николай. — Слава Богу… Чего это ради ты вздумал от меня прятаться?

Между тем фигура постепенно приближалась, выходя из туманной пелены, ее контуры становились отчётливее, и Николай с удивлением понял, что перед ним вовсе не Влад, а…полностью обнажённая женщина! Это была высокая стройная красавица с гибкой талией и точёным телом; она неторопливо шла ему навстречу, чуть склонив к плечу голову, с которой густой волной спадали на плечо и грудь длинные светло-пепельные волосы. В руке женщина держала тёплое мохнатое полотенце, которым она вытирала эти волосы, намокшие как будто после принятия ванны. На ее гладкой, словно атласной коже Николай заметил сверкающие бусинки воды. Это была редкая красавица: гибкая шея, тяжёлые идеальной формы груди, крутые мощные бёдра, стройные сияющие голени… у Николая при виде столь откровенной, броской, ошеломляюще бесспорной красоты невольно закружилась голова.

— Просто изумительная вода сегодня! — сказала голая незнакомка, обращаясь к Николаю так, словно они с ним были добрыми друзьями. — Это твой домик? Ты меня извини, пожалуйста, но я позволила себе порыться в шкафу и взяла полотенце: надо было искупаться, а после ванны ходить мокрой неприятно — сентябрь уже, как-никак.

Николай смотрел на нее ошалелыми глазами и не мог вымолвить ни слова.

Красавица стала перед ним, стянув с головы полотенце и держа его в опущенной руке. Она ничуть не смущалась своей наготы.

— Что смотришь? — улыбнулась она ему, лукаво блеснув серыми с поволокой глазами. — Нравлюсь, да? Нечего стесняться, если нравлюсь — так и скажи…

— А вы… — пролепетал Николай, наконец обретя дар речи. — Вы… кто?!

— А тебе не всё ли равно? — усмехнулась она. — Ну… Галей меня зовут. Вполне обычное имя… А ты кто?

— Я?.. — ошеломлённо переспросил он. — Николай… Коля, значит.

— Ну, вот мы и познакомились, Николай, — сказала незнакомка. У нее был чудесный, мелодичный, мягкий голос. Он звучал как дивная, убаюкивающая и вместе с тем возбуждающая музыка! От одних только звуков такого голоса можно было лишиться рассудка.

— Послушайте, Галя… — сказал Николай, понемногу приходя в себя, — а как же вы вот так… извините, совершенно без всего ходите?

— Ну… я сюда не голой пришла! — серьёзно ответила Галя. — Одежда у меня промокла от ливня, вот я ее сушиться и повесила. Не в мокром же ходить! А кого мне здесь стесняться? Вокруг на много-много миль никого ведь нет! Разве что вот ты… откуда ни возьмись взял и появился.

— Вообще-то, домик-то мой… Галя! — напомнил Николай.

— Ах, прости… я и не знала! Надо было пройти мимо, наверное.

Николай почувствовал себя нехорошо: разговор явно принимал не тот оборот.

— Нет, ну что вы… я вовсе не хотел вас обидеть, — поспешно сказал он. — Вы всё правильно сделали. Я совсем не против гостей… а тем более, такой гостьи, как вы. Просто вы… странная какая-то, что ли! Обычно девушки при виде чужого мужчины смущаются, прикрываются, порой визжат даже! А вам хоть бы что…

— Ты хочешь, чтобы я завизжала? — улыбнулась Галя. — Я могу, конечно, только вряд ли тебе это понравится.

— Да нет… визжать уж точно не стоит, — заметил Николай. Он никак не мог побороть смущение и не представлял, как следует себя вести в такой ситуации. — Послушайте, а как вы вообще сюда попали? Красивая молодая женщина в лесу одна, за много километров от ближайшего жилья… Это невероятно. Если бы я верил в русалок, я точно подумал бы, что встретил русалку…

— А ты не веришь в русалок, Николай? — заинтересованно спросила Галя.

— Нет… я их никогда не видел.

— Это ни о чём не говорит, — заметила Галя. — Всё когда-то бывает впервые, не так ли?

— Да, наверное…

Она как бы невзначай провела скомканным полотенцем по своей обнажённой груди, словно бы вытирая капельки воды, однако это был явно двусмысленный жест, и Николай отчётливо ощутил это. Он смущенно отвёл взгляд от роскошного женского тела, одновременно чувствуя, как его начинает пробирать нервная дрожь. Он никак не мог придумать, как бы спросить ее о Владе, и о том, известно ли ей, кто выломал дверь в сторожку, и кто вообще устроил жуткий погром в домике, но нужные слова никак не шли ему на ум. Он боялся неуместным вопросом ненароком спугнуть или рассердить ее.

— Вот ведь незадача! — воскликнул он наконец. — Ну никак не ожидал такого. Прямо ума не приложу — что мне с вами делать? Может, вас отвезти куда нужно, у меня тут машина спрятана, только до нее по лесу идти надо…

— Я очень голодна, Николай… — призналась эта странная женщина.

— Вы голодны? — он оживился, подумав, что найдена естественная и актуальная тема для дальнейшего знакомства. — Так это дело поправимое! Пойдёмте в сторожку, я дам вам сухую одежду, ну и запасы кое-какие найдутся, если только… — он немного смутился и замолчал. Потом продолжил: — Понимаете, тут у меня парень один жил! Я его сюда неделю назад привёз… Собственно, за ним я и приехал сегодня! Если только он тут всё не съел, то найдётся, чем вас покормить! Простите, а вы его случайно тут не видели? Куда он подевался…

— Нет, не видела, — просто ответила Галя. — Придёт, наверное, куда ж тут в лесу денешься? Только ты меня не так понял, Николай…Я голодна, но не так, как ты подумал.

— А как?

— Мне твои запасы вовсе не нужны…

— Простите, Галя… но мы с вами в лесу, и у меня тут разносолов нет.

— И разносолы мне твои не нужны…

Николай смотрел на нее в изумлении, и его постепенно начал одолевать страх.

Галя смотрела на него каким-то странным взглядом, от которого у него холодело всё внутри. Да кто она, в конце концов? Может быть, какая-то сумасшедшая? Может, она сбежала из районного дурдома, ее разыскивают повсюду, а он тут с нею лясы точит?

Вдруг Галя отбросила полотенце прочь и протянула ему руку.

— Ну же… иди ко мне!

Николай остолбенел.

— Что… прямо вот здесь, сейчас? — пролепетал он совсем по-дурацки.

— Прямо здесь и сейчас.

— Нет… нет! — он невольно попятился. — Не надо, Галя! Уйди от греха… Я не хочу… Не могу!

— Ну чего ты боишься? — улыбнулась она почти ласково. — Я всё сделаю сама… Тебе понравится!

— Нет… пожалуйста… нет…

Он хотел повернуться и побежать в дом или куда-нибудь в лес подальше, спрятаться от нее. В этой обнажённой красавице смутно угадывалось нечто жуткое, неведомое и страшное. Инстинктивно он ощущал исходящую от нее смертельную опасность, некую неодолимую чуждую силу, перед которой ему явно было не устоять. Как будто перед ним был и не человек вовсе.

— Иди ко мне… — ласково и в то же время настойчиво прошептала Галя.

Николай хотел отстраниться, но не смог. Ноги не слушались его. Он взглянул в ее глаза — глубокие, серо-стальные, как северные озёра в ненастную погоду… неким внутренним чутьём он понимал, что нельзя смотреть в эти бездонные глаза, но… при этом смотрел! Смотрел, и не было у него сил отвести взгляд.

— Нет… нет… я не хочу… — беспомощно прошептал он, качая головой.

— Не обманывай себя, — сказала она доверительно. — Ты хочешь… ты ждёшь. И я тоже жду тебя! Так утоли же мой голод, Николай! И — мою жажду…

Его ноги словно вросли в землю. Он внезапно заплакал от мучительного бессилия. Неожиданно для самого себя медленно опустился на колени. Галя коротко рассмеялась, увидев перед собой здорового плачущего мужика, совершенно сломленного ее мощной внутренней силой.

— Ты, вероятно, был раньше монахом, Николай? — спросила она насмешливо. — Был этаким анахоретом-отшельником. А знаешь… я ведь тоже Отшельница! Представляешь? Мы с тобою должны были встретиться. Просто обязаны…

Она легко и непринуждённо сняла с него рубашку, небрежно отбросила ее прочь. Положив ладони ему на плечи, так же легко опрокинула его на спину, сама забралась на него, усевшись ему на обнаженную грудь верхом.

Подавшись вперёд, руками прижала его плечи к земле.

Он смотрел на нее снизу вверх, с земли в небо. Ее лицо, ее серо-стальные глаза, ее волнующиеся под дуновением речного ветерка волосы — всё это закрывало от него туманное небо, наполняло собой, завораживало…

— Разве тебе не хорошо? — просто и легко спросила она, улыбнувшись.

Он улыбнулся в ответ, хотел что-нибудь ответить, и не смог. Но она, кажется, и не ждала от него ответа. Ее обнажённые руки по-прежнему прижимали его плечи к тёплой земле, и в них ощущалась такая неодолимая мощь, что ему сделалось не по себе. Но ему действительно было хорошо и покойно, так хорошо, как никогда!

И невольно подумалось — чего ради он упирался, возражал, пятился… Ему даже стало стыдно за свое дурацкое поведение. Он подумал даже, а не извиниться ли ему, но по озорным огонькам, мелькнувшим в глубине ее глаз понял, что это будет выглядеть попросту глупо. И решил, что лучше вообще не говорить ничего.

Она склонилась над ним ниже, и ее глаза оказались прямо над его глазами, а ее нависшие над ним тяжёлые груди, как бы невзначай коснулись его вздымающейся грудной клетки. Николай непроизвольно вздрогнул.

— Не надо бояться, — тихо прошептала она. — Здесь никого нет, кроме нас с тобой. Никого на много миль вокруг! Только я… и ты… Это так здорово, правда?

Она коснулась своими мягкими, как атлас, губами его губ, и он снова вздрогнул. Он чувствовал себя так, словно был с женщиной впервые. Она умела дарить такое ошеломляющее блаженство, о каком он раньше даже не имел представления.

«Какой же я глупец… — подумал он лениво. — И чего растерялся? Когда еще такой случай представится?»

— Правильно, — заметила Галя, глядя на него сверху и улыбаясь. — Никогда.

Николай мгновенно опешил: она прочла его мысли? Как такое возможно? Или он забылся и сказал это вслух?

Она снова склонилась над ним, нежно поцеловала… Внутри его тела возгорелся не видимый огонь, начавший быстро разливаться бесчисленными потоками по всему его телу.

Он совершенно не соображал, что происходит с ним. Галя что-то делала с его телом, действуя неторопливо и методично, а он не понимал, что это было. А вообще, какая разница? Главное, что ему было невероятно хорошо…

У него возникло такое чувство, как будто он медленно поднялся на воздух и тихо поплыл куда-то сквозь молочно-белесый туман. Он казался самому себе абсолютно невесомым, как пёрышко! И его медленно куда-то несло по воздуху, плавно, мерно и убаюкивающе покачивая на невидимых волнах.

— Тебе ведь нравится, Николай? — донёсся до его сознания дивный женский голос.

— Очень нравится… — прошептал он в ответ.

— Правда нравится?

— Правда…

— Мне продолжать?

— Да, да… пожалуйста! — горячо попросил он. — Только не останавливайся… Прошу!

Он уже почти терял сознание от сумасшедшего блаженства. Господи, что же такое она с ним творит? Как у нее получается? Это же фантастика… Какая мастерица! Ах, разбойница… Ну надо же! И где только учат таким любовным премудростям! Только бы это никогда не кончалось! Боже, до чего хорошо! Еще… еще! Умоляю…

Взор его помутился, сердце вроде как и не билось совсем. Он весь растворялся, как бы рассеивался в окружающем его тумане. Неожиданно откуда-то из глубин его подсознания пришло ощущение боли. Оно было очень-очень слабым, словно пробивалось к нему сквозь плотную, непроницаемую стену, но в душе у него сразу же возникла смутная тревога. Почему боль? Откуда это?..

— Галя… погоди… мне почему-то больно…

— Потерпи немного, Николай, — нежно отозвалась она. — Сейчас это пройдет… Вот увидишь…

И вправду, очень скоро ощущение боли ушло, пропало, словно бы затерялось в новой волне охватившего его блаженства. Он даже слегка пожалел об исчезновении болевых ощущений — оказалось, что они придавали некие совершенно особые оттенки чувственной палитре его переживаний. Он хотел, чтобы ощущения эти вернулись.

Он жаждал от нее еще боли! Это было так странно…

Перед ним возникли Галины глаза — непроницаемо серые, огромные, бездонные.

Он смотрел прямо в их глубины и не мог оторваться.

«Сделай мне больно…ну немного… пожалуйста! Я никогда… не испытывал такого…»

Она только улыбнулась ему в ответ — снисходительно и понимающе.

— Хорошо, Николай…

Он смежил веки в полном изнеможении. Пусть она делает с ним всё, что ей угодно, она сама знает, что именно ему приятно. Она знает его куда больше, нежели он сам.

Вдруг он открыл глаза… или ему показалось, что открыл. Вокруг была ночь, тёмная и сырая, с клубящимися облаками мельчайших брызг; шумными потоками низвергался с чёрных небес ливень. А когда сверкнула мощная электрическая вспышка, Николай вдруг увидел ее — Галю! Ее озарило снопом света лишь на мгновение, но он ее очень отчётливо увидел. Она стояла под струями ливня во весь рост… Ее гибкое упругое тело плотно облегала насквозь промокшая одежда — черная безрукавка, черные брюки…Мокрые волосы, собравшиеся в тугие косицы, хлестали ее по плечам и спине, раскидываемые резкими порывами ураганного ветра.

Она подняла над собой какой-то большой округлый предмет, который легко держала в одной руке, а сама запрокинула голову. Из предмета, с лёгкостью переворачиваемого ею в воздухе, лилась чёрная тягучая жидкость, и Галя жадно подставляла под эту струю свой широко раскрытый рот, не желая обронить ни единой капли…

Что это было? Николаю показалось, что он разглядел на этом округлом сосуде нечто похожее на черты лица, и это лицо было ему вполне знакомо… Господи! Боже мой…

— Ты убила его? — испуганно закричал он, глядя Гале прямо в ее серые глаза.

— Кого? — отозвалась Галя с искренним удивлением, откидывая с лица волосы.

— Влада? — хрипло воскликнул Николай.

— Ах, Влада… — она, казалось, попыталась что-то вспомнить. — Влада? Я убила? Да с чего ты взял?

— Я видел… только что! Ты оторвала ему голову!!!

— Николай, что за вздор ты несёшь! — с легким раздражением заметила Галя. — Ну причем тут Влад? Что ты видел? Я, кажется, сказала: кроме нас двоих тут никого нет…

Николай судорожно задёргался всем телом.

— Пусти меня! — крикнул он отрывисто. — Пусти…

— Тише, милый, тише… успокойся, и всё будет хорошо. А не то я и вправду сделаю тебе больно. Очень больно…

— Пусти меня, чёртова ведьма! Нежить проклятая… Пусти!

Он попытался сбросить ее с себя, извиваясь всем телом, попробовал выбраться из-под нее. Однако чем больше он прилагал усилий к своему освобождению, тем тщетнее становились эти его усилия. Галя продолжала восседать на нем каким-то затейливым образом, позволявшим ей намертво сковывать все его движения; Николай с ужасом понял, что его силы стремительно тают с каждой секундой, как будто бы она мощно и властно вытягивала их из его слабеющего тела.

Галя с любопытством взирала сверху вниз на него и его жалкие попытки.

Она небрежно скрестила на груди руки, на ее губах играла лёгкая непринуждённая улыбка. И это при том, что он весь обливался потом, грудь его сдавило так, что хрустели рёбра, а всё тело будто пребывало в стальных тисках. Он уже не ощущал ни своих рук, ни своих ног… А ей, казалось, было просто интересно посмотреть, сколько же времени он выдержит в ее смертельных и мучительных объятиях.

Наконец Николай бессильно вытянулся на траве и затих; Галя обворожительно и снисходительно улыбнулась.

— Ну вот, — сказала она. — Наконец-то успокоился… а то дёргается, борется, шипит по-змеиному — никак не уймёшь! Вот и умница… Наверное, пора нам и закругляться, ты как думаешь… а, Николай?

Он лежал на спине и не мог ответить, его помертвевшие синие губы лишь слабо шевельнулись, без звука. Галя положила ладонь ему на лицо, потом медленно провела по его лицу гибкими пальцами; эти пальцы немного согнулись, и длинные ногти слегка зацепили кожу, потянули ее, образуя складки, будто бы пробуя ее не то на прочность, не то на эластичность… Снова появилась боль — острая, словно режущая, но пока еще вполне терпимая. Пальцы Гали поползли дальше, прошлись по его губам, затем по подбородку, скользнули под скулы… и в следующую секунду ее острые, как лезвия, ногти глубоко впились ему в горло. Изо рта Николая взметнулся фонтан, и мельчайшие тёмно-красные брызги оросили поникшие ветки ближайших кустов.

В полной тишине кровавые бусины медленно поползли по влажным зеленым листьям, собираясь в маленькие ручейки и спадая на землю тяжёлыми маслянистыми каплями.

Галя неторопливо шагала через лес, небрежно помахивая холщовой сумкой, в которой было уложено нечто увесистое и округлое… Ее одежда успела полностью высохнуть, и Галя снова была облачена в свою черную безрукавку и черные облегающие брюки. Отшельница ступала размеренно и упруго, как человек, привычный к долгой и непрерывной ходьбе. Если бы ее встретил в лесу какой-нибудь грибник, ему бы и в голову не пришло, что перед ним — кровожадная вампирша. Симпатичная, спортивная, статная и сильная девушка, одетая во всё чёрное — такой бы она представилась забредшему в лесные чащи незнакомцу, и не более того. Только волосы ее оставались в полном беспорядке: спутанные пряди-косицы полностью так и не просохли, и были небрежно и неаккуратно разбросаны по плечам. Однако в глухом лесу такое небрежение ни у кого не вызвало бы подозрений — лес он и есть лес! Да и никто из людей ей попросту не попался на ее пути, и это было истинным счастьем для них.

Поднявшись на лесистый холм, Галя остановилась и обернулась.

Широчайшая лесная панорама открывалась ее взору. Вампирша смотрела на этот бескрайний простор и улыбалась: ей было удивительно хорошо! Она сыта… пусть и не очень надолго, но всё же! Она прислушивалась к звукам леса: обычный человек сказал бы, что кругом царит непроницаемая тишина, но только не она! Галя слышала каждый малейший звук, видела каждую травинку… Эта тишина обманчива, она только для двуногих, которые глухи и слепы. Зато она видит, слышит и обоняет всё… Особенно то, что так или иначе связано с кровью.

Туман, гигантским фронтом наползающий на лесные дали с широкой реки, так и не начинал рассеиваться. Из волнующегося белесого облачного моря выступали только вершины высоких елей и сосен. Галя увидела, как над той частью леса, где стояла сторожка, поднимался столб дыма, который сразу над вершинами деревьев медленно расползался и таял, поглощаемый туманом. Этот дым можно было заприметить разве что с самолёта, но самолёты в такой густой туман не летают…

Отшельница удовлетворённо вспомнила, как она заволокла оба тела в домик, облила помещение топливом из генератора, разбила вдребезги все бутылки с запасами спиртного, щедро полив ими мебель, пол и самих убиённых… Домик полыхал, как факел, несмотря на сырую погоду и лесную влажность; всю поляну заволокло удушливым дымом. Дождавшись, когда рухнет прогоревшая крыша, вампирша отправилась восвояси. Она набегалась по лесам за последние дни, и пора было возвращаться домой.

Цель ведь была достигнута — ее добыча никуда не делась, не спряталась. Вот она, здесь, лежит у нее в пакете… Галя, склонив голову, с покровительственной улыбкой взглянула на сумку, так приятно тяготившую ей руку. Впрочем, никак иначе и быть не могло. Разве это не было ясно с самого начала? Жертве — может быть и не ясно что-то, но никак не ей, Отшельнице. А жертву, как известно, не спрашивают…

Галя вошла в свой небольшой уютный дом, держа в руке холщовую сумку — из тех, в которых обычно носят либо продукты, либо какие-нибудь хозяйственные мелочи. Цветочные горшки, например… В сумке, мерно покачивающейся на весу, лежало нечто, напоминающее большой увесистый плод.

Она спустилась в подвал, где было прохладно и сухо.

В небольшой комнате, о существовании которой любому постороннему было бы нелегко догадаться, у нее стоял массивный деревянный стол, обтянутый плотной клеенчатой тканью. Галя небрежно бросила сумку со своей ношей возле ножки стола, а сама подошла к внушительному ящику, что висел на стене и раскрыла створки. Это был ее особый запасник, в котором она хранила свои ножи.

У Отшельницы было много ножей. Вытащив сразу несколько штук, Галя разложила их на столе — один за другим вереницей — и долго рассматривала. Ножи были самых различных размеров и типов: большие и малые, с лезвиями длинными и короткими, с рукоятями деревянными и роговыми, прямые и изогнутые, с широколезвийными клинками и узколезвийными. Она просто обожала свои ножи: периодически тщательно оттачивала их, содержала всегда в идеальном порядке, любила аккуратно поглаживать пальцами их сияющие отточенные лезвия… Но сейчас она хотела выбрать один только нож, необходимый ей для весьма необычного и крайне жестокого дела, поэтому она выбирала долго и тщательно, без малейшего намёка на спешку. Так скульптор выбирает резец для особо ответственной и кропотливой работы.

Но вот выбор был сделан — небольшой острейший нож с прямым тонким лезвием и резной рукоятью, выточенной из рога.

Галя неспешно и бережно убрала со стола остальные ножи, а затем, наклонившись, засунула руку в сумку и вытащила из нее за влажные волосы мёртвую, бледную голову Влада. Положила ее на стол перед собой — лицом вверх… Левой рукой прижала голову к поверхности стола, а в правую руку взяла нож, и вдруг сама оказалась словно завороженной внезапно открывшимся ей зрелищем: ее ладонь плотно лежала на его лице, закрывая его почти целиком от подбородка и до лба. И в этой картине Галя усмотрела нечто совершенно удивительное, невероятное…

Вампирша всем своим существом ощутила поразительную беззащитность Влада перед ней, его вопиющую уязвимость, и всю безграничность ее безраздельной власти над своей жертвой. Ничто на свете не могло помешать ей делать с его мёртвой головой всё, что ей только вздумается… Ничто и никто! И она вдруг осознала этот факт с потрясающей ясностью. Отшельнице захотелось кричать от охватившего ее восторга, невообразимая эйфория заполнила, казалось, весь окружающий мир. Галя напоминала огромную хищную пантеру, только что растерзавшую свою добычу. Она даже слегка растерялась от нахлынувших на нее умопомрачительных эмоций — она чувствовала, что никак не может успокоиться. Преодолевая внутреннюю сладостную дрожь и крепко придавив своими длинными сильными пальцами мёртвую голову к столу, вампирша подняла над бледно-застывшим лицом Влада свой беспощадный стальной нож…

…Она трудилась долго и методично, то склоняясь над его беззащитным, мертвенно- бледным лицом, то выпрямляясь, чтобы оценить результат того или иного своего действия. Она не спешила, откровенно наслаждаясь каждым мгновением этого ужасающего обряда, так похожего на какую-то невероятно древнюю кроваво-эротическую мистерию… Лезвие ее ножа постепенно обагрялось тёмно-красной мёртвой кровью, медленно стекавшей на стол, образуя вокруг головы подобие зловещего ореола из тёмно-багровых лужиц, а под ее длинные ногти постепенно набивались частицы кожи, плоти, кровавые сгустки с изрезанного лезвием лица жертвы.

Ее движения были уверенны, тверды и точны — как будто ее нож являлся естественным продолжением ее руки, ее пальцев, ее ногтей. Она хорошо понимала и прекрасно осознавала — что, как и зачем она делает. Ею владело стойкое ощущение, будто бы мёртвый Влад чувствует страсть ее руки, вонзающей в его гладкий лоб этот острейший нож, чувствует — несмотря на то, что она давно уже его убила. Длинное серо-стальное лезвие ее ножа как будто бы исполняло медленный, зловещий и замысловатый танец на его бледно-неподвижном челе. Глаза вампирши пылали мрачным огнём, в груди бушевало, ликуя, адское пламя… ей хотелось смеяться и петь.

На мёртвом лбу своей очередной жертвы Отшельница начертала своё древнее имя, а на лице тайные знаки, известные только ей…

Антонина, как обычно, возвращалась с работы… Вот так каждый день — с утра на работу, там осточертевшая фабрика, давно опостылевшие люди… а вечером — с работы домой, в пустую квартиру. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.

И вот это называется жизнь? В этом и состоит то, что именуют жизнью? То, чего люди так боятся лишиться? Антонина иногда спрашивала себя — боится ли она потерять такую жизнь. Ответ, который у нее напрашивался сам собой, поневоле приводил ее в ужас.

В конце августа у нее появилась некая отдушина — ей пришло письмо.

Влад, сердечный друг ее дочери Гали прислал небольшое послание, в котором сообщал, что у них с Галей всё хорошо, и скоро они к ней непременно приедут. Антонина тогда словно бы обрела новую жизнь, у нее как будто открылось второе дыхание — ну как же: дочь приедет! Вместе со своим другом или как там у них нынче — возлюбленным! Пусть как угодно это теперь называется, Антонина была готова всё стерпеть, но главное заключалось в том, что к ней — дети приедут! Что может быть важнее, лучше, значительнее? Она ощутила тогда, что ее помнят, к ней стремятся, о ней думают. Стало быть, ее понурая, безрадостная и серая жизнь всё-таки не была напрасной, не была прожита зря! У Антонины на сердце бушевал настоящий праздник.

И она вечерами часто раздумывала о том, как будет их встречать, что приготовит и выставит в качестве угощения на стол, что им скажет, о чём спросит… Пыталась представить себе, как дети станут вести себя в доме, как будут смотреть друг на друга, о чём открыто говорить с нею, о чём — шептаться между собой. Антонине всё это было страшно интересно, и когда она размышляла об этом, ей становилось удивительно легко, и она понимала, что ради этого действительно стОит жить — жить ради того, чтобы с трепетом в душе ожидать, когда к ней в гости приедут взрослые дети…

Однако ощущение счастья длилось так недолго! Антонина ждала еще одного письма или даже просто телеграммы, где вместо неопределённого обещания «мы приедем» сообщалась бы точная дата этого вожделённого приезда. Но проходили дни, Антонина каждое утро заглядывала в почтовый ящик, а там — ничего. Прошла неделя, за ней другая… Она пыталась успокаивать себя: мол, всё в порядке, ничего страшного — нет вестей сегодня, значит — будут завтра. Или — послезавтра… Однако когда пошла третья неделя, а потом незаметно подкатила и пошла отсчитывать дни последняя декада сентября, ей вдруг стало совершенно ясно, что Галка с Владом не приедут.

Да и как они могут приехать — сентябрь на исходе, у них, кажется, давно занятия в институте начались! Стало быть — они в Москве давно уж… Загуляли, закружились, а там — глядь, и в Москву уже давно пора! Пообещали одинокой матери глоток праздника, малюсенький кусочек счастья… и не выполнили обещания.

Может, даже вообще забыли о том, что отправили ей обнадёживающее письмо. Подумаешь — невидаль! Не больно нынче молодые-то о родителях своих помышляют!

И всё же Антонина продолжала всё так же регулярно заглядывать в ящик, а он всё так же оказывался удручающе пуст. Может, снять его совсем? Зачем висит, место зря занимает, душу надрывает…

Нет… нельзя без ящика! А вдруг письмо-то возьмёт да и придёт? Вдруг Галка сама уже прямиком из Москвы матери напишет? А куда ж почтальон письмо положит, коли ящика не будет? Антонина же не завсегда дома-то сидит…

Она как могла успокаивала и утешала себя, придумывала молчанию детей всяческие оправдания. Но легче от этих придумок ей не становилось. И наваливалась такая безысходная тоска, что хотелось руки на себя наложить! Хоть волком вой… Особенно по вечерам, в пустой квартире.

Вот и сейчас Антонина почти уже пришла, однако домой идти не спешила. Чего дома-то делать? Разве что телевизор посмотреть — всё какое-то окошко в мир. А так — делать там нечего. Тошно, одиноко, жутко…

А на улице сегодня уж больно хорошо. Вечер не слишком тёплый, но — тихий такой, безветренный. На небе — ни облачка! Просто чудесный вечер, какие раньше бывали.

И, наверное, парни с девчатами опять соберутся на свои танцульки во дворе под музыку старенького патефона. Подходя уже к дому, Антонина поняла, что не ошиблась: со двора доносился приглушённый шум, как будто там собиралось немало людей.

А потом раздались мелодичные звуки из патефона, и у Антонины сразу сжалось сердце: исполнялась та самая песня, которая так легла ей на душу месяц назад, когда она ходила под впечатлением от полученного письма… И сразу сделалось как-то покойно, умиротворённо. Ей неожиданно для самой себя захотелось туда, к людям, которые чувствовали себя счастливыми. Антонина остановилась, с зачарованной улыбкой на лице вслушиваясь в слова песни:

Антонина уже и вправду хотела направиться прямиком туда, где на традиционном пятачке начались танцы; а вдруг и действительно она встретит там кого-нибудь, кому она будет нужна! Конечно, это будет вовсе не молодой парень, понятное дело; таковым может оказаться немолодой уже мужик, скорее всего, старше ее, ну и что? Между прочим, там, у стола с патефоном собирается не только молодёжь, там можно встретить и людей весьма зрелого возраста. Слова соседки Маруси о том, что ей следует найти себе мужика, давно не выходили у нее из головы. А может, так оно и есть? А вдруг там, на этих танцах, к которым она всегда относилась с отвращением, ей и встретится такой нужный ей мужик, с которым она разделит свое одиночество, который примет ее такой, какова она есть, и с которым ей не будет ни тоскливо, ни страшно…

Она уже сделала несколько шагов в сторону дворика, но тут ее остановила неведомо откуда взявшаяся мысль: словно кто-то шепнул ей, что сейчас ей непременно надо идти домой.

Почему — Антонина не знала, однако понимала очень чётко: это необходимо! Надо немедленно идти домой, это очень важно.

Ей подумалось, а не связан ли этот настойчивый позыв с предстоящим визитом детей? Или всё-таки от них пришло письмо? Утром ящик был, как обычно, пустой, но вот сейчас… Кто знает, ведь никак — целый день прошел!

И она, резко повернувшись, торопливо зашагала ко входу в подъезд.

А вслед ей грустным напевом плыл прощальный аккорд завершающейся песенки:

Антонина вошла в подъезд и сразу же шагнула к ящику.

Открыла его слегка трясущейся рукой. Ящик, как обычно, был пуст.

Ее охватила досада: ну, и чего она неслась сюда сломя голову? Зачем, если всё остаётся по-прежнему? Никто не пишет, никто не едет… Однако возвращаться назад и идти во двор уже не хотелось. Пришла так пришла. Надо идти в дом.

К тому же смутное беспокойство не оставляло ее. Предвкушение какого-то важного события, которое никак нельзя променять на топтание на танцевальной площадке, становилось всё отчётливее и яснее. Антонина не понимала, чем вызвано это смутное ощущение, но противиться этому странному зову она не могла…

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Антонина внезапно остановилась: ей вдруг сделалось страшно. Почему — она не знала. Возможно, потому, что местное хулиганьё в очередной раз побило все лампочки в подъезде, и на лестнице царила темнота.

В конце сентября темнеет рано, однако время не было поздним, а потому ступеньки можно было вполне различить, как и тот факт, что на лестнице, кроме самой Антонины, никого другого нет.

Превозмогая неопределённый и смутный страх, женщина поднялась на площадку, торопливо вынула из сумки ключ и отперла дверь. Только вступив в свою прихожую и закрыв дверь за собой на замок, Антонина почувствовала себя спокойнее.

Она зажгла в прихожей свет и постаралась унять тревожное сердцебиение.

Отдышавшись, Антонина стянула с себя клеенчатое осеннее пальто, вышедшее из моды уже лет двадцать назад, и повесила его на крючок. Сбросив уличные туфли, всунула ноги в тапки и отправилась на кухню.

Сполоснув руки под краном, Антонина решила поставить чайник. В магазин она не заходила, да и есть ей особенно и не хотелось. Решила ограничиться неспешным вечерним чаепитием.

Налила воды из крана в чайник и поставила его на плиту. Затем взяла с полки блюдце и хотела было поставить его на стол; резко обернулась и мгновенно застыла от ужаса: прямо перед ней, в кухонном дверном проёме, неподвижно стояла высокая статная фигура…

Руки Антонины затряслись, блюдце выпало из одеревеневших пальцев и, ударившись о доски пола, разбилось вдребезги с оглушительным звоном. Белые осколки брызгами разлетелись во все стороны…

— Господи помилуй! — закричала в смятении Антонина.

— Мама! Да ты чего? — раздался укоризненно-удивлённый женский голос. — Это же я, Галя!..Что с тобой?

Антонина вытаращенными глазами смотрела на неведомо как оказавшуюся перед нею дочь. Это действительно была Галя собственной персоной — в брючном тёмно-синем костюме и лёгком шарфике, с элегантной небрежностью завязанном на ее высокой стройной шее. Серые глаза наблюдали за Антониной с мягкой тревогой, аккуратно уложенные пепельного отлива волосы спадали на плечи, а над бровями волосы свисали ровно подстриженной густой чёлкой. Красавица, каких поискать… Ни дать ни взять, молодая столичная дама!

- Ох! — Антонина отшатнулась к кухонному столу, рукой хватаясь за сердце, готовое выскочить из груди. — Боже мой… Галка! Ты… ты как здесь оказалась?

Женщина с трудом переводила дыхание.

— Ну как… взяла вот, и приехала! — сказала она, пожав великолепными плечами. — Да ты не рада мне, что ли? С чего так испугалась?

— О-ох! — снова едва выдохнула Антонина. — Ужас, как испугалась! Ну… разве так можно? У меня прямо сердце чуть не разорвалось! Так ведь угробишь мать-то свою ненароком…

— Ну… не знаю, право, — произнесла Галя с долей обиды. — Вообще-то я думала, что домой могу приехать в любое время и без приглашения. Так что ты уж прости, коли я не ко времени…

— Да ладно тебе, еще дуться вздумай! — воскликнула Антонина уже спокойнее. — Ну конечно, я рада! Однако нельзя же так вот подкрадываться, бесшумно совсем, прямо как кошка, да еще со спины! Оборачиваюсь, а тут — кто-то стоит! Кошмар! Ужас, как испугалась…

— Ну не знала я, что ты такая пугливая стала! — улыбнулась Галя примирительно. — Думала, сюрприз тебе сделать, перед тем, как в Москву возвращаться. Уже больше часа здесь сижу, да тебя поджидаю…

— Так в темноте и сидела? — удивилась Антонина. — И свет не зажигала?

— Нет. Подумала, ты и впрямь испугаешься, если к дому подходить станешь, а у тебя в окнах свет горит.

— Постой-постой… — Антонина подозрительно и внимательно оглядела дочь, будто желая твёрдо убедиться, что перед нею именно Галка. — А как же ты в квартиру-то вошла? Ключей ведь у тебя нет?

— Ой, мама! — воскликнула Галя уже с явным нетерпением. — Ну хватит тупить-то, в самом деле! У меня ключей нет, но ключи от нашей двери всегда были у тети Маруси! Еще с тех пор, когда я маленькой была! Я пошла к ней, она мне и открыла!

Это была правда. Второй экземпляр ключей издавна Антонина держала у соседки Марии Андреевны — так, на всякий случай. Мало ли что может случиться, не дверь же потом ломать…

— Ну ладно… — буркнула Антонина, вконец успокоившись. — Ну надо же… прости ты меня, дочь: я в последнее время сама не своя стала. Порой думаю, с ума сойду с тоски, да одиночества. Того и гляди, умом тронешься!

— Да ладно, чего уж там, — примирительно заметила Галя. — Считай — проехали. Успокоилась, и слава Богу!

— А чего ж письма-то не прислала? Или телеграмму хоть… я бы подготовилась, тебе угощение бы справила, испекла б чего-нибудь…

— Мам… я же говорю, сюрприз тебе хотела сделать! — отвечала Галя. — Вижу теперь, что не вышло.

— Не вышло?.. Владик-то написал, что приедем, мол, в конце августа. Я ждала-ждала, и хоть бы что: ни сами не едут, ни письма не шлют… Ничегошеньки! Вот и весь сюрприз… И вот на тебе — как снег на голову! Послушай-ка… — Антонина покосилась на дочь снова с подозрением, — а Владик-то где? Он не с тобой разве? Или в комнате спрятался, чтоб выскочить оттуда, как чёртик из табакерки? Сюрпризы-то ваши как у малых детей…

— Ну вот и хорошо… — Галя радостно улыбнулась. — Шутки пошли, стало быть, вот и пришла в себя наконец. Нет, мама, Владик в комнате не прячется. Я одна приехала.

— А что же это он? — Антонине вдруг сделалось как-то странно тоскливо от того, что Влада она не увидит. — Я думала, вы вместе приедете… Да и сам он про то писал.

— Мам, а тебе что, меня одной недостаточно? — в голосе Гали прозвучала тонкая обида. — Помнится, ты моих кавалеров никогда не жаловала! А тут на тебе — Владик ей понадобился. Нет Владика, уехал он! Сентябрь кончается, у него давно уже на курсе занятия начались.

— А ты тогда почему с ним не уехала? Тебе ведь еще год учиться?

Галя вздохнула, как вздыхает человек, вынужденный общаться со слабоумным.

— А у меня лекции начинаются на месяц позже, — терпеливо объяснила она. — У меня последний, пятый курс остался, если ты не забыла. А впрочем неудивительно: ты и в прошлые годы толком не знала, когда у меня в школе четверть заканчивается, когда каникулы начинаются… Тебе и школьные-то мои дела всегда до лампочки были, куда уж теперь до моих дел институтских.

Этот непринуждённый дочерний упрёк Антонина проглотила молча, хотя по сердцу как ножом резанула обида. Нашла, чем мать попрекнуть: такие вещи она помнит, а вот то, что мать ее вырастила — так об этом напрочь забыла! Неблагодарная…

— Ну ладно, чего уж там, — махнула рукой Антонина, — давай вот к столу. Только вот поесть у меня толком и нечего, не готовилась я.

— А мне и не надо, — беспечно отвечала Галя, — я не голодная. Да и времени у меня немного: уезжаю в ночь. Поезд уходит из Зеленогорска в час ночи…

— Да ты что? — Антонина всплеснула руками. — Ну как же так-то… не по-людски…

— Да пустяки всё это, — улыбнулась Галя. — Я ведь только повидать тебя хотела; вот повидала, да и ладно! Побуду у тебя часика три, да и поеду. До Зеленогорска еще доехать надо.

— Ну садись, дочка… чайку горячего хоть попьёшь!

— Чаю попью, — согласилась Галя, присаживаясь к столу.

Антонина вытащила из холодильника все свои нехитрые запасы: как же — дочь в кои веки приехала, угостить надо! Незаметно весь стол оказался заставленным всякой всячиной: тут и сыр, и колбаса, и кусок сала, немного рыбки копчёной, огурчики маринованные. К чаю мать поставила блюдо с печеньем, несколько баранок и кулёк шоколадных конфет: давно купила, сама не трогала — всё детей в гости ждала…

- Мама, ну куда столько? — беспомощно улыбнулась Галя. — Я же сказала: не голодна я! Чаю вот только и попью…

— Ты ешь, дочка, ешь! Поснедай вот, что хочешь… немножко! Ну как же так, не предупредила ты меня, я пирогов бы справила!

— Да какие там пироги, мне за фигурой следить надо! С пирогов твоих я, как бочка, сделаюсь! Твой дорогой Владик на меня тогда и не взглянет.

- Да перестань ты! Брехня всё это… — Антонина вертелась вокруг сидевшей за столом Галки и никак не могла успокоиться. — Еще как взглянет. А то — я ему не взгляну! Ишь! Пусть только попробует не взглянуть…

- Ой, да хватит мельтешить, в глазах рябит от тебя! Уймись, сядь уже!

- Сажусь, сажусь… — Антонина села напротив Галки. Внимательно посмотрела на нее. Какая же красавица выросла у нее дочь! Как в старину говорили: ни в сказке сказать, ни пером описать… Да какая статная, да высокая… Чудо, а не девица!

— Слышь, Галь… а может, беленькой тебе налить, а? — спросила Антонина. — За нашу встречу… Стопарик-то прихлопнешь, поди?..

— Мама… ты чокнулась, что ли? Какой еще стопарик, если у меня поезд через четыре часа? — Галя смотрела на мать с нежной укоризной.

— А, не хочешь? Ну и ладно… Ладно! — торопливо согласилась Антонина. — А я тогда сама выпью чуток. Дочка ведь ко мне приехала — радость-то какая! Ты не против?

— Ты у себя дома, мам, — сухо ответила Галя. — Как я могу быть против? Мне от этого никакой радости нет, но… пей, коли душа просит.

Антонина порывисто сорвалась с места, раскрыла висящий над столом шкапчик и вытащила из него початую бутылку «Столичной». Поставила себе маленький граненый стаканчик, вновь села за стол, наполнила стаканчик до краёв…

— Ну, за тебя, моя родная! — сказала она, поднимая стакан. — Красавица ты моя…Как же я скучала-то по тебе! Господи, наконец-то приехала! Ну, за твоё счастье! Чтоб было оно у тебя не как у меня…

Галя смущённо опустила взгляд своих чУдных серых глаз, робкая улыбка тронула ее губы. Антонина выпила стакан единым духом, смачно закусила хрустящим огурцом.

— Галочка… ты ешь, пожалуйста, ешь! Негоже в дорогу-то с пустым желудком отправляться… — сказала мать слегка поплывшим голосом. — А давай я тебе чаю налью? Чайник-то вон вскипел уже…

— О Господи… — вздохнула Галя. — Ну что с тобою делать, налей…

Антонина вскочила снова, заварила дорогой гостье свежего крепкого чаю. Подвинула ей печенье, конфеты…

— Кушай, миленькая, кушай… — скороговоркой проговорила она. — Мне для тебя ничего не жалко. Послушай, а может, останешься, а? Хоть на ночь осталась бы! В кои веки у матери праздник такой, и вот сразу же уезжать. Неправильно это…

— Правильно, неправильно, надо ехать, мама, — сказала Галя. — Нельзя мне к началу семестра опаздывать. Дела у меня… неотложные.

— Вот так всю жизнь, — горько вздохнула Антонина, наливая себе еще полный стакан водки. — Мать у тебя завсегда на последнем месте и была. Дома жила — так одни тряпки, шмотки, кобели там молодые у тебя на уме, а на мать наплевать! Она ведь как лошадь ломовая, всё выдюжит! Тебе было лишь свое бы взять, а там хоть трава не расти…

— Да что же такого я у тебя взяла? — горько заметила Галя, наблюдая, как мать выливает себе в горло второй стакан. — Уехала в Москву от тебя в чём была! Разве что учебники, да тетрадки с собой прихватила. Тебе ведь они были без надобности?

— Какие там учебники и тетрадки! Душу ты мне всю вымотала, сколько я ночей из-за тебя не спала, сколько слёз в подушку выплакала! А тебе всё нипочём. Ну вот и сейчас: ждала тебя, ждала постылую… приехала наконец! И тут же уезжать! Мать должна тебя умолять. Дела у нее, видите ли: Владик и тот лучше — письмо хоть написал, а от тебя годами не дождёшься хотя бы записочки! Бессовестная…

— Мама! — строго воскликнула Галя. — Прекрати уже: я ведь не ругаться к тебе приехала! Или ты хочешь, чтоб и я тут пред тобой свои обиды вспоминать начала?

— А ты меня не стращай! — закричала Антонина пьяным голосом. — Нету у тебя никаких на меня обид, ясно? Ни-ка-ких… Я тебя родила, я тебя вырастила, я тебя воспитала… Какие к чёрту могут быть у тебя обиды?! Да как же у тебя язык-то поворачивается… супротив матери родной…

Антонину прорвало. Спиртное развязало язык, всколыхнуло память, разбередило душу, извлекло из потайных и тёмных уголков этой памяти, казалось бы, давно уже забытые обиды и недоразумения. Она начала подробно и обстоятельно излагать свои многолетней давности претензии. Антонина упивалась своими воспоминаниями, прямо-таки купалась в безбрежной жалости к себе, и по ее словам выходило, что Галка-то была для нее настоящим проклятием, этаким тираном, который и загубил Антонине всю ее молодость и всю ее жизнь… Все эти горькие излияния Галке приходилось и раньше выслушивать множество раз по всякому поводу, а порой и без повода. И теперь на лице ее отражалась невообразимая скука. Она, вероятно, давно пожалела уже, что приехала сюда. Лучше бы вообще не появлялась…

Антонина наконец замолчала — просто потому, что выбилась из сил. Она дышала так, будто ей не хватало воздуха — шумно, с хрипом.

— Так это у меня нет на тебя обид? — мрачно спросила Галя. — И это не ты хотела аборт сделать, когда мною забеременела?

— Чего?.. — Антонина вылупила на дочь помутневшие глаза.

— Да ничего… Ты ведь хотела аборт сделать, разве не так? Твой муж Владимир, то бишь мой отец, отговаривал тебя и так, и этак. Но ты не слушала. Тебе надо было от меня избавиться. И спасло меня лишь одно: время было послевоенное, аборты были запрещены. Ни один врач этого бы не сделал. И чтобы от меня избавиться, тебе надо было к подпольному коновалу идти. А ты боялась! Жуть, как боялась. Не за меня, естественно, а за себя, драгоценную. А ну как ненароком прирежут… помнишь?

— Ч-чёрт… ты откуда это знаешь? — тупо переспросила Антонина.

— Откуда? А что — это имеет какое-то значение?

— И ты теперь родную мать попрекать этим станешь? Дело прошлое, дело давнее… Да, хотела! Но потом-то… потом я ведь всю жизнь на тебя положила!

— Положила! — Галя зловеще усмехнулась. — Так положила, что меня прокляли вместе с тобой. Тебя-то, понятное дело, за какие-то давние твои тяжкие грехи, а меня-то, малышку-несмышлёныша за что? Может, хоть сейчас пояснишь?

— Ничего я тебе, соплячке, пояснять не буду! — упрямо выкрикнула дочери в лицо Антонина. — Право такое имею, ясно?

Антонина потянулась к бутылке. Однако Галя крепко ухватилась рукой за горлышко ёмкости, словно собиралась ее задушить.

— Хватит! — резко воскликнула она. — Нечего тут напиваться вдрызг передо мной. Коли захочешь, так напьёшься, когда я уеду! Немного уже осталось, потерпи.

— Тебе мать ни капельки не жалко… — пробормотала Антонина плаксиво. — Жестокая ты… Как лютый зверь, жестокая.

— Зато ты меня так уж жалела! — едко отозвалась Галка. — Всю мою жизнь жалела, жалела… И теперь, наверное, всё еще жалеешь.

Антонина тупо смотрела на гибкие пальцы дочери, крепко обхватившие горлышко бутылки. Ей стало ясно, что до водки ей уже никак не добраться.

— Ишь, ногтищи-то какие отрастила! — озлобленно процедила она. — Зачем такие? По деревьям лазить, что ли?

— Нет, не по деревьям, — сухо отвечала Галя. — Модно сейчас так.

— Модно? Мода у вас нынче какая-то дурацкая… Ногти сами как ножи, да еще красным покрыты чем-то… как кровью всё равно! Смотреть страшно даже.

— Ничего не страшно, — отозвалась Галя. — Никто не боится смотреть, кроме тебя.

— Как не бояться? — воскликнула Антонина. — Как махнёшь такими вот ногтями, так горло-то мне и развалишь сходу! Столько мать и жила… Жуть какая.

— Мама! Веди себя прилично, и не стану я тебе горло разваливать! Так ты сама от бутылки оторвёшься, или мне ее убрать с глаз долой?

— Не знаю… как хочешь! — злобно отвечала Антонина. — Галка… а ведь ты меня всё время убить хотела… а? Помнишь?

Дочь угрюмо посмотрела на мать. В глазах ее мелькнул какой-то мрачный, тёмный огонь, словно на миг проявилось пламя Ада. Или это только пригрезилось крепко поддавшей Антонине?..

— Мама… Ну зачем ты об этом? Мне уезжать сейчас, а ты…

— Галочка… миленькая… ведь ты уедешь, и больше я тебя не увижу… никогда не увижу! Сердцем ведь чувствую… Так лучше убей меня — прямо здесь, сейчас… я тебе только спасибо скажу, слышишь? Ведь я всё равно с тоски здесь подохну, неужто не видишь? Останься со мною… Галочка… или убей! Ну… прошу я тебя… умоляю! Мать родная тебя просит.

Галя укоризненно взглянула на мать, сокрушённо покачала головой.

- Мама! Ну вот зачем ты пила? Как я теперь в Москву поеду, как оставлю тебя одну в таком состоянии? Душа ведь теперь всё время не на месте будет!

— А ты не уезжай, доченька… останься со мной! Ну пожалуйста! Хоть на одну ночку!

— Ночка тоже закончится, мама! А ехать мне всё равно надо! У меня ведь билет до Москвы куплен, как ты не понимаешь?

Антонина беспомощно замолчала. Казалось, Галке стало ее действительно жаль. Это ж до какого душевного надлома надо дойти, чтобы просить родную дочь убить ее? Совсем с ума сошла… Ну вот что с ней теперь делать?

Галя порывисто и крепко обняла мать, поцеловала ее в голову, в глаза, в лоб.

— Ну мамочка… ну, пожалуйста! — горячо зашептала она. — Ну успокойся! Мне надо ехать, а в каникулы я обязательно приеду! Обещаю тебе! После Нового года и сессии приеду! И писать тебе буду… вот как в Москву приеду, так сразу и напишу! Хочешь?

Антонина молчала, угрюмо сопела, но дыхание ее действительно стало ровнее и спокойнее. Наконец она сказала сумрачно:

— Врёшь ты всё, Галка… Ничего ты не напишешь, и никогда не приедешь. Что я тебя, не знаю разве? Так, только зубы матери заговариваешь.

— Ну послушай… Ты ведь у меня в Бога верить стала, да? Так хочешь я тебе крест положу, что непременно приеду и письма писать буду? Хочешь? Ну вот тебе крест…

И Галя размашисто и умело перекрестилась. Антонина невольно улыбнулась ей в ответ. Похоже, ее Галка была сейчас вполне искренна.

— Да ладно тебе… крест она положит. В церковь-то я давно уж ходить стала, да вот только проку от этого никакого не видно.

— Так к Богу ходить по зову сердца надо, мамочка, а ты ходишь потому, что так положено! — возразила Галя. — Вроде как сделку Богу предлагаешь: я мол, в храм твой ходить стану, а ты мне помоги! Ну кто ж с Богом такие договоры заключает? Вот и не слышит Он тебя, мою бедненькую, да глупенькую…

— Господи… — пробормотала Антонина растерянно. — Правда, что ли?

- Правда, правда, — заверила Галка. — Знаешь, что? Пойдём-ка в комнату: я положу тебя на диванчик, ты отдохнёшь, а я рядышком с тобой посижу…

Антонина начала было приподниматься, но при этих словах дочери сразу же резко остановилась.

- Нет, Галка… Я ложиться не хочу; я тогда засну сразу, а ты возьмёшь, да и уедешь.

Когда я проснусь, увижу, что тебя нет, и мне тогда хоть в петлю! Нет, не надо мне дивана…

— Да? Ну тогда другое предложение: пойдём прогуляемся? Погода хорошая… и голова у тебя проветрится, чтобы мыслей дурных в ней не оставалось. Пойдём?

— А ты от меня не сбежишь, не бросишь дуру старую? — спросила Антонина.

— Мама, брось ты всякий вздор молоть в конце концов! Если, конечно, окончательно меня рассердить не хочешь! Скажу честно: мы с тобой погуляем, а прямо с прогулки я на вокзал и поеду. Договорились?

— Не останешься с матерью, значит…

— Мама! Я, кажется, уже всё объяснила. Зачем повторяться? Я терпеть этого не могу!

В голосе Гали зазвучали жёсткие нотки, и Антонина смирилась.

— Ладно, дочка, не серчай… Пойдём, прогуляемся…

Они оделись и вышли на улицу. Сначала пошли по Пролетарской улице, где были хорошо слышны танцевальные мелодии, доносящиеся с внутреннего двора; Антонина с гордостью оглядела свою дочь: Галя выглядела потрясающе в чёрном осеннем плаще, чёрных перчатках и в туфлях на высоком каблуке… Антонина рядом с нею казалась маленькой серой мышкой, этаким размытым пятном.

— А не хочешь пойти туда, где танцы? — спросила Антонина. — Там народ собрался, пусть посмотрят, какая у меня дочь-красавица выросла!

— А тебе-то зачем это нужно? — спросила Галя.

— Как зачем? Али я не мать? Я своей дочкой гордиться должна…

— Не надо, — сказала Галя твёрдо. — Там все знакомые, налетят с расспросами, а я этого не люблю. И потом, времени у нас мало, и я хочу его с тобой провести… мама!

— Правда, что ли? — спросила Антонина, чувствуя, как от этих слов со сладостной болью сжимается ее сердце.

— Правда, мамочка…

Навстречу им шла женщина в сером пальто и с цветастым платком на голове.

— Привет, Тоня! — весело поздоровалась она.

— Здорово, Нюра, — отвечала Антонина.

— А ты с кем это разговариваешь? Богу, что ли, на ходу молишься?

— Ой, ну что ж за язык у тебя, Нюрка? — отозвалась Антонина укоризненно. — Без костей! С кем я разговариваю? Неужто сама не видишь? Дочка ведь ко мне приехала! Аж из самой Москвы…

— Дочка? А-а-а… — женщина так и застыла на дороге с открытым ртом.

Антонина с Галкой пошли дальше. Обе старались не оглядываться.

— Ну вот видишь, — заметила Галя. — Все здесь свои, так и будут приставать, и поговорить-то меж собой толком нам не дадут.

— Да уж… — со вздохом согласилась Антонина.

— Ой, смотри, автобус вон подходит! — вдруг воскликнула Галка. — Седьмой номер! Он ведь к набережной идёт! И почти пустой… Поехали к реке, а? Там нас никто не узнает, и погуляем спокойно!

— Ну, поехали, коли тебе охота, — слегка удивлённо согласилась Антонина.

Они сели в автобус, и тот повёз их на набережную. До пристани автобус ехал минут двадцать. За это время Галя с Антониной вели тёплую беседу, предаваясь различным воспоминаниям Галкиного детства. Вспоминали всякие истории из прошедших лет — и забавные и совсем смешные…Вскоре Антонина и сама не заметила, как начала смеяться.

— Смотри, мама, — говорила Галка в очередной раз, показывая на какой-нибудь дом, — вот здесь жила Верка Толоконкина, помнишь? Однажды я пошла уроки к ней делать, а ты начала меня искать…

И Галка рассказывала о том, что произошло дальше, причём рассказывала так весело, что Антонина не могла не рассмеяться, хотя тогда, в те годы, ей было не до смеха. И при этом она невольно думала, что не смеялась уже целую вечность. И на сердце становилось так легко, так спокойно, что казалось, будто душа ее, измученная, вымотанная, издёрганная — наконец-то отдыхает.

Наконец приехали к пристани. Вышли на остановке и очутились на набережной.

Прямо перед ними простирался огромный мост, соединяющий площадь перед пристанью с другим берегом. Уже было совсем темно, и на опорах моста и висячих ограждениях его искрилось множество разноцветных огней. Иногда по мосту проносились редкие машины, спешащие на другой берег. Огни отражались в чёрной речной воде, дружно исполняя на гребешках бегущих волн некий замысловатый танец.

— Господи, какая красота! — восхищённо воскликнула Галка.

— А ты разве этого моста у нас не видела? — спросила Антонина.

— Конечно, нет, мама! — отозвалась Галя. — Когда я школу заканчивала, этот мост только-только строить начинали! По реке ходили баржи, везли сюда песок, балки стальные… много тут возни было! Но вот готового моста я никогда не видела!

— Ну так посмотри, коли не видела! — сказала мать. — Не сравнить, конечно, как раньше-то было, когда паром людей с берега на берег возил…

— Красота… просто красота! — воскликнула Галка. — Хорошо, что мы сюда пришли, ведь правда? Ты не жалеешь, мам?

— А чего жалеть? — отозвалась Антонина. — Нет, конечно! Тебе тут по душе, вот и мне ладно!

— Мам, я хочу на мост! — сказала вдруг Галка совсем по-детски. — Пойдём, а?

— Ой, Галочка, да ты что? Мост большой ведь, туда идти да идти! Да и ветер там сильный, а ну как продует! простынем мы с тобой…

— Не простынем, мама! Тепло-то как! Ну, а замерзнешь если, сразу назад пойдём! Пошли! Ну пожалуйста… мама! Я тебя прошу…

— О Господи! Галка, ты как была дитём малым, такой и сейчас осталась! Я-то всё думала, ты взрослая уже… Ну что с тобой поделаешь. Ладно, пошли!

— Мамочка, ты прелесть! — воскликнула Галя радостно. Она обняла мать и поцеловала в обе щёчки. После этого Антонину уже можно было вести куда угодно. — Ну пойдём!

И они, взявшись за руки, как две закадычные подружки, отправились на мост.

Мост через реку был не слишком широк: по нему проходила автодорога с двумя полосами движения. По обе стороны дороги имелись тротуары для пешеходов. С моста открывалась восхитительная панорама по обе стороны; правда, сейчас было темно, а потому можно было наблюдать разве что огни на набережной, и их отражения в речной поверхности. Несколько редких огней можно было увидеть и на противоположном берегу: там располагался лесной массив, и источниками огней являлись несколько находящихся там же служебных зданий.

На мосту дул довольно резкий и влажный ветер.

— Галка, ты слишком быстро идёшь! — с трудом переводя дыхание, сказала Антонина. — Ты молодая, здоровая, у тебя ноги вон какие длинные! Мне за тобой не поспеть.

Галя остановилась, поджидая мать.

— А знаешь, мама, я всегда обожала мосты, — произнесла она мечтательно. — В них есть нечто завораживающее, волшебное… А еще на мосту я всегда вспоминаю одну потрясающую композицию Поля Мориа — «Мост над бурными водами». Она меня просто очаровывает… ты когда-нибудь слышала?

— Я-то? Нет, конечно… Знаешь, некогда мне слушать всяких там Мариев…

— А тебе всю жизнь было некогда, мама, — тихо и мрачно сказала Галя. — Остаётся удивляться, чем же ты была всё время так занята?

— Чем занята? — озлобленно ответила мать. — Пахала как лошадь! Тебя растила! О своём счастье и не думала! Всё только для тебя и для тебя…

Галка ничего не ответила. Она молча смотрела в сторону противоположного берега и, казалось, упорно думала о чём-то своём. Со стороны другого берега медленно наползал какой-то странный туман. Впечатление создавалось такое, будто с ночного неба спустилось облако, медленно обволакивающее мост, как бы «съедая» его.

Незаметно противоположный берег словно растаял в этом тумане, и его почти не стало видно. Даже береговые огни светились каким-то тусклым, словно бы расплывающимся светом.

— Галь, пойдём-ка отсюда, — попросила Антонина, чувствуя, что ей становится явно не по себе. — Как-то здесь нехорошо… да и поздно уже.

— А вот мне хорошо, — вздохнула Галя. — Знаешь, мама: я где-то читала, что у многих народов образ моста через вОды обозначал собой путь в загробный мир. На тот свет, если сказать проще. И вот каждый человек после смерти должен пройти по такому мосту. Если пройдёт беспрепятственно, значит, он прожил правильную жизнь, и ему будет даровано достойное посмертное существование. Если жизнь его прожита не так, как дОлжно, то мост он перейти не сможет. Он срывается с него, падает в воды реки, отделяющей мир мёртвых от мира живых, и навсегда исчезает из всех планов Бытия. Даже следа не остаётся! Интересное представление, правда?

— Не знаю, дочь… — хмуро ответила Антонина. — Никогда о таком не думала. Мост — он и есть мост…

— Не думала? А зря… — заметила Галя. — Возможно, стоило об этом подумать.

— Галь… пойдём отсюда! Я прошу… Нехорошо как-то мне.

Антонине становилось по-настоящему страшно. Странный туман продолжал наползать с другого берега, напоминая собой некий фантастический полупрозрачный занавес.

На мосту царило полное безмолвие: не проезжало ни одной машины, не видно было ни единого прохожего. Как будто всё это куда-то исчезло, растворилось, растаяло, подобно зыбкому сну. Антонина ощутила жуткий холодок в груди.

— Подожди, мама: сейчас пойдём, — строго заметила Галя. — Ты мне скажи лучше: вот ты смогла бы пройти по такому мосту? Перейти по нему в загробный мир?

— Галка, что ты мелешь? Какой мост, какой еще мир? Ты с ума сошла, что ли? А ну пойдём отсюда, я сказала…

— Подожди, — отвечала дочь. — Мы пойдём, но только тогда, когда я так захочу! Тебе ЭТО ясно?

В голосе Гали явно прозвучала угроза. При этом глаза ее вдруг блеснули каким-то зловещим светом, заставившим испуганную Антонину невольно податься назад.

— Галя… — пролепетала она беспомощно. — Ты чего?..

— Я задала вопрос, — сказала Галя. — Повторять не буду…

— Не знаю! — закричала Антонина. — Откуда мне знать?!

— Так давай проверим? — Галя зловеще усмехнулась. — Сейчас самое время! Ты ведь, кажется, собиралась умирать? Не далее, как сегодня. Впрочем, ты и ранее умирала уже множество раз; всю мою жизнь ты постоянно пугала меня своей приближающейся смертью…Вот я скоро умру… что ты будешь делать, когда я умру… Постоянно об этом твердила! Так чего же ты испугалась сейчас? Иди! Может быть, это вовсе не страшно, особенно, если там есть, кому тебя встретить.

Антонина не верила своим ушам. Она всё ждала, что Галка вот рассмеётся, скажет ей, что это была всего лишь шутка; потом обнимет ее за плечи, и они пойдут домой. Однако Галя оставалась непреклонной, ее взгляд был ожесточённым, холодным и чужим.

— Иди! — воскликнула она. — Иначе я сброшу тебя с моста в реку. Ты этого хочешь?

И Антонина, двигаясь, как во сне, сделала несколько робких шагов в сторону ползущего по мосту тумана. Потом остановилась в ужасе. Там, в густом тумане, нечто непонятное двигалось ей навстречу. Антонина замерла в испуге.

— Ну? Чего стала? — грубо закричала дочь.

— Кто… это? — пролепетала женщина, не отводя глаз от приближающегося неведомого. — Я не понимаю…

— А ты посмотри внимательнее, — прозвучал прямо над ухом у нее жёсткий и словно шипящий голос Гали. — А вдруг узнАешь?

Антонина, как заворожённая, смотрела вперёд… Вот из полумрака проявились некие непонятные контуры. Сначала ей показалось, будто это плотный человек непривычно маленького роста. Карлик-уродец? Но потом она разглядела крутящиеся скрипучие колёса, различила очертания не то коляски, не то корзины… До слуха ее донеслось слабое постукивание по тротуару, какое обычно производит катящаяся тележка. Антонина в страхе попятилась…

— Лёня? Лёнечка… Господи! Леня… ты как… здесь?

Она отчётливо увидела прямо перед собой глаза преданного ею мужа, они были печальны и полны тоски.

— Тоня! Милая… Зачем ты здесь? Тебе нельзя сюда! Тоня, возвращайся, слышишь? — он закричал в полный голос так пронзительно, будто его убивали еще раз. — Тоня! Тебе рано еще, То…

Его крик оборвался на полуслове. И сам Леонид мгновенно исчез.

Антонина обернулась к дочери. Галя ехидно усмехалась, наблюдая ее растерянность.

— Где он? Куда ты его дела?! — закричала Антонина в ярости.

— Я? — Галя недоумённо пожала плечами. — Я никуда его не девала. И вообще, при чём тут я? Я всего лишь наблюдатель; мост переходишь ты, и встречают тебя, а не меня.

— Но Лёнечка меня простил! Он мог бы меня встретить…

— Да вот не мог он тебя встретить, мама. Тебя прокляла его мать, а материнское проклятие… ну, ты сама понимаешь. Она и меня прокляла вместе с тобой, если ты помнишь, причём — совершенно безвинно. Ну, да ладно, сейчас речь идёт не обо мне.

Подумай… может, найдётся у тебя еще кто-нибудь, кто поможет перейти этот мост.

Антонина очумело смотрела на дочь, будто совершенно не узнавая ее. А потом она взмолилась.

— Но у меня больше никого нет… Кроме тебя одной… Галка!

— Для такого дела я не подхожу. Здесь нужны мёртвые, а я живая, и собираюсь жить долго.

— Ты знаешь, сколько будешь жить? — растерянно прошептала Антонина.

— За меня не переживай. У меня есть Хранительница.

— Галя! Галка! Отпусти меня! Прошу, умоляю! Отпусти меня домой… пожалуйста!

— Бедная мама, — в голосе Гали зазвучала, казалось, неподдельная грусть. — Я уже давно перестала быть твоей дочерью, а ты даже не заметила этого. Но при этом ты твердишь даже сейчас, что положила всю свою жизнь ради меня. Что ты положила, я не знаю, но в этом не было ни крупицы любви! Ни единой… И у меня, естественно, давно появилась совсем другая мать. Я боролась, я страдала, я звала на помощь, но ты… ты не слышала. И она овладела мною, забрала меня к себе, сделала своей преемницей, своим продолжением. Ты могла бы меня спасти, но ты даже не подозревала о том, что со мною происходит. Ты думала только о себе, переживала только за себя, и жила ты только ради себя! Ты смогла прожить свою жизнь, не любя никого, кроме самой себя…

И вот — закономерный итог: твой час пришёл, но ТАМ тебя даже встретить некому. Оказывается, это так ужасно… правда?

— Галя… Доченька! — взмолилась Антонина. — Пожалуйста… я твоя мать! Отпусти меня: я жить хочу… понимаешь? Я не хочу туда… не хочу на тот берег!!! Отпусти…

— Жить хочешь? — усмехнулась Галя снисходительно. — Ты странная, мам… То умоляла убить тебя, то ныла, что помрёшь с тоски, как только я уеду, а теперь вот вдруг вымаливаешь пощаду. Ты определилась бы, что ли, ведь не ребёнок! Ну ладно, это всё пустое. Мне недосуг с тобой тут стоять и нытьё твоё слушать, я его слышала всю свою жизнь; и знаешь, за все прошедшие годы ты не сказала ничего нового! Ничего полезного, одно только нытьё… Зависть ко всем, обиды на всех, вечное уныние… Избавь меня от этого хотя бы сейчас! Я сыта твоей словесной отравой по горло.

Антонина рухнула на колени, поползла к Галке, пытаясь дотронуться дрожащими пальцами до носков ее туфель.

— Не убивай… пощади!

Галя сделала шаг назад, словно брезговала этим прикосновением.

— Нет, мама. Другого пути нет. Поднимайся и иди!

— Господи! — вскричала Антонина. — Кто ты? Ты не моя дочь, ты какой-то жуткий демон… ты — чудовище из самого ада! Моя Галка не может быть такой жестокой!

— Смерть штука жестокая, особенно для тех, кто жил только для себя, — сказала Галя рассудительно. — Однако даже для таких, как ты, остаётся надежда… Я не могу помочь тебе, даже если бы хотела, ибо я не дарую жизни, я их отнимаю. Но ведь был еще один человек, который любил тебя… неужели ты о нём забыла?

Антонина с трудом поднялась на ноги и теперь стояла перед Галей поникшая, как надломленное ветром дерево.

— Владимир? — чуть слышно спросила она.

— Да… Владимир, мой отец. Он тоже любил тебя. А ты всячески использовала его, ты эксплуатировала его чувство к тебе; Он был тяжело контужен на войне, был больным человеком, но даже после моего рождения ты не изменила своего потребительского отношения к нему. Ты жила с ним ради каких-то льгот, и при этом отнюдь не забывала попрекать его, всячески подчёркивая и выпячивая его неполноценность… Ты это хоть помнишь?

Антонина угрюмо молчала.

— А он пытался быть как все люди, и только я одна видела его страдания, хоть и была маленькой, — продолжала Галя. — Мы очень дружили с моим отцом. Он возил меня в гости к бабушке и дедушке, своим родителям в глухую деревеньку, затерянную в лесах; они меня очень любили, а ты… — Галя досадно мотнула головой, — ты даже не подозревала об их существовании! Тебе было наплевать. Владимир понимал, что ты его не любишь и живёшь с ним только ради выгоды. А еще он невольно помогал тебе забыть Леонида и твоё предательство. Но долго так длиться не могло… И вот однажды после очередного скандала, который ты ему устроила по какому-то ничтожному поводу, у него начался очередной приступ, во время которого он пошёл к реке и утопился.

Антонина ничего не отвечала. Она смотрела прямо перед собой невидящими глазами, а из этих глаз катились крупные блестящие слёзы.

— Теперь-то плакать поздно, — грустно заметила Галя. — Нет в этих слезах никакого проку. Ни малейшего… и всё же мой папа не забыл тебя!

— Правда? — встрепенулась Антонина. Она словно услышала какую-то радостную весть.

— Правда… — Галя непринуждённо пожала плечами.

— И он… может встретить меня?

— Ну да… если только захочет.

— А ты… ты поможешь мне увидеть его? Он ведь не исчезнет, как Леонид?

Галя ничего не ответила. Она молча подошла к мостовому ограждению и оперлась на него согнутым локтем.

— Подойди сюда, мама, — серьёзно сказала она.

Антонина подошла.

— Посмотри вниз… Видишь что-нибудь?

Антонина послушно свесилась через перила и заглянула в черную бездну. Там бурлила и мчалась вода, доносился порой громкий всплеск, создаваемый столкновением водных потоков с опорами моста. Течение здесь было стремительным.

— Ну что? — спросила Галя.

— Вижу только чёрную воду… белые гребешки иногда мелькают… — отвечала Антонина.

— Внимательнее смотри! Лучше смотри… Мама…

Антонина вгляделась в несущийся далеко внизу поток. Постепенно из бездонной глубины стали проступать неясные контуры человеческого лица; они становились всё чётче и различимее… еще немного, и контуры стали не просто отчётливее, они даже сделались узнаваемы! Это был Владимир! У Антонины сложилось стойкое впечатление, будто бы он поднялся откуда-то снизу под мост и теперь смотрит на нее оттуда сквозь толщу водной поверхности — тяжёлой, как свинец.

— Володя! — во всю силу лёгких закричала Антонина.

Он улыбнулся ей в ответ и помахал рукой. Владимир несомненно ее узнал!

— Володенька! — закричала Антонина. — Ты меня видишь? Я хочу к тебе! Милый…

Владимир снова помахал ей, и на этот раз его жест был не приветственным, а явно приглашающим. Антонина свесилась с ограды еще ниже. Больше всего она боялась, что образ Володи исчезнет, растает в воде так же, как образ Леонида растаял в тумане. Но Владимир не исчезал… он всё также улыбался и молча звал ее.

— Володя-а! — радостно закричала Антонина. — Я иду-у-у…

Тело Антонины неуклюже перевалилось через ограждение и, пролетев под высоким пролётом в нелепо развевающемся клеёнчатом пальто, тяжко ударилось о бурные волны. Одна секунда, и женщина исчезла в чёрно-белых журчащих бурунах…

И ничего не изменилось.

Мост всё также висел в тёмном пространстве над водами стремительно мчащейся под ним реки; всё также танцевали разноцветные огни на водной поверхности, и также с мягким шелестом проносились по асфальту редкие автомобили. Туман, наползавший с другого берега, исчез без следа, как будто его и не было вовсе. Только по мосту в сторону города неспешно шла по тротуару высокая фигура в длинном чёрном плаще.

И — ничего не изменилось.

Кто-то настойчиво звонил в дверь. Мария Андреевна с досадой бросила кухонные хлопоты и поспешила в прихожую. Было непонятно, кому это понадобилось к ней в гости средь бела дня среди недели, да и не ждала она никого. Когда же дверь была ею открыта, Мария Андреевна с удивлением увидела на пороге вполне ей знакомого участкового милиционера лейтенанта Петра Калинкина.

— О! — изумилась женщина. — А ты ко мне, что ли, родимый?

Мария Андреевна знала милиционера еще с детства, одно время работала вместе с его матерью.

— Извините, Мария Андреевна, — с некоторым смущением произнёс Калинкин, — я не стал бы вас беспокоить, да вот… помощь ваша нужна!

— Помощь? Ну так чем я могу помочь? Может, зайдёшь?

— Нет, заходить не стану, — улыбнулся лейтенант, — чувствую, заняты вы, готовка в разгаре у вас, пахнет чем-то вкусным.

— Да вот мужика свово с работы жду, ужин готовлю. Так чем помочь-то надо?

— А скажите, Мария Андреевна, — уже без улыбки спросил милиционер, — вы вот соседку вашу… — он заглянул в блокнот, который держал в руке раскрытым, — некую гражданку Санкину Антонину Васильевну… давно ли в последний раз видели?

— Антонину-то? — Мария Андреевна явно не ждала такого вопроса. — Давно уже, милый… С неделю, наверное будет, как в последний раз видела! А что с нею такое?

— Так в том-то и дело, что неизвестно, — отвечал лейтенант, — да вот только коллеги ее по работе обратились в милицию, попросили разобраться. Видите ли, на работе она не появляется, а женщины как-то с работы приходили… так дверь им не открыл никто. Выходит, пропала куда-то соседка ваша, Мария Андреевна… Может, вы что-то об этом знаете?

— Ой, милок, — сокрушённо покачала головой соседка, — мы с Антониной довольно дружны были, друг к другу частенько хаживали… да вот не знаю я про то ничего! Не видела ее в последние дни, а сама вот закрутилась, завертелась — то по дому, то вот внучка у меня две недели как родилась, а молодые-то отдельно живут, вот и к ним каждый божий день ношусь: то одно, то другое… ну, сам понимаешь! Как-то и не заметила, что Тоньки вроде как давно не видать! Она работает, а я вот на пенсии сижу уже.

— Ну понятно. А не говорила она вам — может, собиралась уехать куда, к родным, например, или еще по какой надобности, случайно не вспомните?

— Нет, Петя… — отвечала женщина. — Некуда ей ехать-то, нет у нее родных, акромя дочки Галочки, но она в Москве нынче, институт заканчивает, а в Москву Антонина не поедет, а если б и собралась, то уж мне бы точно сказала про то! А так — ничего не говорила. Да и не похоже то на Антонину — если б она куда ехать собралась, уж на работе бы о том точно знали бы!

Участковый безнадёжно оглядел запертую дверь пятой квартиры.

— Ну что ж, — заметил он, — коли так, плохи дела! Придётся нам каким-то образом в квартиру ее проникать. Я тогда за разрешением схожу, а вы будьте так добры, посмотрите, кто из соседей тут дома есть, чтобы понятыми были.

— Ой, да зачем разрешение? — всплеснула руками Мария Андреевна. — Мне Антонина завсегда ключ от квартиры своей оставляет — на всякий случай! Можем и так с тобой заглянуть, вот и увидим там, что к чему…

— Нет, Мария Андреевна, — возразил молодой лейтенант. — Мы с вами не знаем, что с хозяйкой случилось, и что там в квартире у нее может оказаться, так что без понятых нельзя…

— Ну, как скажешь, милок, ты у нас представитель закона, оно тебе виднее.

Примерно через час Калинкин вернулся с необходимым документом, а Мария Андреевна нашла еще двух соседок, согласившихся заглянуть в квартиру Антонины Васильевны.

Мария Андреевна взяла ключи, что оставляла ей соседка, и отперла дверь.

Соседи с милиционером вошли в полутёмную прихожую. Дверь прикрыли, потоптались немного в коридоре. Участковый прошёл в комнаты, внимательно осмотрел их — сначала одну, потом другую. Вернулся обратно в коридор.

- Там всё чисто, постель застелена, вещи в порядке, — сказал Калинкин. — Пойдёмте теперь на кухню…

На кухне их ждал сюрприз: на столе расставлены тарелки с угощением — огурцы, печенье, хлеб, колбаса, сыр… Печенье успело засохнуть, нарезанные кусочки сыра потемнели и скукожились, а залежавшаяся колбаса откровенно издавала характерный неприятный запашок. Нарезанный хлеб тоже успел засохнуть.

— Вот те и на! — сказал участковый. — Похоже, соседка-то ваша принимала кого-то у себя! И даже со стола убрать не потрудилась, всё тут засохло и давно испортилось.

Мария Андреевна недоумённо смотрела на открывшуюся ей картину.

— Ничего не понимаю, — пробормотала она. — Антонина, конечно, с причудами была, но хозяйкой оставалась всегда аккуратной…

— Оно и видно, — усмехнулся участковый, показав на порожнюю бутылку из-под водки и гранёный стаканчик подле нее. — Аккуратной! Злоупотребляла аккуратно, и при том в одно лицо!

— А вы посмотрите, — вмешалась Дарья Тимофеевна, соседка снизу, — вот чашка-то с чаем полным-полна стоит!

И действительно, напротив пустой бутылки возвышалась чашка, до самых краёв наполненная хорошо заваренным чаем. Маленький заварной чайник стоял тут же. Чай в чашке, естественно, давно был холодным и даже покрылся тоненькой поблескивающей плёнкой.

— С неделю, наверное, чашка стоит, — сказал милиционер. — И никто к ней так и не прикоснулся. Очень странно! Может, хозяйка-то наша… поминала кого? Впечатление такое, что была она здесь одна. Но при этом чай кому-то наливала, угощать кого-то собиралась. Однако никаких признаков присутствия в квартире еще кого-то лично я абсолютно не вижу.

— Да и мы никого не видели, — сказала Дарья Тимофеевна, — у нас тут дом-то маленький, все друг друга знаем, восемь квартир всего! И если кто приезжает — оно всегда видно! Но вот с месяц, наверное, уж точно никто не приезжал!

— А вы знаете, — сказала вдруг третья соседка, — я тут вещь одну вспомнила…

— И что вы вспомнили? — заинтересованно обратился к ней Калинкин.

— Говорила мне Нюра Самохвалова, что из восемнадцатого дома, — сказала женщина. — Говорила, будто шла она по улице-то нашей, а навстречу ей Антонина. Идёт себе и вроде как с кем-то разговаривает! А рядом-то с нею никого и нету! Нюрка-то ее и спрашивает: «Тоня, привет! С кем это ты разговариваешь?» А та ей в ответ: «Али не видишь? Как это с кем? Дочка ко мне из Москвы приехала!..» Нюра вот так и застыла на месте столбом. А Тоня-то дальше себе пошла. Потом на улице Восстания села в автобус и покатила куда-то… Вот точно Нюрка мне говорила такое, а я-то подивилась и забыла… И только сейчас вот вспомнила.

— А когда это было? — спросил Калинкин.

— Да вот аккурат с неделю назад и было…

— Так похоже, эта Нюра Самохвалова была последней, кто видел вашу соседку. Вы мне ее адресок скажите, я к ней загляну… Ну что, дорогие товарищи: дела наши неважны! Похоже, беда приключилась с гражданкой Антониной Васильевной. Ведь когда женщина в одиночку поллитровку убалтывает, а потом отправляется приключений на свою задницу искать, да при этом сама с собою разговоры ведёт… ничего хорошего ждать не приходится. Так ведь, Мария Андреевна?

— Да уж точно, милок, — сокрушённо покачала головой та. — Я-то, дура старая, ведь не углядела! Знаешь, Петя: у Тоньки-то нашей давно уже с головой что-то не в порядке было! Порой послушаешь ее разговор — ну точно не в себе тётка! Но ведь у нас как — у всех дела, у всех заботы, нам не до соседских тягот! Вот и прозевала я… А Тонька-то… уж больно дочку в гости к себе ждала! Так прямо и жила одним этим ожиданием, по пять раз на дню в почтовый ящик заглядывала.

— А у вас адрес дочкин в Москве есть? — спросил лейтенант.

— Да есть, лежит вон в серванте…

— Будьте добры, сообщите ей. Пускай приезжает, мамаша-то ее пропала, искать ее надо. И видать по всему, что готовиться следует к самому худшему…

Спустя еще четыре дня труп Антонины Васильевны Санкиной выловили из реки в нескольких километрах ниже по течению.

Погибшую доставили в городской морг. Документов при ней не оказалось, кроме раскисшей в воде пропускной карточки на городскую фабрику. Так как Антонина числилась в списке без вести пропавших по милицейским сводкам, то и возникло соответствующее предположение относительно личности погибшей. Дочь Санкиной из Москвы приехать еще не успела, поэтому пригласили в морг соседку и подругу Антонины — Марию Андреевну. Она-то и опознала труп.

Прибытия дочери решили больше не дожидаться — Москва ведь неблизко, да и вообще — приедет дочь, не приедет — кто знает? Негоже покойницу и дальше в морге держать. Соседи по дому сбросились на похороны, часть средств добавил фабричный коллектив, и женщину скромно погребли на местном городском кладбище.

Смерть Антонины Васильевны для всех так и осталась мрачной тайной. Ясно было одно — несомненное самоубийство, очевидно, на почве посталкогольной депрессии.

После похорон прошло еще три дня. Было воскресенье. Сергей Петрович, муж Марии Андреевны, сидел на кухне и просматривал местную газету. Мария Андреевна готовила обед.

— Ого! — воскликнул Сергей Петрович, разворачивая страницу с разделом «Происшествия». — Что творится… Вот послушай, мать, что пишут:

— Ну вот! — Сергей Петрович снял с носа очки и отбросил на стол газету. — Как тебе такое понравится, а? Молодые здоровые ребята погибли, случилась действительно трагедия, а они что пишут? Вишь, сами же признают, что история тёмная, что там случилось — неясно, однако вот вам: уже готова версия — напились, перепились, заснули… Как так можно? Ну не хотел он ни в комсомол, ни в партию, и что? Работал ведь хорошо, дело своё знал? Так в чём же дело? Ходил в церковь, ну и что? Или у нас свободу совести отменили? Да и вообще — причём тут всё это, коли ребята в лесу вот так страшно погибли? Лишь бы агитки свои строчить: где коллектив, где воспитательная роль… хлебом не корми, дай только кого-нибудь воспитывать; а еще лучше перевоспитывать! Людей за воспитанием своим не видят, по ним так выходит, состоял бы он в партии, такого вообще не случилось бы! Вот же черти полосатые, ну ничего святого нет…

Сергей Петрович не успел закончить свой сердитый монолог, как раздался звонок в дверь. Хозяин вопросительно посмотрел на жену:

— Кого-то ждём?

— Я нет, — отвечала хозяйка, — может, из соседей кто? Пойду открою…

Мария Андреевна пошла к выходу, и вскоре оттуда донёсся ее радостный возглас:

— Серёжа! Ты посмотри, кто пришёл!

— Ну кто там пришёл? — проворчал старик. — Никак ангел с небес спустился?

— Ну, ангел, может и не ангел, и наверное, не с небес, но… сам посмотри!

В кухню Мария Андреевна вошла в сопровождении высокой молодой женщины, одетой в чёрный поблескивающий длинный плащ.

— Здравствуйте, дядя Серёжа, — тихо сказала она, сдержанно улыбнувшись.

Сергей Петрович от неожиданности застыл на месте. Маленькая кухонька сразу же показалась ему на удивление убогой, когда в ней появилась такая роскошная молодая дама.

— Здрав…ствуйте, — растерянно пролепетал старик.

— Ну ты чего, не узнаёшь, что ли? — весело воскликнула хозяйка. — Смотришь, как баран на новые ворота…

— Погоди, погоди… так это ж Галя! Галка, ты?

— Я это, дядя Серёжа, — сдержанно улыбнулась очаровательная гостья.

— Помилуй Бог! — воскликнул хозяин. — Да ведь тебя не узнать! Сто лет тебя не видел, помню совсем малышкой, пигалицей этакой, а тут — такая красавица стала! Ну дела…

— Да ладно, не видел он… — пробурчала Мария Андреевна. — Галочка школу когда заканчивала, в институт в Москву собиралась — ты ее что, не видел? Тогда она давно уже пигалицей не была…

— А вот не видел! — взъерошился Сергей Петрович. — Как увидишь, когда я всё время был на работе и на работе.

— А теперь вы на пенсии, наверное, дядя Серёжа? — спросила Галя, видно, чтобы слегка подыграть старику.

— Ну да… а как ты догадалась?

— Так вид у вас этакий… пенсионерский, — улыбнулась гостья.

— А-а, ну вот видишь! — разочарованно протянул он. — Отпахал я своё… но всё равно — продолжаю работать! Если дома сидеть стану — месяц-два протяну, не более…Сердцем вот чую.

- Работает он, — с ласковым укором заметила Мария Андреевна, — всё никак не уймётся.

— Какой вы молодец, — ласково улыбнулась Галя.

— Да что я! Ты-то вот уж больно хороша! Отродясь таких красавиц не видывал. Эх, сбросить годков бы этак сорок, вот бы я… Только ты, Галочка, уж совсем чтой-то вся в чёрном! Ты ведь молодая такая, а на тебе ни единого светлого пятнышка нет…

— Петрович, ты думал бы, что говоришь-то! — предостерегающе крикнула хозяйка. — У Галочки мама померла, она ведь на могилку приехала, в чём же ей быть-то, как не в чёрном! А ты мелешь своим языком, как помелом!

— Ой, и правда! — испугался Сергей Петрович. — Господи… Галочка, прости ты меня, старого дурака, и впрямь ведь брякнул не подумавши…

— Ничего… — Галя попыталась улыбнуться, но улыбка вышла вымученной и печальной. — Мне приятно, что вы рады меня видеть.

— А то как же! — встрепенулась хозяйка. — Галочка, да ты раздевайся… Посиди с нами, ужинать сейчас будем. Плащ вон в коридор повесим, сама вот к столу садись.

— Спасибо, тётя Маруся. Я и впрямь присяду, а то ведь прямо с вокзала…

Галя сняла с плеч чёрный плащ, сбросила его на руки Марии Андреевне, стянула с рук чёрные облегающие перчатки. На белых крупных пальцах ее блеснули длинные тёмно-красные ногти.

— Я ведь телеграмму вашу неделю назад как получила, — грустно заметила она, присаживаясь к столу. — Ну… пока билет достала, пока собралась, то да сё… Вот только сейчас и приехала. Даже на опознание вот… видите, не успела.

— Ну и ладно! — махнула рукой соседка. — И не надо тебе, родимая. Негоже тебе мать такой видеть, в морге ее опознавать. Я ее там опознавала…Ужасно это, Галочка…А для тебя Тонечка пускай останется пригожей, да ладной. И хорошо, что ты к ней не успела. Мы вот тут ее похоронили по-христиански, всё как положено, справили, в церкву сходили, молебен за упокой души рабы Божьей Антонины заказали… А ты вот, миленькая, на могилку теперь сходишь, цветочков ей принесёшь, да помолишься за душеньку ее грешную… вот и ладно будет!

— Спасибо вам, тётя Маруся… огромное спасибо! Что бы я без вас делала…

— Да будет тебе! Мы-то с матушкой твоей душа в душу жили, сама знаешь. Вот только…

— Что вы, тётя Маруся? — участливо спросила Галя.

— Не уследила я за нею. Не усмотрела! — плачущим голосом проговорила соседка. — Раньше, бывало, каждый день мы с нею виделись: то она ко мне, то я к ней… А тут, как назло — неделю ее не видала! Как она, чем жила, о чём думала? Как на грех, дела всякие разом навалились, днями крутилась, как белка в колесе! Вот и не уследила за матушкой твоей! А она тосковала очень… Всё вас с Владиком ждала… Где, говорит, мои детки милые, не едут и не едут, а ведь обещались. И мне про то всё говорила, да жалилась… а я-то дура крепколобая, всё отмахивалась — мол, обещали, так жди себе, приедут…А она-то, бедненькая, умолкала и уходила к себе грусть-тоску свою мыкать… Кто ж знал-то, что вот так всё обернётся! Ох, вот горе-то какое приключилось, горе-горюшко лютое!..

И Мария Андреевна заплакала. Смущённый Сергей Петрович только пробормотал себе под нос:

— Да полно тебе, мать… ты-то что могла сделать? Чужая душа — потёмки. И нечего теперь себя винить: знали б, где упасть, соломки бы постелили. Чего уж теперь…

И он беспомощно взглянул на Галю.

Галя успокаивающе положила свою округлую крупную ладонь на склонённую голову плачущей соседки.

— Ну что вы, тётя Маруся! — растроганно сказала она. — Полно вам себя винить. Тут только я могу быть виновата — мне не следовало уезжать из города. Надо было оставаться в Краснооктябрьске.

— Да полно тебе, милая! — враз подняла голову Мария Андреевна. — Что ж, тебе и учиться не надо было, что ли? Неужто здесь, в дыре-то нашей век вековать! Всё правильно ты делала — жизнь есть жизнь, и у каждого она своя. А не уехала бы ты, так и Владика свово никогда бы не встретила! Парень-то какой, ведь золото, а не парень! Как там у вас с ним, всё нормально, не ссоритесь, не ругаетесь?

— Нет, тётя Маруся, — многозначительно улыбнулась Галя, — не ссоримся. У нас с ним любовь и полное взаимопонимание.

— Ну и слава Богу!..А теперь давай ужинать! Всё у меня готово…

— Да что вы, тётя Маруся! Я ведь так, на минутку зашла…

— Перестань, Галка! Ты небось не куда-нибудь, а домой приехала! Вот нет с нами больше Тонечки, так я теперь тебя привечать буду! Чай, ты нам с Петровичем-то с детства как родная…

Галя поняла, что возражать бесполезно, да и не хотелось возражать. Тем более, что тётя Маруся всегда готовила отменно.

После ужина Мария Андреевна сказала:

— Галочка… ты на кладбище-то завтра поедешь?

— Ну да… — робко ответила Галя. — Хотела вот сегодня, да видите, к вам зашла и засиделась.

— Ну и ничего! Ну и правильно! Ночь поспишь дома-то, а поутру с тобой и съездим!

Мой-то неугомонный на работу отправится, а мы с тобою Тонечкину могилку навестим. А сейчас тебе, наверное, и отдыхать пора. Ключей-то от квартиры у тебя нету? Я тебе сейчас те дам, что Тонечка мне завсегда оставляла… Сейчас…

Она шустро вскочила и побежала в комнаты. Галя проводила ее тёплым взглядом.

— Тётя Маруся и сейчас такая же шустренькая и беспокойная, как раньше, — сказала она ласково.

— Ну, а как же, Галочка! — отозвался Сергей Петрович. — На том и стоим! А коли крутиться не будешь, так и вовсе мхом зарастёшь…

Мария Андреевна вернулась с ключами.

— Пойдём, милая! Я тебе сейчас всё расскажу-покажу, да во всём полный отчёт дам!

Женщины вышли в коридор.

Мария Андреевна отперла входную дверь и отстранилась, пропуская Галку вперёд.

— Ну вот, — сказала она, — теперь ты здесь полновластная хозяйка, Галочка. Мы когда пришли сюда с участковым, да понятыми… квартира пустой была, а на кухне на столе угощение выставлено. Будто бы мама твоя ждала кого… Я потом всё прибрала здесь, какой-никакой порядок навела. Теперь, голубушка, ты сама уж хозяйствуй. И ключи, что Тоня мне оставляла, я тебе как владелице возвращаю. Так что сама тут располагайся, отдыхай, а я уж к себе пойду. Доброй ночи тебе…

И соседка собралась уйти.

— Тётя Маруся, постойте! — остановила ее Галя.

— Ну что, милая? — повернулась к ней соседка.

— Подождите… Я всё спросить хотела, а как у Феди дела?

Федя был сыном Марии Андреевны, который был помладше Галки на пару лет, и с ним Галя в детстве водила дворовую дружбу.

— Федя-то? — Марии Андреевне было явно приятно, что Галя о нём вспомнила. — Да всё так же, Галочка: работает, в техникуме учится, женился в прошлом году… вот внучка у меня родилась недавно…

— Ой, правда? — обрадовалась Галя. — Поздравляю вас, тётя Маруся! От всего сердца!

— Спасибо, милая! Большое спасибо…

— Ну, а живут ваши молодые где? — спросила Галя.

— Ну где… — с грустью отвечала Мария Андреевна. — Как жили, так и живут… в том же заводском общежитии! Вот я к ним и ношусь чуть не каждый день, как угорелая…

— Ну, а на заводе-то с жильём что, не хотят помочь?

— Да уж! — тётя Маруся рукой только махнула. — На очереди стоят вторые, а толку-то! Скорее ноги протянешь, нежели дождёшься. Вот и мыкаются мои бедные — то были вдвоём, а теперь и с малышкой, как неприкаянные… Коридор, да одна кухня общая на пятнадцать хозяек. Ужас просто!

Мария Андреевна сразу помрачнела. Галя поняла, что задела самую больную тему.

— Тётя Маруся! — сказала она. — Я вот что подумала: мы с вами завтра утром не на кладбище поедем, а в горисполком.

— Это зачем еще? — удивилась соседка.

— Я напишу отказ от маминой квартиры в пользу городского жилфонда, но с условием передачи ее вашей молодой семье. Пусть ваши молодые живут в нормальных условиях, в отдельной квартире и с вами рядышком… на одной площадке!

Глаза тёти Маруси широко раскрылись, словно собирались вылезти из орбит.

- Галка! — воскликнула она. — Да ты с ума спятила, что ли? Ты соображаешь, что творишь-то? Это же твоя квартира! Да и кто я такая, чтобы такие подарки от тебя принимать?!

— Тётя Маруся, — сказала Галя, предостерегающе выставив свои крупные белые ладони с расставленными пальцами. — Кто вы такая? Во-первых, вы мне с детства как вторая мать, были. Во-вторых, мне эта квартира без надобности, ведь жить я здесь не буду, даже если бы и хотела. А я и не хочу. Если только и приеду когда, в гостинице остановлюсь, ну, а в гости коли зайду, небось пУстите! В-третьих, квартира не вам, а вашим молодым с новорожденной дочкой. А так будет стоять пустая, а я квартплату за нее должна вносить каждый месяц? Оно мне надо? Так что всё нормально — поедемте завтра в жилотдел и всё с вами там оформим! — она улыбнулась и добавила негромко и многозначительно: — пока я еще здесь…

Мария Андреевна не могла вымолвить ни слова.

— Да что же это… — пролепетала она наконец. — Галка… да как же так, Галочка… Да неужто… Да в кои-то веки…

Женщина внезапно рухнула на колени и, схватив Галину ладонь обеими руками, начала осыпать ее неистовыми поцелуями. Галя от неожиданности даже отпрянула.

— Тётя Маруся! Да что ж вы делаете? Встаньте… немедленно поднимитесь!

— Благодетельница ты моя! Спасительница наша… Кормилица! Да я ж на тебя Богу молиться стану, в церкву ходить буду свечки ставить за здравие твое вечное и благополучие! Господи, Галочка! Дай же Господь тебе здоровья, я ведь и Федьке, и снохе, и внучке своей накажу, чтобы всю жизнь за тебя молились, чтоб ставили свечи в церкви за твое долголетие! Живи долго, счастливо, милая моя… пусть ни одна беда не коснётся тебя!..Галочка! Милая…

Галя помогла женщине подняться с колен и нежно обняла ее.

— Спасибо на добром слове, тётя Маруся! — сказала она. — Пусть молятся за меня ваши молодые, я только благодарна им буду. Мне, знаете ли, долголетие совсем не лишним окажется…

— Дорогие друзья, прошу всех сюда, поближе ко мне! Внимание, дамы и господа, прошу вашего внимания! У меня для вас сообщение…

Симпатичная дама-гид средних лет вышла на середину зеленого бульварчика и призывно подняла руку. Вокруг нее собралось человек двадцать людей самых разных возрастов, различного вида, различных категорий. Они с интересом взирали на женщину, собравшую их в кольцо, центром которого была она. В руках женщина-гид держала авторучку и большой чёрный органайзер.

— Прошу вашего внимания, — повторила женщина-гид немного тише. — Итак, наша экскурсия подошла к своему концу. Мы с вами совершили познавательное плавание по великой русской реке, посетили расположенные по ее течению исторические места, открыли для себя старинные русские монастыри… Интересная была экскурсия?

— Да-а! — отвечал ей целый хор нестройных, но искренне восторженных голосов.

— Спасибо вам огромное, Ольга! — сказал пожилой солидный мужчина. — Нам вот с супругой было очень-очень интересно!

— Вы так замечательно всё рассказывали! — заметила еще одна женщина. — Я открыла для себя столько нового! Спасибо вам!

Ольга в ответ благодарно улыбнулась.

— Спасибо и вам, дорогие друзья, за ваше внимание, за вашу дисциплинированность, не так часто встречаются столь внимательные и заинтересованные слушатели. Мне тоже было сегодня очень интересно с вами. Но — всему приходит конец, пришел конец и нашей с вами поездке. Послушайте теперь информацию о нашем дальнейшем пути…

Александр Михайлович, солидный мужчина тридцати восьми лет, также принимавший участие в этой экскурсии, со скучающим видом отошел немного назад от столпившихся вокруг гида экскурсантов. Он не разделял восторгов своих сотоварищей по речному путешествию, и если бы его вдруг спросили, а о чём, собственно, рассказывала гид по имени Ольга во время круиза, то он затруднился бы с ответом. И не по тому, что был невнимателен или ему было совсем неинтересно; просто в экскурсию эту Александр Михайлович отправился не за знаниями и не за новыми впечатлениями, а лишь для того, чтобы развеять грусть-тоску после недавно состоявшегося скандального развода. И вот теперь, когда поездка наконец завершилась, Александр Михайлович вдруг вполне определённо ощутил, что его ожидания не сбылись. Тоска отнюдь не уменьшилась, отвратительный осадок на душе после судебного процесса тоже никуда не делся — вот и получалось, что время а, соответственно, и деньги потрачены откровенно впустую! Ну, если, конечно, не считать того, что он подышал свежим речным воздухом и вдоволь налюбовался на красоты русской природы с борта современного теплохода.

Информация, которую собиралась теперь озвучить гид, интересовала Александра Михайловича еще меньше, чем сама экскурсия. Ничего особо примечательного эта милая добросовестная дама с хорошо поставленным голосом и лужёным горлом всё равно уже не скажет.

Вдруг Александр Михайлович насторожился. Что-то здесь явно было не так… возникло довольно странное чувство, обозначить которое каким-либо термином он не мог; это был не дискомфорт даже, а скорее — этакое напряжение, что ли… Наконец, Александр Михайлович понял, что источник этого напряжённого состояния находится где-то вовне. Мужчина принялся аккуратно озираться по сторонам, делая это вроде как невзначай. И через минуту заметил, что на него пристально смотрит какая-то незнакомая женщина.

Знакомых в этом небольшом городе у него не было. Поэтому расчитывать на встречу с кем-то из женщин, с которыми когда-либо пересекались его пути, не приходилось, да он и не искал каких-либо встреч; единственное, чего ему хотелось, так это душевного покоя. Однако незнакомка смотрела на него таким непринуждённым и даже несколько властным взглядом, что Александру Михайловичу невольно подумалось: его, кажется, выбрали! Выбрали среди множества прочих мужчин…

Он пришёл в некоторое замешательство от столь откровенного рассматривания его персоны. Но при этом ему явно польстило вполне откровенное внимание такой незаурядной дамы. На вид ей было около тридцати; у нее были чудесные серые глаза с голубоватым отливом, и взгляд этих удивительных глаз очаровывал, прямо-таки завораживал, словно втягивая в некие потайные глубины. Правильное, прекрасно очерченное лицо с полными в меру губами и прямым носом, длинные волосы — золотистые с мягким пепельным отливом, высокая прямая шея, упругая прекрасной формы грудь, развёрнутые, покатые плечи. Можно было сказать, что незнакомка была просто красавицей! Слегка удивляла ее одежда: серого цвета брючный костюм, что-то вроде водолазки, закрывающей грудь до самого горла… этакий подчёркнуто пуританский стиль, будто бы символизирующий абсолютную недоступность его носительницы. Александр Михайлович сказал бы, что подобный прикид отвечал скорее моде 70-ых годов прошлого века, нежели нынешним куда более свободным стилям. А впрочем — тут провинция, где можно встретить, наверное, поклонников любой моды, ведь и среди молодых тоже встречаются носители пуританских фасонов.

Женщина сидела, непринуждённо откинувшись на спинку уличного дивана, одного из тех, что были установлены в рядок вдоль дорожки городского бульвара, и безотрывно смотрела на Александра Михайловича.

Он неспешно отвернулся, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, хотя внутри его всё бурлило, и в душе росло смятение. Наконец он решил, что наверное ошибся: женщина могла вовсе и не смотреть на него, а просто устремить взгляд в никуда, задумавшись о чём-то своём. А он оказался на линии ее взгляда совершенно случайно…

С этими мыслями Александр Михайлович как бы ненароком переместился на другую сторону группы собравшихся вокруг гида экскурсантов, выждал некоторое время, а потом украдкой взглянул на странную незнакомку. Она продолжала всё также смотреть на него… и только на него! Как будто других мужчин вокруг не было и в помине. Это выглядело откровенно странным. Что бы могло означать подобное поведение?

Чтобы отвлечься от таинственной дамы, не сводящей с него загадочного взгляда, Александр Михайлович переключил внимание на гида и стал с заинтересованным видом внимать тому, о чём она говорила.

— Итак, дорогие друзья, — увлечённо вещала Ольга, обращаясь к собравшимся вокруг нее слушателям, — сейчас мы с вами находимся в городе Ясногорске, последнем пункте нашей замечательной экскурсии. Это старинный русский город, раньше пользовавшийся немалой известностью на Руси, а с веками незаслуженно забытый… В первые годы после Октябрьского переворота Ясногорск был переименован в Краснооктябрьск и носил это название вплоть до 2002 года, когда этому славному городу было возвращено его историческое название… Посмотрите направо и налево: вы видите широкий проспект с бульваром в качестве разделительной полосы между проезжими частями — это улица Свободы, главная улица этого города. Раньше она была конечно, значительно Уже, и никакого бульвара не было и в помине. А если вы обратите ваши взоры прямо, по направлению к реке, то увидите довольно старую, но зелёную и вполне уютную улицу. При советской власти она носила название улица Коммуны, а теперь ее переименовали в Зелёную, каковой она, как видите, и является! Зелёная улица выведет вас прямо на набережную, к пристани. Там вы сможете полюбоваться великолепным мостом через реку, построенным в самом конце 60-ых годов прошлого века; а раньше, когда моста не существовало, связь между берегами осуществлялась посредством парома, курсировавшего туда и обратно. Сейчас, конечно, такой примитивный способ сообщения стал уже историей…

Ольга рассказывала что-то еще, но Александр Михайлович уже не слушал ее, ибо украдкой следил за таинственной незнакомкой. Он обнаружил ее отсутствие на прежнем месте, и почувствовал, как горестно сжалось его сердце… Ушла? Александр Михайлович сам удивился тому, что это открытие вызвало у него чувство, весьма похожее на отчаяние. Вот еще… С чего бы это? Собственно, ему нет никакого дела ни до этой женщины, ни до какой-либо другой. Сыт по горло! Только-только избавился от одной такой… Он убалтывал себя, а его беспокойный взгляд между тем лихорадочно метался по людским фигурам, мельтешащим по бульвару. Стоп! Нашёл! Незнакомка просто поменяла место своего расположения… она пересела на другую скамейку и — продолжала смотреть на него!

Александр Михайлович ощутил, что ворот рубашки стал ему тесен, и расстегнул пуговицу. Кажется, дышать стало немного легче.

Он устремил свой взор прямо ей в глаза, но женщина не выказала ни малейшего смущения. Она продолжала смотреть на него так, как будто ждала от него каких-то действий. Александр Михайлович всем своим сердцем почувствовал, что если он оставит это просто так, без какой-либо реакции, то никогда себе не простит такого малодушия. Он должен, нет — он просто обязан подойти и заговорить с ней! Если он, конечно, еще считает себя мужчиной…

«А не буду ли я выглядеть идиотом? — подумалось ему. — Может, всё это — не более, чем мое разыгравшееся воображение?»

Но в ту же секунду в голову ему пришла другая мысль, совершенно подавившая первую. Да какая разница, как он будет выглядеть? Никакого значения это не имеет; его самомнение и самолюбование уже сыграло с ним злую шутку! Он просто должен подойти и заговорить, если хоть немножко уважает себя! Такая женщина одарила его несомненным вниманием, а он, видите ли, растерялся, словно незрелый первокурсник…Просто позорище, Александр Михайлович!

Наконец он решился. Александр Михайлович отделился от группы экскурсантов и направился к скамейке, на которой, как на троне, восседала эта очаровательная незнакомка.

— Простите, пожалуйста… — сказал он, превозмогая неведомо откуда навалившуюся робость, — но… вы, кажется, хотите мне что-то сказать?

Дама подняла на него чуть лукавый взгляд своих прекрасных серо-голубых глаз.

— Я — вам?.. — спросила она с искренним удивлением. — С чего вы взяли?

— Извините, если я ошибся, но вы весьма пристально смотрели на меня в течение довольно долгого времени. Я подумал… может, мы где-то встречались, или у вас имеется, что мне сообщить…

— Я смотрела на вас? — дама неопределённо пожала плечами. — Ну что ж, это вполне возможно; правила приличия считают предосудительным мужчине долго и пристально смотреть на женщину, а вот женщине смотреть на мужчину… не припоминаю, чтобы тут имелись какие-либо ограничения. Впрочем, если вас это смутило, я готова извиниться перед вами и более не смотреть на вас вообще!

— Нет-нет, помилуйте, меня это совершенно не смущает, — поспешно отозвался Александр Михайлович, — я, видимо, неточно выразился… напротив, мне даже льстит внимание такой очаровательной дамы, как вы. Возможно, я смогу быть вам чем-либо полезен?

— Ну что ж… возможно! — и она с улыбкой сделала приглашающий жест, позволяющий ему присесть подле нее.

Александр Михайлович присел на скамью — сердце его билось так сильно и трепетно, будто бы он был молодым человеком, явившимся на первое свидание к девушке, о которой мечтал всю свою предыдущую жизнь.

— Видите ли, здесь скука смертная, и я невольно загляделась на мужчину, который показался мне в какой-то мере выделяющимся из толпы, — сообщила дама вполне доверительно. — Примите мои извинения, если я проявила излишнее любопытство.

— Да ну что вы! — заметил Александр Михайлович. — Не стоит извиняться… Однако… мне было бы весьма интересно узнать, а чем, собственно, я, по-вашему, выделяюсь из толпы?

— Чем выделяетесь? — переспросила молодая женщина. — Ну скажем, тем хотя бы, что вам абсолютно не интересна экскурсия, которую вы почти завершили. Это для начала. По вашему лицу легко заметить, что отсутствие у вас интереса к этому мероприятию вызвано отнюдь не бесталанностью гида, а исключительно вашим душевным состоянием. Я бы сказала… — она чуть помедлила, видимо, подыскивая наиболее подходящие слова. — Я бы сказала, что кто-то нанёс вам глубокую душевную травму, и ваша поездка предпринята как способ позабыть об этих переживаниях. Из этого, однако, ничего толком не получилось. Легче вам не стало… Остаётся предположить, что подобная травма могла быть нанесена только любимым человеком, от которого вы ничего такого не ожидали. Вероятно, это жена… Вы развелись с женой и неожиданно для себя восприняли этот развод крайне болезненно.

Александр Михайлович судорожно мотнул головой. Он ощутил, как кровь словно бросилась ему в лицо.

— Ну знаете… — пробормотал он. — Никогда не думал, что всё это так отчётливо просматривается на моей физиономии. Или, может быть, вы умеете читать мысли?

— Ах, оставьте! — незнакомка махнула рукой. — Это не более, чем детская игра. Немного наблюдательности плюс определённый жизненный опыт… Кстати, вам совсем не интересна та информация, что так любезно предоставила сейчас ваш гид экскурсантам?

— Простите… я отвлёкся на разговор с вами и совершенно не слышал, о чём она там говорит.

— А зря не слышали! — с улыбкой заметила незнакомка. — Если желаете, могу вам подсказать, ибо в отличие от вас я всё прекрасно слышала.

— Неужели? — удивился Александр Михайлович. — Но мы с вами довольно далеко находимся от места ее выступления, да и стена из людских спин весьма плотна и заглушает ее голос. Я и сейчас мало что слышу… так, долетают отдельные слова.

— Вот как? Ну, а вот я никогда не жаловалась на свой слух. В общем, ваш гид сообщила своим слушателям, что они вольны сами выбрать окончание маршрута. Кто желает, может отправиться на пристань и сесть на ожидающий экскурсионный теплоход — он развезёт таких туристов по их гостиницам, ибо они все расположены на берегу. Но для тех, кого не устраивает такой расклад, имеется другой вариант: самостоятельно ознакомиться с этим замечательным городком, а затем самим добраться до своей гостиницы — либо на рейсовом теплоходе, либо на автобусе, отходящем от площади перед пристанью каждые полчаса. Только таким туристам необходимо отметиться у Ольги в ее кондуите, чтобы она знала, что эти люди завершили поездку здесь, и развозить их по гостиницам не надо…

— Вы еще и предельно внимательны… — с уважением сказал Александр Михайлович и тут же осекся, внезапно подумав: «Она делает мне намёк?..»

Между тем группа вокруг Ольги постепенно расползалась: кто-то отмечался у нее в блокноте; другие, кто устал и желал скорейшего возвращения, несколькими малыми компаниями направились по Зелёной улице, чтобы сесть на теплоход. Стало хорошо слышно, о чём говорила гид с оставшимися экскурсантами.

— А вы подскажите, какие в Ясногорске есть достопримечательности, — попросила Ольгу девушка, стоявшая перед ней в обнимку со своим молодым человеком.

— Ага, — добавил ее спутник, — на что тут стоит посмотреть?

— Это смотря, что именно вас интересует, молодые люди, — улыбнулась в ответ гид. — В этом городке есть несколько старинных церквей, одна из которых построена в 14-ом веке. Есть прекрасный городской парк, украшенный интересными скульптурами, — там можно сфотографироваться на память… Наконец, есть замечательный краеведческий музей с очень интересной экспозицией…

— А приличный бар тут есть? — спросил молодой человек.

— Есть, — сухо отвечала гид. — Пройдитесь по улице Свободы и найдёте себе бар по вкусу… непременно!

Вопрос о местных достопримечательностях заинтересовал и других экскурсантов, отметившихся у Ольги в ее органайзере, но не спешивших расходиться.

— А здесь вот, неподалёку, есть что-нибудь примечательное… ну, типа этакого дома с привидениями или еще что-нибудь в этом роде? — спросил мужчина в цветастой рубашке и с видеокамерой на ремне.

— Дом с привидениями? — с коротким смешком переспросила Ольга. — Вот по поводу привидений трудно сказать… хотя вот! — и она указала на старый двухэтажный дом, стоявший прямо на углу, где улица Свободы пересекалась с Зелёной улицей. — Этот дом пользуется в городе зловещей известностью; многие горожане и сегодня обходят его стороной.

— Неужели? — заинтересованно спросил мужчина. — С виду дом как дом, такие в любом городе встретишь. И что же… в нём замечали привидения?

— И привидения тоже, — отвечала гид, — хотя за точность подобных свидетельств поручиться вряд ли возможно; дурная слава этого дома основана на ужасающих фактах, а не на сомнительных рассказах о привидениях.

— Да? Очень интересно… И что же это за факты?

— Весьма печальные факты, к сожалению. Во время войны в подвале этого зловещего дома жили две людоедки — Августа Аватурова и Пелагея Крюкова. Среди всеобщего голода они заманивали в свое жилище детей, после чего убивали их и готовили из их мяса котлеты и начинку для пирожков. Даже на рынке пирожками с человечиной приторговывали! И когда люди на улице падали в голодные обмороки, у этих двух женщин всегда дома была еда… да и выглядели они отнюдь не голодающими! Впрочем, страшно даже называть женщинами таких вот монстров…

— Ужас какой! — воскликнула одна из слушательниц. — Надеюсь, их потом поймали?

— Да, — отвечала Ольга. — Смертоносный конвейер действовал чётко и слаженно, но как-то раз случился сбой: один подросток оказал слишком активное сопротивление, когда Аватурова попыталась его убить; на шум сбежался народ, подоспела милиция… однако Аватурова успела перерезать мальчику горло. Сама она при появлении людей бежала через фотоателье, расположенное на первом этаже; напугав до полусмерти старого фотомастера, она выпрыгнула через окно и бросилась бежать к пристани по улице Коммуны. Крюковой убежать не удалось, ее схватили прямо в подвале. А вот Аватурова смогла добраться до пристани и купить билет на паром; милиционеры попытались связаться с ближайшей пристанью, где паром должен был сделать первую остановку, однако тут произошёл налет двух немецких бомбардировщиков, устроивших страшную бомбёжку. В результате паром затонул вместе с людьми, и людоедка, скорее всего, оказалась в числе жертв этой бомбардировки…Тогда погибло очень много людей.

— А что дальше было со второй людоедкой… ну, этой… Крюковой? — спросил мужчина с видеокамерой.

— Ну, как что… расстреляли ее, естественно, — просто ответила гид.

— Да, ужасная история… — задумчиво заметила одна из слушательниц, внимательно разглядывая непримечательный с виду дом.

— Еще ужаснее другое, — отозвалась Ольга. — В 90-ых годах эта история получила как бы новое и весьма зловещее развитие. Это здание несколько раз подвергалось всякого рода реконструкциям и перепланировкам; и вот во время одной из последних таких реконструкций в подвале, где в войну обитали людоедки, обнаружили мастерски сделанный тайник, а в нем пистолет образца конца 30-ых годов. Такими был вооружен офицерский состав Красной Армии. Находку отнесли в музей на исследование.

По инвентарному номеру определили личность его владельца — им оказался некий лейтенант, который отбыл на фронт из очередного отпуска, к месту службы так и не прибыл и считался пропавшим без вести. И теперь получалось, что и лейтенант тоже оказался каким-то образом жертвой этих монстров в юбках! А когда этот факт стал известен пожилой женщине, заместителю директора музея, то с ней случился инфаркт, и она умерла в больнице в тот же день. Поначалу думали, что это совпадение, но потом выяснилось, что пропавший лейтенант во время войны был женихом этой несчастной женщины, тогда еще молодой девушки, и она ждала о нем вестей всю войну и много лет позже. И вот получила наконец столь страшное свидетельство…

— Это действительно ужасно! — воскликнула женщина-экскурсантка. — Просто кошмар!

— Вот такие тайны встречаются в истории этого тихого зелёного городка, — грустно заметила гид. — И это вовсе не городские легенды, а страшная правда жизни.

Как видите, друзья, история двух кровожадных убийц-людоедок и спустя десятки лет продолжает собирать свою смертельную жатву…

Слышавший рассказ Ольги Александр Михайлович как-то незаметно втянулся в ее повествование и внимательно дослушал до конца. Его собеседница это заметила:

— Я вижу, вас захватила эта история? — спросила она с улыбкой.

— Что?..Ах, да… простите, я действительно увлёкся…

— Не стоит извиняться. В этой ужасной повести действительно есть нечто странно завораживающее, не так ли? Но лично мне показалась весьма примечательной последняя фраза этой женщины о том, что история двух людоедок спустя десятки лет продолжает собирать свою смертельную жатву… Ваш гид и сама не подозревает, насколько она близка к истине.

Александр Михайлович внимательно посмотрел на свою очаровательную собеседницу.

— А вам известно обо всём этом еще больше и подробнее?

— Как знать… — женщина неопределённо пожала плечами.

— Послушайте, — сказал Александр Михайлович, — мы вот с вами беседуем, общаемся, а элементарно познакомиться так и не удосужились. Давайте это исправим. Меня зовут Александр… я из Ульяновска. А как ваше имя?

— А меня зовут Галина Владимировна… — представилась женщина.

— Вот даже как? — улыбнулся Александр Михайлович. — Упоминание отчества строго обязательно? Мне думается, вы не в том возрасте, когда…

— Мой возраст совсем не таков, каким вам представляется, — сухо ответила женщина. — Но если вам так удобнее, пусть я буду просто Галина. Специально для вас!

— Благодарю за честь, — сказал Александр Михайлович, — но вы меня заинтриговали!

Вы говорите, что вам больше лет, чем я думаю. Я полагаю, что вам около тридцати. Неужели я заблуждаюсь?

— А что, это так важно?

— Понимаете… вы за время нашего общения говорили о таких вещах, которые выдают ваш действительно немалый жизненный опыт. Этакие суждения человека весьма зрелых лет. А ваша внешность… она способна ошеломить любого мужчину. Согласитесь, это очень интригует.

— А хотите, я заинтригую вас еще больше? — улыбнулась Галина.

— Сделайте одолжение…

— Как я уже говорила, вам нанесли глубокую душевную травму. Ваша речная поездка развеяться вам не помогла, на сердце всё так же тяжело. Вас предала ваша любимая женщина, или вы, по крайней мере, так считаете. Она сумела вас ободрать как липку, забрала себе детей, которых у вас двое, дала вам понять, что вы ей отвратительны. Вам даже не разрешили видеться с детьми, этот вопрос так и не решен. В результате вы оказались совершенно одиноки, вам не к кому пойти, не у кого искать поддержки и утешения… Мир вокруг враждебен и жесток, никто вас не желает понимать. И вам хочется чего-то необычайного, чего-то такого, что поможет забыть ваши обиды и невзгоды. Ваше восприятие чуда, мучительно-сладкое ожидание его, крайне обострено…Вот и наша случайная встреча уже представляется вам чудом. Я нигде не ошиблась?

— Нет, — подавленно ответил Александр Михайлович, ощущая, как его бросает в жар. — Но послушайте… откуда вам всё это известно?

- Да ниоткуда! — улыбнулась Галина. — Я не сказала ничего конкретного. Всё мною сказанное — тот самый немалый жизненный опыт, о котором вы сами же и говорили.

— Но двое детей… у меня их действительно двое.

— Просто угадала. Случайно.

— Нет… тут явно что-то не то, — Александр Михайлович взглянул на нее с немалым подозрением. — Вы волшебница? Фея? Или этот… экстрасенс?

Галина от души рассмеялась, даже голову запрокинула.

— Скажите еще, что я вампир! — воскликнула она весело. — Мне четыреста лет, и я обитаю в могильном склепе, выхожу на охоту и заманиваю в свой склеп незадачливых мужчин… вроде вас! А потом выпиваю из них кровь до последней капли.

Александр Михайлович невольно рассмеялся — настолько нелепой и даже забавной показалась ему представленная картинка.

— И всё-таки… может, скажете, сколько вам лет? — спросил он.

— Не скажу. Вы всё равно не поверите. В конце концов, ваш навязчивый интерес к этой теме становится раздражающим.

— Пожалуйста, простите… я не смею настаивать, — смиренно ответил Александр Михайлович.

— Мне кажется, для вас куда более актуален следующий вопрос: будет ли как-то развиваться дальше наше случайное знакомство? Я права?

— По-моему, вы правы всегда, — пробормотал Александр Михайлович.

— Благодарю, — улыбнулась Галина. — А вы ведь хотите, чтобы наша встреча имела продолжение, правда?

— Если честно, то да…

— Я открою вам маленький секрет, Александр, — сказала Галина, понизив голос. — Со мной невозможно быть нечестным.

— Кажется, я это уже почувствовал…

— Очень хорошо. Итак, я приглашаю вас. Поедемте со мной: у меня тут не слишком далеко есть нечто вроде дачи… лесной домик, скорее. Он старенький, конечно, но там вполне уютно. И уж точно — никто не помешает! Мы будем с вами только вдвоем; будем танцевать при свечах… обожаю танец при свечах! Там и познакомимся поближе. Надеюсь, я помогу вам забыть все ваши неприятности; но вот нашу встречу вы уж точно никогда не забудете… Ведь я открою вам секрет своей весьма продолжительной молодости! Итак?..

Она вопросительно взглянула на него. Александр Михайлович даже покраснел: ну как же он допустил, чтобы эта столь очаровательная, желанная до умопомрачения женщина сама озвучила то, что и так уже носилось в воздухе! Ну, Александр Михайлович…Нельзя же так раскисать, в самом деле! Как мальчик, ей-богу…

— Галина… ну, конечно! Разве я могу не принять столь лестное предложение…

— Тогда почему вы еще здесь, Александр? — спросила она строго.

— Простите? — он несмело поднял на нее глаза.

— Ну вот видите: Ольга всё еще ждет желающих завершить экскурсию самостоятельно. Идите и запишитесь в ее органайзере, чтобы вас не искали, ведь вы поступаете в мое полное распоряжение. Поспешите, а то она уйдёт…

— Ах, да! Ну конечно… я сейчас.

Александр Михайлович быстро поднялся и, не чуя под собой ног, чуть не бегом устремился к женщине-гиду. Он записался в ее ведомости, сказав, что желает посмотреть город, а в гостиницу доберется на автобусе. Ольга охотно отметила его в своем органайзере, и он поспешил обратно к таинственной даме.

— Ну вот… я готов.

— Присядьте, — строго сказала Галина, и Александр Михайлович послушно опустился на скамью. — Я не хочу, чтобы нас видели уходящими вместе. Я сейчас встану и пойду, а вы останетесь здесь. Через пять… нет, десять минут поднимитесь и пойдете на Зеленую улицу. Завернете за угол вон того дома. Там у левой обочины увидите припаркованную тёмно-вишнёвую машину. Я буду в ней.

— Как прикажете, Галина…

Она многообещающе улыбнулась и поднялась на ноги, не глядя на него. Она ушла, а Александр Михайлович остался сидеть с равнодушным видом. Ровно через десять минут последние экскурсанты разошлись, а Ольга направилась к пристани.

Он встал и направился в указанном ему направлении. За углом дома действительно стояла темно-вишнёвая Ауди; Галина, сидевшая за рулём, махнула ему рукой.

Он открыл заднюю дверь и сел. Машина тронулась с места.

— Мы с вами как заправские конспираторы, — буркнул он.

— Я полагаю, мы с вами люди достаточно приметные, — отвечала Галина, кладя обе руки на руль, — а вокруг всегда полно любопытных глаз, и далеко не всегда их взгляды доброжелательны. Зачем же светиться?

Машина ровно и мягко тронулась с места. Галина не была расположена беседовать, и Александр Михайлович осмелился продолжить разговор сам.

— Да… действительно светиться незачем. А вы что, здешняя?

— Почему вы так решили?

— Вы ведете машину так уверенно, будто знаете здесь каждый угол и каждый поворот.

— Я выросла здесь, — немного помолчав, ответила Галина. — Здесь ходила в школу… Родители здесь похоронены. А теперь так, приезжаю иногда. На лето…

— Как сейчас?

— Да… как сейчас.

Машина подъехала к пристани.

У Александра Михайловича дух захватило от открывшегося ему речного простора. Галина вырулила на мост, и машина стремительно помчалась на другой берег.

— А река широкая! — уважительно сказал он. — И волнение на реке приличное… волны вон с гребешками так и бегут. Наверное, сильный ветер…

— Наверное…

Она протянула руку к панели и нажала пальцем с длинным малинового цвета ногтем на кнопку. В салоне зазвучала тревожная, стремительная и прекрасная мелодия.

— О! — уважительно воскликнул Александр Михайлович. — Это французский оркестр, только вот забыл, как называется… он был очень популярен где-то в 70-ых годах.

— Да, — подтвердила Галина, — вы правы… Это оркестр Поля Мориа…

— Точно! — воскликнул Александр Михайлович. — Это он.

— Я обожаю Поля Мориа, — сказала Галина. — А композиция называется «Мост над бурными водами»…

— Я этого не знал…

— Это неудивительно. Вы еще так молоды…

— Послушайте… мне почти сорок лет! И я никак не пойму, зачем вы накидываете себе годы. Обычно женщины делают как раз наоборот. Вы так дразните меня, что ли?

— Не сердитесь, — сказала Галина примирительно. — Я ведь сама хотела, чтобы мы перестали говорить о возрасте, и сама же снова завела эту тему. Извините меня, Александр…

- Да ну что вы… — сразу же остыл он, — какие там извинения. Хотя не мне делать вам замечания, но всё же…

— Прекрасная музыка, правда? И смотрите — нам с вами играют «Мост над бурными водами, и мы едем по мосту над этим стремительным потоком… Чудесно, правда?

— Чудесно то, что я еду в вашей машине вместо того, чтобы направляться в свою гостиницу на теплоходе. Так всё удивительно получилось…

— А вон ваш теплоход, видите? Как раз покидает пристань…

Александр Михайлович обернулся и увидел свой экскурсионный теплоход, медленно и величественно выплывающий на речную стремнину.

— Красавец, — восхищённо сказала Галина, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

— Да, действительно…

При съезде с моста дорога сделала крутой поворот, и затем машина стремительно понеслась вдаль по прямой. По обе стороны дороги возвышался сплошной лес, который со сгущающимися сумерками становился всё чернее.

Александр Михайлович вольготно расположился на заднем сиденье. Всё происходящее казалось ему волшебным сном, какой-то сказкой. Так хотелось надеяться, что у этой сказки будет счастливый конец. А еще лучше — чтобы вообще не было конца.

Он мечтательно улыбнулся собственным мыслям.

— Александр, — вдруг сказала Галина. — Отдайте мне ваш крестик…

— Какой крестик? — опешил от неожиданности мужчина.

— Тот, что висит у вас на шее под рубашкой. Снимите и отдайте мне.

Александр Михайлович невольно опустил взгляд: крестик был спрятан под рубашкой, и снаружи оставался совершенно незаметным. Как она смогла его увидеть? Может быть, случайно увидела цепочку?..

— Зачем он вам? Это мой нательный крестик…

— Отдайте его мне, — повторила Галина. — Я вам ясно сказала…

— Но зачем он вам? Это очень личное… Я не хочу его отдавать!

— Это тебе лишь кажется. На самом деле хочешь. Хочешь и отдашь.

Александр Михайлович замер в каком-то ступоре. Голос Галины звучал совсем по-иному, в нем больше не было ни нежности, ни лукавства, ни эротики; ему отдали жёсткий приказ, который не выполнить было нельзя. И когда Галина полуобернулась и взглянула на него — пристально и холодно, — он дрожащими пальцами снял со своей шеи цепочку и безропотно отдал крестик ей.

Галина небрежно бросила его в бардачок и закрыла крышку.

Александр Михайлович внезапно осознал, что больше никогда этот крестик не увидит. Ему вдруг сделалось жутко… А еще через несколько секунд он ощутил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, хотя при этом всё воспринимает. Хотел вскрикнуть, однако его язык тоже отказывался повиноваться ему. У языка, как и у всех прочих членов его тела, теперь была совсем другая Хозяйка…

Машина продолжала мчаться в лесную даль по гладкому шоссе, увозя в своём салоне онемевшего и оцепеневшего Александра Михайловича в неведомый таинственный лесной домик, откуда никому не было возврата.

В свою гостиницу Александр Михайлович так и не вернулся.

И никто никогда его больше не увидел…

МЕСМА. Конец.